22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война

«…С переходом госграницы противник сначала оказывал слабое сопротивление, и наши части быстро продвигались вперед. К 18.00 3.7 передовые роты вышли на северные скаты высоты 107,5, где были встречены организованным огнем противника и отошли несколько назад…

К 22.00 3.7 положение стабилизировалось на рубеже: лесная тропа юго-восточнее высоты 107,5, два домика севернее Якола, высота 39,5. 4-я рота 2-го батальона мотострелкового полка встретила сильное сопротивление противника, перешедшего в атаку, и к 22.00 3.7 с боем отошла за нашу госграницу, потеряв три танка сгоревшими и один подбитым. Решением командира дивизии дальнейшее наступление было остановлено и послано боевое донесение в штаб 23-й армии на разрешение выйти из боя. Этого разрешения мы ждали до 2.00. 4 июля в 2.25 прибыл начштаба 10-го МК полковник Заев с приказом дивизии выйти из боя и сосредоточиться в районе Яски. В 2 ч. 30 мин противник, скрытно обойдя фланги наших частей, перешел в контрнаступление по всему участку дивизии. Контрнаступление началось сильным автоматпулеметным огнем при поддержке минометов и артиллерии. В такой обстановке командир дивизии смело (так в тексте – М.С.) принимает решение на выход из боя. Выход из боя был проведен по следующему плану…

К 4.00 4 июля части организованно вышли из боя. Противник три раза переходил в атаку, но всегда терпел поражение и с большими потерями отбрасывался…»

Вот и все.

Лесная тропа, два домика. Вот и весь маршрут Освободительного Похода-2. В шесть часов вечера 3 июля танковая дивизия неуклюже потыкалась в финскую оборону, к 4 часам утра 4 июля «смело вышла из боя», преследуемая не в меру разгорячившимися финскими парнями. Наконец, в 20.00 5 июля поступил «приказ об отправке дивизии ж.д. и автотранспортом в район Черная Речка», т. е. в район предвоенной дислкации корпуса.

Этим все и закончилось. Превратить Финляндию в нищее российское Нечерноземье и на этот раз не удалось. Вероятно, если бы весь бензин, израсходованный на перегруппировку 10-го МК от Ленинграда к Иматре и назад, просто вылили на сопредельную территорию – эффект был бы большим. По крайней мере, уж лес бы точно подожгли…

Дальше начался разгром.

Точнее говоря, разгром мехкорпуса (правда, пока еще в виде раздергивания единого броневого «ядра» на мелкие «дробинки») начался еще раньше.

Как только 10-й МК оказался в «зоне досягаемости» командования 23-й армии, оно (командование) повело себя как завмаг, на склад которого завезли редкий «дефицит». Все уставы, все наставления, вся предвоенная теория о МАССИРОВАННОМ использовании танков в составе крупных механизированных соединений, все уроки немецкого «блица» на Западе, многократно изученные на штабных учениях, – все было немедленно похерено и забыто.

Десять бронеавтомобилей в «распоряжение штаба армии», пять танков «для действий совместно со 115-й стрелковой дивизией», танковый батальон в составе 24 машин «в распоряжение командира 43-й сд», танковая рота в составе 10 машин «в распоряжение командира 19 стрелкового корпуса», 15 танков в состав истребительных отрядов (т. е. полувоенных формирований из работников НКВД и местных жителей).

Кроме совершенно очевидного снижения ударной мощи мехкорпуса, в таком использовании танков есть и еще один, менее очевидный, момент.

Танк (любой танк – немецкий, советский, английский) той эпохи был очень капризным, малонадежным и малоресурсным техническим устройством. Достаточно сказать, что межремонтный моторесурс для танка БТ-7 был установлен в 200 часов, для Т-26 – в 150 часов. Минимальнонеобходимые для боевого применения танков условия эксплуатации можно было создать только в рамках крупного соединения с мощной собственной ремонтной и эвакуационной базой. А о каком техническом обслуживании, о каком ремонте можно говорить применительно к оснащению и возможностям истребительного отряда НКВД или даже стрелковой дивизии, большая часть бойцов которой до призыва в армию не видела ни рельсов, ни паровоза? В результате после первого же незначительного отказа 10-и тонную дорогостоящую махину просто бросали в чистом поле.

Дальше – больше. Общее наступление финской «Карельской армии» на Онежско-Ладожском перешейке началось только 10 июля 1941 г. Но за несколько дней до начала полномасштабных боевых действий финское командование, видимо, решило провести разведку боем на сортавальском направлении. В штабе 23-й армии эти вызвало большой переполох.

Уже вечером 2 июля в штаб 21-й тд, наряду с приказом начать наступление на Иматру, поступило распоряжение отправить 41-й танковый полк этой дивизии железной дорогой на сортавальское направление, в район станции Элисенваара, при этом на погрузку танкового полка в эшелон было отпущено… 30 минут! Единственное, что облегчило выполнение погрузки в столь нереальные сроки, так это то, что после всех предшествующих «перегруппировок» в 41-м танковом полку, еще не сделавшем ни одного выстрела по противнику, остался всего 41 танк. Вот в таком составе он и был отправлен в Элисенваару. На следующий день, 4 июля, на сортавальское направление перебросили целиком уже всю 198-ю мотострелковую дивизию из состава 10-го МК. После этого про наступление 10-го мехкорпуса на Иматру можно было окончательно забыть.

Стоит отметить, что такое истерическое состояние, в которое пришло командование 23-й армии после первых же сообщений о переходе границы передовыми финскими отрядами, очень наглядно свидетельствует о том, что к «отражению натиска врага» на Северном фронте никто и никогда не готовился. В войсках даже не было топографических карт собственной территории. Красноречивое подтверждение этому мы находим в воспоминаниях Голушко:

«…перед командиром батальона лежала схема-карта, предназначавшаяся, наверно, для туристов либо автолюбителей… ничего иного в распоряжении комбата не было. Подразделение давно ушло из района, для которого имелась военная топографическая карта…» (9). Этот эпизод с «давно ушедшим» из района запланированых боевых действий подразделением происходит во время отступления к Кексгольму (Приозерску), т. е. не далее чем в 60 км от советско-финской границы!

В тот же злополучный день, 4 июля 1941 г., командующий 23-й армией генерал-лейтенант Пшенников распорядился создать не предусмотренную никакими уставами «Армейскую танковую группу», для укомплектования которой был окончательно разукомплектован 10-й мехкорпус: из 21-й тд забрали 54 танка, из 24-й тд – 102 танка (правда, главным образом – устаревшие БТ-2) (8).

Такая активность, проявленная командованием 23-й армии 4 июля, имела простое объяснение. Именно в этот день из Генерального штаба РККА поступило, наконец, распоряжение о выведении 10-го МК из состава 23-й армии и передислокации этого мехкорпуса на юго-западные подступы к Ленинграду, на немецкий фронт. (8) Вопреки широко распространенным слухам о том, что «при Сталине в стране был порядок», генерал-лейтенант не позволил генералу армии Жукову «отныкать» у него (Пшенникова) мехкорпус целиком и «заначил» без малого половину танков 10-го мехкорпуса.

В ходе многодневного обратного марша от финской границы к оборонительной линии на реке Луге (более 250 км) часть оставшихся в корпусе танков вышла из строя. В результате 9 июля было решено свести 90 наиболее исправных танков в один сводный танковый полк, а остальные 98 танков распределили по стрелковым подразделениям. На этом история 10-го МК практически и закончилась…

Еще раньше, 29 июня 1941 года начальник Генштаба Г.К. Жуков приказал вывести 1-й МК из состава Северного фронта и передать его в распоряжение командования Северо-Западного фронта. (5) Огромные танковые колонны снова двинулись в путь – на этот раз точно назад, от Гатчины к Острову. 163-я моторизованная дивизия ушла еще дальше на запад, к латвийскому городу Резекне (160 км от Пскова), где она и была 3 июля смята и разгромлена немецкими танками из корпуса Манштейна.

После того как главные ударные силы Северного фронта ушли с финской границы на запад, а авиация фронта покинула небо Карелии, будучи, наконец, перенацелена на борьбу с наступающими на Псков и Ленинград немецкими дивизиями, 10 июля 1941 года началось наступление финской армии на Онежско-Ладожском перешейке.

Как известно, товарищ Сталин очень низко оценивал наступательные возможности финской армии. Так, выступая 17 апреля 1940 г. на совещании начальствующего состава РККА, великий вождь и учитель сказал дословно следующее:

«…финская армия очень пассивна в обороне… Дурачки, сидят в дотах и не выходят, считают, что с дотами не справятся, сидят и чай попивают… А наступление финнов гроша ломаного не стоит. Вот за 3 месяца боев помните ли вы хоть один случай серьезного массового наступления со стороны финской армии?» (140)

Трудно понять, кого товарищ Сталин хотел обдурить – себя или своих слушателей, – когда он высмеивал финскую армию за то, что она не бросилась в контнаступление против десятикратно превосходящего противника. Но летом 1941 года, когда силы сторон были примерно равны, финны и сами не стали чаек попивать, и другим не дали.

Под испытанным руководством «дряхлого, вытащенного из нафталина Маннергейма» (старого генерала царской армии, 30 лет верой и правдой служившего Российской империи, участника Русско-японской и Первой мировой войн) финские войска заняли весь Онежско-Ладожский перешеек и в начале сентября вышли на рубеж соединяющей эти два озера реки Свирь. 30 сентября финны овладели Петрозаводском – столицей Карело-Финской (да, именно так, с прицелом на лучшее будущее, переименовали ее 31 марта 1940 г.) автономной «республики». Финны также решили «не отставать» в переименованиях, и Петрозаводск стал Ээнислинной…

Наступление финнов на Карельском перешейке началось еще позже, только 31 июля 1941 г.

Пять дней спустя Пшенников был снят с поста командарма, но и это уже не помогло. Не помогли и железобетонные доты Сортавальского, Кексгольмского и Выборгского укрепрайонов. К концу лета финская армии вышла на рубеж старой границы, существовавшей на Карельском перешейке до «зимней войны» 1939 г. При этом в районе Выборга были окружены и разгромлены 43-я, 115-я и 123-я стрелковые дивизии 23-й армии, а командир 43-й сд, генерал-майор В.В. Кирпичников оказался в финском плену (28 июня 1950 г. он был расстрелян за то, что «потерял управление войсками, выдал финнам секретные данные о советских войсках, клеветал на советский строй и восхвалял финскую армию», в июне 1957 г. – реабилитирован посмертно) (, 20, стр.116, ВИЖ, 1992, № 12).

Несмотря на то что темп наступления противника был весьма низким (ни особенности местности, ни техническая оснащенность пехотной финской армии не позволяли ей резать фронт танковыми «клиньями» по немецкому образцу), в плену у финнов оказалось 64 188 человек. (31, 32)

Это – численность пяти стрелковых дивизий Красной Армии.

Тяжелая техника и вооружение 23-й армии были потеряны практически полностью. Так, выпущенный в 1993 году Генеральным штабом (теперь уже российской армии) статистический сборник «Гриф секретности снят» сообщает, что до 10 октября 1941 г. советские войска в Карелии и на Кольском полуострове потеряли 546 танков. (35) Эта цифра даже превышает суммарное количество танков, оставшихся в распоряжении командования Северного фронта после передислокации 10-го мехкорпуса и 1-й танковой дивизии 1-го мехкорпуса на немецкий фронт. Возможное объяснение этой арифметической «нестыковки» заключается в том, что в тылу Северного фронта работал (и отправлял в войска новые танки КВ) огромный Кировский завод в Ленинграде.

Несколько отвлекаясь от основной темы заметим, что всего в трех стратегических операциях, происходивших на северном фланге войны (Прибалтийской, Карельской и Ленинградской), за время с 22 июня по 10 октября 1941 г. Красная Армия потеряла (по данным из того же сборника) 4561 танк. (35, стр. 368) Что в семь с половиной раз превосходит первоначальную численность 4-й танковой группы вермахта, действовавшей в составе группы армий «Север» на северо-западном направлении.

В конце августа 1941 г. Кейтель направил Маннергейму письмо, в котором он предложил финнам совместно с вермахтом взять штурмом Ленинград. Одновременно финнам предлагалось продолжить наступление южнее реки Свирь с целью соединения с немцами, наступающими на Тихвин. Но на эти предложения президент Финляндии Рюти и главнокомандующий Маннергейм ответили 28 августа категорическим отказом. После этого, 4 сентября 1941 г. в ставку Маннергейма был послан в качестве «главноуговаривающего» начальник главного штаба вооруженных сил Германии генерал Йодль, – но результат был тем же самым. (34) Финны забрали то, что они считали своим, – и дальше не сделали ни шагу.

Принято говорить, что «история не знает сослагательного наклонения». Зря говорят. Анализ нереализовавшихся альтернатив очень часто позволяет точнее и глубже понять суть того, что произошло в действительности.

В реальной истории финская армия вернулась на линию границы 1939 г. (а на Онежско-Ладожском перешейке – и за эту линию) в результате кровопролитной войны. А все могло бы быть совсем не так. Так вот, что мог получить и что бы потерял Советский Союз, если бы он сам, широким «жестом доброй воли», вернул Финляндии эти захваченные в ходе «зимней войны» территории?

Экономическая значимость этих районов совсем невелика – леса и клюквы в России и без того хватает.

Обсуждать такие категории, как «авторитет на мировой арене» или «общественное мнение», мы не будем. Нет предмета для обсуждения. Авторитет был такой, что СССР к тому времени уже исключили из Лиги Наций – причем именно из-за агрессии против Финляндии. Единственным союзником Союза во всем мире была братская Монголия (давно уже превращенная в советский протекторат). Что же до «общественного мнения», то оно в сталинской империи отличалось исключительной покладистостью.

Обсуждать можно только военно-политические последствия такого решения. В реальности социал-демократическая Финляндия пошла на противоестественный союз с фашистской Германией, что называется, «не от хорошей жизни». И не сразу. Так, еще 10 июня 1941 г. Маннергейм заявил прибывшему в Хельсинки полковнику германского Генштаба Бушенхагену, что Финляндия желает остаться в стороне от советско-германской войны. 22 июня 1941 г., после того как война между Германией и СССР стала свершившимся фактом, МИД Финляндии официально заявил, что Финляндия намерена остаться на позициях нейтралитета. Более того, по требованию финской стороны Риббентроп вынужден был публично дезавуировать заведомо ложные измышления Гитлера, который в своем радиовыступлении 22 июня бросил фразу о том, что «финские и немецкие солдаты стоят плечом к плечу». К 24 июня 1941 г. о своем признании нейтрального статуса Финляндии заявили СССР, Англия, Швеция и, что очень важно, Германия!

С вероятностью, близкой к 100 %, можно предположить, что если бы Советский Союз (возможно, при посредничестве своих новых, неожиданных союзников – США и Британской империи) предложил Финляндии некое компромиссное решение территориального вопроса, то новой советско-финской войны можно было избежать. Результаты такого поворота событий были бы гигантскими.

Во-первых, в Прибалтику можно было бы перебросить (причем перебросить заблаговременно, не дожидаясь разгрома Северо-Западного фронта) огромные силы: два мехкорпуса, пятнадцать стрелковых дивизий, многочисленные авиационные и артиллерийские части Ленинградского ВО.

В целом группировка советских войск в Прибалтике могла бы быть увеличена почти в два раза.

В дальнейшем, в июле-августе 41-го года, на немецкий фронт (а не на фронт никому не нужной финской войны) могли быть отправлены те резервы, которые в реальной истории пришлось отправить в Карелию. А именно: 88-я, 265-я, 272-я, 291-я, 314-я стрелковые дивизии, 3-я ленинградская дивизия народного ополчения, множество отдельных полков НКВД и морской пехоты. (30) Смогли бы немцы в этом случае дойти до пригородов Ленинграда?

Во-вторых, при любом развитии оборонительной операции на юго-западных подступах к Ленинграду, даже при столь катастрофическом, которое имело место в действительности, блокада Ленинграда была бы абсолютно невозможна.

Ленинград расположен НЕ на полуострове. Его в принципе нельзя блокировать «с одной стороны». Имея Финляндию в качестве – нет, не союзника, а всего лишь нейтрального соседа, Ленинград можно было бы снабжать сколь угодно долго по железной дороге через Петрозаводск – Сортавалу. Даже если бы немцы смогли пройти еще 250 км по лесам и болотам от Тихвина до Петрозаводска (чего в реальной истории им сделать не удалось), то и в этом случае удушить Ленинград голодом было бы невозможно: главный союзник СССР – богатая и крайне щедрая в тот момент Америка – заплатила бы финнам за поставки продовольствия для Ленинграда. В крайнем случае – привезла бы через порты нейтральной Финляндии и Швеции свои продукты.

Конечно, морская дорога в условиях войны крайне ненадежна – но ведь довезли же до Мурманска морскими конвоями союзников более 5 миллионов тонн всякого добра. А для того чтобы спасти от голодной смерти два миллиона ленинградцев, с лихвой хватило бы и одного миллиона тонн тушенки (или столь памятного ветеранам американского яичного порошка)

В-третьих, при наличии бесперебойного железнодорожного сообщения с «большой землей», мощнейшие танковые, артиллерийские, авиационные заводы Ленинграда могли бы исправно работать для фронта и для победы. Всю войну. Кто посчитает, сколько солдатских жизней можно было бы сохранить этим?

Да, дорого, очень дорого обошлась советскому народу сталинская авантюра с «освобождением финских братьев от ига капитала»…

Первый маршал

Как вы, вероятно, уже догадались, запланированный поход 1-й танковой дивизии к берегам Ботнического залива так и не состоялся. Помешали немцы. 29 июня 1941 г. с территории оккупированной Норвегии перешел в наступление на Мурманск отдельный горно-егерский корпус вермахта под командованием генерала Эдварда Дитля.

Это было элитное соединение вермахта, специально подготовленное и оснащенное для боевых действий на Крайнем Севере. Весной 1940 г. именно горные егеря Дитля сыграли решающую роль в боях с англичанами при вторжении в Норвегию. Несмотря на сравнительную малочисленность (две дивизии, 28 тысяч человек личного состава), корпус Дитля должен был решить задачу стратегической важности: захватом Мурманска и заполярного участка Кировской железной дороги лишить Советский Союз доступа к незамерзающим портам.

Два дня спустя, 1 июля 1941 г., перешел в наступление на Кандалакшу 36-й армейский корпус в составе 169-й пехотной дивизии и дивизии СС «Норд». Задачей этого соединения вермахта был выход к железной дороге с целью отрезать обороняющие Мурманск части 14-й армии и Северного флота от остальной страны.

План войны привязан к дорогам – особенно если речь идет о боевых действиях в заполярной лесотундре. Именно поэтому район развертывания 36-го немецкого корпуса оказался как раз на линии дороги Рованиеми– Салла (вдоль которой должна была ворваться в Финляндию 1-я танковая дивизия 1-го мехкорпуса). За эту ошибку, за пренебрежение к противнику и безобразную работу разведки немцам пришлось немедленно заплатить. Даже в крайне неблагоприятных условиях, на совершенно «противотанковой» местности 1-я танковая подтвердила свою репутацию первой.

В изложении современного финского историка (весьма, кстати сказать, сочувственно относящегося к бывшим союзникам Финляндии) эти события выглядят так:

«…действовавшая на южном фланге дивизия СС «Норд» оказалась неспособной наступать вследствие совершенно недостаточного уровня боевой выучки и значительной слабости руководства со стороны офицеров СС. После первых боев дивизия была даже обращена в бегство, устремилась назад и не могла поддержать 169-ю пехотную дивизию…»

Крепко, видимо, «приложились» к ним танкисты генерала Баранова, если эсэсовцы как-то разом потеряли и свою «боевой выучку» ,и традиционную немецкую привычку слушаться командиров…

Развить успех не удалось. На календаре был уже июль 41-го. и начальник Генерального штаба Жуков потребовал немедленно загрузить 1-ю тд в железнодорожные эшелоны и отправить ее туда, откуда она и приехала – на южные подступы к Ленинграду. (В скобках заметим, что этот приказ, поступивший в штаб 14-й армии уже 4 июля – в самом начале сражения за Мурманск, – лишний раз подтверждает наше предположение о том, что предвоенная передислокация дивизии Баранова в Заполярье была связана с чем угодно, но только не с планами отражения немецкого вторжения.)

И в этом случае взаимоотношения советских генералов немедленно перешли в «неуставную форму». Командующий 14-й армии генерал-лейтенант В.А.Фролов отнюдь не поспешил выполнять распоряжение Генштаба, и 1-я танковая продолжала сражаться в Заполярье до середины июля.

Не будем спешить с оценками. У каждого генерала была своя правда. Жуков, отвечавший за оборону всей страны, прекрасно понимал, какие катастрофические последствия – в военном, экономическом, политическом плане – может иметь захват немцами Ленинграда. Поэтому Генштаб и спешил любыми средствами создать какой-то фронт обороны к востоку от Пскова и Нарвы.

А у генерала Фролова была своя правда. Он нисколько не сомневался в том, что второго такого случая не будет, и полноценную танковую дивизию к нему на Кольский полуостров Ставка больше никогда не пришлет, – поэтому и спешил максимально использовать благоприятное стечение обстоятельств.

С позиции знаний сегодняшнего дня этот драматический спор разрешить еще труднее. В июле 1941 г. Жуков, конечно, не мог предположить, что «англо-американские империалисты» пришлют в помощь Сталину 17 миллионов тонн военных грузов. А в действительности на протяжении трех долгих лет войны потребности Красной Армии и оборонной промышленности по таким важнейшим позициям, как авиационный бензин, взрывчатка, алюминий, автомобили и авторезина, поезда, локомотивы и рельсы, средства связи, антибиотики, покрывались главным образом за счет помощи от злейших врагов коммунизма. В связи с таким невероятным поворотом событий оборона Мурманска и железной дороги к нему превращалась в стратегическую задачу не меньшего значения, нежели оборона Ленинграда и Москвы, нефтепромыслов Баку и Грозного.

Не будет лишним отметить и то, что летом 1941 г. именно 14-я армия генерала Фролова оказалась единственной армией на всем фронте от Черного до Баренцева моря, которая выполнила поставленную ей задачу.

Наступление противника была остановлено в приграничной полосе, прорваться к Мурманску и Кировской железной дороге немцам не позволили, при этом элитный корпус Дитля понес огромные (более 50 %) потери в личном составе. В середине октября 1941 г. остатки 2-й и 3-й горно-егерских дивизий вермахта были отведены с Кольского полуострова в тыл для переформирования.

Увы, об этом сегодня практически никто не вспоминает, а сам В.А. Фролов даже не был удостоен звания Героя Советского Союза – совершенно необычная ситуация для полководца Великой Отечественной в звании генерал-полковника.

Вернемся, однако, от высот большой стратегии к трагическим событиям июля 1941 г.

Неразбериха в управлении завершилась тем, что фактически ни один из вариантов использования 1-й тд как крупного ударного соединения не был реализован. Командование якобы «наступательной» Красной Армии не решилось на организацию контрнаступления, и 1-ю танковую, так же как и весь 10-й мехкорпус 23-й армии, «раздергали по частям».

Мотострелковый полк и один танковый батальон из состава 1-го танкового полка остались воевать на Кандалакшском направлении в составе 14-й армии. Кроме того, выделенные в распоряжение командира 42-го стрелкового корпуса 14-й армии полсотни танков в августе 1941 г. свели в отдельный танковый батальон, успешно сражавшийся с немцами до 1943 года. (8)

Тем временем Ставка снова потребовала (Директива № 00329 от 14 июля) «танковую дивизию из района Кандалакши немедленно перебросить под Ленинград».(5) И вот наконец, 17 июля 41-го, ровно через месяц после того, как «мирным» июньским утром дивизия была поднята по боевой тревоге, эшелоны с 1-й танковой двинулись назад, на юг – к Ленинграду.

Но и на этот раз дойти до фронта войны с Германией им было не суждено.

10 июля 1941 г. Ставка (т. е. товарищ Сталин) создала Главное командование Северо-Западного направления, которое возглавил маршал Советского Союза, член Политбюро ВКП (б), зампред Совнаркома, один из пяти членов Государственного комитета обороны (высшего органа государственной власти того периода) Клим Ворошилов.