Статистическая вероятность любви с первого взгляда

– Что случилось? – спросил папа, когда она наконец вышла из ванной и, не глядя на него, плюхнулась на постель. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Нормально, – коротко ответила Хедли.

Однако на следующий день приступ повторился.

Они спускались в лифте, Хедли уже было жарко в многослойном лыжном снаряжении, и вдруг их тряхнуло, а потом кабина остановилась. Кроме них, в лифте никого не было. Хедли с папой растерянно переглянулись. Папа нажал на кнопку экстренного вызова.

– Дурацкий подъемник…

Хедли зло сверкнула глазами.

– Ты хотел сказать – дурацкий лифт?

– Что?

– Ничего, – буркнула она и принялась наугад тыкать в кнопки, подмигивающие яркими огоньками.

Внутри поднималась паника.

– Вряд ли это поможет… – начал папа и тут наконец заметил неладное. – Ты нормально себя чувствуешь?

Хедли рванула ворот лыжной куртки, дернула замочек молнии.

– Нет! – Сердце дико стучало. – Да… Не знаю. Я хочу выйти отсюда!

Папа сказал:

– Сейчас придет мастер. До тех пор мы ничего не сможем…

– Нет, папа, скорее!

Хедли впервые за эти каникулы назвала его папой; со дня приезда она всячески старалась вообще никак к нему не обращаться.

Он обвел взглядом крохотную кабину.

– У тебя приступ паники? – спросил папа, сам, кажется, перепугавшись не на шутку. – А раньше такое с тобой случалось? Мама знает?

Хедли замотала головой. Она не понимала, что происходит – знала только, что ей необходимо сейчас же, немедленно выйти наружу.

– Эй! – Папа схватил ее за плечи и заглянул в глаза. – Через минуту нас вызволят, слышишь? Смотри на меня! Не думай о том, где мы находимся.

– Ладно, – прошептала Хедли, стиснув зубы.

– Вот и хорошо, – сказал папа. – Думай о чем-нибудь другом. Представь себе открытое пространство.

Хедли старалась успокоиться, вспомнить что-нибудь приятное, но разум отказывался функционировать. Капельки пота щекотали кожу, мешая сосредоточиться.

– Представь себе пляж, – сказал папа. – Или небо! Да, представь себе небо. Такое большое, конца-краю не видно.

Хедли, зажмурившись, отчаянным усилием вообразила бесконечную синеву, лишь кое-где отмеченную редкими облачками. Такую огромную, бездонную. Сердце стало биться ровнее, и дыхание понемногу успокоилось. Хедли разжала вспотевшие кулаки, а когда снова открыла глаза, прямо напротив увидела папино встревоженное лицо. Они смотрели друг на друга целую вечность, и Хедли вдруг поняла, что впервые со дня приезда позволила себе взглянуть отцу в глаза.

А потом лифт дернулся и снова пришел в движение. Хедли перевела дух. Дальше они ехали в молчании. Оба были взволнованы, обоим хотелось поскорее выйти и чтобы над головой раскинулось бескрайнее небо.

Сейчас, в тесноте и сутолоке аэропорта, Хедли с трудом отводит взгляд от окна с разбросанными за ним словно игрушечными самолетами. В животе снова что-то сжимается; бесполезно представлять себе небо, когда находишься на высоте девяти тысяч километров и оттуда одна дорога – вниз.

Обернувшись, она видит, что тот мальчик ждет ее, по-прежнему сжимая ручку чемодана. Она догоняет его, и он, улыбнувшись, сворачивает в кишащий народом коридор. Хедли почти бежит, едва поспевая за его стремительной походкой. Она ориентируется по синей рубашке и так сосредоточилась на том, чтобы не отстать, что чуть не налетает на парня. Он выше сантиметров на пятнадцать, поэтому, разговаривая с ней, слегка наклоняет голову.

– Я даже не спросил, куда тебе нужно.

– В Лондон, – отвечает Хедли.

Он смеется.

– Нет, сейчас! Куда ты хотела пойти?

– А-а… – Хедли потирает лоб. – Сама не знаю. Может, пообедать? Просто неохота было там сидеть.

Это не совсем правда. Вообще-то, Хедли собиралась в уборную, но не говорить же об этом сейчас! Одна вероятность того, что он станет ждать у дверей, пока она стоит в очереди в кабинку, приводит Хедли в ужас.

– Ясно.

Он смотрит на нее сверху вниз. Темная прядь упала на лоб, а когда он улыбается, на одной щеке появляется ямочка, и от этого его лицо кажется чарующе асимметричным.

– Так куда пойдем?

Хедли, встав на цыпочки, осматривается. Выбор невелик: несколько унылых прилавков с пиццей и гамбургерами. Непонятно, собирается ли он есть вместе с ней; из-за этой неопределенности прийти к какому-нибудь решению еще труднее. Хедли буквально чувствует, как он терпеливо ждет, что она скажет. Напряженная, словно струна, Хедли спешно соображает, при каком варианте меньше риска заляпаться, если он все-таки захочет составить ей компанию.

После мучительно долгих колебаний Хедли тычет пальцем в небольшое кафе чуть поодаль, и он послушно направляется в ту сторону, волоча за собой ее красный чемодан на колесиках. Подойдя к прилавку, он поправляет сумку на плече и, щурясь, разглядывает меню.

– Хорошая идея, – замечает он одобрительно. – А то в самолете наверняка дадут какую-нибудь гадость.

– Ты куда летишь? – спрашивает Хедли, вставая рядом с ним в очередь.

– Тоже в Лондон.

– Да ну? А место какое?

Он вытаскивает из заднего кармана джинсов билет, сложенный вдвое и с оторванным уголком.

– 18-С.

– У меня 18-А.

Парень улыбается.

– Почти соседи!

Хедли кивает на упакованный в дорожный пакет костюм у него на плече – парень придерживает крючок от «плечиков» согнутым пальцем.

– Тоже на свадьбу летишь?

Секунду он колеблется, потом дергает подбородком, обозначая кивок.

– Вот и я на свадьбу. Забавно, если окажется, что на одну и ту же!

– Это вряд ли.

Парень как-то странно смотрит на нее, и Хедли чувствует себя дурочкой. Конечно, не на одну и ту же. Хочется надеяться, он не решит, что она считает Лондон большой деревней, где все друг друга знают. Хедли всю жизнь прожила в маленьком городке, но все-таки ей понятно, что Лондон – огромный мегаполис. Там, наверное, легко затеряться.

Мальчишка, похоже, собирался еще что-то сказать, но, передумав, поворачивается к меню.

– Чего тебе хочется?

«А правда, чего мне хочется?» – думает Хедли.

Хочется домой.

Хочется, чтобы дома все было как раньше.

Хочется поехать куда угодно, только не к отцу на свадьбу.

Хочется оказаться где угодно, только не в этом аэропорту.

Хочется узнать, как зовут неожиданного спутника.

После долгой паузы Хедли поднимает глаза.

– Не знаю, – произносит она. – Еще не решила.

3

19.32 по североамериканскому восточному времени 0.32 по Гринвичу

Хедли заказывает сэндвич с индейкой без майонеза, но по дороге к свободному столику замечает выступившую из-под верхнего ломтика хлеба тягучую субстанцию белого цвета. Желудок немедленно сжимается. Что лучше: есть и мучиться или выглядеть идиоткой, соскребая майонез? После недолгих колебаний она решает выглядеть идиоткой и препарирует злосчастный сэндвич, словно ученый-биолог, не обращая внимания на вопросительный взгляд нового знакомого. Сморщив нос, Хедли старательно счищает белую субстанцию с каждого кусочка салата и помидоров.

– Ловко ты их, – одобрительно замечает мальчик, жуя мясо.

Хедли деловито кивает.

– У меня фобия – боюсь майонеза. Так что за целую жизнь стала мастером.

– Майонеза боишься?!

Еще один кивок.

– Он в списке на первом месте.

– А дальше по списку что? – разулыбавшись, интересуется парень. – Что может быть страшнее майонеза?

– Стоматологи, – отвечает Хедли. – Пауки. Кухонная плита.

– Кухонная плита? Ясно, кулинария – не твое увлечение.

– А еще тесные замкнутые пространства, – тихо доканчивает Хедли.

Он наклоняет голову набок.

– Как же ты летаешь на самолетах?

Хедли пожимает плечами.

– Стискиваю зубы и надеюсь на лучшее.

– Неплохая методика! – смеется он. – И как, действует?

Хедли не отвечает. Если о страхе ненадолго забываешь, потом еще хуже, когда опять вспомнишь. Налетает с новой силой, словно взбесившийся бумеранг.

– Да ладно! – усмехается мальчишка, ставя локти на стол. – Смотри, как ты классно справляешься с майонезофобией, а клаустрофобия по сравнению с ней – ничто!

Он кивает на пластиковый ножик у нее в руке, облепленный майонезом и хлебными крошками. Хедли благодарно кивает.

Они жуют, поглядывая на телевизор в углу – там без конца прокручивают прогноз погоды. Хедли никак не может сосредоточиться на еде, то и дело косится исподтишка на своего спутника, и каждый раз в животе что-то переворачивается, причем дело отнюдь не в остатках майонеза, прилипших к сэндвичу.

До сих пор у нее был всего один парень – Митчел Келли: простоватый спортсмен, беспроблемный и невероятно скучный. Они встречались почти целый год. Хедли с удовольствием наблюдала за его игрой на футбольном поле (ей особенно нравилось, когда он махал ей, обернувшись к трибунам) и всегда была рада поболтать с ним на переменке (ей особенно нравилось, как он подхватывал ее и кружил, сжимая в объятиях), и хотя она долго плакалась подружкам четыре месяца назад, когда он решил с ней расстаться, все же этот краткий роман сейчас кажется ей самой нелепой ошибкой на свете.

Как мог ей понравиться парень вроде Митчела, когда на свете бывают такие, как этот? Такие высокие, поджарые, с лохматой шевелюрой, удивительными зелеными глазами и крошечным пятнышком горчицы на подбородке – именно благодаря этому мелкому изъяну картина в целом становится совершенной.

Разве возможно совсем не знать, какие мальчики тебе нравятся – и вообще, что тебе может понравиться какой-то мальчик, – пока это не случится?

Хедли комкает салфетку под столом и ловит себя на том, что до сих пор мысленно называла его просто «англичанин». Решившись наконец, она подается вперед, роняя на пол крошки, и спрашивает, как его зовут.

– Ага, точно, – говорит он, хлопая глазами. – Кажется, по правилам с этого полагается начинать. Я – Оливер.

– Типа Твист?

– Ого! – улыбается он. – А еще говорят, американцы необразованные.

Хедли прищуривается, притворяясь, будто сердится.

– Очень смешно!

– А тебя как зовут?

– Хедли.

– Хедли, – повторяет он, кивая. – Красиво.

Речь всего лишь об имени, и все-таки ей почему-то приятно. Может, из-за его акцента или из-за интереса в зеленых глазах. Так или иначе, что-то заставляет ее сердце биться быстрее, словно от удивления. Наверное, в этом все и дело – слишком все неожиданно. Она заранее боялась этой поездки и оказалась совершенно не готова к тому, что на пути может встретиться нечто хорошее.

– Огурчик есть не будешь? – спрашивает он.

Хедли, качнув головой, придвигает к нему через стол свою тарелку с маринованным огурцом. Оливер уничтожает его в два счета и снова откидывается на спинку стула.

– Была раньше в Лондоне?

– Нет, – отвечает она излишне резко.

Оливер смеется.

– Не настолько там плохо!

– Да, конечно, я понимаю. – Хедли прикусывает губу. – А ты живешь в Лондоне?

– Я там вырос.

– А где живешь сейчас?

– Наверное, в Коннектикуте. Я учусь в Йеле.

Хедли не может скрыть удивления.

– Правда?

– А что, непохоже?

– Нет, просто это так близко…

– Близко к чему?

Слова нечаянно вырвались, и теперь у Хедли горят щеки.

– К тому городу, где я живу. – Она торопится заговорить о другом. – А я по твоему акценту решила, что ты…

– Лондонский беспризорник?

Хедли, окончательно смутившись, трясет головой, а Оливер хохочет.

– Шучу! Я уже один год отучился.

– А почему домой не поехал на лето?

– Да так. Мне здесь нравится. Плюс еще я получил грант на летнюю научную практику, так что вроде как и обязан присутствовать.

– А что за практика?

– Я изучаю процесс ферментации майонеза.

– Неправда! – смеется Хедли.

Оливер хмурится.

– Правда! Это очень важное исследование. Знаешь ли ты, что двадцать четыре процента майонеза производят с добавлением ванильного мороженого?

– Действительно, серьезное открытие! – фыркает она. – Нет, а на самом деле что ты изучаешь?

Какой-то тип, проходя мимо, задевает ее с такой силой, что чуть стул не опрокидывает, и топает себе дальше, не извинившись.

Оливер усмехается:

– Проблемы перегруженности предприятий общественного питания в американских аэропортах.

– Не смеши! – Хедли встряхивает головой и оглядывается на забитый народом коридор. – Если бы ты на самом деле придумал, как справиться с этими толпами, я была бы рада. Ненавижу аэропорты!

– Правда? – спрашивает Оливер. – А мне нравится.

Хедли сперва решает, что он опять ее дразнит, но затем видит, что Оливер серьезен.

– Здорово, когда ты уже не здесь, но еще не там. Ждешь своего рейса и больше никуда не должен спешить. Просто… в подвешенном состоянии.

– Это, наверное, неплохо, – отзывается Хедли, теребя алюминиевое колечко на банке с содовой. – Если бы не столпотворение…

Оливер оглядывается через плечо.

– Ну, не всегда такая толкучка.

– Для меня – всегда.

На табло мигают зеленые надписи – многие сообщают об отмене или задержке рейса.

– Еще есть время, – говорит Оливер.

Хедли вздыхает.

– Знаю, просто я как раз опоздала на свой рейс. Получилась вроде как отсрочка казни.

– Какой рейс, предыдущий?

Она кивает.

– А свадьба когда?

– В полдень.

Оливер морщится.

– Трудно успеть.

– Я так и поняла. А когда та свадьба, на которую летишь ты?

Он отводит глаза.

– В два нужно быть в церкви.

– Ты успеваешь, все нормально.

– Угу, наверное, – отвечает он.

Они сидят и молчат, уставившись в стол. Вдруг у Оливера в кармане раздается приглушенный звонок. Он вытаскивает мобильник и напряженно смотрит на него. Телефон все звонит. Наконец Оливер вскакивает, словно принял какое-то решение.

– Надо все-таки ответить. Извини, – говорит он, отходя от стола.

Хедли машет рукой.

– Ничего страшного, иди!

Он пробирается между столиками, прижимая телефон к уху, весь как-то сгорбившись, и от этого кажется другим – словно был не тем Оливером, с которым она только что разговаривала. Интересно, кто ему звонит? Вдруг ей приходит в голову, что это может быть его девушка – умная, красивая студентка Йельского университета, которая носит стильные очки и темно-синий пиджак. Она-то ни за что не опоздает на самолет на четыре минуты!

Хедли сама удивляется тому, как энергично отпихивает эту мысль куда подальше.

Не позвонить ли ей тоже? Сообщить маме о смене рейса. Но от воспоминания о том, как они расстались, начинает неприятно сосать под ложечкой. До аэропорта ехали в каменном молчании, а потом еще обвинительная речь Хедли на стоянке. Иногда ее заносит, папа часто шутил, что она родилась без фильтра – но разве можно требовать от человека разумного поведения в день, которого боишься уже чуть ли не полгода?

Хедли с утра проснулась жутко напряженной. Шея и плечи затекли, в затылке билась тупая боль. Не только из-за свадьбы и предстоящей встречи с Шарлоттой, о которых она всеми силами старалась не думать. Просто в эти выходные их семья официально прекратит свое существование.

Хедли понимает, что жизнь – не фильм студии «Дисней». Родители не сойдутся снова. По правде говоря, ей этого уже и не хочется. Папа, как видно, счастлив, и мама вроде тоже не страдает. Она уже больше года встречается с местным зубным врачом, Харрисоном Дойлом. И все же свадьба поставит точку в конце предложения, которому еще не время заканчиваться, а Хедли не уверена, что готова стать этому свидетельницей.

Правда, ей выбора не дали.

– Все-таки он твой отец, – без конца повторяла мама. – Конечно, он не идеален, но для него важно твое присутствие. Не так уж много он просит. Всего один день!

А Хедли считала, что отец просит слишком многого: чтобы она его простила, чтобы чаще с ним виделась, чтобы согласилась познакомиться с Шарлоттой. Все время просит и просит – и ничего не дает взамен. Ей хотелось схватить маму за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы мозги встали на место. Он обманул их доверие, разбил мамино сердце, разрушил семью, а теперь собрался жениться на той женщине как ни в чем не бывало. Словно все начать с нуля проще, чем постараться исправить прежнее.

Мама твердила, что так лучше. Лучше для всех троих.

– Знаю, тебе сейчас трудно поверить, – говорила она со сводящей с ума рассудительностью, – но это действительно к лучшему. Вырастешь – поймешь.

А Хедли и так все понимает! Вероятно, мама просто еще не осознала случившееся. Когда обожжешься, поначалу не чувствуешь боль. В те первые недели после Рождества Хедли часто лежала ночью без сна и слушала, как мама плачет. Какое-то время мама вообще отказывалась разговаривать о папе, зато потом несколько дней ни о чем другом не говорила, и так снова и снова, будто на качелях. А потом, недель через шесть, как-то незаметно она вдруг словно пришла в себя и успокоилась. Хедли до сих пор не может этого понять.

Хотя шрамы все-таки остались. Харрисон уже три раза делал маме предложение, одно изобретательней другого – сперва романтический пикник, потом кольцо в бокале шампанского и, наконец, струнный квартет в парке, а она упорно отказывала. Наверняка еще не совсем оправилась после папиного ухода. Такой разрыв не проходит бесследно.

Поэтому сегодня, в день, назначенный для перелета навстречу источнику всех бед, Хедли проснулась в отвратительном настроении. Если бы все шло гладко, возможно, дело ограничилось бы несколькими едкими комментариями да злобным бурчанием по дороге в аэропорт, но с самого утра в телефоне обнаружилось сообщение от Шарлотты с напоминанием о том, в котором часу нужно быть в гостинице, чтобы успеть приготовиться. От одного звука ее отрывистого британского произношения Хедли завелась, а дальше все покатилось под гору.

Конечно, еще и чемодан отказался застегиваться, а мама запретила брать с собой висячие серьги, которые Хедли планировала надеть на церемонию, да еще и восемьдесят пять раз переспросила, не забыла ли дочка паспорт. Гренки подгорели, Хедли заляпала вареньем футболку, а когда поехала в универмаг за маленькой дорожной упаковкой шампуня, пошел дождь, в машине сломался «дворник», и Хедли чуть не сорок пять минут прождала на автозаправке из-за того, что тип перед ней в очереди не знал, как проверить уровень масла в собственном автомобиле. И все это время часы неумолимо тикали, приближая время отъезда. Когда Хедли наконец вернулась домой и швырнула ключи от машины на кухонный стол, она была совсем не в настроении выслушивать восемьдесят шестой вопрос о паспорте.

– Да! – рявкнула она. – С собой!

– Я просто спросила.

Мама невинно приподняла брови, а Хедли с вызовом уставилась на нее.

– Надеюсь, ты не намерена еще и до самолета меня провожать?

– Это еще что значит?

– Может, прямо до самого Лондона со мной отправишься, а то, чего доброго, сбегу?

В мамином голосе появились предостерегающие нотки.

– Хедли!

– Нет, а почему я одна должна смотреть, как он будет венчаться с этой женщиной? Вообще не понимаю, почему я должна ехать, тем более без тебя.

Мама сжала губы, показывая, что сердится, но у Хедли уже сорвало тормоза.

Они упорно молчали всю дорогу до аэропорта, тем самым продолжая тянувшийся неделями спор. А когда затормозили у входа, Хедли вся словно звенела от нервного напряжения.

Мама заглушила двигатель, но ни она, ни Хедли не сделали попытки выйти из машины.

– Все будет хорошо, – наконец мягко сказала мама. – Правда.

Хедли резким движением обернулась к ней.

– Он женится, мам! Что хорошего?

– Просто, по-моему, тебе необходимо там быть…

– Знаю, знаю! – оборвала ее Хедли. – Ты уже говорила.

– Все будет хорошо, – повторила мама.

Хедли схватила куртку и отстегнула ремень безопасности.

– Ну смотри, ты будешь виновата, если что-нибудь случится!

– Что, например? – устало вздохнула мама.

Хедли от злости чувствовала себя совершенно бесстрашной – и в то же время ужасно маленькой. Она рывком распахнула дверцу.

– Например, самолет разобьется или еще что.

Она сама не знала, зачем это говорит. Просто она уже извелась от обиды и горя и очень боялась. Разве не от этого говорятся такие вещи?

– Вот тогда ты от нас обоих избавишься!

Они уставились друг на друга, а страшные слова легли между ними, словно груда кирпичей. После долгого молчания Хедли выскочила из машины, вскинула на плечо рюкзак и выдернула с заднего сиденья чемодан.

– Хедли! – Мама вышла с другой стороны и теперь смотрела на нее поверх капота. – Не надо так…

– Приеду – позвоню, – крикнула Хедли на ходу.

Она спиной чувствовала, как мама смотрит ей вслед, но из какой-то болезненной гордости так ни разу и не обернулась.

А сейчас она сидит в крохотном кафе, и ее палец нерешительно застыл над телефоном. Хедли делает глубокий вдох и нажимает на кнопку. В паузах между гудками она слышит стук собственного сердца.

Произнесенные в запале слова до сих пор отдаются в ушах. От природы Хедли не суеверна, и все же так бездумно ляпнуть об авиакатастрофе перед самым полетом… От одной мысли нехорошо делается. Законы случая неисповедимы. Хедли представляет себе самолет, на который опоздала. Сейчас он уже где-нибудь над океаном, и у нее больно сжимается сердце. Хоть бы не оказалось, что накликала беду…

От маминого голоса на автоответчике становится чуточку легче. Хедли принимается рассказывать о смене рейса, и тут возвращается Оливер. На какое-то мгновение Хедли чудится в его лице знакомое выражение – точно такое же мучительное беспокойство, какое терзает ее саму, но увидев ее, Оливер неуловимо меняется, и вот он уже снова невозмутимый, почти веселый, и в глазах играет беззаботная улыбка.

Он подбирает свою сумку, показывает, чтобы Хедли не прерывала звонок, затем тычет большим пальцем в сторону выхода на посадку. Хедли открывает рот – сказать, что почти закончила, но Оливер уже исчезает, и она торопливо договаривает свое послание.

– В общем, завтра позвоню, как только прибудем, – говорит она в микрофон чуть дрожащим голосом. – И еще, мам… ты меня прости, ладно? Я не хотела…

Потом, вернувшись к выходу, Хедли ищет в толпе синюю рубашку Оливера, но его нигде не видно. Ждать в толчее не хочется, и Хедли сворачивает в туалет, а потом бродит по сувенирным лавчонкам, книжным и газетным киоскам, пока не объявляют посадку.

Стоя в очереди, Хедли от усталости даже волноваться больше не может. Кажется, она уже несколько дней обитает в аэропорту, а впереди еще столько испытаний: теснота в салоне, паническое ощущение замкнутого пространства. Дальше – свадьба, знакомство с Шарлоттой и первая больше чем за год встреча с отцом. Пока что хочется только одного: надеть наушники, закрыть глаза и уснуть. Мчаться с невероятной скоростью через океан без всякого усилия со своей стороны – это почти чудо.

Когда она предъявляет билет, стюард улыбается в усы:

– Боитесь полета?

Хедли заставляет себя разжать руку, стиснувшую ручку чемодана до побелевших костяшек, и жалобно улыбается.

– Боюсь приземления.

И все-таки входит в самолет.

4

21.58 по североамериканскому восточному времени 02.58 по Гринвичу

Когда Оливер появляется в проходе между кресел, Хедли уже сидит на своем месте у окна, ремень безопасности пристегнут, чемодан надежно устроен на багажной полке. Последние семь минут Хедли старательно делала вид, что думать не думает о новом знакомом – считала самолеты за иллюминатором и рассматривала узор на спинке переднего сиденья. А на самом деле просто ждала, когда появится Оливер, и, когда он наконец подошел, внезапно покраснела без всякой видимой причины, просто оттого, что он стоит над ней со своей кривоватой улыбкой. Когда он рядом, с ней творится что-то странное, словно электрический ток пробегает по телу, и она невольно думает: чувствует ли он то же самое?

– Я тебя потерял, – говорит он.

Хедли молча кивает, радуясь, что снова нашлась.

Оливер забрасывает сумку на полку и втискивается на среднее сиденье, рядом с Хедли, кое-как умостившись между немилосердно жесткими ручками кресла и пристроив в тесном пространстве свои длинные ноги. Хедли косится на него, в висках стучит от его внезапной близости, от того, как непринужденно он подсел к ней вплотную.

– Я потом пересяду, – говорит он, откидываясь на спинку. – Когда владелец места придет.

Хедли ловит себя на том, что мысленно уже составляет рассказ для подруг: она познакомилась в самолете с симпатичным парнем, у него потрясающий акцент, и они всю дорогу проговорили. Одновременно более практичная часть ее сознания тревожится о том, как она явится завтра, не выспавшись, на отцовскую свадьбу. Ясно же, что она глаз не сомкнет рядом с ним! Оливер задевает ее локтем, и колени их почти соприкасаются. От него головокружительно хорошо пахнет – чудесная мальчишеская смесь дезодоранта и шампуня.