Медичийские звезды

Семнадцатого февраля друзья встретились возле метро «Василеостровская» и, свернув со Среднего проспекта налево по Восьмой линии, быстро дошли до знакомого кабака «Толстый Фраер», где их любезно встретила золотоволосая официантка Лена, помнящая такие визиты еще со времен оных. Друзья заказали по бидончику «Жигулевского». Народу набилось много, посетители шумели, спорили о политике, о футболе, громко смеялись. Оба зала наполняла веселая тарантелла.

Мужчины затянули неторопливую беседу, которая по обыкновению продлилась порядка трех-четырех часов, после чего двинулись в сторону метро. Однако Александр не захотел сразу уезжать, а предложил чуток пройтись по пешеходной аллее. Вечер располагал разгорячённых хмелем друзей к прогулке легким морозцем, безветрием и неспешностью.

Они добрели до фонтана, который зимой, конечно же, не извергал воды, но мрачной фигурой стоял на пути гуляющих горожан. Друзья присели на скамейку. Беседа текла небыстро, с философическими паузами.

– И все-таки я не понимаю. Вот скажи мне, как знаток, – чуть заплетаясь, спрашивал Александр у друга, – почему у нас в учебнике седьмого класса в разделе «Эпоха Ренессанса» говорится, что церковь жестко преследовала ученых, и многие пострадали. Я вот, кроме Джордано Бруно и Галилея, никого не знаю, кто бы пострадал. Вот ты мне можешь назвать еще кого?

– Ну… – задумчиво протянул Денис. – Надо уточнить, что значит – страдали? Бруно – да, пострадал. На его фоне Галилей отделался легким испугом.

– Коперникуса запретили, – напомнил Куковяккиннен.

– Ха-ха… Через семьдесят лет после издания и после смерти автора. И то, из-за бурной деятельности Галилео. Ох, уж и пострадал. Я бы еще назвал этого… врача испанского… Мигеля Сервета.

– А этого за что?

– Ну, для начала он умудрился поссориться и с католиками, и с протестантами. Проще говоря, Сервет проводил запрещенные церковью научные эксперименты, кои однажды натолкнули его на мысль, что учение о божественном происхождении мира может быть ошибочным. Сперва, ясно дело, он высказывался осторожно, но затем пошел вразнос. Сервет делал очень резкие суждения о Боге и роли церкви в меняющемся мире. Между прочим, – Денис многозначительно поднял указательный палец вверх, – его арестовали по приказу не Папы Римского, а Кальвина, а позже казнили.

Друзья солидно помолчали.

– Пожалуй, и все, – продолжил Денис. – Да и Бруно-то по-настоящему ученым не был. Так, фантазер необузданный.

– Так что, получается, Галилей не пострадал?

– Как сказать. Конечно, заставили человека отречься от идей. По крайней мере – публично. Это, конечно, страдание. Но от болезней он страдал куда более!

– Что ж, получается, церковь ученых не гнобила?

– А зачем ей это? – Денис пожал плечами. – Заметьте, дружище, среди отцов-иезуитов было очень много образованных людей, астрономов, не отвергавших Коперника, а также много сторонников Галилея.

– А зачем это в учебниках пишут?

– Ну, как тебе сказать… Саня, ты же понимаешь.

– Нет.

– Ну… Дураки.

– А у нас, на Руси, гнобили?

– А у нас, Саня, некого было. Потому и не гнобили. Кстати, Сошок, – усмехнулся Денис.

«Сошок» встрепенулся:

– Что?

– Вчера был день рождения у него.

– У кого?

– У Галилея! Шестнадцатое февраля.

Наступила многозначительная пауза.

Прозвище «Сошок» Куковяккиннен получил в первые же годы работы учителем. Так к нему обращалась пышногрудая и могучих форм заместительница директора Галина Симоновна, которая по-вологодски откровенно «окала». Одной из любимых фраз по утрам, когда она дежурила на входе, была «Сошок, пОди ж кО мне в кОмнОту, вОзьми папОчку-то и принесь кО мне, пОжалустО». С тех пор друзья стали подкалывать Александра Куковяккиннена «Сошком». Сам же «Сошок» относился к этому со свойственным ему весельем.

– Поздравляю, – сообразил «Сошок».

В тишине сыпал невесомый снежок, а в желтом свете фонарей казалось – движутся крошечные звездочки. Денис вспомнил, как несколько недель назад именно здесь он услышал невероятную историю о спрятанных бумагах Галилея. И рассказал историю некто Антон Семенович, аптекарь заведения Пеля.

– Сань.

– Да.

– А ты знаешь аптеку Пеля?

– Да. Она у тебя на Ваське, тут рядом. Вон там! – он махнул рукой.

– Это все?

– Старинная аптека. Ее жаловал Николай Второй.

– Типа, Папская?

– Что? – удивился Александр.

– Ну, императорская?

– Ну да. Поставщик Его Императорского Величества, – важно произнес Александр.

– Даже так?

– Да. Там на чердаке когда-то была мастерская художников. Потом пожар случился. А сейчас даже музей есть. Вполне так любопытненько.

Несколько секунд мужчины пребывали в раздумьях. Затем Денис поинтересовался:

– Ты был там?

– Ну да. Детей водил на экскурсию. А что ты вдруг спросил?

– Да так. Столько живу тут, а ни разу не заглянул. А ты, эвон, живешь у чертиков на куличках, а побывал.

– Странно, – удивился «Сошок». – Одно из самых мистических мест Питера. Столько мифов и легенд о нем!

– Да-а, – протянул Денис.

– Помнишь, про вашего брата-химика, Менделеева?

Денис, лукаво прищурившись, посмотрел другу в глаза:

– Про что именно?

Александр развел руками:

– Про то, как он открыл таблицу Менделеева.

Денис хмыкнул. Что-то никак он не мог припомнить сейчас легенду, связанную с великим ученым и аптекой Пеля.

– Напомни.

– Там вот как вышло, – важно сцепил пальцы на животе учитель истории. – В феврале тысяча восемьсот шестьдесят девятого года Дмитрий Иваныч собирался выехать из Петербурга в Тверскую область по делам артельных сыро… – он запнулся, – выро… варо…

– Сыровялен, – помог Денис.

Историк замотал головой:

– Не… ща… сыро… – по слогам начал он, – ва-рен. Вот! Сыро-варен!

Денис кивнул.

– По делам сыроварен, – повторил Куковяккиннен. – Сам понимаешь, – уже увереннее разглагольствовал Александр, – в те времена такие поездки планировались загодя и основательно. Это не то, что сейчас тебе: купил билет, а не поехал, так сдал билет. И вдруг он отменяет поездку и на три дня пропадает для всех окружающих. Причем, как потом воспоминали очевидцы, перед тем самым открытием товарища Менделеева никто не видел. Он не выходил на улицу, а прислуга периодически слышала странные крики из комнаты.

– Открывал таблицу? – наклонился к нему Денис.

– Подожди… Самое любопытное, что и сам Пель в это время тоже пропал и ровно на те же три дня! Его сыновья в полицию заявляли, мол, пропал папа, второй день ищем. А потом – рраз, а он в алхимическом кабинете, спит. Три дня отсутствовал, а тут, – рассказчик взмахнул руками, – рраз, и спит! Понимаешь?

– Официальная версия: «три дня и три ночи, не ложась спать, Менделеев проработал, пробуя сформулировать результаты своей мыслительной конструкции».

– А ничего, что накануне ваш брат-химик посещал именно Пеля?

Денис состроил удивленную мину, но затем быстро поддержал:

– Да, да. Вульфиус мне рассказывал, что Менделеев частенько заглядывал к Пелю. Но, говорят, не за лекарствами, а, знаешь, чтобы посидеть у камина, выкурить трубку, поспорить о «делах химических»…

– В тот раз оба на три дня и пропали. Так вот, говорили, что Пель провел Менделеева в будущее, где тот и усмотрел свою таблицу, а затем, вернувшись, как бы узрел ее во сне. Понимаешь теперь? – многозначительно закончил мысль Александр.

Повисла пауза. Воздушные перышки, слегка покачиваясь, устилали город тонким белым покровом, который поглощал все звуки и окутывал сидящих друзей таинственной тишиной.

– Да… – протянул Денис. – Неслабо мужички гульнули, аж на три дня.

Внезапно «Сошок» зашелся смехом и ткнул друга в плечо:

– Прям, как мы с тобой!

Денис несколько раз усмехнулся.

– Не, Сань. Мы с тобой учителки, а эти – мужи ученые.

Куковяккиннен, продолжая заливаться смехом, подхватил:

– Так потому мы в другие миры и не ходим!

Редкие прохожие с удивлением поглядывали на немолодых веселящихся мужчин, которые подобно детям подначивали друг друга.

– А этот деятель, что доказал теорему века? – вытирая выступившие от хохота слезы, «Сошок» опять ткнул Дениса в плечо.

– Перельман? Да… И этот, говорят, посещал аптеку. На предмет цифрового кода Башни.

– А потом тоже, можно сказать, пропал. Закрылся в квартире и не пускает ни журналистов, ни друзей, ни коллег.

– В параллельный мир ушел! Ох…

Смех позволил несколько разрядиться. Успокоившись, но продолжая хихикать, Александр повернул голову к другу, взглянул в глаза и вдохновенно предложил:

– Пойдем?

– Сейчас? В аптеку? В таком виде?

– Нет! Домой.

– Пойдем, – после непродолжительной паузы, как бы взвешивая решение, сказал Денис.

Мужчины встали и направились к метро.

                                    * * *

«Ну ясно, откуда взялся этот Волосов. С ним все понятно. Но бумаги?! Почему вдруг возникли злосчастные бумаги?!»

От стеклянной двери кафе удалялись две размытые дождем фигуры. Неопределенные линии в окне напомнили, что на улице мокнет философ, навеки запечатлённый в камне. Подошла уже знакомая официантка:

– Вам лучше? Вы забавно смеялись.

Денис смущенно кивнул и попросил еще кофе.

«Вот, значит, как оно. Волосов, аптекарь. Ну, рассказчик. И в аптеке историю мне выдал».

Ненавязчивый звон колокола вновь погрузил в воспоминания.

«Бумаги. Что он там рассказывал про них…»

Аптека Пеля. Визит первый

На следующее утро у Дениса явно появилась причина сходить в аптеку. Хоть в любую. Но он решил воспользоваться случаем и направился в ту, что на Седьмой линии в доме номер шестнадцать.

Массивная дверь с улицы открылась, как по мановению, сама, громко лязгнув замком. Поднявшись на этаж и поздоровавшись с охранником, Денис повернул направо и исчез за не менее массивной дверью, что и входная. Длинный широкий зал аптеки антуражем никак не соответствовал заведению подобного функционала. Высоченные шкафы красного дерева со стеклянными дверцами, прилавок той же фактуры, каменный пол с хитрой мозаикой, большие кожаные диваны вдоль огромных окон – все придавало эпохальность заведению, которому скорее подходило название «Поставщикъ двора Его Величества», нежели просто – аптека. По другую сторону зала располагалась витрина с овальным окошком наподобие билетной кассы. За окошком сидела статная девушка в черном свитере и белом сестринском переднике. Густые черные волосы, сплетенные в толстые косы, опускались на плечи. Наклонив голову, она писала, характерно двигая плечом.

Денис неторопливо изучал причудливую аптеку и экспонаты, выглядывающие из-за стекла. Ему показалось, что немалого размера гном с верхней полки центрального шкафа, то ли по-доброму, то ли хитро, подмигнул левым глазом.

Не поднимая головы, девушка спросила:

– Вы что-то хотите?

– Э… Да… Хочу.

– Спрашивайте, – голосом автоответчика продолжила она.

– Да мне бы, собственно, от головы что-нибудь.

Девушка наконец подняла глаза на посетителя.

– От головы?

«Чертики… Вот только спроси, чьей!» – подумал Денис.

– Чьей? – будто услышав мысли, поинтересовалась девушка.

Очень хотелось ответить нестандартно, но в больную голову ничего не лезло. Девушка чуть улыбнулась:

– Я поняла, можете не продолжать.

Она отвернулась и звонко прокричала:

– Антон Семенович! Это к вам.

Затем с широкой детской улыбкой произнесла:

– Сейчас будут.

Тем временем Денис уже стоял перед окошком и рассматривал странные предметы, разложенные на прилавке явно как экспонаты: сертификат тысяча девятьсот второго года на имя некоего человека, которому дозволяется иметь аптеку, склянки, запаянные ампулы, массивная книга в зеленом переплете. Заметив любопытство, девушка с гордостью произнесла:

– Это экспонаты нашего музея.

– Музея? – невольно вырвалось из уст Дениса, хотя он не любил переспрашивать.

– Да. У нас уже второй год работает музей. Мы собираем материалы, относящиеся к аптеке доктора Пеля и сыновей. У нас есть подвал, где он занимался алхимией, разные предметы, связанные с его работой. К сожалению, нельзя проводить посетителей к Башне Грифонов, но… Это такое загадочное место! – интонации девушки выдавали полное восхищение местом работы.

– А вы… – начал Денис.

– А я экскурсовод, Ольга.

Девушка встала. Человека, так гордившегося своей работой, Денис давно не встречал.

– Вы знаете, – Денис хотел поделиться информацией о найденных журналах, как вдруг со стороны основного прилавка раздался вопрос. Этот голос он уже слышал:

– Вы что-то хотели, мужчина?

Денис обернулся и увидел Антона Семеновича, того самого, что неожиданно вторгся в разговор с Вульфиусом, и того самого, что поведал странную историю в саду при монастыре кармелитов.

– Простите, Ольга. Потом договорим, – не глядя на девушку, сказал Денис без каких-либо учтивых интонаций и направился к аптекарю. Волосов скривился в улыбке.

– Мне цитрамон, пару упаковок, – достаточно сухо произнес Денис.

– И все? – сморщился Антон Семенович. – Более ничего не желаете?

Денис сам не знал, хочет он слушать сказки о жителях Рима семнадцатого века или лучше просто быстрее принять таблетки и заняться домашними делами.

Аптекарь извлек из ящика упаковку цитрамона и пробил через кассу.

– Я вам мог бы рассказать, кто, кому и когда передал те самые бумаги. Поверьте, они представляют огромную ценность. И историческую, и научную, да и… – тут аптекарь потер большой палец правой руки об указательный, сложив в горсточку остальные.

– Скажите, э…

– Антон Семенович.

– Антон Семенович. А почему я вам должен верить? – интенсивно потирая виски, спросил Денис.

– Можете не верить. Ваше право, – скривив уголок рта в улыбке, ответил аптекарь. – Но мне казалось, что вам, как человеку, занимающемуся историей, интересно узнать, а может и найти то, что считается пропавшим. Разве нет?

Соблазн, конечно, велик. Но одно дело, получаешь сведения в архиве или от человека, чей авторитет в данной области не вызывает сомнения, или же от прямого свидетеля или участника событий, как, скажем, ветераны войны. Другое дело – поверить вот так, аптекарю, повествующему о событиях семнадцатого века, будто он там лично присутствовал, без каких-либо доказательств. Ведь кому расскажи – засмеют. С другой стороны, этот черт довольно-таки интересно рассказывает. Живенько так, с подробностями. Денис не привык отмахиваться без оглядки. За долгие годы преподавания он научился все использовать в педагогических или воспитательных целях – любые ошибки в учебниках, задачниках, ляпы в фильмах. И теперь, даже сквозь чугунную голову, мысль о том, что истории этого Джанни Родари можно использовать, пробилась и постучалась, как стебелек деревца сквозь асфальт.

– Хорошо, вы мне расскажете. Только я сперва приму таблетку, с вашего позволения.

Антон Семенович протянул стакан воды, будто заготовленный на такие случаи, и предложил пройти в уединенное место, где никто не помешает и, не приведи господи, не подслушает. Мужчины уселись на уютный большой диван и откинулись к спинке, приняв самые удобные позы для беседы.

– Я вам рассказал, как искали эти бумаги, которые считаются пропавшими.

– Да, обыск в аптеке у… Простите, запамятовал…

– Стампи. Анна Стампи.

– Да, да, точно.

– Обыск ничего не дал, документы не нашли. Девушку арестовала инквизиция.

– Ужасно. Как у нас в тридцать седьмом, – сокрушенно покачал головой Денис.

– Еще хуже, я вам доложу, – вторил Антон Семенович. – Что тогда творилось, особенно в протестантском мире – просто беда.

– Но вы хотели о другом рассказать…

– Да. Вернемся к нашей теме. Так вот. Я вам могу рассказать, как бумаги с оным письмом, которое считается пропавшим, оказались у Анны – кто их принес.

– И вы знаете, куда они делись?

– Давайте по порядку. Я вам расскажу, что знаю.

Денис понял, что сегодня узнать судьбу бумаг точно не светит, сам согласился и теперь должен слушать. Он покивал и едва не прикрыл глаза, чтобы представить будущий рассказ в картинках.

– Так вот. Это произошло накануне обыска. К тому времени уже стемнело, но звезды пока прятались. Только луна сквозь тучи едва освещала сад. Раздался звук открывающейся двери. Через мгновение дверь закрыли. В саду появилась Анна. Осмотревшись, она быстро направилась к главной двери, что отделяла сад от городской улицы.

                                    * * *

С усилием приоткрыв тяжелую дверь, Анна осторожно выглянула на покрытую густым мраком узкую улицу. Пристально осмотрела обе стороны дороги: горожане предпочитали в поздний час не показывать носа из дома. Ограбления не были столь уж редки в те неприкаянные времена, когда ум, честь и совесть забывались перед жаждой поживиться тем, что плохо лежит, да еще поздней и душной римской ночью.

Внезапно она зажала рот рукой: из темноты возникло смуглое лицо Массимо, который, несмело улыбнувшись, стащил с головы шляпу и стиснул на груди.

– Добрый вечер, синьора Анна, – прошептал он.

Анна опустила ладонь и выдохнула:

– Добрый вечер, Массимо… Ты хорошо смазал тачку – я не услышала ни звука.

Массимо кивнул, и Анна приоткрыла дверь пошире, чтобы впустить сапожника, толкавшего небольшую деревянную тачку, катившуюся, впрочем, без усилия: ее отменно смазывали для частых ночных визитов Массимо в алхимическую лабораторию.

Осторожно заперев массивную дверь огромным ключом и спрятав его в карман платья, Анна легко пошла впереди сапожника по песчаной дорожке, превосходно маскировавшей звуки в стоячем ночном воздухе. Массимо шел позади, стараясь глядеть прямо перед собой: даже случайно юноша не хотел наткнуться взглядом на bastardi, что стерегли сад днем и ночью. Через считанные минуты от внешней стены сада беззвучно отделилась черная тень в низко надвинутом капюшоне и чуть слышно зашагала направо по улице, пользуясь преимуществом особых мягких сандалий, так отличающихся от привычно грубой монашеской обуви. Ни Анна, ни Массимо этого, конечно, не увидели.

Вход в лабораторию прятался за огромными кустами жасмина, разросшимися достаточно буйно, чтобы низкая с огромными петлями дверца не бросалась в глаза посторонним посетителям монастыря. Анна быстро осмотрелась и открыла дверь. Вход в святая святых – небольшую комнату с кирпичными стенами – предваряла грубая лестница в одиннадцать ступеней и узкий коридор с факелами, чадившими и съедавшими половину драгоценного кислорода.

Пропустив сапожника с тачкой, и немедленно, но осторожно и тихо, заперев дверь, Анна глубоко вздохнула, приложив руку к груди. Стены лаборатории абсолютно звуконепроницаемые: кирпичная кладка и глубина подвала позволяли сохранять тайны секретного помещения.

Массимо на руках внес тачку внутрь и, едва не задев Анну рукой, отчего он немедленно стушевался и чуть не шагнул мимо второй ступени, стал спускаться, напряженно посапывая и отчаянно желая утереть катившийся по лбу пот. Он вкатил ее в комнату и устало прислонился к дверному косяку. Почувствовав взгляд, резко обернулся – Анна стояла совсем близко. Она протягивала полотенце, глядя привычно ласково:

– Возьми, прошу тебя. Впереди много работы.

Анна прошла вглубь комнаты. Она чувствовала на спине и шее глаза сапожника, но не придавала значения.

Массимо помогал в лаборатории, но, какое бы головокружение он ни испытывал, находясь в такой близости от желанной ему женщины, природное чутье и робость не давали юноше внутреннего права и возможности решиться на что-либо большее. К тому же он искренне и глубоко погружался в опыты и эксперименты, проводимые в этом месте, потерявшем всякую таинственность и ставшем источником познания огромного куска жизни под названием наука. Поэтому сапожник охотно приходил сюда поздно вечером, променивая бездумное пьяное сидение в кабачке с собратьями по профессии на смешивание веществ и изучение растений.

Анна осторожно сняла плащ, прикрывающий тачку. На нее немедленно уставились два огромных напуганных глаза, и резко шевельнулся длинный полосатый хвост. На тачке стояла маленькая деревянная клетка, в ней скрючился небольшой странный зверек, которого окрестили как «ночной дух» – lemurеs. Рядом виднелась прозрачная стеклянная емкость с чем-то темным и едва различимым в чадящем сумраке комнаты.

– Массимо, где ты его раздобыл?

Юноша повесил полотенце на шею и довольно улыбнулся.

Четырнадцать месяцев назад в порту Остии он пошептался с португальскими моряками, затевавшими опасное плавание на Мадагаскар. Вручив выданную ему синьорой Анной весьма внушительную сумму денег и втайне опасаясь провала, он больше года ожидал, удастся ли оправдать доверие, оказанное красивой хозяйкой сада при монастыре кармелитов. Это было его первое поручение, и синьора Анна смогла растолковать, насколько важно заполучить экзотического зверька в лабораторию. Преодолев непростой путь от побережья до Рима и ухитрившись довезти лемура живым и здоровым, Массимо испытывал усталость и удовлетворение:

– Благодарение Богу, синьора Анна! Попутный ветер и его благословление помогли.

Будто вспомнив о нелегкой судьбе и устав от долгой дороги не меньше Массимо, лемур пронзительно заверещал, требуя от людей по меньшей мере должного снисхождения к своей персоне.

– Не беспокойтесь, синьора Анна, он совершенно ручной. Мы с ним подружились, пока ехали к вам.

С этими словами Массимо ловко открыл дверцу в верхней части клетки, и маленькое обезьяноподобное существо уцепилось за его куртку, как цепляется пятимесячный малыш за платье матери. Лемур с любопытством рассматривал Анну близко посаженными желтыми глазами. Массимо, осторожно придерживая зверька, вынул из кармана красное яблоко и передал Анне:

– Возьмите, синьора Анна. Он их любит.

Анна с улыбкой протянула лемуру спелый плод, и тот лихо вцепился в блестящую кожуру сначала пальцами одной, а затем и другой руки. Не дожидаясь особого приглашения, он ухватил яблоко зубами, разбрызгивая сочную мякоть, и через мгновение от фрукта остались сладкие воспоминания.

– Ну, что ж. Пора за работу, мой ученый друг! – сказала Анна, повязывая поверх темного платья большой кожаный фартук.

Подав точно такой же Массимо, посадившему сразу же заверещавшего лемура обратно в клетку, она протянула руку к склянке с крышкой, также стоявшей на тачке сапожника. Повязывая фартук, юноша огляделся. Ничего не изменилось в этом пристанище науки. Огромные пучки целебных трав развешаны над камином справа от двери. Сейчас в нем горел огонь, и трещали некрупные буковые поленья и вишневые ветки. Невысокий стол в центре небольшой комнаты уже готов для нового опыта: стояло несколько одинаковых склянок и реторт, и чадила маленькая бронзовая лампа с желтой свечой. Черные пентаграммы на левой от двери стене долго составляли загадку для Массимо, пока Анна не рассказала, что пять углов символа напоминают о пяти важнейших составляющих окружающего их мира: огне, воздухе, воде, земле и духе. И что стремящиеся познать созданный Богом мир должны признавать взаимосвязь этих пяти элементов.

Взяв в руки стеклянную емкость, Анна поднесла ее поближе к слегка чадившей лампе. В склянке сидел еще один гость с далекого Мадагаскара: ярко-красная надувшаяся жаба, равнодушно смотревшая вокруг круглыми желтоватыми глазами. «Ни дать, ни взять, помидор как он есть, – подумалось Анне, – только глазки таращит. Тоже ведь тварь божья. Но ничего не поделаешь. Придется…» Анна натянула кожаные перчатки.

Она разумно относилась к занятиям в лаборатории и помнила, чем заканчивались неосторожные опыты с чрезмерно яркими змеями, лягушками или жуками. Господь Бог позаботился, чтобы предупредить людей об опасности, которую таят яркие цвета. Не позаботился он лишь о том, чтобы до конца защитить всех тварей от самого опасного создания на свете – человека.

Анна осторожно вытряхнула живой красный «помидор» на левую перчатку и мгновенно сжала ладонь, слегка придавив жабе небольшую плоскую голову.

– Массимо, скребок и склянку, – негромко приказала она.

Внимательно наблюдавший за манипуляциями сапожник моментально подал маленький металлический скребок и склянку со стола. Скребок Анна взяла в правую руку, оставив склянку в руке Массимо. Жаба сильно таращила глаза, но ни ярко-красный цвет ее кожи, ни круглый немигающий взгляд не мешали женщине делать свою работу: Анна аккуратно соскребала белую жидкость, вытекающую словно из-под покрова животного.

Нацедив восемнадцать капель в склянку, которую крепко держал Массимо, девушка чуть сильнее сдавила жабе голову. Когда та обмякла, Анна осторожно поднесла жабу к камину и разжала пальцы, позволив огню жадно принять нового погорельца в жаркие объятия. Туда полетели и кожаные перчатки, тут же стянутые Анной. Отвернувшись к маленькому распятию, она перекрестилась и кратко прочитала молитву. Так ей велело поступать сердце, горестно сжимавшееся каждый раз после очередного жертвоприношения во имя и славу науки.