Плевок на Запад

Подьячий Григорий Котошихин, убежавший в Швецию несколько ранее и написавший там свое знаменитое озлобленное антирусское сочинение, был казнен там за убийство. Те же, кто не думал оставаться на Западе, смотрели на него по-прежнему – как на место без проблем.

Сохранились дневники П.А. Толстого. Активный когда-то участник Стрелецкого бунта, он, заглаживая свою вину, ездил везде и всюду по повелению Петра I.

Вот как он воспринимал венецианскую жизнь: «И живут венециане во всяком довольстве и воле». Это сказано о времени, когда в Венеции режим Совета десяти жесточайше подавлял всякий намек на возможность сопротивления аристократической олигархии, когда инквизиция в Венеции была на порядок сильнее и изощреннее знаменитой испанской, когда орден иезуитов способствовал ей в этом, плетя свои бесконечные интриги.

Если так воспринимал европейскую жизнь хитрейший и умнейший человек, что же говорить об остальных?

Значительная часть молодых людей, посланная Петром I за границу, учебой себя не утруждала, а кинулась в кутежи. Показателен пример одного из Головиных, который на экзамене

у Петра признался, что ничему не учился, а только пьянствовал на казенные деньги.

Впрочем, это можно понять. Тяжкие испытания, перенесенные Россией, суровые патриархальные нравы, являющиеся до некоторой степени продуктом этих испытаний, – все это давило многим на психику, и люди инстинктивно искали, где же полегче жить.

В этих условиях любой намек на отсутствие где-либо тяжелого запрета воспринимался как указание на то, что там нет этой проблемы.

Такая идеализация была неизбежна при взгляде на Запад. Вот поэтому Курбский, рисуя себе идеальное государство феодалов во главе с царем-демократом, думал, что феодалы в таком государстве автоматически будут верны, честны, храбры – словом, поистине благородны.

Поэтому же многие, кинувшиеся на Запад, ждали, что здесь- то можно будет сбросить с плеч тяжесть долга – и пить-гулять, не думая ни о чем.

Поэтому же русское дворянство в своей массе заимствовало с Запада то, что там устаревало на глазах и отходило – закабаление крестьян.

Допетровское крепостное право мало походило на то, что мы привыкли себе представлять. Это была просто форма обеспечения профессиональных военных-дворян.

Дворян кормили крестьяне только потому и в ту меру, в какую дворяне служили царю. Каких-то особых прав на владение жизнью и смертью крестьян, аналогичных правам сеньоров Запада, у русских дворян не было.

Конечно, злоупотреблений в грубую эпоху XVII века, когда и сам «тишайший» царь Алексей, случалось, собственноручно ставил синяки боярам, было немало.

Но все же это были злоупотребления, с которыми пусть и со сказочной волокитой разбирался центральный аппарат.

После же Петра дворяне не раз вынуждали цариц (особенно цариц) к уступкам.

И русским дворянам (за редчайшим исключением) не нужны были ни права человека (пусть хотя бы благородного), ни что-либо подобное.

Русские дворяне хотели двух вещей: во-первых, отлынивания от службы и, во-вторых, полной власти над крепостными. Все остальное им было неинтересно.

Иногда в жадности своей русское дворянство попадало в казусные положения. Так, в 1767 году при созыве знаменитой Комиссии по Уложению выяснилось, что депутаты-дворяне не то что желают, а просто-таки алчут этих двух пунктов.

Надо сказать, что Екатерина II, как могла, тянула до 1785 года с их предоставлением дворянству, несмотря на всю связанность ее положения. Изданные перед революцией ее дневники показывают, что она стояла за освобождение крестьян.

Помещики до того алкали двух вышеупомянутых пунктов, что при попытках возражения входили в такой раж, что публично, при всех топтали ногами (!) написанный и изданный государыней «Наказ».

Тут они и познавали все неудобство государственного пренебрежения правами человека: «топтальщиков» хватали, пытали и везли в ссылку без суда и следствия.

Строго говоря, порочна была сама практика заимствования из Европы (или откуда бы ни было) уже отживших там свое социально-экономических отношений.

Заимствование, если только это не что-либо чисто технологическое, всегда должно коснуться того, что уже устоялось, даже, пожалуй, отживает свой век.

Новое, что только-только творится в процессе текущей жизни, заимствовать невозможно – да и как усвоить ту вечную тягу вперед, ее еще неопределенные формы, которая и зовется прогрессом?

Поэтому наше заимствование из Европы всегда касалось только старья. Взять можно только то, что уже отжило свое время. Оно наиболее представительно, наиболее эффектно. Еще бы: ведь оно уже осуществилось.

Так Россией и было взято крепостное право – когда в Европе оно уже давно устарело и не использовалось.

Для русских же помещиков эта система оказалась очень приятной. Государственная служба отнимала много времени, и люди годами не бывали в отпусках, не имели возможности заехать домой.

А тут вдруг раз – и никаких забот по службе: вместо необходимости служить государству ты обязан лишь редко общаться со своими крестьянами, ибо дворяне получили право распоряжаться крестьянами не по службе, а по достоинству рода.

Богатство без обязанностей перед государством – такова была приманка Запада, хотел ли Запад создать ее или нет. Из России с ее тяжкой жизнью русским дворянам Запад виделся только местом, где с доходами нет проблем.

Российские дворяне и постарались это «ноу проблем» устроить со своими крестьянами.

Что же, устроили. Только получили непрекращающиеся бунты и техническую отсталость страны, на которую сами же и сетовали.

А эта отсталость происходила от нехватки свободных рук. Промышленники в середине XVIII века говорили, что им нужны не льготные кредиты, а люди – люди, которых не заманишь никакими деньгами.

Еще бы: ведь большая часть людей оказалась собственностью помещиков.

Но для нас, собственно говоря, интересны даже не эти последствия, а то отношение, которое было к Западу у наших предков: мол, давайте будем заимствовать оттуда всяческое облегчение нашей жизни.

Увы, за века, прошедшие с тех времен, мало что изменилось. Только облегчение это нынче все больше касается морали. Она облегчена до предела. И когда сажают крупного чиновника, то народ удивляется не тому, что он воровал, а тому, что его посадили…

Но вернемся к более старинным временам. К тем, когда в Европе бюргеры объединялись в коммуны и давали отпор феодалам.

А что делали русские люди, если их слишком давило государство и дворянство?

Бунтовали не так уж часто. Униженные и оскорбленные просто… бежали. На Волгу ли матушку, в леса дремучие или еще куда, часто под бок к своим лютым врагам, но бежали. И нередко поодиночке.

На сложные дела (вроде ограбления турецких берегов) сбивались в артели, а потом часто опять рассыпались поодиночке.

Среди старообрядцев в конце XVIII века появилось особое течение – бегуны. Они ни более ни менее как признали само государство… созданием антихриста. И бежали от него, причем делились на «странноприимных» и «собственно бегунов».

Что любопытно, русская тяга к коллективности (на самом деле вынужденной – попробуй-ка без коллектива справиться с тяжелейшими трудами, с набегами и прочими бедами) противостояла тяге к уединению – часто в черт знает каких условиях, но одним, без барина, без государевых людей!

И поэтому при малейшей смуте Русь начинала просто рассыпаться на части. Суверенитета требовали себе не этносы и даже не губернии, а деревушки, хуторки и выселки.

Яркий пример: возникшие в 1905 году как грибы после дождя всякие «марковские республики» – требующие самоуправления крестьянские волости.

А в 1917-1918 годах самостоятельными объявляли себя даже уезды. Сама по себе эта тенденция понятна, как, впрочем, понятно и русское желание «все и сразу», заставлявшее в 1917 году кидаться в коммунистические утопии, а в 1993-м – приватизировать, что можно и что нельзя.

Русский народ вынес слишком много. Он нес и продолжает нести невыразимую тяжесть. Он сдерживает собою дикую Азию. Он борется с чудовищно плохими природными условиями.

Поэтому он был принужден создать авторитарное государство и так долго держался за общину. И поэтому он падок на все соблазны.

Малейшее облегчение наш соотечественник понимает как выход из-под страшной, давящей его тяжести. Он мечтает сбросить этот груз разом и ищет место, где нет груза.

Так, он невольно обращается на Запад, который с фантастической самонадеянностью и наглостью любит хвастаться своими богатствами и свободами.

У нас не может быть всех этих дурацких «суверенизаций». Любая из них (такая, например, как ельцинский «парад суверенитетов») – это сигнал: «Разбегайтесь, парни, пока барину не до нас!»

А еще это будет сигналом того, что теперь все можно: рэкет, рейдерство, крышевание, взятки, откаты, торговля наркотиками и людьми.

Постоянное завистливое сравнение себя с Европой сделало из многих русских образованных людей ненавистников Родины.

С тех пор Россия кидается в две крайности. С одной стороны, сильное желание казаться, а не быть (мол, мы почти Европа, у нас даже кинематограф имеется).

Но гораздо опаснее другая крайность. Она возникает из чувства неполноценности перед Европой, мол, у них там нормальная жизнь, а у нас все через задницу.

Такая крайность зовет людей к насильственному изменению окружающей действительности. Дескать, все равно уже

хуже быть не может, так бабахнем же с «Авроры» по Зимнему дворцу.

И происходят дикие вещи. Люди хотят жить достойно и, чтобы такая жизнь наступила уже завтра с утра, кидаются в авантюры, окончательно добивающие русское благосостояние.

А выход из этой ситуации один: не завидовать!

Нам все равно не угнаться за господами, которые, пока Россия решала тяжелейшие проблемы, обирали как липку весь шар земной.

Пока Россия сокрушала того, пред кем они трепетали – Наполеона, – они прибирали к рукам далекую Индию и вывозили тоннами сокровища.

Пока Россия стряхивала азиатское иго – они подбирались к Америке, покоряли ее – и грабили, грабили, грабили…

Пока Россия из последних сил, при Петре I, на костях своих людей, проводила индустриализацию – строила верфи, фабрики и заводы, европейцы опустошали Черный континент, вывозя оттуда рабов с размахом и жестокостью, какие никогда не пришли бы в голову даже Ивану Грозному.

Пока русское правительство поднимало на всяких конгрессах вопросы о незаконности слишком жестоких видов оружия, вроде разрывных пуль, европейцы грабили Китай, добиваясь силой оружия от его правительства легализации курения опиума.

Просвещенные европейцы грабили и жировали, снова грабили и снова жировали… Где уж нам за ними угнаться!

Но и богатству этому завидовать не стоит. Краденое. Лучше плюнуть – и позабыть.

ГЛАВА 5 САМОВЛЮБЛЕННОСТЬ ЗАПАДА

Если перечислять все достижения Запада, а на другую чашу весов положить западную самовлюбленность, то, пожалуй, перетянет эта последняя.

Уже сейчас многие ученые выступают против пресловутой дикой самовлюбленности европейцев, из политкорректности называемой евроцентризмом.

И это в общем-то очень даже понятно. Комфортабельные условия, в которых ныне обретается западный человек, очень даже способствуют самонадеянности, когда ему есть с кем сравнить свое положение.

Но, чтобы быть так уверенным в себе, нужно уметь защищаться. А с этим на Западе обстоит даже очень плохо.

Складывается такое впечатление, что с наступлением Новейшего времени западный человек отвык биться за себя. Однако нет, он не отвык – конечно, конкуренция и все такое…

Но когда возникает проблема с неординарными условиями, скажем, при атаках исламистов – он слишком быстро поднимает ручонки вверх.

Он стал похож на бывалых доминошников, которые, выкладывая на стол первые три фишки домино, видят, как дальше пойдет игра, и сразу говорят, кто проиграет и сколько на ком очков.

Но жизнь – не домино (которое элементарно просчитать вперед) и даже не шахматы (которые просчитать неизмеримо труднее).

Западный человек паникует по любому поводу и быстро сдается. Как только увидит себя в «дискомфортных» (любимое словечко) условиях, как начнет проигрывать – так и все.

Собственно, уже с XVIII века Запад испытал на себе, что он не способен противостоять наплыву сильного и спаянного единым фанатическим порывом войска.

Переиграть его он может по, скажем, уровню оружия, по тактическим хитростям – да. Но если это войско будет сравнимо с ним по тому и другому, но сильнее духом, – тогда все, плохи дела Запада.

Он будет проигрывать, да не просто проигрывать, а продувать с разгромным счетом, поднимая руки где-то уже в первой четверти раунда.

И это тем страшнее, что феномен фанатического войска уже с XVII века знаком Западу. И прогресс Запада хорошо прослеживается по его неспособности сопротивляться фанатикам.

Сопротивление Густаву-Адольфу было сильнее, чем сопротивление сменившему его в роли гения зла Карлу XII. Сопротивление Карлу XII было сильнее, чем сопротивление Фридриху II. Сопротивление Фридриху II было сильнее, чем сопротивление Наполеону. Сопротивление Наполеону было сильнее, чем сопротивление Гитлеру, – вот и весь прогресс.

Другое дело, что в это вмешивалась Россия и мешала все карты.

Безбожно продувая Карлу XII под Нарвой, наспех сколоченное Петром I российское войско все же выдвинуло несколько частей, которые сопротивлялись шведскому королю больше и сильнее, чем какие бы то ни было другие войска.

В Семилетней войне бывало много случаев, как битва при Гросс-Егерсдорфе (1757), когда битва была, казалось бы, начисто проиграна русскими войсками пруссакам.

Ни хитрый царедворец Апраксин, не знающий тактики, заботящийся только о придворных конъюнктурах, ни педант Фермор не могли противостоять Фридриху II.

Но русские войска, оказавшись в безвыходном положении, когда европейцы прекращали сопротивление (зачем же кровь лить – все равно ж проиграли), стояли насмерть – наперекор всему.

Сколоченные из разных авантюристов и набранных обманом рекрутов войска Фридриха II просто обалдели: они же выиграли, пора переставать рисковать жизнью, а расслабляться, оказывается, было нельзя, надо было рубить и колоть русских, при этом не исключено, несмотря на невыгодное положение и расстроенность русских войск, что будешь убит и ты.

Всегда веривший в силу русского солдата полководец Румянцев ударил по левому флангу неприятеля. И хваленые пруссаки не выдержали войны на истребление и побежали.

Это было прелюдией к дальнейшим победоносным сражениям и взятию Берлина. Но для нас сейчас интересно другое: именно стойкость, несвойственная Европе.

Что же, европейцы из другого материала сделаны? Да нет, ведь были же и наполеоновские войска, тоже стойкие (и даже пару раз крепко бившие русских).

Дело в другом.

У европейских стран с сильными войсками был не то что авторитарный, а даже тоталитарный строй.

А там, где было что-то околодемократическое, войско было слабым.

Правда, там, где войска были сильны, развитие как бы останавливалось. В наполеоновских войсках, например, преобладало вооружение образца 1760-1770-х годов, а ведь в Париже тогда работал швейцарец Паули, гениальный оружейный конструктор, впервые создавший тогда и унитарный патрон, и схему перезарядки, и многое-многое другое.

Русские тоже страдали такой же болезнью: как только мы создавали сильную армию, то останавливали реформы вооружений и выработку новой тактики.

В итоге мы всегда вынуждены выбирать: русскую стойкость или европейскую изощренность в средствах. И только такие события, как Великая Отечественная война, заставляли быстро и масштабно развивать армейское искусство и систему вооружения.

Одним из последствий судорожного, суматошного бега, ставшего подробностью жизни Новейшего времени на Западе, явился феномен, словно специально придуманный для опустошения окраин западной цивилизации, – мода.

Калейдоскопичность ее смены уже сама собою предполагает антиэстетичность в бытовой ее утилизации.

Обыденному сознанию требуется много времени для шлифовки, отделки, «доведения до кондиции» какого-либо стиля.

Поэтому фольклор так талантлив, ибо создавался не во время судорожной моды, а в, так сказать, застойные времена патриархального образа жизни.

Но дело еще и в другом. Обыденное сознание никогда не могло оценить искусства самого по себе иначе как развлекательного.

Для искусства серьезного, для его восприятия и оценки обыденному сознанию всегда требовалась дополнительная шпора.

Такую шпору представляла, например, религия, обряды которой надлежало выполнять неукоснительно.

Страх перед карой высших сил заставлял людей вникать в обряды: чувство «касания к мирам иным» настраивало душу на определенный лад, заставляя человека напрягаться, и тем самым подготавливало его к восприятию высокого искусства.

А оно, в свою очередь, возвышало душу человека, давая ей полет для «миров иных».

Нечто похожее было и в пении всевозможных обрядовых песен, почтение у народа к которым было, несомненно, до какой-то степени откликом старого язычества.

Собственно, в традиционалистской культуре любое движение, любое деяние было освящено, ибо шло «по чину», а «чин» этот имел под собой тоже если не религиозную, то мистиче- ски-заклинательную подоплеку.

И это все было благоприятно для высокого искусства. А в отношении моды такой дополнительной шпорой была хвастливость Запада в отношении своих достижений.

Недавняя мода на джинсы, бушевавшая перед перестройкой, была характерна именно тем, что ценилась именно наклейка, лейбл.

Ценилась именно причастность к Западу, причастность к роскошному месту процветания. И поэтому попытки всевозможных доморощенных зайцевых кому-то что-то в области моды противопоставить просто анекдотичны.

Западная мода своей хвастливостью все равно всех одолеет, ибо она опирается на процветание.

Но она опасна, ибо не опирается на трансцендентное (философский термин, означающий нечто сверхъестественное, находящееся за пределами познания и опыта. – Примеч. ред.) – а только оно способно настроить обыденное сознание на высокий лад. Значит, она будет играть на понижение (что, впрочем, уже и делает, культивируя насилие и секс).

Но для нас это понижение вдвойне опасно, ибо, помимо всего прочего, переориентирует пониженное сознание на «за- бугор». Нет, даже втройне, ибо обрекает пониженное сознание на иждивенчество («когда там что-то придумают, тогда и пошевелимся, а до того – где уж нам, сиволапым!»).

И поэтому вывод может быть только один – плюнуть на это.

ГЛАВА 6

ПОЧЕМУ ЛЬЕТСЯ КРОВЬ?

Почему во многих частях планеты, в том числе и в нашей стране, бесконечно льется кровь? Почему Организация Объединенных Наций – организация, призванная, согласно своему уставу, защищать мир и безопасность, предотвращать агрессии, – стремительно теряет свое значение?

Самолеты НАТО бомбят кого угодно, когда угодно. Против России в обход ООН принимают международные санкции, наносящие сильнейший удар по ее экономике.

Международное право настолько часто попирается, что к 2016 году уже начали поговаривать о том, что пора заменить всю сложную систему договоров и конвенций простым правилом: все, что выгодно для Запада, законно, а что ему невыгодно, незаконно.

Другим странам, например государствам БРИКС (Бразилия + Россия + Индия + Китай + ЮАР), такая система крайне не нравится. И рано или поздно они бросят серьезный вызов Западу.

Испытывая давление Запада, ООН не только не гасит конфликты, а, наоборот, усложняет их. Найдите хотя бы один- единственный пример за последние 25 лет, когда резолюции Совета Безопасности ООН, решения Генеральной Ассамблеи, различных международных комиссий и комитетов привели бы к затуханию конфликта. Не найдете!

Зато действий, направленных на расползание конфликтов и включение в него все большего числа различных политических сил, полно. Одна Югославия чего стоит. А Ирак? А блокада Ирана? А бомбежки Ливии? А военные действия в Сирии? А санкции против России?

Вспомним события в Югославии. Самая острая фаза конфликта начинается с момента вмешательства международного сообщества в локальный кризис.

А Сомали! Участие ООН в сомалийском конфликте вместо решения гуманитарных задач превратилось в кровопролитное столкновение, которое окончилось позорным уходом войск ООН (а точнее, НАТО) из этой страны, превращением генерала Мухаммеда Фараха Айдида в национального героя и избранием его президентом государства.

Что любопытно, до этого его знали только в некоторых племенах, да и то не во всех. При этом акция оказалась далеко не безобидной – сотни убитых и раненых.

К чему привело разрешение ООН на операцию «Буря в пустыне» против Ирака?

К сотням тысяч человеческих жертв, разрушению созданных с большим трудом производственных мощностей суверенного государства, к новой серии острейших противоречий в арабском мире. А также к тому, что военно-политическая инфраструктура НАТО стала складываться на Ближнем Востоке, где ее раньше не было.

Так появился еще один регион в мире, где быстро растут горы оружия, все новые и новые страны стремятся приобрести самые современные его виды и даже обзавестись (на всякий случай!) собственным ядерным и химическим оружием.

Спокойнее ли станет жить на земле из-за таких стремлений? Зато для самого Запада главным результатом «Бури в пустыне» стали новые военно-силовые гарантии транснациональной эксплуатации стран Ближнего и Среднего Востока со стороны соответствующих транснациональных корпораций (ТНК), а если сказать проще – продолжение бесперебойных поставок нефти, гарантия того, что арабские вклады в западную экономику (4 триллиона долларов!) не будут изъяты.

По существу, такие «гарантии» означают: «опекаемые» государства фактически теряют свой суверенитет. Это и есть колониализм! Так спрашивается, для борьбы против кого создавалась ООН в 1945 году – против агрессоров или же жертв этих агрессий?

Сегодня русские самолеты бомбят укрытия ИГИЛ2. А его боевики терроризируют Париж и Брюссель.

Но лишь 20 ноября 2015 года – после нескольких лет зверств игиловцев в Ираке, Ливии, Нигерии, Йемене и Сирии, а также сотен терактов в Евразии и Африке – Совет Безопасности ООН соизволил принять резолюцию № 2249.

В ней говорится про необходимость борьбы с «Исламским государством» и другими террористическими организациями в Ираке и Сирии. За резолюцию о признании ИГИЛ террористической организацией проголосовали все 15 стран – членов СБ ООН.

Однако и тут ООН осталась верной себе. Несмотря на призыв «уничтожить убежища» ИГИЛ и группировки «Джебхат ан-Нусра» на территории Сирии и Ирака, в резолюции № 2249 нет главного – упоминания об использовании санкций из статьи 7 Устава ООН.

Та статья позволяет, например, прибегнуть к военной силе для выполнения решения Совбеза ООН.

Получается, резолюция № 2249 не является законным основанием для проведения военных и прочих реально действенных операций против террористов.

Второй момент – Совбез поставил на голосование французский проект резолюции, а не российский, хотя РФ выдвинула свой проект первой.

Российский же вариант был намного конкретнее и жестче. В нем также содержалось требование координации проведения антитеррористических акций с правительствами Сирии и Ирака.

Кстати, давайте вспомним, кто породил чудовище, против которого объединили свои усилия Запад и Восток.

«Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) – исламистская террористическая организация, фактически с 2013 года как непризнанное квазигосударство, действующая на территории Сирии (частично контролируя ее северо-восточные территории) и Ирака, частично контролируя территорию «суннитского треугольника» («суннитский треугольник» – условный район на территории Ирака к северу и западу от Багдада, получивший известность во время войны в Ираке в 2003 году. – Примем. ред.).

Непосредственная предшественница ИГИЛ – группировка «Исламское государство Ирак», которая была образована на американские деньги (теперь террористов спонсируют Саудовская Аравия, Катар и Кувейт) в 2006 году в Ираке путем слияния одиннадцати радикальных исламистских группировок.

Спецслужбы США рассчитывали использовать новую организацию в качестве средства для уничтожения «Аль-Каиды» и давления на Сирию, Ирак и Иран.

А теперь с ИГИЛ сражается весь мир, в том числе и российская армия, которая наконец-то вышла на современный уровень технологий, логистики и оперативно-тактического взаимодействия не только подразделений, но родов и видов войск.

Но вот ведь бесовские создания – американцы и тут ухитряются гадить всем порядочным людям планеты. США постоянно вопят о том, что гораздо опаснее для мировой стабильности некие «диктаторы и тираны», которых надо свергнуть, а террористы – второстепенная цель.