Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

Его направили в военный ансамбль – ездить по фронтам, выступать с патриотическими стихами, поднимать боевой дух советской армии. Он чувствовал себя не бойцом, но артистом, которому подвластно даже под вой снарядов владеть аудиторией. Сияя медалью «За победу над Германией», а также «За победу над Японией», 27-летний Лемешонок вернулся в краснофакельскую студию. И попал в молодняк. Он, взрослый мужчина, фронтовик в наставники им годился, а не в сокурсники. Пошел работать в ТЮЗ, где его, за отсутствием образования, приняли во вспомогательный состав.

В ТЮЗе (ныне «Глобус») этот огромный человечище несколько лет выходил на сцену в массовке. На его счету полчища солдат, стражников, слуг, леших, птиц, зверей. Наконец ему стали доверять более значительные роли, но и они были малы по размеру. Не об этом он мечтал на войне, выступая с кузова грузовика, не такую участь представлял себе, чуть ли не через всю страну добираясь до родного города. Возомнил, что в других краях больше свободы, больше простора. Негоже артисту сидеть на одном месте, пора, подобно Несчастливцеву, осваивать маршрут из Вологды в Керчь, шутил он. От добра добра не ищут, а он пустился на поиски, расставшись с молодой женой, с которой познакомился здесь же, в ТЮЗе, когда она по просьбе руководства делала на труппе разбор полетов.

Первым пунктом скитаний случился Борисоглебск. Очень скоро стало ясно, что Судьба закинула его не туда, и в марте 1951 года он писал коллегам в Новосибирск: «Настроение жуткое… Если есть возможность рекомендовать меня в областной передвижной театр, то согласен на любые вводы».

Так назывался новосибирский театр облдрамы, в будущем «Старый дом». Много позже этот театр станет авангардным и отправится гастролировать по заграницам. А тогда был полусамодеятельным коллективом, разъезжал по деревням да совхозам, буксовал по бездорожью, квартировал в избах, сооружал подмостки в полях, давал спектакли под мычание скота и чавканье сапог по грязи. Евгений Лемешонок, как и обещал, соглашался на любые вводы, но если и был романтиком, то не до такой же степени. С гастролей он приезжал простывший, измотанный, раздраженный, хотя и сохранял юмор в рассказах о захватывающих путешествиях. А в начале 1953 года получил приглашение в Иркутский театр драмы.

Ему сразу дали комнату – светлую, просторную, в расчете на вторую половину. В письмах домой он чертил схему жилища, делился хозяйственными планами (побелка, покраска, покупка матраса), уговаривал жену поскорее переехать к нему. Она медлила, несмотря на то, что были открыты вакансии в местных газетах. «Давай решай. Невмоготу. Я за шесть репетиций ввелся в спектакль „Свадьба с приданым“. Сыграл уже три спектакля подряд. Очень волновался, хочется, чтобы ты была рядом, поддержала морально», – писал он Марине Ильиничне. Только через полгода разлуки она вняла призыву мужа. Светлую, просторную комнату обустроили, но ненадолго.

Постоянства на чужбине они не обрели: Иркутск-Ташкент-Ленинабад. В Ленинабаде стали родителями. Денег катастрофически не хватало, как и сил. Зритель тамошнего музыкально-драматического театра запомнил Евгения Лемешонка по роли Фомы в оперетте «Вольный ветер», и тот же ветер подул в родную сторону. В 1958 году они вернулись домой уже втроем.

Обнадеживающие вести с родины подхлестывали нетерпение взяться за работу. Евгений Семенович дважды вошел в ТЮЗ, и теперь это была совсем другая река. Расправлял крылья молодой режиссер-реформатор Владимир Кузьмин, которого вскоре назначат главным. В ТЮЗе они пройдут бок о бок дюжину славных лет, став не только соратниками, но и друзьями.

Кузьмин должным образом организовал творческий процесс, сбалансировал репертуар, наладил взаимопонимание с актерами. Взял разгон в сказках, чтобы, набравшись опыта, приступить к освоению русской классики. С превеликим удовольствием Лемешонок Первый сыграл в героической комедии «Приключения Чиполлино», оценив взрослый подход к детскому материалу. Владимир Кузьмин совместно с Виктором Орловым написал собственную инсценировку, впервые предложил попробовать импровизационный метод работы, занял не только молодежь, но и ведущих артистов труппы. Лем вспоминает, каким уморительным был барон Апельсин, редко в своей жизни он так смеялся. Тогда и оформилась его тяга к театру не просто как к развлечению, а к фабрике по производству чудес, которые бередили душу, увлекая в заоблачные выси.

ТЮЗу предписывалось воспитывать юную смену на патриотических примерах – главреж планомерно и методично отходил от тюзятины. Фактура Лемешонка-старшего располагала к ролям первых лиц партийной обоймы, и они вместе искали решения, как это обыграть не только визуально, но и смыслово. Дзержинский в спектакле 1962-го года «Именем революции» по Михаилу Шатрову был признан критиками самым значительным героем того периода, особенно после успешных гастролей в Москве на сцене Кремлевского театра.

Он сыграл Дорна в «Чайке», Актера в «На дне», а Курослепов в «Горячем сердце» был настолько колоритен, что даже непреклонный театральный критик Марина Рубина, принципиально не писавшая о муже ни плохого, ни хорошего, на этот раз сделала исключение: «Этакая бородатая глыбина, ошалевшая от беспробудного пьянства, потерявшая облик человеческий».

Евгений Лемешонок и сам был глыбина, только полная противоположность своему персонажу. Он всё больше отдавал себе отчет, что нужно находить способы примирения с действительностью, идти на компромисс с эпохой, ладить с системой, если ты в ней живешь. Хрущевская оттепель давала такую возможность, приоткрывая форточку, а Кузьмин незамедлительно подхватил врывавшийся в нее вольный ветер. Он убедил Лемешонка вступить в КПСС, продвинул его в партийный актив, распорядился подать документы на звание заслуженного артиста России.

Пора было в «Красный факел», куда переходили из ТЮЗа укрепившиеся в мастерстве актеры. Кузьмин ускорил карьерный рост Лемешонка: в 1970-м, будучи приглашенным в «Сибирский МХАТ» главным режиссером, увел его (вместе с почти половиной труппы) за собой, и тот получил звание уже на новом месте. Правда, Кузьмин задержался здесь всего на три года, приняв предложение из Москвы, Лемешонок же врос корнями.

Евгений Лемешонок в спектакле «Долги наши», 1973 г. Фото из семейного архива.

В ТЮЗ он будет возвращаться по индивидуальному приглашению на звездные роли. В 1980-м Владимир Кузьмин приедет из Москвы на постановку военной драмы «Соловьиная ночь» и, конечно же, не обойдется без Лемешонка Первого. «До сих пор стоит перед глазами его генерал. Он был замечателен по сочетанию скупости выразительных средств и глубине содержания», – отозвался Владимир Евгеньевич об этой работе. Вскоре главреж ТЮЗа Лев Белов поручит ему совершенно иную роль – откровенно комедийную. Это будет Городничий в гоголевском «Ревизоре» – очень важная, очень значительная персона. Сыну посчастливится выходить на одну площадку с отцом в роли Хлестакова.

ТЮЗ остался театром его становления, а «Красный факел» – театром творческой зрелости. Лемешонок Первый прослужил здесь четверть века, заработав звание народного артиста РФ, чин основателя династии, репутацию упертого труженика и тонкого, вдумчивого партнера. В семье хранится новогодняя открытка 1989-го года от «национального достояния России», легенды сибирской сцены, народной артистки СССР Анны Покидченко. Быть ее партнером почитал за честь каждый актер, а она считала честью играть с Лемешонком. Анна Яковлевна составила поздравление из цитат и названий их совместных спектаклей: «Дорогой Евгений Семенович! „Поговорим о странностях любви“ в духе „Старомодной комедии“, искупив „Долги наши“. Но все пройдет, увы, увы, и будет только то, что будет. Забудете артистку Вы, зато она Вас не забудет!».

ИЗ АРХИВА. ПРО МЕЧ И ПУЛЮ

«Рыкающий старец Сила Грознов сваливался в барабошевский дом невесть откуда, как меч карающий», – описала его роль в спектакле Дмитрия Масленникова «Правда хорошо, а счастье лучше» театровед Валерия Лендова. В статье «На пути к Чехову и Островскому» она большое внимание уделяет роли Серебрякова в спектакле 1980-х «Дядя Ваня»: «Острота ситуации усугубляется тем, каков в спектакле Серебряков (Е. Лемешонок). Ему как раз не дано ничего, что могло бы вызвать у зрителей сострадание. Не принимается во внимание ни его болезнь, ни горечь по поводу безжалостной старости, отнявшей всё, чем он жил прежде. В свое время Лобанов, репетируя „Дядю Ваню“ (1952), говорил актерам: „Серебряков должен быть в первых актах сыгран так, чтобы заслужить себе пулю“. Новосибирцы исходили примерно из того же посыла. Роль, задуманная режиссером и сыгранная исполнителем по театральному броско, балансирует на грани сатиры… Забыв о подагре и не замечая подавленного состояния домочадцев, он стоит у рояля в кокетливой позе любимца публики и приступает к своей торжественной речи, как к концертному соло, которому Мария Васильевна восторженно аккомпанирует. Но вот смысл речи дошел до Войницкого, и разразился скандал».

Лемешонок Первый переиграл Шекспира, Шиллера, Голсуорси, Уильямса, Чехова, Островского, а также многоликую плеяду советских авторов. Но протяженность артиста во времени доказывает не количество и даже не качество сыгранных им ролей, а какой след он оставил для нового поколения. Журналист Ирина Ульянина описывает спектакль «Старомодная комедия»: «Я помню так ясно, словно это было вчера, как Лемешонок играл в дуэте с экстравагантной Аматой Смирновой любовную сцену. Она провоцировала, соблазняла, и с его лица постепенно сходила маска всегдашней угрюмости. Сильный, высокий, несгибаемый мужчина таял на глазах, натурально влюблялся на сцене, не будучи влюбчивым и легкомысленным в жизни». Театровед Галина Журавлева отмечает, что Иван Крутов в спектакле «Долги наши» в детском возрасте был воспринят ею как реальный человек с подлинной судьбой и остался одним из самых значимых театральных впечатлений. В воспоминаниях о нем она пишет: «Умение создавать крупные характеры сильных людей в победах и поражениях – одна из самых привлекательных черт творческой индивидуальности Евгения Семеновича Лемешонка».

Сильной личностью даже в поражении был партократ Судаков в легендарном спектакле Семена Иоаниди «Гнездо глухаря» по пьесе Виктора Розова. Но прежде, чем проиграть, он сделал свой выбор, предпочтя всему прочему карьеру и ради нее задавив лучшее в себе. Евгений Лемешонок убеждал: ничто не сдвинет Судакова с его точки зрения. С мертвой точки, с закостенелых убеждений, с заледенелой жизненной позиции. Его герой считал себя правым во всем, он даже вроде бы добрые слова о своих детях произносил приказным тоном: «Они просто обязаны быть счастливыми!». И делал их несчастными.

Евгений Лемешонок не был актером-мыслителем. В пьесе средней руки иной раз суетился, педалировал черты персонажа. Но если материал давал возможность, то возникал яркий, объемный характер, появлялся герой с четко выраженным личностным началом. Так и Судаков в «Гнезде глухаря» получился простым и значительным – крупная личность, взращенная и извращенная советской системой. Сила образа заключалась в том, что Судаков в своем прозрении поднимался до трагической высоты.

ИЗ АРХИВА. ПРО ЖИЗНЬ СНАЧАЛА

«Тем страшнее расплата. Эти мгновения прозрения у Лемешонка почти трагичны. Вот когда мы понимаем, что у человека было своё хорошее прошлое, что оно не убито привычкой не тревожить себя так называемыми второстепенными делами. Вот где рождается оправдание финальному выходу Судакова-Лемешонка в парадном костюме при всех орденах, когда отправляется он повидать давнего фронтового друга. Нет у нас сомнения, что такой человек способен начать жизнь сначала», – описывал свои впечатления после премьеры театровед Лоллий Баландин в 1979 году в газете «Советская Сибирь».

«Гнездо глухаря» обычно открывало гастроли. В 1980 году «Ташкентская правда» под истинно советским заголовком «Мир нравственных исканий» очень хвалила и отца, и сына. Лемешонку-старшему достались, в частности, строки: «Актер несколько смягчает образ, обнажает корни того перерождения, которое произошло с ним, изменило его жизнь». Затем следует кивок в сторону Лемешонка-младшего: «Зрительское внимание всё время приковано к Прову, образ которого, так удачно вылепленный молодым актером, стал одним из основных в спектакле».

«Гнездо глухаря» стало первой совместной работой отца и сына и обозначило начало династии. В «Тринадцатом председателе» (1979) они играли судью и прокурора, в «Ревизоре» (1983) Городничего и Хлестакова, в «Кафедре» (1985) профессора и аспиранта, в «Комиссии» (1985) кулака и белого офицера, в «Ромео и Джульетте» (1990) Эскала и Бенволио. В «Восемнадцатом верблюде» (1983) они – соперники в любви. Евгений Лемешонок – моложавый профессор, Владимир Лемешонок – молодцеватый геолог. Много лет спустя сын перелопатит пьесу Самуила Алешина, осовременит ее и поставит в актерской антрепризе. В этой глубоко личной истории он сыграет уже не геолога, а профессора – роль, принадлежавшую отцу.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ПЛОХИЕ ПЬЕСЫ И ХОРОШИХ АКТЕРОВ

– Ни я, ни отец не любили пьесу «Восемнадцатый верблюд». Пьеса, на мой взгляд, фальшивая и безвкусная, не о чем в её пространстве серьезно поразмышлять. Седой элегантный мэн – профессор-мудрец, философ, Эверест, Монблан… И юная девушка, которая не понимает масштабов его личности и выбирает человека попроще – молодого геолога. Под Монбланом драматург вполне очевидно подразумевал себя. Дмитрий Масленников поставил в «Красном факеле» эту пьесу в расчете на успех у зрителя. Такие истории нравились публике. Когда еще не было «Санты-Барбары», они заполняли пустую нишу. А я поставил спектакль в память об отце. При этом старался снизить пафосность моего персонажа, сделать его проще и живее – таким, каким был мой отец в жизни.

Ноябрь 2009 г.

Евгений Семенович не упускал возможности всласть порассуждать о театре, когда их семью приглашали на исторические юбилеи и творческие встречи. С добродушной охотой и легким артистизмом рассказывал театральные байки, от официоза непринужденно переходя к юмору, чем снижал пафос воспоминаний. Был словоохотлив и красноречив, блистал остроумием, сыпал шутками. «В нем, импозантном и важном, сидел клоун», – определил сын.

Евгений Лемешонок в спектакле «Восемнадцатый верблюд», 1983 г. Фото Геннадия Седова.

Лемешонка-старшего было видно и слышно издалека. Он был могуч и громогласен, с тяжелым носом, широким лбом, косматыми бровями. Взгляд из-под этих бровей был порой грозен, а то и насмешлив. С такой фактурой – только на экран! Но не всё сошлось по звездам. Пробы в картину «Горячий снег» он, в отличие от нескольких новосибирских коллег, не прошел, и в результате генерала Бессонова сыграл Георгий Жженов. И уже был утвержден на роль директора завода в фильме «Укрощение огня», но опять не повезло, и в картине сыграл Евгений Матвеев.

Зато на местной студии «Новосибирсктелефильм» был своим человеком. В пору ее расцвета с 1966 по 1977 год режиссер Вадим Гнедков, называвший Евгения Лемешонка «мой талисман», снял его во всех своих шести фильмах. Три из них сделаны в полном метре: «У нас есть дети…», «Не потеряйте знамя» и «Сердце». Лемешонок-младший, будучи школьником, а затем студентом постоянно отирался на съемочной площадке, был рад пособить, принести-унести и, конечно, втайне мечтал попасть в кадр. В короткометражке «Ночной сеанс» на целых пятнадцать секунд засветился семнадцатилетний Лем. Он выскакивал из кабины грузовика с вопросом «Вася, цепи есть?» и, не дождавшись ответа, убегал в кусты, а за ним, ровно как в жизни, поспешала смазливая блондинка. Съемочная группа потешалась над этим ничего не значащим эпизодом и долго еще приставала к бегуну с глумливым вопросом про цепи.

Его отец сыграл в этом фильме автомеханика – вытирая промазученной ветошью рабочие руки, весьма органично смотрелся в кадре с всклокоченной гривой, в кирзовых сапогах и старом вытянутом свитере. Он руководил ремонтниками, возвращавшими к жизни ржавую колымагу, на которой прошел всю войну. Этот сюжет тоже в какой-то мере отражал действительность. Благодаря кино Евгений Семенович заработал на автомобиль, который оставался его страстью многие годы. Водил машину ловко, но осторожно, лихачества не допускал. Сервисных служб не было, обхаживать средство передвижения приходилось самому. После спектакля до ночи пропадал в гараже – вымазанный машинным маслом, перебортовывал шины, заливал тосол, крутил гаечным ключом, приобщая к этому делу сына. Нимало не склонный к такого рода грязному труду, тот зарекся когда бы то ни было сесть за руль и зарок выполнил.

Зато статус Евгения Семеновича возрастал: отремонтировав старую «Антилопу Гну», он поменял ее на подержанную «Волгу», а после на новые «Жигули», которые исправно доставляли семью в Кудряши на дачу. От данного мероприятия Лем пытался улизнуть, на грядки его можно было заманить лишь хитростью. Зато обожал ездить по грибы, далеко в лес, в сторону деревни Ояш. Тут уж уклонялась Марина Ильинична, ворча, что эти ваши маслята – чисто лемешонковское предприятие. Бабушка Анна Андреевна устраивалась рядом с водителем, Лемешонок-младший забирался на заднее сиденье и не сводил глаз с дороги. Отец показал ему одно из чудес, существовавших помимо искусства, – поляну, усыпанную крепенькими кругляшами моховиков. Их можно было собирать не вставая с места, а только поворачиваясь во все стороны. На обратном пути он засыпал, а Евгений Семенович и Анна Андреевна дискутировали о тонкостях маринования и засолки.

Семья Лемешонков в Доме актера, 2004 г. Фото из личного архива.

Под хрустящие грибочки, в узкий просвет между двумя силами притяжения – театром и автотехникой – Евгений Семенович умудрялся втиснуть рюмку-другую. Питием не увлекался, за исключением отдельных случаев, но каких! Они вошли в анналы, коллеги еще долго смаковали их. Например, как во время спектакля Лемешонок Первый не мог вставить саблю в ножны, всё время промахивался. Коллекция редких вин стояла у него в шкафу под замком нетронутая, гостям предлагалось лишь рассматривать диковинные бутылки, мерцающие заморскими этикетками. Но друзья-то знали, что емкости попадают к нему пустыми, ибо добыты по случаю в качестве сувениров, после распития в компании, и ценны как украшение скудного советского интерьера. Разлит по ним обыкновенный самогон.

Точнее, самогон был не совсем обыкновенный. Евгению Семеновичу в наследство от родителей достался самогонный аппарат, тут и появилось хобби, при социализме, мягко говоря, не поощряемое государством. Он особо не прятался, но доверял дегустацию своего изделия только проверенным людям. Подход к производству священного напитка был отнюдь не утилитарный, а воистину творческий. Лемешонок Первый придумывал всевозможные рецептуры, разрабатывал разнообразные сорта, экспериментировал с ингредиентами и дозировкой. Друзья-актеры дали авторскому изобретению название Лемовка и не упускали случая употребить в меру и без меры, смотря по обстоятельствам.

Компания Лемешонка-младшего тоже пристрастилась к фамильному самогону, и сын, сильно погорячившись, вдруг решил, что присвоил от своих родителей вместо достоинств весь негатив и приумножил его, градусы же необходимы затем, дабы компенсировать проблемную генетику. Отцовская трепетная вера в профессию, считает он, ему не передалась.

Евгений Семенович был горд тем, что он артист. Его убежденность в благородстве призвания была непоколебима. Сын в своем знаменитом «Письме к актерам» писал: «Я всю сознательную жизнь провел под впечатлением творческой цельности старшего Лемешонка, его до сих пор молодого, никакими годами и обидами не сломленного стремления к высокой простоте».

А обид хватало. Слишком быстро пролетела молодость. Невпопад подступила старость. Помнится, в короткометражке 1976-го года «Сегодня полеты, завтра полеты» его герой, указанный в титрах как «летчик на пенсии», на вопрос маленькой девочки, тяжело ли расставаться с небом, отвечает: «Тяжелее некуда. Понять это могут только летчики». Оказалось, не только летчики.

Новый главреж «Красного факела» Михаил Резникович впервые увидел Евгения Лемешонка в спектакле «Ретро» и обрадовался: «Этот артист мне нужен!». Пробивает звание народного, назначает на главные роли в «Виноватых» и «Зимнем хлебе», открыто восхищается работой в «Кафедре», любовно похлопывает по плечу. Евгений Семенович называет его «мой режиссер», говорит, что благодаря Резниковичу открылось второе дыхание. Но недолго музыка играла. Как вдохновил – так и растоптал. Поссорились во время репетиций «Дворянского гнезда». Организм корифея труппы дает сбой, и Резникович резко меняет тон: в театре, оказывается, никто ничего никому не должен. Снимает с роли, публично заявляет, что Лемешонок неубедителен. Евгений Семенович сопротивляется, бунтует, требует заседания худсовета, показывает, как профессионально владеет ролью, коллеги прячут глаза.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ПРОТЕСТ

– Мне было любопытно репетировать в «Дворянском гнезде», это был новый для меня опыт, и тут случается неприятность: отца снимают с роли. Для него, как и для меня, было невыносимым что-то доказывать, но он набрался мужества, чтобы выступить перед худсоветом, показывал какие-то куски… Он уже совсем плохо слышал, но не мог с этим смириться, не мог понять, что его время ушло. Может быть, я отчасти предал отца, продолжая репетировать как ни в чем ни бывало. Я был возмущен тем, как с ним поступили, но не до такой степени, до какой бы следовало. А что мне нужно было делать? В знак протеста уйти из театра? У Толстого: делай как должно, а там будь что будет, а я часто давал слабину и презираю себя за это.

Мы с отцом эту ситуацию не обсуждали. Если с матерью говорили черт знает о чем, то с отцом нет. По типу мышления я был ближе к матери; с отцом мы были в чем-то похожи, но, по сути, оставались очень разными людьми. Мы с ним находились в разных тональностях – интеллектуальных и профессиональных. И конечно, мы были людьми разных поколений: я всегда любил всё новое, авангардное, неожиданный подход, режиссерские находки, он же ко всему новому относился очень осторожно.

Апрель 2016 г.

Казалось бы, он еще полон сил, он еще о-го-го! Может владеть ситуацией, помогать друзьям, давать советы. Навещает больную коллегу Валентину Мороз и громогласно командует: «Подруга, собирайся, увезу тебя в Кудряши, в баню!». Принимает у себя дома компанию и весь вечер смешит ее театральными анекдотами. Но невозможно совладать с прогрессирующей глухотой, и после «Ромео и Джульетты» он выговаривает сыну за то, что тот нарочно бубнит реплику себе под нос, чтобы вывести его из себя.

Директор театра Галина Булгакова объявляет, что отныне давать Евгению Семеновичу новые роли нецелесообразно. Пусть доигрывает свой репертуар – и на заслуженный отдых. Надвигаются годы прозябания, выхода из которого уже нет. Или есть, но обманчивый, после чего становится еще тяжелее.

Народный артист РФ Анатолий Узденский ставит в театре «Старый дом» комедию «Лес», приглашает 75-летнего Лемешонка на роль второго плана. Евгений Семенович всё еще выглядит внушительно благодаря царственной осанке, но походка стала нетверда, и он всё чаще переспрашивает, что сказал собеседник. Тем временем недавний краснофакелец Слава Росс, ныне студент режиссерского факультета ВГИКа, получает курсовое задание сделать фотоочерк на свободную тему. Он пишет сценарий про старого актера и предлагает эту роль Евгению Лемешонку. Вернее, просит его сыграть самого себя.

Слава Росс использовал простую мыльницу, качество съемки оставляет желать лучшего, но не за это ставили ему оценку. Снимки проникнуты печальным очарованием ухода, прощания со всем близким и дорогим, когда даже природа дышит в унисон с тобой, но ничего нельзя изменить.

Кадр из фотоочерка Славы Росса, 1999 г.

Старый актер выходит из подъезда, двери которого так же потрепаны, как и его портфель. Подходит к родному театру, с которым он всегда был одной крови, а теперь они вместе состарились: осыпающиеся колонны, облупленный фасад, и даже снег обветшал, как износившаяся декорация. Поздним вечером гаснут огни, он сидит в гримерке перед зеркалом, из серой мути выплывает лицо с припухшими веками. Примеряет костюм своего персонажа, чье имя уже не помнит, стоит на пустой сцене, простирает руки к безмолвному залу. Сюда он больше не придет.

Последней ролью стал король Лир, изгнанный из собственных владений. Это был спектакль одного актера, и зрителей было ровно столько же. Евгений Семенович, насупленный, косматый, с развевающимися полами халата, по утрам грозной поступью входил в комнату жены. Гремя всей мощью голосовых связок, которые, в отличие от слуха, нисколько не пострадали, произносил страстный, гневный, полный трагизма монолог о катастрофе мирового масштаба. Рефреном через его речи проходило: «Они меня вышвырнули!». Марина Ильинична, к тому времени уже парализованная, только вздыхала.