Побег за белой ночью

Меж тем молодые уже ждали прибавления в семье, мечтали о мальчике, которого они назовут в честь деда Вильгельмом. Как иногда случалось, будущая мать в ожидании своего часа расцвела необычайно. Даст бог, чтобы все ее прежние хвори растаяли без следа, в этот миг кроветворение в организме женском менялось. Однако болезнь Александры дальше только прогрессировала. В ночь с 28 на 29 июля 1844 года начались схватки, свидетельствовавшие о преждевременных родах. Ребенок появился на свет шестимесячным. Она услышала его плач и была счастлива. Это стало последней радостью в ее земной жизни. Лютеранский пастор тут же крестил младенца под именем Фриц-Вильгельм – Николай. По свидетельству родных ребенок жил до обеда. Александра после рождения сына уснула, а «…в четыре часа пополудни она перешла в иную жизнь. Вечером она уже лежала, утопая в море цветов, с ребенком на руках, в часовне Александровского дворца».

В ночь после похорон и панихиды принц Фридрих-Вильгельм ступил на борт парохода «Камчатка». Корабль с молодым вдовцом, загруженный царскими сокровищами, полученными им в качестве приданого, отчалил от стенки Кронштадтского порта и взял курс на Данию. Трудно было представить его горе и растерянность. В одночасье он потерял новорожденного наследника и горячо любимую жену. Петергоф, в котором он был помолвлен год назад, навсегда растаял в дымке белой ночи.

Через шесть лет после смерти великой княгини в Царском Селе появилась небольшая часовня, внутри которой была установлена известная нам статуя Александры Николаевны с плачущим ребенком на руках. Для многих это выглядело символичным. Здесь она родилась, здесь провела свои самые последние часы. Не знаю, может под воздействием нашего настроения, в какой-то момент нам обоим показалось, что княжна держала в своих руках мертвого ребенка, но еще не понимала этого. Совсем другая весть о Спасителе, его не было. Потрясенные, мы долго не говорили об этом друг другу. Так чужая боль входила в наши сердца.

Из переписки, сохранившейся в архиве, известно, что идея памятника в виде открытой часовни с памятником принадлежала самому императору. Николай Павлович «шапель сию… желал иметь в таком роде, как имеются в Италии по дорогам», выбрал место для нее и, приехав в Царское Село, «указал направление монумента». Выбор места был обусловлен тем, что здесь поблизости великая княжна любила сидеть на берегу пруда и кормить ручных лебедей. Резную сень, украшенную византийским орнаментом, выполнил петербургский мраморных дел мастер итальянец Пауль Катоцци. На фризе и боковых стенках были начертаны изречения из Евангелия. На верху ажурной крыши находился крест, что придавало памятнику вид часовни. Названная впоследствии «Малою Шапелью», часовня до наших дней в Царском Селе уже не сохранилась. Мраморная скульптура в 1920-е годы была передана на сохранение в Русский музей. Теперь она снова обретала жизнь в возрожденной реставраторами Шапели. Хорошо бы вернуться сюда в июне, через пару лет, когда здесь в полную силу зацветут посаженные рядом кусты сирени французских сортов «Мадам Лемуар» и «Шарль Жоли», чтобы с их запахом вдохнуть удивительный тонкий аромат того бесконечно далекого от нас времени…

Говорят, что император Николай Павлович воспринял тогда безвременную кончину любимой дочери, как расплату за пролитую им русскую кровь на Сенатской площади. Что же, не однажды случалось в истории, когда за совершенные грехи и ошибки родителей приходилось расплачиваться их невинным детям и внукам: «…И было ко мне слово Господне: зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу, говоря: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина?»» Мне тогда подумалось о том, что перед Высшим судом мы все одинаково равны, холопы и помазанники божьи. Даже сам не заметил, как разглядел в своенравном самодержце обыкновенного отца, любящего и глубоко страдающего.

Уходя из Александровского парка, мы увидели у пруда рухнувший на землю огромный дуб. Его израненное, покрытое защитными пломбами старое могучее тело постепенно истлело внутри и не выдержало напора сильного ветра. Упавшая зеленая крона все еще продолжала жить, а ствол уже пилили на части, обнажая многолетние годовые кольца. Оставшийся на крепких корнях кричащий обломок ствола, был похож на протянутую из земли руку с открытой ладонью. Кто знает, может быть, он тоже помнил эту печальную историю и старался привлечь внимание, чтобы успеть рассказать нам что-то очень важное…

Ночь музеев

Иван-да-Марья – народное название нескольких травянистых растений, цветы которых отличаются присутствием двух резко различаемых окрасок, всего чаще желтой и синей или фиолетовой. Растет у нас часто по рощам и лугам, чаще в тени, по лесным опушкам; цветет в начале лета…

Из энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

После выхода из больницы Ивану Свешникову захотелось жить долго и счастливо. Пьянящий воздух возвращенного мира будоражил кровь. Предложение Марьи провести в Петербурге и его пригородах ночь музеев, он принял без малейшего колебания. Если вместе, то куда угодно, хоть на край света.

Болезнь снова обозначила ему близость темного и бесчувственного края, за которым заканчивалось любое живое действие. После этого он всегда немного заводился и острее реагировал на окружающее. Вообще начинал вести себя по-другому.

Иван с Марьей знали друг друга много лет и большую часть своей жизни прожили вместе. Очень разные, они научились хорошо понимать и чувствовать друг друга. Удивительно, но именно сейчас он понял, как она ему дорога. Будто впервые увидел и полюбил. Сидя в машине, он краем глаза незаметно продолжал с нежностью наблюдать за ней и чувствовал себя самым счастливым человеком. Знает ли она, как он ее любит? Ему не терпелось сказать об этом Марише, добавить еще много других замечательных слов, которые прежде не приходили в голову. Иван снова промолчал, а только улыбнулся и продолжал глядеть на дорогу. Может быть, сейчас не самое лучшее для этого время, но потом он обязательно это сделает.

Маркизова лужа

Они начали с Лахты. Сюда, по намеченному ими маршруту, получалось ближе. Эта часть Финского залива прежде и сейчас звалась у местных острословов Маркизовой лужей за свою мелководность и небольшой размер по сравнению с открытым морем. Был в том и особенный оскорбительный намек на некоторых придворных адмиралов, чья морская служба проходила на крохотном, затиснутом прибрежными шхерами участке между Санкт-Петербургом и Кронштадтом. Высотные городские кварталы здесь уже заканчивались. Дальше начинались небольшие деревянные постройки и огороды поселка, известного тем, что возле этого места в далеком ноябре 1724 года Петр I спасал тонущий бот с солдатами. Так получилось, что увидев такую беду, он не смог проехать мимо. Корабли и солдаты – его малые дети, но царь тогда серьезно простудился и через три месяца умер. С тех пор наши государи и прочие первые лица так больше не поступали. Неподалеку отсюда нашли и известный «Гром-камень» для основания «Медного всадника» на Сенатской площади. Его предполагаемые отпиленные части, исписанные замысловатыми граффити, до сих пор лежали на мелководье. Теперь прежние исторические памятки старого поселка затмила строившаяся здесь башня Лахта Центра, похожая издали на хищный зуб дракона, выросший на плоском, как язык, песчаном берегу.

Промчавшись по Приморскому шоссе мимо верениц унылых загорелых иностранных строителей, они свернули на Береговую улицу и довольно быстро подъехали к воротам яхт-клуба Геркулес. За ними располагалась небольшая искусственно возведенная бухта с многочисленными маломерными парусниками самого разного класса и ценового достоинства. Почти все яхты здесь носили женские имена. В большом крытом ангаре им предложили посмотреть на верфи парусный линейный корабль «Полтава», реплику его исторического тезки, построенного по чертежам Великого Петра. В ангаре пахло свежим обработанным деревом, как это случалось на новой загородной даче.

Лебединые обводы корпуса огромного корабля от самого низа до верха были облеплены строительными лесами, через которые предполагался экскурсионный поход в его внутренние помещения. Всем посетителям выдали оранжевые пластиковые каски. Кажется, сделали это очень вовремя, поскольку, оказавшись на палубе 54-пушечного парусника, Свешников тут же нашел головой низкий поперечный бимс. Каска заметно смягчила удар, а корабль хоть и загудел недовольно, но все же не пошел ко дну. Он пока еще твердо стоял на земле. В дальнейшем ему была уготована невеселая судьба музейного аттракциона в местном парке 300-летия Санкт-Петербурга. Строили его умельцы энтузиасты, которые прежде уже спустили на воды Балтики большой исторический парусник Штандарт. Конечно, без такой крылатой мечты заниматься всем этим было бы слишком грустно. «Штандарт» не первый год, как бороздил внутренние воды Евросоюза, и возвращаться на историческую родину пока не собирался…

На каменистом мысе их встретил молодой человек в красном камзоле образца начала XVIII века. На камеру пятого телевизионного канала он произвел выстрел из чугунной корабельной пушки в сторону моря. В качестве боеприпаса сошла обычная петарда, но со стороны все это выглядело весьма неплохо.

Впрочем, всем было понятно, что настоящая жизнь протекала совсем в другом месте, хотя и почти рядом. В это время юные яхтсмены весело зажигали на детских парусных швертботах «Оптимист» по Маркизовой луже. Они полной мерой «отгребали» от своих тренеров недетские замечания и радовались признанию первого успеха. Словно бабочки, яхты весело покачивали крыльями-парусами и шли под ветром, закладывали крутые виражи или ложились в спокойный дрейф. Дети не боялись погружаться в холодную весеннюю воду и вытаскивать свои яхты на берег. Попавшая внутрь их гидрокостюмов, она не вызывала паники даже у родителей. После такой морской прогулки многим детям хотелось рухнуть на землю и лежать без движения. Только так здесь делать было не принято, настоящему яхтсмену следовало уметь терпеть..

К вечеру на берегу стало заметно холоднее, с залива подул сильный ветер. Они решили ехать дальше. Ночь в эту майскую пору не торопилась на грешную землю, несмотря на поздний час. Какое-то застывшее сонное состояние природы, будто, уходя второпях, в доме забыли выключить свет…

В академии

Теперь их путь лежал на Васильевский остров, в Российскую Академию наук на Университетской набережной. Это было что-то из разновидности нового для многих научного туризма. В общем, туда в обычный день почти не попасть – музейное дело совсем не главный профиль для Академии. Марье давно хотелось посмотреть здесь знаменитую мозаику Михаила Васильевича Ломоносова «Полтавская баталия». Они припарковались в Биржевом проезде. По пути Марья показала Ивану корпуса своего института.

В Академии в этот час было немноголюдно. Рассмотрев на лестничной площадке многометровое историческое мозаичное полотно, они отправились дальше. Было интересно увидеть интерьеры старинных залов, почувствовать их внутреннюю жизнь. Здесь когда-то зарождалась российская наука. Иностранных имен в ней тогда было достаточно. Прибывшие гости могли проследить жизненный путь первого великого русского ученого Михайло Ломоносова в представлении его благодарных потомков, услышать любопытную историю мозаичного искусства в России…

Иван и Марья разглядывали экспонаты выставки и тихонько шли дальше. В большом зале член Оптического общества и Лазерной ассоциации, член Союза художников Юрий Ивченко читал лекцию о трагедии Гете «Фауст» в мировом искусстве. На стене зала под роскошным декором демонстрировали слайды малопонятного мистического содержания.

Они быстро оказались в нижних помещениях дворца российской науки. Здесь безраздельно правили бал молодые ученые Института химии силикатов. Длинноногие накрашенные девицы с хитрыми лицами предлагали собравшимся гостям примерить белые халаты, заглянуть в настоящий лабораторный микроскоп или самостоятельно смешать реактивы в пробирках. Рядом отгадывали элементы таблицы Дмитрия Ивановича Менделеева. Участникам химического конкурса, давшим правильный ответ, вручали сладкие конфеты. Чаще других угадывал бледный худой юноша, который тут же отдавал завоеванные им призы стоявшей рядом девушке. Она смотрела на него с восхищением и гордо оглядывалась по сторонам…

Уже на выходе какой-то аспирант в очках подарил Марье бирюзовый кусочек смальты. Ивану он предложил такой же купить за сто рублей.

– Это та самая, историческая смальта из мозаики? – поинтересовался Иван.

– Нет, конечно. Из этой делали панно на станции «Адмиралтейская», – важно пояснил «очкарик».

– Понятно. Ее туда недавно целыми мешками завозили. Спасибо, что не продаете здесь свою Родину. За доллары, – хмыкнул Иван.

Марья, смеясь, дернула его за рукав и потащила к выходу. По пути Иван успел заметить на стене перепечатку статьи нобелевского лауреата Жореса Алферова из «Советской России». Речь там шла о проблемах российской науки.

– Он же, кажется, коммунист…

– Прежде всего, Алферов – великий ученый, патриот своей страны и честный человек, – уточнила Марья…

В мастерской Аникушина

Ночь – вообще какое-то особое состояние суток, а тут еще интригующий музейный фон и завязывающаяся интересная история. Вполне ожидаемо, что с людьми в такое время могло произойти что-то любопытное. Нужно было только не мешать событиям, позволить себе вкатиться в их русло и наблюдать. Тогда, иногда, получалось даже поучаствовать в них.

Если признаться честно, то Иван прежде мало интересовался этим городским культурным мероприятием. В музей можно спокойно сходить в любой будний день и не торчать для этого часами в длинной очереди. Теперь он убеждался в своем заблуждении. Прежде всего, самые известные музеи в акции почти не участвовали, оставляя это право другим, менее продвинутым своим собратьям, небольшим музеям, которые днем частенько оказывались в тени их величественных фасадов. Для них ночь музеев становилось звездным часом, редкой возможностью заявить о себе ярко подготовленным мероприятием и быть услышанными.

Конечно, такое мероприятие не для всех, только для людей, умеющих его оценить. Это небольшое, но дружное и легкое на подъем братство горожан, влюбленных в свою Северную столицу. У Ивана внезапно возникло ощущение, что он давно знал всех этих людей, ему было хорошо среди них. Здесь спонтанно и просто завязывалось общение, новые интересные знакомства. Никакие новомодные квесты, флэшмобы или перформансы ему не были нужны.

Немного проблуждав по вечерним улицам на Петроградской стороне, они приехали в Вяземский переулок. Про себя Иван отметил, как многолик любимый город в его исторической части. В каждом месте он имел свое особенное, неповторимое лицо и непохожих жителей. Такого 80-летнего бородатого деда, беззаботно катающегося ночью по дорожкам старинного Вяземского сада на самокате, определенно, никогда не встретить в новостройках на его Комендантском проспекте. Там и садов никогда не было. Приветливо улыбнувшись, старик указал им дорогу к мастерской. В этот вечер они у него были уже не первыми.

Поездку в мастерскую скульптора Аникушина они выбрали себе сразу. Что-то притягивало к ней. Здание мастерской оказалось необычным по конструкции, некий образец рациональной архитектуры. Это, когда целесообразность управляла формой и эстетикой. В мастерской нужно было работать с крупноформатными моделями памятников. Так получился двухэтажный фасад из красного кирпича, от которого по косой линии поднимались боковые стены. Задняя одноэтажная сторона завершалась огромным окном, там и находилась мастерская самого Мастера. Иван подумал, что эта мастерская чем-то похожа на цветочную оранжерею, где требовалось много света.

Говорили, что тогда с получением мастерской Аникушину помог случай. Скульптор победил на конкурсе проекта памятника Ленину к столетнему юбилею, и будущую восьмиметровую фигуру вождя просто негде было делать. К тому времени Ленинград уже украшали его знаменитые памятники Пушкину на площади Искусств и Бехтереву у здания Психоневрологического института.

Конечно, Михаил Константинович Аникушин – это очень заметное имя в искусстве. Теперь уже можно смело говорить, что без его памятников Петербург – Ленинград имел бы другое лицо. В мастерской величие скульптора без лишних пафосных слов читалось в исполненных работах. Их были сотни, а здесь показывалась только самая малая часть. Тема блокады, героического подвига и бесконечных человеческих страданий. Бойцы и горожане, измученные голодом, обстрелами, бомбежками, уже почти бестелесные, но так и не сломленные. Это прожитые Мастером фронтовиком страшные символы военного времени. Целая коллекция станковой скульптуры, изображавшая его современников: рабочие, актеры, балерины, композиторы, ученые. Отдельно показывалась работа над образами русских литературных гениев. Возможно, это самое лучшее, что создано скульпторами за советский период. Замечательным было то, что в мастерской прослеживался весь путь творческого поиска нужного образа. Каждая их деталь под патиной времени сохранила отпечатки пальцев Мастера…

Божественная раскованность Пушкина, читавшего свои стихи, сменялось печалью и какой-то мудрой человеческой усталостью у Чехова. Над такими образами Мастер трудился всю жизнь и сам постепенно менялся вместе с ними. Вознесенные на свой высокий пьедестал, они по-прежнему принадлежали нам, тем, кто так любил их и помнил с самого раннего детства. Они у Мастера всегда оставались земными людьми. Созданные образы сохраняли необычную открытость, почти этюдные черты достоверности и легкой незавершенности. Они как бы спускались к нам. Кто-то потом назовет все это лирикой и отходом от принципа монументальности, другие – особым проникновением в образ…

Иван задержался возле высокой глиняной модели, и они стали с интересом рассматривать ее.

– Таким памятник Чехову установили в Москве, в Камергерском переулке. Он самый последний из его крупных работ. В чертах писателя передана какая-то собственная усталость Мастера, будто он уже прощался с нами. В мастерской свет хороший для просмотра, мягкий и рассеянный: живое небо, закрытое низкими питерскими облаками…

– А мне кажется, что здесь Чехов чем-то похож на Дон Кихота. Особенно в этом ракурсе, – прошептала Марья.

– Что же, может быть. Творческий путь самого скульптора тоже не был увенчан одними лаврами, – согласился Иван..

Кажется, они немного опоздали сюда к началу основных мероприятий. После своего путешествия среди скульптур, Иван с Марьей снова заглянули в большой зал. Прежде здесь стояла подвижная платформа с выдвижным краном и кабиной для работы скульптора на различной высоте. Сейчас там шел какой-то театрализованный концерт. Внушительные фигуры зубастой акулы Каракулы и ушастого смешного слона, говорили, что сейчас это пространство чаще использовалось для детских занятий.

Они осторожно прошли через зал и оказались в помещении, где девушки-скульпторы лепили из голубоватой глины рельефы-портреты посетителей на большом металлическом щите. Дух великого Мастера незримо витал над головами собравшихся гостей и заряжал особой энергией. Можно было попробовать сделать что-то самому. Войдя туда, Иван не колебался ни минуты в том, что сегодня будет лепить. Он только немного присматривался вначале, как будет это делать, как правильно держать в руках инструмент.

Марья глянула на него расширенными от волнения глазами и послушно села рядом на высокую вращающуюся табуретку. Теперь она стала его моделью, натурщицей. Работа у Ивана как-то сразу пошла, даже зрители появились. «У вас красивая модель, – сказала ему работавшая рядом скульптор Виктория. – Посмотрите, какие у нее глаза, ресницы и линия губ, как интересно уложены волосы. Все это будет здорово смотреться в будущем рельефе»…

По правде говоря, у Марьи действительно хорошее для лепки лицо, его легко находить в создаваемом образе. Прежде всего, Иван смело вычертил нужную ему форму и убрал все лишнее с доски. Даже сам не понимал, откуда у него возникла такая уверенность. К глине Иван давно не прикасался, это было увлечением детских лет. После определения основного контура, можно было преступать к детальной отделке линий профиля. Он открывал ее лицо для себя заново. Это казалось ему странным, ведь черты любимой женщины были хорошо знакомы ему. Сколько раз он с нежностью касался ее лица ночью, рисовал его в своей голове. Повторяя черты Марьи в мягком податливом материале, Иван почти физически ощущал свое прикосновение к ее губам, изгибам волос. Работа увлекала его, время летело быстро. Все это казалось ему фантастическим действом, открытием нового душевного состояния.

Любовь – не просто обостренное чувство или посланное искушение. Сейчас это возможность отдать себя всего, без остатка. Нарисовать Марью или вылепить из глины – значит суметь ей рассказать о своих чувствах.

К этому времени Марья почти не позировала ему, и он попросил ее вести себя свободно, как в жизни. Вот и еще одна деталь оказалось пойманной – неуловимое движение губ и улыбка Марьи. Кажется, сейчас они творили вместе, одновременно переживали ощущение своей близости. Марья неотрывно следила за работой его рук. Бесформенный кусок глины все больше приобретал ее черты. Теперь Марья слышала его признание, которое прозвучало для нее громче любых слов.

Она хорошо знала его длинные тонкие пальцы. У Ивана они были чувствительными и легко отзывались на ее внутреннее состояние. Марья любила такие прикосновения, это заменяло красивые и нежные слова. В такие моменты желание постепенно нарастало в ней и превращалось в совершенно неуправляемую лавину. Марья никогда не умела рисовать и лепить. Она не знала, нужно ли ей было это для жизни. Знает ли Иван, как она его любит? Для нее это так же естественно, как возможность жить или дышать, потому что без любви к нему все вокруг теряло всякий смысл..

Скульптор Виктория лишь изредка поглядывала на работу Ивана и почти не подсказывала ему. Когда он положил инструмент и снял рабочий фартук, Виктория одобрительно заметила: «У вас совсем неплохо получилось для такого быстрого этюда. Очень похоже. Улыбка заметно оживила изображение. Вообще, настоящая скульптура – это 360 раз повторенный рисунок»…

Иван не ожидал от себя другого, знал, что сегодня должно было получиться. Этой ночью в мастерской ему незримо помогал сам Мастер. Теперь он придирчиво разглядывал свою работу. «Жаль, что всего этого нельзя взять с собой. Ночь пройдет, а утром глиняные портреты сломают», – сказала Марья.

«Иногда ход работы важнее ее результата. Все пережитое теперь останется с нами», – Иван коснулся рукой своей груди, словно показывая, где теперь хранилось созданное им творение…

Марья сделала несколько фотографий на свой телефон, но полученное изображение давало сильное искажение. Оно не хотело уходить отсюда. «Пусть твое изображение проведет остаток своей жизни здесь, – улыбнулся Иван. – Это очень достойное место». Ему совсем не было жаль своей работы. В этих стенах создавалось много другого, более достойного.

В это время на деревянной лестнице, которая вела на второй этаж, началась оживленная фотосессия. Девушка с голубыми волосами, завернувшись в серебристую тунику, изображала ожившую античную статую.

Иван и Марья вместе вышли на улицу. Над крышами домов полыхал закат, где-то в темных кустах защелкал соловей. Нет, не зря именно такую ночь для своих действий выбрали всякие потусторонние силы, что-то в ней было за пределами обычного разума…

– Ты слышишь?

– Да, конечно. Только этот маленький певец сегодня опять надел свою шапку-невидимку.

– Как странно качнулась ветка…

– Это лопнула почка, и родился новый зеленый листок…

Теперь они лежали рядом и смотрели в окно. Над ними в утреннем небе плыли облака, похожие на большие океанские корабли. Иногда Иван замечал там какие-то фигуры, чьи-то лохматые головы и сплетенные руки. В этот момент комната исчезала, и у них возникало ощущение полета.

– Ты бы хотела сейчас взлететь.

– Не знаю. Мне кажется, что самое лучшее со мной уже было. Остальное не так важно. Конечно, если ты всегда будешь любить меня…

Приютино

История загородной поездки

Хозяйский дом здесь в привычном для Петербурга старом английском стиле из красного кирпича. Он стоит на возвышенности в немного заболоченном месте, столь обыкновенном для нашей северной природы. Рядом раскинулся парк с вековыми дубами и прудом, в котором когда-то ловили рыбу.

Мы приехали сюда рано утром, чтобы больше захватить светлого дня. Зимой в наших местах он короток и сер, вроде растянувшихся вязких сумерек, от чего в сердце иногда заползает беспричинная тоска. Уже ли теперь так будет всегда?

Позади большой и шумный Петербург. Впрочем, какая здесь тишина? Рядом шоссе и по нему потоком движутся автомашины. Город сюда неумолимо наступает, отвоевывая под строительство жилых комплексов все новые метры. От прежних 770 десятин господских земельных угодий теперь мало чего остается…