Хронос

И уже практически на границе с Италией на моем пути возникла столица роскоши – Монако. Это княжество, и правит этим райским местом князь, но его называют королем. Может быть, потому, что он из династии первого правителя Монако, который к тому же был генуэзцем? Язык французский, но разговорный – смесь французского с итальянским, так называемый монегаскский диалект (самое сложное в нем – выговорить это слово).

Я задержалась там недолго, но успела сфотографироваться рядом с желтой подводной лодкой, построенной Кусто. Она стоит возле Океанографического музея, которым он и руководил с 1957 года. Есть ещё одна достопримечательность – музей восковых фигур, открытый в 1910 году. Но самая главная достопримечательность – это, конечно, казино «Монте–Карло».

Еще я узнала, что квартира там стоит 4 миллиона долларов, и вообще всё очень дорого и шикарно. Здесь принято обедать вне дома и, несмотря на разнообразие кухни всех стран, существуют и национальные блюда, например, стокафи – это сушеная треска с томатным соусом. Не сказала бы, что очень вкусно. А также – фугас, что–то вроде пирожков из апельсина с орехами и семенами аниса. Неоднозначно на вкус.

Но теперь уже в Париже и хочу говорить о нем. К тому же я и здесь нашла настоящих французов, отойдя от туристических троп, проложенных толпою китайцев.

Апофеозом познания французской души для меня стал футбольный матч, вернее, реакция на него, а именно – на игру французской команды, победившей, не помню уже у кого, на чемпионате мира. Меня разбудили громкие крики во дворе. Это моя хозяйка праздновала победу, пригласив к себе подружек. Они орали от счастья на всю округу, не смущаясь нисколько тому, что была ночь и соседям это могло не понравиться. Они смеялись, как дети, и скандировали: «Viva France», выражая этим свой патриотизм, так ненавистный некоторым нашим либералам – «людям со светлыми лицами», как они сами себя называют, предполагая, что все остальные люди – «с темными лицами», ведь проявлять любовь к России все равно что заниматься чем–то порочным. Но это только в том случае, если патриотизм исходит от русских и по отношению к их родине, другим же странам и национальностям, проживающим в «цивилизованном мире», они дозволяют и даже приветствуют выражение подобного чувства.

Я не могу представить себе американца или француза, говорящего, что жить в Америке или во Франции ужасно по сравнению с другими странами, а быть американцем или французом – омерзительно и стыдно. Это невозможно никогда и нигде, за исключением России, наверное, потому, что только у нас есть такие «люди со светлыми лицами».

Но французы молодцы, что так любят свою страну. Мне не оставалось ничего другого, как встать, налить вина из своей бутылки, стоящей в холодильнике, и пойти к ним, чтобы поздравить с таким праздником. Воспринято это было тепло и радостно. Тут же Мари сообщила всем, что я – русская из Санкт–Петербурга. И подружки оценили её информацию весьма положительно, предложив выпить за столицу футбола – Санкт–Петербург: такой чудесный город. Не знаю, был ли кто–то из них там, но я согласилась с их мнением вполне.

Что–то нигде в Европе я не замечала в среде обычных людей русофобии, такое впечатление, что они вообще не в курсе санкций против нас, а также не знают ничего об «опасности нападения России» на них и прочей туфты из тамошних СМИ и телевизора (вот там это всё и живет, а здесь живут люди и по возможности счастливо). Это сближало, независимо от страшной «угрозы», исходящей от нас для всего цивилизованного мира. Как будто это мы подогнали свои границы к НАТО, а не этот самый мир подползает всё ближе к нашей прихожей и что–то мне подсказывает, что они не станут просить домашние тапочки, чтобы войти в наш дом.

Дураки опаснее любого врага, потому что в их представлении о мире нет никакой логики и, подобно серийному убийце, у них нестандартное мышление, по этой причине обычному человеку трудно его вычислить.

Миром правит фактор дурака, я убеждаюсь в этом каждый раз, когда пробегаю глазами по ленте новостей, хорошо понимая, что ничего не может изменить начавшуюся деградацию, и мне уже не смешно, когда некоторые ученые утверждают, что скоро мы превратимся в обезьян. А чем это невероятнее утверждения о том, что наша Земля плоская, якобы потому, что не существует ни одного фото Южного полюса, а из этого следует, что где–то находится край Земли, но нам об этом не сказали. И, читая подобное, я действительно начинаю уже верить в то, что фтор, присутствующий в обычной воде, которую мы пьем, опасен, потому что от него люди тупеют. И этим пользуются те, кто ещё не успел выпить столько воды, чтобы это произошло с ними?

В Париже недалеко от Эйфелевой башни я купила себе черную бейсболку с надписью «Paris» за 18 евро; пройдя пару кварталов от того места, увидела такую же за 6 евро. Мир изменчив. Но то, что неизменно остается со мной всегда, – это способность чувствовать, познавать окружающее пространство в ощущениях. Ведь именно чувства делают нас по–настоящему живыми, а не мешком с костями и внутренностями. Нет, я вовсе не отрицаю значения тела, я даже люблю его, ибо оно – мои крылья, мой космический корабль, мой скорый поезд, в котором я передвигаюсь по миру за новыми и неизведанными ещё мной впечатлениями.

Лучше всего понимаешь это, когда путешествуешь: три часа назад ещё была дома, а теперь в Париже, промелькнули дни как один, и вот уже море видно в окошке. Самолет приземляется в Сицилии.

Я двигаюсь через весь остров на двух поездах с пересадкой до места назначения. Приезжаю. Просыпаюсь утром и вдруг начинаю понимать, что время идет совсем в другом темпе: оно изменило самому себе и мне тоже. О, многоликий Хронос!

Неужели прошло так мало дней с моего отъезда из Петербурга? Мне кажется, что по ощущениям, по смене языков, на которых говорят люди, по их поведению и множеству других вещей я пережила большой отрезок времени и жизнь моя как будто замедлилась, я подобно какому–то мелкому насекомому вижу мир, как в замедленной съемке, и это несмотря на быстрое перемещение в пространстве. Парадокс. Жизнь моя стала хоть немного длиннее. Я проверила на себе эту странность и осталась вполне довольна, потому что всё гениальное – неожиданно и внезапно. Точно выверенная конструкция хороша для строительства зданий или мостов. А я – живой мост, перекинутый между мирами, по крайней мере так я это чувствую…

7

И почему всё происходит неожиданно и, казалось бы, не к месту, когда воспоминания врываются, как ветер в окно, который распахивает его внезапно. Вроде бы ничего не предвещало таких изменений.

Я просто сижу и смотрю, как постепенно опускается ночь. Я просто пишу роман. В голове складываются первые фразы. Остается только их записать. Воспоминания. Да, это так, они могут приходить ото всюду: из этого мира, из другого времени, где меня уже нет или ещё нет, из параллельного, считающегося нереальным.

Мир моих реальных фантазий… Но в любом случае для того, чтобы мне написать о чем–то, бывает необходимо всего лишь вспомнить.

Позапрошлой осенью я решила устроить себе экскурсию по Золотому кольцу. Я была там раньше, но это происходило ещё в юности, а с тех пор много чего изменилось, не думаю, что в архитектуре тех городов, но во мне – точно.

На своей машине, без всяких попутчиков, я отправилась в это путешествие, как говорится, налегке, не заботясь о том, где я буду ночевать: гостиницы заранее не бронировала, потому что не хотела быть связанной какими–то временными рамками. Я не знала, сколько часов или дней проведу в том или ином месте. Всё зависело от моего интереса. Никакой четкой программы у меня не было. Пусть идет как идет, вернее, едет как едет, – думала я, отправляясь в путь.

В городе Владимире я задержалась дольше, чем предполагала, и на улице уже стало заметно темнеть, но оставаться здесь на ночь не хотелось. И я решила добраться до Суздаля, чтобы там заночевать. Не так далеко друг от друга находятся эти города. Но примерно на середине пути моя машина начала издавать неожиданные звуки: постукивание, шипение и легкое подпрыгивание. Она явно была чем–то недовольна.

Вдалеке маячила какая–то деревня, и я пыталась дотянуть до нее. Хорошо, что у меня хоть и с трудом, но получилось это сделать. Правда, немного не доезжая до самой деревни, мотор вконец заглох. И моя попытка заглядывать в открытый капот ничего не изменила. Я не слишком разбиралась во внутренностях машины, поэтому определить, что у нее болит, не смогла. Только то, что она была горячей. Это легко можно было почувствовать, дотронувшись до неё рукой, но диагноз поставить таким образом не удалось. С задумчивым видом я с полчаса простояла, склонившись над открытым капотом, в надежде на то, что проезжающий мимо какой–нибудь добрый человек заметит на дороге одинокую женщину у машины и, может быть, остановится, чтобы помочь мне. Но машин на трассе почти не было, а когда стало ещё темнее и время стремительно близилось к ночи, движение затихло вообще.

У меня был один выход: закрыть машину, спуститься с дороги на проселочную и пешком добраться до ближайшей деревни, чтобы позвать кого–нибудь на помощь.

Лай собак был хорошим знаком, и он становился более громким с моим приближением к деревне. На улице, сидя на бревне, разговаривали двое мужчин. Судя по голосу и жестикуляциям, один из них был изрядно пьян. Бояться их не было смысла и не потому, что я такая смелая, у меня просто не было другого варианта, как только подойти к ним и вступить в голосовой контакт. Я поздоровалась и с ходу пожаловалась на свою тяжелую долю. В общем, обрисовала ситуацию: указывая рукой в сторону своей машины, стоящей на трассе, я рассказала, что она сломалась и мне теперь никуда не доехать.

– Приехала уже, значит,– сказал, ухмыляясь, тот, кто был трезвым и помоложе.

Я решила, что здесь принято обращаться на «ты» к незнакомым людям, и поступила так же:

– Ты бы не мог позвать ещё кого–нибудь, чтобы машину дотащить сюда?

– Чего не мочь? Сделаем, раз надо.

– А может быть, скажешь, где у вас здесь можно переночевать?

– Отелей, конечно, у нас нет, но тут недалеко определиться можно. У грека Хроноса, – сказал мужик.

– Как это у Хроноса? В каком смысле? – удивилась я.

От моей тупости протрезвел даже тот, который был пьян:

– Ну ты чё? Тебе ж говорят: «У Хроноса» – значит, у него самого.

– Имя такое чудное, – добавил второй, – но мы привыкли уже: Хронос и Хронос – ничего особенного.

– Да, – согласилась я, соображая, что они не знают истинного значения этого слова, а потому спокойны и безмятежны, как дети: ничего не тревожит их ум. Да уж: во многой мудрости – много печали…

– Пошли, – прервал мои раздумья тот, кто первым назвал мне это имя. А машину твою мы ко двору дотащим, не боись: Никита к трактору прицепит. Всё будет окей, не боись.

Мы пошли с ним по темной деревне к дому Хроноса. А вот тебе и Хаос, и Тьма, – думала я, спотыкаясь о каждый камень на дороге. Я повторяла это имя про себя с какой–то небывалой торжественностью. Но когда мы постучали в дверь и на порог вышел старый седой дедушка, я немного спустилась с Олимпа на землю.

– Пусть она у тебя переночует, – сказал ему мой провожатый. – Машина у нее сломалась. Вон там на трассе стоит.

Хронос посмотрел внимательно на меня, словно раздумывал, можно ли пускать к себе в дом. Я заметила, что у него очень живые блестящие черные глаза, не подходящие для его возраста.

– Хорошо, – ответил он.

И пошел в дом, не оборачиваясь на меня, оставив дверь открытой, что я восприняла как знак, – входите за мной. Я пошла.

– Там в сенцах ведро с водой, если пить захочется, и кружка там. Может, голодная? Так я чай заварю с мелиссой, попьешь, а с обеда мясо осталось…

– Нет, спасибо, я не голодна, – соврала я.

– Ну тогда пойдем – покажу тебе, где спать будешь. Вот – диван у меня здесь, устраивайся. Одеяло принесу: ночью, может, холодно будет, а печь не топил, лето ведь как никак, хотя прошлая неделя дождями вышла, немного пришлось протапливать. Спать сейчас сразу ляжешь или все–таки чайку со мной попьешь? Я так–то рано ложусь – привычка, но раз гость в доме, то чего не поговорить…

– Да, хорошо, – согласилась я.

Мы сели за стол, покрытый скатертью. И Хронос налил мне чай в чашку и подвинул поближе ко мне пряники и банку с мёдом.

– Мёд свой, не сомневайся.

– Очень вкусно, – сказала я, попробовав его.

– В чай не клади, так ешь. Это неправильно, когда в чай.

Я не поняла, почему неправильно, а он не стал мне это объяснять.

За окном в это время раздавался грохот трактора, это притащили мою машину ко двору.

– Перебудят всех, – заметил Хронос. Чего тебя на ночь глядя понесло ехать куда–то? Дома не сидится?

– Так вышло, – улыбнулась я, чтоб хоть как–то развеять его строгость, которая была слышна в голосе Хроноса, но мне она казалась несколько напускной. Дед пытался держать дистанцию с городской, демонстрируя свою важность. Но, может, он и в самом деле был таким по своей натуре…

– А почему вас греком называют?– спросила я.

– Потому что я и есть грек.

– Имя тоже настоящее или так в деревне прозвали?

– Хронос – мое имя, так назвали, так и зовусь всю жизнь. Дед мой как раз в тот день, когда я родился, выкопал фигурку этого самого Хроноса, вот и назвал меня так…

– А вы знаете, что оно означает?

– Конечно знаю. Я хоть и мальцом тогда был, но деда своего помню. Его все чудаковатым считали – вроде сумасшедшим, за то, что он землю копал и находил иногда какие–то куски горшков разбитых, амфор или статуэток. Потом выставлял на полке в доме и никому не разрешал трогать. Как–то он подозвал меня к себе и спросил:

– Знаешь ли ты, почему имя тебе такое дадено? Это я тебя так назвал.

И протягивает мне небольшую статуэтку старую–престарую. То был какой–то человек, но почему–то с крыльями.

– Греки называли его Хроносом, это их бог Времени. Хронос – означает время. Тебе мать не говорила разве этого слова? – спросил у меня дед.

Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза, будто раздумывал, как поступить, а потом сказал:

– Я тебе дарю это, как хранителя твоего. Гляди не потеряй, потому как Хронос – и твое имя. А потеряв его, ты потеряешь Время. Как жить человеку без него? А с ним ты будешь счастливым и от всех бед спасешься.

Хозяин дома встал и куда–то пошел. Его не было минут десять. Я за эти минуты успела увидеть почти воочию и деда, который рассказывал ему о Хроносе, и мальчугана с широко открытыми от удивления глазами.

Старик вернулся. И я заметила, что он что–то сжимает в кулаке.

– Вот, смотри, – сказал он с гордостью в голосе, и открыл ладонь, на которой лежала небольшая фигурка.

– Это и есть Хронос. Дед мне тогда сказал: «Это – большой Хронос, а ты – маленький Хронос, помни об этом всегда. Я всегда и помнил, хотя деда больше не видел никогда.

– Так вы не здешний? – спросила я. – Такие фигурки здесь выкопать невозможно.

– Я не здесь рожден. Мы на юге жили. Там недалеко город был большой, или мне он тогда казался таким, потому что мне самому пяток лет только было. Мама называла город Мариуполем и дед так называл его. Мне нравилось туда ездить, смотреть на рыбачьи суда и лодки, плывущие по морю. Только вскорости война началась и все наши скитания тоже начались.

– А отца своего вы хорошо помните?

– Нет. Помню, он в форме военной ходил и табаком от него пахло. И еще он носил меня на плечах, мы с ним играли так в красных конников. По двору скакали, скакали, а мама смеялась, глядя на нас. Вот смех её хорошо помню. А как–то отец пришел домой и не захотел играть со мной в конников. Он собирал вещмешок и попросил ему не мешать. Потом взял меня на руки и поцеловал. Он мне много чего сказал тогда, но я понимал, что он уезжает на войну и плакал, поэтому ничего не слышал, о чем отец говорил…

Мама побежала за ним до ворот, за руку его хватала и тоже плакала. Потом упала на колени и так стояла у ворот открытых, а отец уходил всё дальше и дальше, а потом его уже не было видно совсем.

Я удивилась тому, как точно он помнит даже мелкие детали. Говорят, что люди в старости лучше помнят далекое прошлое, чем то, что происходило недавно, и даже забывают иногда, что вчера было.

– А дальше? – спросила я.

– Тебе действительно интересно? Спать ещё не хочешь?

– Нет, не хочу. Расскажите, когда вы уехали оттуда…

– Да вот как немцы стали подходить, разнесся слух, что они убивают всех евреев, цыган, греков. Всех они убивали на самом деле. Но дед сказал моей маме, чтобы она брала меня и ехала к родне моего отца на Волгу. Дед говорил, что немцы туда не дойдут. Почему он так был в этом уверен, не знаю.

Я подумала, что Хронос с матерью успели уехать очень вовремя, потому что Мариуполь был захвачен в начале октября сорок первого года частями 3–го танкового корпуса 1–й танковой группы вермахта армии «Юг». По Бердянской дороге отряд моторизованной бригады ворвался в город, ведя огонь из пулеметов по мирному населению – по обычным людям, шедшим по улице. Так началась оккупация, длившаяся до сорок третьего года. Но я не знаю, как немцы поступили с греками и что случилось с дедом Хроноса, да и сам он об этом не имел ни малейшего представления.

– А вы слышали о том, что Мариуполь переводится как город Марии? Он так назван в честь Марии Федоровны, жены наследника царского престола, будущего императора Павла. Если вам интересно, я расскажу, потому что это касается как раз греков.

Хронос кивнул и с любопытством посмотрел на меня.

– Российским городам, которые были основаны в конце XVIII века Екатериной II, давались греческие названия, потому что это было частью «Греческого проекта» царицы. Амбиции в Российской империи обширные, как и её территории. По этому проекту предусматривалось изгнание турок из Европы, освобождение Греции и создание греческой империи – Новой Византии с православным императором во главе. На этот престол предполагалось посадить второго внука императрицы Константина.

Вообще, все эти места Приазовья и Причерноморья входили в план Екатерины II. Мелитополь – от греческого «мелитос» – мёд. Но говорят, что он был назван так в честь портового города Мелита, который в давние времена находился неподалёку. Херсон назвали в честь Херсонеса. Севастополь – тоже состоит из греческих слов: «себас» – высокий, священный, императорский город. Ну, это можно долго продолжать, разбирая названия всех городов, оканчивающихся на «поль», что и означает – город, как вы знаете.

Старик кивнул мне снова и замолчал.

– Вы извините, что я прервала ваш рассказ, продолжайте, пожалуйста. Как вам удалось уехать?

– А что ещё оставалось делать моей матери? Не послушаться деда она не могла, потому что у греков не принято старшим перечить, хотя она не хотела уезжать. Но мы собрались и поехали. Вначале на одном поезде, потом на другом. Я не знаю, где мы пересаживались, но это был большой город. Потом мы на машине ехали, и она так тряслась, дорога побитая была, а во многих местах вообще проселочная. И холодно было, потому что кузов открытый и дождь шел. Я жался к маме, а она согревала меня своим телом, обнимала и прижимала крепко к себе. А сама кашляла сильно очень. Я плохо её помню. Имя у нее греческое было – Гликерия и она очень красивая была, и ещё говорила мне слова греческие и песенки пела на этом языке – такие нежные. Там, где мы жили раньше с дедушкой, греков много было и некоторые дети тоже знали греческие слова, которые дома слышали.

Но к родственникам на Волгу мы не добрались. Когда сюда доехали, дальше уже у мамы сил не было: в дороге она очень заболела. Я же говорил, что сильно кашляла всё время. Вот и попали мы в эту деревню и попросились в дом на постой. Хозяйка добрая оказалась, увидела, что мама совсем больная, и пустила нас к себе. Накормила картошкой. Это я тоже запомнил, потому что не ел давно, а еще она дала мне кусочек сахара и он был коричневым.

Мама умерла осенью. Шел сильный дождь, когда её хоронили, – такой же, как тогда в дороге, когда мы ехали в грузовой машине. Меня не взяли на кладбище, чтобы я не заболел под дождем. Хозяйка очень боялась за меня. Я же говорил, что она добрая была. И оставила меня у себя, хотя у нее было своих трое детей, но они постарше меня уже были. А муж её на войне погиб в первый год еще. Так она и стала моей мамой Варей.

А немцы действительно туда не пришли, как и говорил мой дед. Мама Варя со своим старшим сыном ходила копать ров и строить укрепления: оно шло от деревни Крутая до деревни Крутихи. Здесь планировалось остановить Гитлера, если бы не удалось отстоять Москву. Старший брат записался в народное ополчение. Много людей туда записывалось, чтобы против фашистов идти. Но Москву защитили, слава Богу. А немцев я видел своими глазами, когда мы с мамой Варей в Суздаль ездили. Их вели по городу: в плен под Сталинградом взяли очень много немцев, а начальника их самого главного – Паулюса и генералов держали в отдельном здании. Условия им, что ли, лучшие создавали… Не понимаю… Когда по городу их вели, они такие ободранные, тощие, как собаки побитые. Некоторые люди плевали в них, но в основном стояли молча, даже страшно было от этой тишины, только вздохи или всхлипы иногда прорывались сквозь нее. Но я плакал, потому что из–за них моя мама умерла. Про отца я тогда ещё ничего не знал. Это уже позже, когда запрос делал, мне сообщили, что погиб он в Кракове. Не вернулся, значит, а обещал мне, что вернется, когда уходил…

– И вы остались здесь навсегда?

– Да. После войны мои названые два брата и сестра уехали в большой город. А кто–то должен был помогать маме Варе. Вот я и остался. За лошадьми ходил. Они меня понимали хорошо. А когда не стало мамы Вари, я остался за её могилкой смотреть. Да и привык уже к этим местам и ко мне привыкли люди. Над именем моим, правда, посмеивались, а потом я стал даже вроде достопримечательностью – грек Хронос. Заезжим меня показывали, вроде цирк какой. Я поначалу злился, камнями даже кидался или прутьями детей разгонял, когда в огород залезали и обзывались, дразнились: «Ехал Грека через реку…»

Я засмеялась, но он не обиделся – улыбнулся только. Мы замолчали на какое–то время. Мне казалось, что старик о чем–то думает или, может быть, вспоминает. Он как будто забыл о моем существовании и ушел в свое прошлое, где – его дед, самоучка–археолог, производит раскопки и старательно оберегает свои находки, где мама Гликерия поет ему песни на языке своих предков. Его глаза потеплели. Передо мной сидел уже совсем не тот человек, который встретил меня колючим взглядом на пороге дома.

И вдруг он словно пробудился ото сна, огляделся вокруг и спросил у меня:

– А ты что же ещё не спишь? Ночь уже давно.

– Я только хотела спросить вас: вы когда–нибудь ездили в те места, где родились, – на юг, туда, где дед ваш похоронен? Может, ещё какие–то родственники там остались?

– Нет. Никогда.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что мое имя Хронос – Время. Я ушел из того времени. А ничего невозможно возвратить назад. В том времени осталось море, куда меня возили родители купаться. Там – дед мой и бабушка. Мне приятно думать, что там всё так и осталось, как было тогда, когда я – маленький, и отец живой играет со мной в красных конников, и мама ещё смеется.

Я боялся, что, если туда приеду, что–то нарушится, всё станет не так. И они исчезнут все, потому что я открою их время, как открывают дверь, которую нельзя открывать, потому что там – тайна. Понимаешь? Нельзя оглядываться назад. Нужно оставить время тем людям, которые в нем жили, ведь у них ничего не осталось, кроме этого. А у нас с тобой есть ещё завтра. Если ты сейчас ляжешь спать…

– Вы мне это обещаете, как бог Времени Хронос?

– Я тебе обещаю это, как грек Хронос, потому что я – маленький, а Хронос – большой бог. Так мне дед говорил.

8

Время дает нам возможности, но одновременно ограничивает нас. До появления Хроноса во Вселенной не существовало Времени.

Космический адрес нашей планеты: Галактическая Нить Персея–Пегаса. Галактика Млечный Путь. Рукав Ориона. Солнечная система. Земля. Но это уже для будущих путешествий, когда возвращаться обратно домой придется издалека, совсем издалека, если вообще возможно будет возвращаться… Пока что мы с трудом осваиваем данную нам планету. Какая уж тут внеземная цивилизация? Понять бы эту – свою – внеразумную цивилизацию:

«В Британии министры провели репетицию на случай смерти королевы Елизаветы II, сообщает "The Times". Секретная подготовка к десятидневному национальному трауру. Дэвид Лидингтон, заместитель премьер–министра Великобритании Терезы Мэй, руководил процессом репетиции. Это получило название Castle Dove и было посвящено организации действий согласно коду Д + 1, то есть на следующий день после смерти королевы, когда премьер–министр сделает официальное сообщение. Подробный план действий уже давно прописан, но политики приняли участие в репетиции второй раз».