Dрево

Навещали нас редко и не охотно. Ко мне несколько раз в год приезжал Хоффер, чтобы передать бумаги от отца, узнать об успехах и спросить, не нуждаюсь ли я в каких-либо советах; появлялся также и преподобный Гектор со своими извечными нотациями – иногда он так крепко обнимал меня, что я грешным образом испытывал страх: не он ли вообще является моим тайным покровителем? Один раз вместе с ним приехал неожиданный гость издалека, из самой Вены – некий господин Хаймнер, крупный банкир, представившийся другом моего родителя. И, конечно, потому что я слезно умолял Хоффера и грозился что-нибудь сделать с собой, если мне не уступят, иногда поодаль от пансиона нам позволяли ненадолго встречаться с дорогой мамой Агнет. Только теперь, став старше, я научился ценить ее и безумно скучал по родной деревне. Бедная женщина очень постарела за последние годы, и я винил отца в том, что произошло с нашей семьей. Не Ханса, разумеется. А настоящего отца. Графа Радиша, чье имя я отныне носил.

Вот, пожалуй, и все, что стоит рассказать о моем детстве. Я ничего не умел, практически ничего не знал и до определенного момента оставался страшно темен. Единственным человеком, кто действительно повлиял на дремучий разум забитого ребенка, являлась моя драгоценная мать. В шестнадцать лет, во многом – по состоянию здоровья – я был переведен на «домашнее» обучение, хотя мне следовало постичь еще очень многое: уровень знаний, которыми владели сверстники, в отношении меня едва начал выравниваться. Страшный Дункельбург из крестьянских легенд и поверий, а также отец, которого я никогда толком не видел, обратились навязчивой реальностью. Впрочем, жизнь богача оказалась вовсе не такой уж и безысходной. У меня появилось множество слуг, хоть я и подозревал, что приказы они выполняют лишь те, которые поступают к ним от самого Радиша, куча свободного времени и простор для творческих изысканий. В громадном замке располагалось немалое число комнат и вместительных залов; здесь были собраны интересные экспонаты, диковинные находки из-за границы, а главное – несчетное количество прекрасных книг. Теперь, освоив некоторые языки, я мог понимать написанное и без перевода, но консультировался у педагогов, которые приходили ко мне несколько раз на неделе. Иногда я заставал тут и преподобного Гектора: он уже не отвешивал мне подзатыльников, как прежде, и с удовольствием отвечал на каверзные вопросы о роли религии в нашей жизни; появлялись здесь и другие знакомые старого графа, их было немного. Во дворе я встречался с крестьянами из деревни. Они с трудом узнавали в худощавом юноше того самого паренька, который так любил сооружать целые города из деревяшек на заднем дворе лесопильни, и кланялись мне, смущенно опуская глаза, но я уважал этих людей и никогда не задирал носа, а ведь когда-то они били меня… Зато теперь молодому хозяину не раз приходилось вступаться за них перед отцовскими слугами. Продав через своего помощника Хоффера лошадь и еще несколько предметов, предоставленных в мое распоряжение щедрой рукой Радиша, я собрал некую сумму и велел вручить ее любимой матушке, которая, как говорили крестьяне, перебралась в Воллендорф, где хорошо знали покойного Ханса, и вышла замуж за вдовца с двумя мальчишкам. Будучи под неусыпным контролем в Дункельбурге, видеться с ней лично я пока не имел возможности и заботился об Агнет единственным доступным способом.

Дни тянулись долго. Моя детская болезненность никуда не ушла. Всё меньше я выходил на дневной свет, предпочитая ранние серые часы перед восходом солнца или вечерние сумерки, когда небо становилось сине-лиловым. Природа вокруг замка дарила спокойствие, врачевала давнишние раны, чего так не хватало на протяжении многих лет. Моими лучшими друзьями оставались книги, а самым красивым местом на земле я считал библиотеку Дункельбурга, хотя само родовое гнездо внушало мне лишь отвращение и ужас. Она открыла мир собственных фантазий и грез, бесконечного погружения в необъяснимые глубины, и очень скоро превратилась в преданную возлюбленную, которую я берег ото всех и ревновал, если кто-то заходил туда по требованию старого графа. Здесь я жил, спал и думал. Здесь маленький мальчик из Лёйтесдорфа, робкий странный юноша из пансиона в Майнце, который тайком встречался с мамой в отцовском особняке, чтобы пожаловаться на пустоту и одиночество, постепенно становился тем самым Радишем, которым позже меня увидели люди, так или иначе повлиявшие на весь дальнейший ход моего повествования, а значит и жизни. Наконец, неотесанного простака отшлифовали до такого состояния, что я мог показаться в высшем свете, не позоря великого княжеского рода, к коему принадлежал от рождения, но всегда считался не более, чем упущением злополучного валашского графа-затворника.

Мне стукнуло восемнадцать, и я был по-своему счастлив. С людьми общался мало, почти не говорил, но с удовольствием слушал других. В театре и на балах, как мне думалось, я производил впечатление – вот только не знаю, должное или нет. Общество называло юного наследника загадочным, и меня это устраивало. Доверять свои секреты я не привык, хотя иногда ужасная тоска накатывала, словно огромная волна, и тогда все вокруг теряло прежние краски. Но одиночество всегда являлось неотъемлемой частью моей жизни. Я не умел его нарушать. А люди считали меня гордым и бездушным.

С отцом мы не построили ничего. Виделись редко и мельком. Полгода он проводил в Валахии, управляя своими землями и наводя ужас на местных цыган. Другие шесть месяцев вел какие-то важные дела в Дункельбурге. При нем постоянно находился верный камердинер по имени Марсель, наверное, родом из Эльзаса, которого старый граф ценил необыкновенно высоко. Один раз по неграмотности я назвал его «управляющим» и получил несколько ударов тростью. Отец приходил в бешенство, стоило мне допустить малейший промах, поэтому наши диалоги всегда проходили весьма своеобразно – я молчал, набрав в рот воды, а он изливал в адрес живущих на земле потоки ужасной брани. Но то словечко мне понравилось, и в дальнейшем новый хозяин именовал Марселя так, как хотел. Еще одной заметной фигурой в наших владениях являлся Петрос. Он занимался содержанием замка и земли, предоставляя точные сведения и распределяя финансы, так что в будущем граф планировал отправить его в Валахию для того, чтобы навести там «идеальный порядок и заставить этих бездельников приносить ощутимый доход». Надо сказать, умница Петрос оправдал возложенные на него обязательства и слыл чрезвычайно предприимчивым дельцом. Я иногда слушал его доклады и много размышлял над таким интересным даром.

Став взрослее, юный хозяин уже не испытывал прежней ненависти по отношению к своему родителю, да и страхи тоже отступили. На смену им пришло презрение – абсолютно верное определение для бушевавших внутри меня чувств. Когда по ночам мне становилось невыносимо грустно, я играл в шахматы или просил кого-нибудь из обученных слуг читать по ролям пьесы Мольера. Как только старый граф отправлялся в длительное путешествие на свою историческую родину, наступало время свободы. Я вконец осмелел – требовал подать экипаж и ездил в Майнц, где недели напролет проводил в отцовском особняке – он казался невероятно уютным после холодных каменных залов отвратительного Дункельбурга, а также наведывался в Воллендорф, но там меня никто не ждал. Я снова приготовил деньги и на закате сунул их в руки малыша – младшего пасынка Агнет. Через окно их дома моим глазам предстала картина семейной идиллии: слезы радости, возмущение, крестьянская гордость, решительный отказ. Впрочем, вернуть подарок было некому: благодетель спрятался за сараем, а его лошади остановились далеко отсюда. Мать долго плакала у изгороди, поддерживаемая новым супругом, который произнес интересное замечание:

– Вы с дружищей Хансом заработали их по-честному.

– А ведь я бросила его… Бросила… – отозвалась женщина, и слезы хлынули по моим щекам.

Ее собеседник лишь усмехнулся.

– Он тебе вовсе не родной, Агнет.

Я хорошо расслышал эти слова и укрепился в решении никогда больше не появляться там.

Глава 2. Валахия

На исходе осени я получил известия о смерти моего отца, скончавшегося от сердечного приступа где-то на подъездах к Рейну. Согласно завещанию я должен был перевезти его тело на родину, в Валахское княжество, и похоронить в фамильном склепе князей Радиш. На исполнение последней воли старого графа ушло бы несколько недель, а, возможно, и месяцев – я точно не знал, в каком состоянии сейчас пребывают дороги, – и, думаю, именно поэтому он распорядился сразу же после кончины забальзамировать его останки одному из своих многочисленных и весьма странных слуг, зачастую не произносивших в моем присутствии ни единого слова. При жизни покойный аристократ слыл до крайности эксцентричным человеком, и на его причуды я уже не обращал никакого внимания.

Весь месяц простояла ужасная погода; Европу накрыли метели и снегопады, так что отправляться в путь с приятелями графа – господином Хаймнером и душепопечителем Гектором в компании нового камердинера Марселя – я не решался довольно долго. В начале декабря ко мне пришли письма с соболезнованиями от старых земляков отца, родственников и знакомых, нескольких товарищей по пансиону, которые спрашивали о моем здоровье и просили разрешения навестить мрачный замок, занимавший немало страниц в моих длинных ответах на их редкие послания. Как-то раз я пообещал одному отпрыску благородного семейства радушный прием в холодном Дункельбурге, но сейчас ему пришлось отказать – я надолго уезжал из родных мест, обремененный исполнением сыновнего долга, и не предполагал, удастся ли мне вернуться обратно, поскольку долгий путь в таинственные земли внушал лишь сомнения, перемешанные с неподдельным страхом. Через несколько недель, в преддверии Рождества, преподобный Гектор посетил меня в прекрасном расположении духа и настоятельно рекомендовал отправиться на восток, как можно скорее, ибо душа графа должна была обрести покой в обители своих предков, где когда-нибудь буду почивать и я сам. Подобные разговоры едва не свели меня с ума. Отправляться на другой конец Европы мне вовсе не хотелось, однако совершение печального обряда входило в обязанности священника, и он увещевал бы нерадивого отпрыска каждые десять минут, будь на то его воля. Похороны графа сулили мало приятного, и все же я заставил разум принять незапланированную поездку в Валахию, как странный подарок судьбы.

Присутствие мертвого тела в Дункельбурге будоражило неокрепшее воображение молодого хозяина. Вечерами я велел Марселю вести дела в моей комнате, будто бы желал разобраться во всех нюансах, которые не переставали быть для меня чем-то запредельным, а потом играл с ним в шахматы и расспрашивал о покойном отце, ведь почти ничего о нем не знал. Оказывается, пока я постоянно сидел на одном месте в библиотеке, углубившись в изучение очередного шедевра, Радиш вел бурную ночную жизнь. Он занимался охотой, имея великолепное зрение, каким обладают только хищные звери, устраивал скачки на самых непокорных жеребцах, доставленных ему из восточных степей, бесконечно с кем-то спорил на политические темы и затевал драки в случае, если некто отваживался не разделять его мнения. Особенно старый граф любил упиваться на рассвете в близлежащей таверне и проклинать весь мир, чем неоднократно наводил на себя праведный гнев отца Гектора. Они совсем не ладили друг с другом, и появление последнего в Дункельбурге было обусловлено лишь тем, что моя мать – женщина, которая произвела меня на свет, – завещала Радишу изменить свои взгляды и принять христианство: к слову сказать, однажды он даже заключил пари, что не пожелает исповедоваться, когда пробьет его последний час. Священник, придя в ужас, умолял графа отдать будущего наследника под монастырскую опеку, но тот был непреклонен. Да, пускай в сыне он действительно не нуждался – до поры, до времени, но раз уж ребенок все-таки обременил его жизнь, никакой религии здесь навязывать не следует. Так, волею родителя я оказался в семье бедняков. Но настал момент, когда Радишу пришлось вспомнить о моем существовании, и он раскошелился, чтобы впоследствии требовать от меня почтения, преданности и заботы.

Оставив замок на Хоффера, мы начали свой долгий путь почти сразу же после праздника, так что ни Хаймнер, ни Гектор, к счастью, не успели исследовать весь Дункельбург и попасться в какую-нибудь жуткую ловушку или зеркальный лабиринт, которыми полнились старинные замки наших суровых предшественников, о чем я, грешным делом, немного пожалел – настолько мне хотелось избежать предстоящей дороги. Весь январь наша компания пересекала границы королевств, земель и регионов. Только в первых числах следующего месяца Марсель взволнованно объявил, что мы прибыли на родину моего славного пращура, а также всяческих легенд и преданий о нечистой силе, над которыми мы с Хаймнером нередко смеялись во весь голос.

Нашей обителью на ближайшее время стало село Георгени в Восточных Карпатах, поскольку я ненавидел замки и отправил Петросу весточку, чтобы он не ждал хозяина в гости. Здесь жили вольные горцы: румыны, венгры и цыгане, принявшие нас с особой теплотой и радушием. Говорить в открытую о том, кем являлся покойный граф, о моей принадлежности к старинному роду князей Радиш, которым я приходился последним прямым потомком, все же не стоило, подумалось мне. Цыганская диаспора и так дала понять, что обитать в этих местах далеко не безопасно. В таинственных горах часто блуждали люди и кони, бесследно пропадали дети, кто-то воровал крупный тучный скот и вообще, чего только не творилось! Особенно семья Дишича, приютившая иностранцев, боялась высот при наступлении полнолуния, веря, что на отрогах обитают кровопийцы и демоны. Решив однако во что бы то ни стало отыскать фамильный склеп отца, мы пробыли в Георгени всего с неделю и отправились дальше – покорять Карпаты.

В тот день ничто не предвещало бури, но стоило нам отъехать на несколько часов в горы, как поднялся сумасшедшей ветер, и повалил снег. Кучер – конечно, не суеверный цыган, а хладнокровный бесстрашный мадьяр, заверил, что отыщет дорогу назад в два счета. Впрочем, время шло, а он так не сумел справиться с делом вплоть до наступления сумерек. За окном быстро стемнело. Ветер усилился. Мы могли погибнуть и не на шутку перепугались. Только Гектор не поддавался страху, медленно перебирая деревянные четки. Его сухие губы повторяли чудесные молитвы, и я обретал покой, когда смотрел на него.

Внезапно прямо посреди скал перед нами возник занесенный снегом трактир, едва различимый в кромешной мгле. Нашу радость при его появлении нельзя было передать – все выскочили из экипажа, чтобы поскорее укрыться от непогоды в долгожданном убежище. Кроме нас других постояльцев в ту ночь не предвиделось. Хозяева, молчаливый валах и его жена-цыганка, отнеслись к нам с недоверием и подозрительностью.

– В таких местах добрые люди не застревают. Только всяких проходимцев ветром приносит не пойми откуда, – проворчала старуха.

– Какие же мы проходимцы? – возразил Марсель, предлагая нам с Хаймнером отпить вина, захваченного им из Георгени. – Этот сударь родом из Пешта – управляющий банком. Также с нами многоуважаемый отец Гектор, прибывший из Майнца. А здесь, мой господин, граф…

– Попроси перевести, – не дал я ему закончить. – Возможно, хозяйка не совсем понимает нашу речь.

Кучер обмолвился с ней парой слов, сделал трактирщику какое-то замечание на местном диалекте и странно рассмеялся. Слуга не отреагировал на его действия, махнув рукой: мол, что с них взять, дикие люди, и вскоре после ужина все мы отправились отдыхать. Компания разошлась по комнатам в начале одиннадцатого, когда метель еще не утихла, а ветер завывал в щелях хуже стаи волков.

Я подошел к окну, чтобы посильнее задернуть шторы и перекрыть тем самым поток холодного воздуха, шедшего сквозь тонкие, перекошенные рамы. Вдруг, совсем неожиданно, я увидел в чернильной мгле ночи и гор маленькую светящуюся точку, напоминавшую по форме желтый кошачий глаз. Невольно я зажмурился, решив, что мне привиделся этот необъяснимый свет, но он действительно существовал, искрясь там, вдали – стоило лишь открыть глаза, чтобы убедиться в своей правоте. Если бы таинственный объект предвещал приезд в трактир новых постояльцев, я бы искренне обрадовался их визиту, поскольку смог бы узнать, не заметили ли они в окрестностях нечто, похожее на древнее захоронение, и нам уже не нужно было бы скитаться по извилистым карпатским дорогам, от которых мороз продирал по спине.

Впрочем, беседовать в тот вечер мне не пришлось ни с кем, поскольку таинственный огонек не приближался к месту нашего ночлега, а продолжал мерцать где-то на расстоянии. Временами он исчезал, и тогда я с облегчением отходил от окна, пытаясь отвлечься, настроиться на сон, но загоревшись снова, глаз не давал мне покоя, и я решил выйти, чтобы рассмотреть его поближе. Все вокруг давно спали, убаюканные метелью. Дверь в комнату Гектора – единственного, чье окно выходило на ту же сторону, что и мое, была заперта. Наверное, если бы мой возвышенный спутник наблюдал странный свет посреди ночи, он не смог бы отдыхать, равно как и я. Но поскольку в гостинице стояла мертвая тишина, его не мучили странные галлюцинации.

Одевшись потеплее – вернее, лишь накинув шубу сверху того, что не успел снять, поскольку не ложился, – я шагнул на зимнюю стужу. Метель прекратилась, ветер утих, и если бы не массивный слой снега, я быстро добрался бы до места, откуда исходило непонятное свечение. Глубокой ночью один во мраке гор, на древней земле, полной легенд и обагрившейся кровью много лет назад по вине моего же предка… В голову лезли неприятные мысли.

Я долго шел по прямой, не сворачивая ни на шаг, оставляя после себя глубокие следы, и только теперь понял, что раз прекрасно различаю дорогу в такой темноте, на небе давно взошла луна. Именно из-за нее наступило прояснение и прекратилось это ужасное буйство стихии, едва не погубившее нас. Круглый диск светил ярче любой лампы и указывал мне путь к таинственной находке. По мере продвижения передо мной вырастали горные хребты и огромные камни, так что пришлось несколько раз сворачивать, чтобы обогнуть их. Мое дурное предчувствие, настойчиво утверждавшее, что я вряд ли вернусь отсюда, усиливалось с каждой минутой. И зачем только я отправился к этим вершинам? Неужели меня призывал беспощадный рок или зов наследной памяти? Ведь не признавая род князей Радиш, я не мог отрицать, что в моих жилах течет та же кровь.

Путь снова преградила гора. Я осмотрелся, чтобы выбрать поворот, но, подняв голову, понял, что добрался. На огромной высоте, теряясь среди скал, неясно как туда заброшенный, висел то ли меч, то ли металлическое распятие, и его гладкая поверхность отражала свет луны на сотни метров вокруг. Честно говоря, я вздохнул с радостью. Просто кусок железа, возможно, оставшийся как воспоминание о давней битве, почему-то не покрытый ржавчиной, но и Бог с ним! Главное: это не глаз какого-то дракона или гиблый огонек посреди снежной пустыни, заманивающий одиноких путников навсегда остаться в горах.

Но открытие, поджидавшее меня, оказалось куда более впечатляющим. При ярких лучах ночного светила я не сразу догадался, что в исполинской скале передо мной возвышается будто вытесанный из черного камня огромный замок! Та стародавняя затерянная крепость князей Радиш, о которой мне столько рассказывал граф в редкие минуты общения с ним. Я потерял дар речи и медленно поплелся к его ближайшей стене. Почти сразу моим глазам предстал вход в фамильное гнездо предков. Не предполагая, что ждет меня под его мрачными сводами, я ступил на порог замка. Луна била мраморным светом прямо за спиной, руки уперлись в холодную дверь, которая с легкостью распахнулась, и на пару мгновений я словно врос в каменный монолит, простоявший здесь сотни лет. Очнувшись от оцепенения, я устремил взгляд на высокие ступени, ведущие в горы. Вскоре меня накрыл странный звук, похожий на шорох листвы в парке, когда порывисто дует ветер с реки. Ничего не понимая, я продолжал слушать симфонию ночного ужаса, завороженный и остолбеневший, пока дикая, яростная. густая масса каких-то темных существ с красными глазами не напала на меня, разрывая одежду и пронзительно вереща. Что это было? Вороны или летучие мыши? Не могу сказать наверняка. Мне стало так страшно, что я закричал и со всей силы бросился бежать, куда глядели глаза, но замертво упал в глубокий пушистый снег, беспомощно взмахнув дрожащими руками, и потерял сознание.

Буквально через секунду я очнулся, вскочил на ноги, но не обнаружил вокруг ничего, что свидетельствовало бы о моем ночном путешествии. За окном по-прежнему стояла темная ночь, мела вьюга, занавески ходили ходуном от порывистого ветра. Мои вещи валялись на кресле. Тускло горела оплывшая свеча. Я уставился в непроглядную тьму, силясь увидеть хоть что-нибудь, похожее на тревожный огонек, ведущий к родовому замку Радиш при свете луны. Неужели мне привиделся лишь кошмарный сон? Поверить невозможно! Я тихо рассмеялся и в изнеможении рухнул на стул.

Возле моего стакана на столе покоилось маленькое походное зеркальце. Не сразу заметив себя в нем, я все еще надеялся на то, что ничего страшного не приключилось, и лишь случайно мелькнувшее отражение показало, насколько я ошибался. Мое лицо, шея и руки оказались покрыты многочисленными царапинами и укусами. Только теперь я обнаружил, что переоделся в другой костюм, поскольку прежний, видимо, был изодран в клочья отвратительными крючковатыми когтями.

Шатаясь, я поднялся и вышел из комнаты, чтобы поделиться пережитым с друзьями. От осознования факта, что ночные твари, так поранившие меня, в придачу заразили мою кровь какой-нибудь редкостной дрянью, путало мысли и бросало в жар.

Как оказалось, никто не спал. Хаймнер допивал вино и играл в карты с кучером-мадьяром. Марсель чистил обувь и рассказывал веселую историю, развлекая спутников. Хозяин как всегда молчал, протирая посуду, а трактирщица считала деньги, которые ей заплатили за постой. Глядя на эту спокойную картину безмятежно отдыхавших людей, не переживших никаких ночных ужасов, что стряслись со мной в горах, я замер на месте, не выходя под свет лампы.

– О, господин! – обрадовался мне Марсель, бросая свое занятие. – Как ваше здоровье?

– Так себе… – отозвался я хриплым голосом.

– Не унывайте. Скоро эта пурга на дворе закончится. Она уже три дня, должна же когда-нибудь наступить хорошая погода, – бодро заявил Хаймнер, грохая бутылкой о стол.

– Три дня? – переспросил я. – Мы здесь уже три дня?

– Верно. Вы просто спали без задних ног. Мы даже не решились вас поднимать: раз уж молодой человек так устал, пусть спит себе на здоровье. Тем более, что тут тоска зеленая, делать вообще нечего, – пояснил банкир, скидывая карту. – Я и сам провел в постели весь день.

– Постойте. Что это у вас с лицом, граф? – удивился Гектор. – Словно по песку проехались!

Все посмотрели на меня. Объяснять, что в одну из ночей я искал смерти в горах, но обнаружил древний замок, где пять веков не ступала нога человека, и нарвался на стаю летающих монстров, разодравших мою одежду и кожу… Нет уж, увольте. Скорее всего в таком случае даже мои товарищи посчитают меня сумасшедшим.

– Да у вас и руки все в царапинах! Кто на вас напал? – поразился Марсель.

Что же сказать? Что я упал во сне с кровати? Какая нелепость! Внезапно меня спасла хозяйка трактира.

– Ах, драная кошатина! Витка, мерзкое животное, брысь с моего стола! Вот я покажу тебе, проказница эдакая, как портить господину вещи и лицо, пока он почивал, вот ведь! Ух, бестия! И так у нас никто не останавливается, она еще и вас спровадить хочет.

Метель стихла на другой вечер, и мы вернулись в Георгени. Я мучился жестокой лихорадкой, не в силах заниматься погребением графа, и торопившийся домой Хаймнер взял дело в свои проворные руки. Искусный делец, он организовал похороны должным образом несмотря на время года и все сопутствовавшие трудности, а выбор места лег на совесть преподобного Гектора, хотя он всячески сопротивлялся проведению церемонии без моего ведома. Но я был слишком болен, а время поджимало. Марсель ухаживал за мной столь внимательно, что я проникся к нему глубоким уважением, понимая, от чего отец так высоко ценил его труд и всегда держал при себе. Этот сорокалетний подвижный мужчина готов был расстаться с жизнью, лишь бы помочь мне справиться с недугом, поэтому я доверил ему все секреты своего слабого здоровья, позволив вести дела, в которых мало что понимал. Гектор не преминул упрекнуть меня в том, что молодому человеку не стоит относиться к религии столь поверхностно – конечно, он имел в виду ситуацию с телом графа. «Вы навлекаете на себя не исполнением воли, отсутствием почтения к предкам незавидную, я бы даже уточнил, страшную участь. Впрочем, да судит вас Бог со всей милостью. Усердно молюсь о вашем благоразумии, сын мой.» Болезнь терзала уставшую плоть, и я остался равнодушен к его словам.