Амплуа убийцы. Следствие ведёт Рязанцева

Амплуа убийцы

Следствие ведёт Рязанцева

Елена Касаткина

Притворство у людей в крови: сущность человека полнее всего проявляется, когда он изображает другого.

Уильям Хэзлит

Корректор Преподаватель русского языка и литературы МАОУ СОШ им. героя Советского Союза С. П. Шпунякова Субота Галина Владимировна, г. Великий Новгород

Благодарности:

Работник культуры Иванова Светлана Анатольевна, г. Великий Новгород

© Елена Касаткина, 2024

ISBN 978-5-4496-2790-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Апрель капризничал. Несмотря на заверения синоптиков, как только солнце спряталось за городскими высотками, сухая, ясная погода сменилась мелким дождиком и сквозящим ото всюду ветром. Вдоль тёмной, глухой улицы, ведущей к причалу «Кленовый бульвар», двигалась длинная чёрная тень. Сквозь дождевую завесу слабо угадывался силуэт фигуры в плаще, сжимающий ручку большого чемодана. Тень нервно оглядывалась, но прохожих в этом районе в поздний час почти не было. Вечернюю тишину нарушали только лёгкие всплески воды и гул моторов на причале.

Фигура приблизилась к краю набережной, поставила на бетонное заграждение тяжёлую ношу, огляделась, щёлкнула замками и резко дёрнула ручку вверх. Части человеческого тела вывалились из чемодана и полетели вниз, разбивая тёмно-серую гладь Москвы-реки. Налегая всем телом на парапет, фигура какое-то время всматривалась в водное пространство, по которому в разные стороны расплывались человеческие останки. Надежда, что река поглотит страшный груз, таяла с каждой минутой. Белая кожа плавающих на поверхности конечностей хорошо просматривалась с берега. Фигура размахнулась и отправила чемодан вслед содержимому. На этот раз громкий всплеск от удара вспугнул, и тень так же незаметно исчезла в глухом переулке, как и появилась.

Часть первая

Глава первая

Уединение – это маленькая свобода. В последнее время Лене Рязанцевой очень не хватало этих минут одиночества, и вот сегодня вечером как раз представился такой случай. Премьера балета «Жизель», на которую отправились родители, позволила ей наконец побыть наедине с собой.

Она уже и не помнила, когда в последний раз оставалась одна, и поначалу даже растерялась, не зная, чем себя занять. Вариантов было несколько. Можно запустить караоке и потерзать соседей своим фальцетом или (более щадящий) включить на всю громкость музыку и танцевать до тех пор, пока не свалишься с ног. Был ещё третий (который она особенно любила) – перемерить всю одежду, пытаясь скомпоновать несочетаемые, на первый взгляд, вещи. Иногда рождались интересные образы.

За то время, пока родители будут наслаждаться балетом, можно успеть всё из вышеперечисленного, но начать Лена решила с нарядов, тем более что весна в самом разгаре, а значит, настала пора сменить зимний гардероб на более лёгкий. К тому же прикупленные во Франции наряды до сих пор висят ненадёванными.

Лена открыла шкаф, сгребла всё его содержимое и вывалила на кровать. Поработать было с чем.

Есть вещи универсальные, которые отлично сочетаются со всем, что на себя не наденешь. Вот как эта кремовая блуза с мелкими защипами на груди. Подходит и к чёрной юбке-карандаш, и к тёмно-коричневым прямым брюкам, но лучше всего блузка смотрится с облегающими джинсами.

Лена повертелась перед зеркалом. Да, джинсы, обтягивая тело, выгодно подчёркивают фигуру. Вот только на работу так не пойдёшь. Несмотря на то, что некоторые сотрудники, такие как Волков, например, позволяли себе подобную вольность, да и оперативники тоже, но они же не следователи.

«Махоркин вот никогда не ходит на работу в джинсах, хотя они ему очень идут», – с грустью подумала Лена и оглянулась на шкаф. У дальней стенки одиноко висел её форменный костюм. Она надела его лишь однажды, когда обмывали звание. Где-то она читала, что мужчинам очень нравятся женщины в форме.

Лена сняла костюм с вешалки и надела.

«Ну и зря», – сказал тогда Махоркин в ответ на её «уж больно официально». – «Вам очень идёт!».

Да, определённо, форма ей шла. Узкая синяя юбка, белая блузка и строгий жакет подчёркивали стройность фигуры не хуже предыдущего наряда.

– Как ни ряди нашу Машу, она всё красавица, – ухмыльнувшись, бросила шутку своему отражению в зеркале Лена. В ответ на кухне раздался звон бьющейся посуды.

– Рыжик! – воскликнула девушка, вбегая в святая святых Евгении Анатольевны. На малиновой сетчатой скатерти, съехавшей одним концом почти до самого пола, висел рыжий котёнок. Силясь повернуть голову в сторону хозяйки, Рыжик растягивал рот в почти немом мяуканье. Тонкий голосок срывался на писк. Котёнок дёргал лапками, но острые коготки прочно застряли в отверстиях, и каждый очередной рывок опускал его вместе со скатертью всё ниже и ниже, пока тарелка с котлетами не грохнулась со стола на пол рядом с разбитой чашкой.

– Рыжик! – снова вскрикнула Лена и, присев, стала осторожно вытаскивать острые крючки коготков из дырочек скатерти. – Ах ты ворюга! Вот мама нам задаст.

Как будто услышав её, в прихожей послышался скрежет проворачиваемого в замке ключа. «Кто это?», – встревожилась Лена. Ей стало не по себе – раньше десяти она родителей не ждала и, оставив котёнка на полу рядом с котлетами, поспешила в прихожую.

– Вы чего так рано? – удивилась Лена, наткнувшись на родителей.

– А ты чего в форме? – с той же интонацией спросил Аркадий Викторович.

– Просто примерила. Вы почему не на спектакле?

– Отменили, – разочарованно ответила Евгения Анатольевна. – У них прима, видите ли, не явилась.

– Как это? Разве такое может быть?

– Я вот тоже думала, что не может. Случай просто вопиющий. Подумать только, я целый месяц ждала этой премьеры, весь день провела в парикмахерской, а она взяла и не явилась. Безобразие!

– Ну что ты, Женя, сразу обвинять. Может, человек заболел.

– А позвонить и предупредить нельзя, что ли? Сейчас у всех при себе телефоны.

– Тем более. Значит, что-то случилось серьёзное. – Аркадий Викторович старался быть объективным.

– Ничего не понимаю. Расскажите уже, в чём дело?

– Я же говорю. Вероника Лебедева, прима, не явилась на спектакль, никого не предупредила, на звонки не отвечает. Так нам Станислава Афанасьевна рассказала.

– Кто такая эта Станислава Афанасьевна?

– О! Станислава Афанасьевна – главный человек в театре. Она раздаёт программки в фойе, – подняв вверх указательный палец, произнёс Аркадий Викторович.

– Сарказм здесь неуместен. Станислава Афанасьевна – моя давняя знакомая, и именно она, между прочим, достала нам билеты на премьеру.

– Всё, молчу, молчу, – ретировался мужчина.

– Мам, расскажи всё по порядку.

– Может быть, я действительно зря возмущаюсь, может, в самом деле что-то случилось. За ней ведь и машину домой отправили, но никто не открыл.

– А родным звонили?

– Не знаю. Они там сами все в растерянности, к тому же народ стал сильно возмущаться. Деньги, конечно, пообещали всем вернуть, хотя вряд ли они могут компенсировать моральный ущерб. Да и репутация театра пострадала, конечно. – Евгения Анатольевна всунула ноги в тёплые меховые тапочки и направилась в кухню.

Лена озадачено посмотрела на отца.

– Ах ты, негодник! – раздался громкий крик матери. Вспомнив про перевёрнутую тарелку с котлетами, Лена поспешила на возглас. Аркадий Викторович последовал за ней.

Целых котлет почти не осталось. Каждая была либо съедена наполовину, либо надкушена с одного бока. Раздувшийся от изобилия поглощённой еды Рыжик, несмотря на громкий вопль, дожёвывал очередной кусок.

– И что же за день сегодня такой, – причитала женщина. – А ещё говорят, что желудок у котёнка меньше напёрстка.

– Это смотря какого размера палец. – В синих глазах Аркадия Викторовича заискрилась улыбка.

– А раньше за ней такое водилось – опаздывать, не приходить? – Лена, не обращая внимания на котёнка, продолжала задавать матери вопросы.

– Да что ты меня пытаешь, откуда я знаю.

– Вот ты, дочка, и разузнай, ты же у нас сыщик, – предложил отец.

– Для этого должно поступить заявление. – Лена присела, чтобы собрать котлеты с пола.

– Не думал я, что ты у нас такая формалистка. – Слова отца прозвучали как обвинение.

– Я не формалистка, просто с чего вдруг её искать. Может, она укатила куда-нибудь с любовником. Времени прошло всего ничего, как я понимаю. Никто из родных в розыск не подал. У меня нет оснований. – Лена уговаривала сама себя. Где-то там «под ложечкой» сверлило нехорошее предчувствие.

– Ты же в знаки веришь, – не унимался отец.

– И что? Какие тут знаки?

– А самые что ни на есть верные. Чтобы прима не явилась на премьеру – случай, в самом деле, из ряда вон. Так? И именно сегодня, когда мы туда пошли.

– Кроме вас там ещё были люди.

– Да, но не у всех дочери – следователи. И ты, заметь, встретила нас в форме. С чего вдруг?

– Да просто решила примерить.

– Вот! Ничего просто так не происходит, – то ли в шутку, то ли всерьёз рассуждал Аркадий Викторович.

– Папа, но ты же в знаки не веришь. – Лена сделала последнюю попытку отвертеться.

– Я нет. Но ты же веришь.

– Ладно, завтра схожу в театр. Может, к тому времени она сама объявится.

Глава вторая

– Театр начинается с вешалки не только для зрителей, но и для всех служителей Мельпомены, – с расстановкой пояснила Станислава Афанасьевна. Гладко причёсанные с серебряной проседью волосы и тёмный, почти чёрный костюм придавали пожилой женщине значительность не только в собственных глазах, но, наверняка, и в глазах окружающих. Встретив Рязанцеву в фойе, она любезно предложила ей провести небольшую экскурсию по театру.

Взглянуть на закулисную жизнь – предложение заманчивое, но затягивать визит не хотелось.

– Станислава Афанасьевна, а где можно посмотреть на портрет Вероники Лебедевой, и поговорить с кем-нибудь, кто лучше всего знает её. Собственно, я за этим сюда и пришла. Насколько я понимаю, артистка до сих пор не объявилась.

– Ну как хотите, – обиделась женщина. – Тогда вам лучше поговорить с заведующей труппой Щербань Лидией Васильевной, а портрет вот висит. – Станислава Афанасьевна указала на стену с фотографиями артистов балета и работников театра. – Вот она.

Чёрно-белый портрет Вероники Лебедевой – ведущей балерины театра – висел первым в ряду представителей актёрского состава. Фотография женского лица была намного больше реальных человеческих размеров, что позволяло подробно разглядеть миловидные черты. С портрета на Лену смотрели добрые и немного грустные глаза.

– А как давно здесь висит эта фотография?

– Давно уж, лет пять точно, а то и больше.

– А как она сейчас выглядит?

– Да так же. Балетные ведь до старости почти не меняются. Даже не знаю, в чём секрет их вечной молодости, может, потому что худые, – пожала плечами Станислава Афанасьевна.

– У неё глаза грустные. Не знаете почему?

– Нет, не знаю. Девушка она приятная, милая такая, не чета остальным. Вежливая, внимательная, но это на мой взгляд. Я ведь с ними почти не пересекаюсь. Вам лучше с Щербань поговорить, она их всех, как облупленных знает. Вон её кабинет. – Женщина указала на дверь в конце коридора.

Заведующая труппой – похожая на Фрекен Бок грузная светловолосая женщина – восседала за маленьким письменным столом, который визуально ещё больше увеличивал её в размерах. Тёмное клетчатое платье выглядело бы убого, если бы не золотистая квадратная подвеска. «Аксессуар делает костюм», – подумала Лена, с трудом отрывая взгляд от похожей на египетский иероглиф подвески.

– Лидия Васильевна, а почему вы не заменили Лебедеву, ведь у вас есть второй состав?

– Мы думали над этим вариантом, но… Понимаете… Люди шли именно на Лебедеву, заменить её – значит обмануть их ожидания. Вероника не просто балерина, помимо выдающихся хореографических способностей она обладает драматическим талантом, искусством перевоплощения. А роль Жизель как будто специально написана под неё. Эта постановка экспериментальная, совершенно иное прочтение уже известного произведения. В основе режиссёр оставил классический сюжет, но видоизменил его окончание, сделав финал более трагичным. Сейчас это модно. Зритель настолько искушён, что его стало непросто заинтересовать. Всем подавай эмоций, страстей, остроты.

– Скажите, а раньше Лебедева позволяла себе подобное – не прийти на премьеру?

– Что вы? Верочка и на репетицию-то никогда не опаздывала. Она очень ответственный человечек. Мы потому и испугались, что такое отношение совсем для неё не характерно. – Женщина встала и подошла к окну, почти полностью закрыв его собою. – Что-то случилось. С ней что-то случилось, иначе она бы уже дала о себе знать.

– А она одна живёт? Есть у неё семья?

– Почти одна. Точнее, она замужем, но муж её – известный актёр, много снимается, постоянно в командировках.

– А как фамилия?

– Ой, я что-то и не припомню.

– Такой известный, что даже фамилия не запомнилась? – усомнилась Рязанцева.

– Так он же в основном в сериалах снимается, а я сериалы не смотрю. То, что знаменитый, знаю с чужих слов. У нас ведь тут от сплетен никуда не денешься.

– И что, кроме мужа, у неё никого нет?

– Есть мать, но живёт отдельно, где-то за городом.

– У вас есть её адрес или телефон?

– Нет, откуда. Хотя знаете что. Надо спросить у её подруги Олеси Дорофеевой. Я сейчас её разыщу. – Заведующая сняла трубку и отдала кому-то распоряжения. – Кстати, Олеся и есть Жизель из второго состава. Неплохая балерина, но до Лебедевой ей далеко.

Через пять минут в кабинет вошла высокая худая брюнетка. Длинные, зачёсанные назад волосы открывали огромный лоб. Девушка могла бы казаться красивой, если бы не эти залысины и длинный с горбинкой нос. Но больше всего портили лицо брови. Их линия круто поднималась вверх и на середине, будто сломанная ветка, резко меняла своё направление. В этом было что-то неестественное, театральное и даже нелепое. Если бы пришлось создавать её фоторобот, то ничего, кроме «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек», Лене бы в голову не пришло.

На миг пронзив Рязанцеву ледяным взором, девушка быстро перевела взгляд на заведующую. Глаза тут же стали сладко-приторными, нет, не тёплыми, а какими-то елейными. Казалось, ещё немного и из глаз на заведующую брызнет сироп.

– Олеся, ты телефон матери Вероники знаешь? Или где она живёт?

– Телефон не знаю, а живёт она в Починках, это в семидесяти километрах от Москвы. Номер дома не помню, но его легко найти, он прямо впритык к почтовому отделению стоит. Голубой с резными ставнями. Я там только один раз была, мы с Никой малину ездили собирать. Туда электрички каждый час ходят.

– А как её имя и отчество? – перехватила инициативу Рязанцева.

– Серафима Андреевна Лебедева.

– Кстати, а как зовут мужа Вероники? – последовал вопрос от заведующей.

– Дмитрий Королёв, – процедила сквозь зубы девушка в сторону Рязанцевой. – Только он сейчас в командировке. В Калининграде, на съёмках.

«Я ей не нравлюсь». – Лена в ответ измерила девушку холодным взглядом. – «Впрочем, она мне тоже».

Тратить время собственного выходного дня на поездку за город было жаль. Но если не довести дело до конца, значит вычеркнуть то время, которое она уже потратила на поиски исчезнувшей балерины. Попрощавшись, Лена вышла в коридор и набрала номер Виктора Котова. Ответа пришлось ждать долго, она уже хотела отключиться, но тут весёлая мелодия, звучавшая вместо гудка, резко оборвалась, и послышался запыхавшийся голос Котова:

– Алло, Елена Аркадьевна, что случилось?

– Вить, ты что, стометровку бежал? – рассмеялась Рязанцева.

– Ага, почти. Из кухни в гостиную за телефоном. Я там плов затеял, увлёкся, сразу и не расслышал, что телефон разрывается.

– Ммм, плов! – Лена почувствовала, как рот наполнился слюной. Самый вкусный плов на свете готовил муж её сестры Светланы, но Махоркин уверял, что лучший плов, который он когда-либо ел, готовит Виктор. Спорить было глупо – Лена никогда не пробовала плов Котова, а Махоркин – плов её зятя, и спорили они так, больше ради забавы.

– А вы приезжайте, отведаете моё коронное блюдо. Тем более, что я использовал и те специи, что вы мне привезли из Франции. Получилось кавказское блюдо с французским оттенком. Пальчики оближете.

– Ох, я бы с удовольствием, но тут такое дело… В общем, ты можешь мне пробить телефон одного человека?

– Запросто. Только мне надо позвонить кое-куда.

– Хорошо, тогда запиши или запомни – Лебедева Серафима Андреевна, проживает в Починках. Как получишь информацию, перезвони мне.

– Ага, дайте мне пятнадцать минут.

Виктор не обманул, и уже через двадцать минут Рязанцева набирала телефон Лебедевой.

– Алло. – Голос в трубке был спокойным и немного вялым, как будто женщина только проснулась.

– Серафима Андреевна?

– Да? А кто это?

Вопрос застал Рязанцеву врасплох. Представившись следователем, можно напугать пожилую даму, вызвать панику, да мало ли чего… С другой стороны, как иначе объяснить свой интерес. Так ничего и не решив, Лена начала с главного, а там будь что будет.

– Серафима Андреевна, ваша дочь вчера не явилась на премьеру. В театре негодуют. Вы не знаете, где Вероника может сейчас находиться?

– Как не явилась? – встревожилась женщина. – Что вы такое говорите?

– Серафима Андреевна, когда вы последний раз общались с дочерью?

– В пятницу вечером. Она мне лекарства привезла, чайку попила и уехала в девять часов, хотела выспаться перед премьерой.

– И она вам больше не звонила?

– Нет.

– А вы ей?

– У нас с ней договор, звонит обычно она мне, когда свободна. Ну, я беспокоить и не стала, ждала, что она сегодня сама позвонит, расскажет, как премьера прошла. – Голос женщины дрожал. – А что случилось? Её нет дома?

– Она не отвечает на звонки и дверь не открывает, никто не знает, где её искать.

– О боже! – Услышала Лена громкий всхлип.

– Серафима Андреевна, вам надо приехать в Москву. Я следователь, моя фамилия Рязанцева. Я буду ждать вас на вокзале, у входа в зал ожиданий. У вас есть ключи от квартиры вашей дочери?

– Есть. Да. Она держит у меня запасные на всякий случай. Я сейчас… сейчас приеду.

Лена узнала её сразу – встревоженное, но такое же миловидное лицо, как и на фотографии в театре, только… даже не постаревшее, а будто уставшее. Такое же, как яблоки, которые бабушка доставала из подвала в феврале. Жёлтые сочные плоды на вид были слегка сморщенными, но на вкус невероятно сладкими. Лена старалась вспомнить сорт, но детская память избирательна, и название никак не хотело всплывать в голове.

Серафиме Андреевне Лебедевой косметика была не нужна. Она относилась к тому типу женщин, которые не пытаются удержать молодость, и потому потерявшая к ним интерес старость почти не задевает внешность.

«Голден делишес», – вспомнила Лена замысловатое название сорта. За зиму яблоки набирали сладости и на вкус становились медовыми. По утрам бабушка протирала плоды белым вафельным полотенцем, укладывала в плетеную вазу-корзинку и ставила на стол. Кухня наполнялась пряно-карамельным ароматом. Жёлтый цвет до сих пор ассоциировался у Лены с этим запахом.

Высокое здание с выпуклым фасадом внешне выглядело неприступной стеной, но на деле оказалось гостеприимным, уютным домом с чистыми лестничными площадками и кремовыми стенами, увешанными картинами и горшками с извивающимся плющом.

– Раньше здесь консьержка была, потом решили, что это лишнее, повесили камеру. А разве камера надёжней? – открывая дверь, сокрушалась Серафима Андреевна, стараясь справиться с внутренним страхом. – Вы первая заходите. Что-то у меня ноги идти отказываются.

Яркое солнце, легко просачиваясь сквозь золотистую органзу, заливало паркетный пол гостиной охрой апрельского света. От зелёного цвета штор и кремового бархата дивана веяло не показной роскошью, а изысканностью вкуса. В квартире царили идеальный порядок и чистота, но, невзирая на это, ощущения «необжитости» не возникало.

– Серафима Андреевна, посмотрите внимательно, есть ли в квартире следы, указывающие на то, что ваша дочь вчера здесь была?

– Следы? А какие могут быть следы? Она по дому в сапогах ведь не ходит.

– Я имею в виду следы не в буквальном смысле, а… что-то такое… что может… ну, одежда, например, в которой она у вас была. Посмотрите на вешалке, в шкафу, в ванной. Если она была дома, то наверняка переодевалась, загляните в урну с грязными вещами. Надо определить, была ли она вчера в квартире. Заодно проверьте, не пропало ли чего из личных вещей, драгоценностей, например.

Серафима Андреевна в сопровождении Рязанцевой неторопливо обошла все помещения, но никаких результатов осмотр не дал. Последней на пути была спальня.

– Вроде бы всё на месте. Вещей – тех, в которых она у меня была, я не вижу. – Женщина погладила рукой нежно-розовое покрывало и бросила взгляд на сверкающий чистотой глянец столика трюмо. – Кольцо!

– Что? – Лена не сразу заметила надетое на флакончик духов золотое обручальное кольцо.

– Она его никогда не снимала! Оно ей было немного велико, и она сверху надевала ещё одно с изумрудиком, но его я не вижу. Странно.

– Когда Вероника вас навещала, на ней было обручальное кольцо?

– Я не помню. Внимания не обратила. Она ведь и побыла-то всего полчасика.

– Серафима Андреевна, а у вас телефон Дмитрия Королёва есть? Надо с ним связаться, может, она к нему уехала?

– Нет у меня его телефона, – сердито отозвалась женщина. – Зачем он мне. Мы с ним не общаемся. И не Королёв он никакой, а Пирожников.

– Как Пирожников?

– А так. Королёвым он себя сам нарёк. Пирожников – не так благозвучно на слух, по его мнению, а он же артист, – сделала акцент на последнем слове Серафима Андреевна и презрительно скривилась. – У него роли героев. Как будто Пирожников не может играть героя.

– Не любите вы зятя, я вижу.

– А за что его любить? Да и зачем мне? Достаточно, что Верочка его любит. Эх, не зря говорят – любовь зла, полюбишь и козла.

– А могла Вероника к нему уехать?

– Нет. Вместо премьеры? Нет. Она, конечно, его очень любит, но не до такой же степени. Театр для неё святое. Тем более премьера.

– Серафима Андреевна, вам надо будет завтра с утра прийти к нам в отделение и написать заявление о том, что ваша дочь пропала. Тогда мы начнём её поиски.

– Завтра? Нет, нет. Я здесь не останусь. Мне страшно. Поеду домой, в Починки. А можно я заявление сейчас напишу, а вы сами его отнесёте? – Женщина умоляюще глядела на Лену, и сердце девушки дрогнуло.

– Хорошо. Пишите.

Глава третья

Дверь стремительно распахнулась. Первое, что пришло в голову Махоркину, – «сквозняк», но огненная голова в проёме заставила передумать – «обычный пожар». Он улыбнулся.

– Вот. – Лена положила на стол лист бумаги. При этом лицо её было таким серьёзным, что улыбка тут же сползла с довольной физиономии Махоркина.

– Что это? – спросил начальник, недоверчиво уставившись на сотрудницу.

– Что вы спрашиваете, Александр Васильевич? Вы прочтите.

Махоркин взял лист и пробежал по нему глазами.

– Фу! Ну вы меня напугали. Я уже было подумал, что вы заявление об увольнении принесли.

– Шутите опять. А тут не до шуток.

– Так вы бы своё лицо видели. – Махоркин перечитал заявление.

– Откуда это у вас?

– Лебедева написала под мою диктовку вчера в доме своей дочери.

– Вы с ума сошли. Что вы там делали? Что, вообще, это значит? – Махоркин нахмурился.

– Должна же я была убедиться, что её дочери там нет.

– И вы решили, что можно сделать это вот так, без понятых и представителей органов правопорядка. А если бы там был труп? И где сейчас эта Лебедева… – Махоркин снова заглянул в заявление. – Серафима Андреевна?

– Она уехала назад. Домой. В Починки. Вчера вечером.

– У меня нет слов. Кажется, вы нарушили все правила, какие можно было. Вернее, нельзя было. И как я теперь должен поступить?

– Понять и простить.

– Может, ещё и наградить?

– Или уволить. Вы ведь всё равно уже к этой мысли привыкли.

– Могли хотя бы мне позвонить.

– Не могла. Вдруг вы душ принимаете? – саркастично выпалила Рязанцева.

– Причём тут душ? – не понял намёка Махоркин.

«Значит, не сказала», – с облегчением подумала Лена, у которой её неудачный вечерний визит к Махоркину несколько недель назад оставил неприятный осадок. В этом осадке было и разочарование, и обида, и унижение, и ещё что-то непонятное. И это непонятное саднило, вызывая где-то глубоко внутри тупую боль.