Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Но если бы наша память вдруг раскрыла скобки наших предшествующих существований, и тень абсурда, разросшись и поглотив привычные контуры бытия, выступила бы на сцену мира во всем своем сумасшедшем великолепии, то каждый из нас увидел бы себя в роли человека, покинувшего рожденьем дом родной и на протяжении всей жизни к этому дому родному возвращающемуся, и окончательное возвращение означало бы смерть.

Это как если человек после долгих странствий возвращается на свою старую родительскую квартиру, он намерен стучать в дверь до тех пор, пока ему не отворят, – и просить у отца с матерью прощения, если надо, на коленях, за то, что он забыл про них или же умереть на пороге родного дома, но, миновав лестничный пролет, отделявший подъездное окно от родительской квартиры, он знакомой двери не найдет, а на месте квартиры, из которой он когда-то, давным-давно вышел в мир, будет зиять сплошная каменная ниша, и ради пущего правдоподобия будет еще, наверное, пахнуть известкой.

И тогда блудный сын пойдет по лестнице наверх: в надежде, что он ошибся этажом, он отсчитает тысячу ступеней, а потом, вымотавшись и потеряв ощущение времени, присядет на холодный пол, он забудется и начнет вспоминать, как когда-то выбегал по этой лестнице во двор, как писал нецензурные надписи на стене, как ходил в родной сад, как ездил в город, чтобы посмотреть новый фильм, и припомнится ему, как это обычно бывает в столь важную минуту, еще множество иных, не идущих к делу подробностей, не сможет он только вспомнить одного: когда же именно, на каком этапе своего возвращения на родину он сам умер – и это будет самым неприятным во всей истории.

Да, действительно, возвращение только тогда полное и окончательное, когда человек покидает родные края надолго, а то и навсегда, не надеясь, а может быть, даже втайне и не желая возвращаться, и вот после как минимум двух десятилетий, подчиняясь настойчивому требованию обстоятельств – тут и мольбы родителей «увидеться напоследок», тут и непреодолимое любопытство соотнестись хотя бы один раз с друзьями и приятелями (как они распорядились жизнью? и чего в ней достигли? и в чью пользу вышло соревнование судеб?), тут и уникальная возможность посмотреть, как насиженные места, будучи символом мира как такового, изменились за двадцать лет – человек этот, наконец, решает возвратиться.

Но делает это не торопясь, оформляя свое возвращение по всем правилам искусства: он, во-первых, приезжает в родной город не с обычной, западной стороны, а с противоположной восточной, потому что там у них с отцом и матерью был когда-то сад, и в этот сад он приходил работать с весны по осень еженедельно в течение долгих-долгих лет, а однажды даже застал в саду отца с любовницей, короче говоря, поскольку сад оказался самым незабываемым и тоскливым его воспоминанием, и еще, поскольку он странным образом связывал их развалившуюся семью, а также, поскольку сад стал со временем и в европейском далеке воплощать с его точки зрения всю российскую сновидческую реальность, – постольку он через Европу, Америку, Японию и Сибирь возвращается в родную квартиру именно через сад, и в нем предварительно встречается с давно живущими в разводе отцом и матерью – он даже поставил условием своего возвращения приезд их в сад в установленный день и час – а потом, молча посидев за самодельным столом, выпив водочки, вкусив и колбаски, и нехитрый салат из только что собранных овощей – новый владелец сада за скромную плату предоставил сад в полное распоряжение его прежних владельцев – они идут уже на старую квартиру, где он родился и вырос и в которой проживала теперь одна мать.

И там их ждут многие из тех, кого он знал до отъезда, и стол накрыт яствами, и чтобы передать друг другу все накопленные за двадцать лет впечатления, не хватит, кажется, и года… и вот они окунаются воспоминаниями в прежнюю жизнь как в омут, все глубже и глубже – и то сказать: только она, эта былая жизнь до отъезда на Запад ему только и снилась, тогда как его хваленое существование заграницей, в котором он якобы «души не чаял», не приснилось ему ни разу! – и кажется уже нашему великому возвращенцу, что былые участники его довыездного жития-бытия так плотно его обступили, что из их смертоносного кольца ему уже не выбраться, что и речи нет о том, что ему нужно рано или поздно возвращаться в Европу, где у него тоже семья: жена и сын и кое-какие новые знакомые, и работа, да и вообще: новая жизнь, куда там!

Незаметно, под шумок и стопочки! стопочки! стопочки! строятся планы его женитьбы на девушке, с которой они сидели когда-то за одной партой и которая умудрилась так ни разу и не выйти замуж (поистине знак судьбы!), и она сама жмется к нему за столом, а все либо отводят глаза, либо понимающе им подмигивают, а кроме того со всех сторон заводятся странные, многозначительные, неслыханные, безумные разговоры о том, что «человек только для того и уезжает, чтобы возвратиться», и вот уже его первая учительница: старушка, которую он еле узнал, подымает дрожащей рукой тост за «того, кто нашел в себе силы наконец вернуться в родимое лоно», а неузнаваемо грузный полковник (давно в отставке) внутренних дел с начисто стертыми чертами лица предлагает выпить за «человека, который сыграл особую роль в истории нашего города, которого в свое время мы выпустили заграницу с дальним умыслом: чтобы в один прекрасный момент он сам и добровольно вернулся, продемонстрировав всему миру, что как ни хороша для русского человека заграница, а по большому счету лучше отчизны для него в мире ничего нет и быть не может», и следом родной его отец, почему-то метая на сына недоброжелательные взгляды и в неприятных подробностях пересказав, как они с матерью на протяжении десятилетий уговаривали его хотя бы раз посетить родину («ну точь-в-точь тащили его из Европы, как больной зуб изо рта»), добавляет, «что пусть заграницей хорошо жить, зато умирать нужно только там, где родился».

И вот тут уже наш герой по-настоящему настораживается, нехорошее предчувствие (которое он всю жизнь имел: потому, наверное, и не хотел приезжать) пронизывает его до костей, и он решает бежать: сию же минуту и под первым благовидным предлогом он покидает родную квартиру, но застольники, конечно, его не хотят отпускать, пытаются удержать и даже бегут за ним, но он все-таки в последний момент вырывается и захлопывает за собой тяжелую дверь… куда теперь? скорее в аэропорт, благо паспорт и деньги при нем, а вещи… до вещей ли теперь? и вот он бежит сломя голову вниз по лестнице, но что за чудо? вместо двух лестничных пролетов он насчитывает пять, десять, двадцать, тридцать… спускаться дальше ему уже страшно и он возвращается назад, по пути, впрочем, его осеняет спасительная мысль: здесь было когда-то окно, да, вот оно, и подле него лежит лунная полоса – светлая и ровная, настолько слившаяся с подъездным интерьером, что, кажется, отделить ее от пола можно разве лишь отбив ломиком верхний слой, а какая огромная луна висит над землей! и в лунном свете перед ним коснеет знакомый двор без единой людской души, сплошь залитый лужами, в которых без особых искажений, придавленный луной как пресс-папье, отражается слитный силуэт дома, тополей и сараев и в них же, нисколько не портя пейзажа, застыли старые газеты, стаканчики из-под мороженого и прочий мусор.

И вот он разбивает первое и внутреннее окно, отодвигает раму, собирается таким же способом расправиться и со вторым внешним, как вдруг… кулак его с размаху натыкается на стенку, смяв и продырявив картон: какой ужас! это было не настоящее окно, а всего лишь безукоризненно выполненная декорация дворового ночного лунного пейзажа, приклеенная каким-то шутником в каменной нише… откуда она взялась? кто был автором рисунка? когда и как окно подменили нарисованной копией? и, главное, с какой целью? все это были вопросы, на которые только пронзительная щемящая боль в сердце да смутное сознание сгущающейся над ним безнадежности были ответом.

И тогда, цепляясь за жизнь, он со стыдом плетется на старую свою квартиру, откуда только что сбежал: он теперь намерен стучать в нее до тех пор, пока ему не отворят, и просить у отца с матерью на коленях прощения или умереть на пороге родного дома, но, миновав лестничный пролет, отделявший подъездное окно от родительской квартиры, он знакомой двери не находит: квартира, из которой он несколько минут назад выбежал, непостижимым образом отсутствует, а вместо двери зияет сплошная каменная ниша и пахнет известкой.

И тогда, тихо заплакав, он идет наверх, без цели и без смысла, просто потому что физическое движение было последней посланной ему Провидением отрадой: шагать или бежать, то вверх, то вниз, отмеривая ступени – он насчитал уже больше тысячи! – было все же легче, чем стоять на месте… в конце концов, вымотавшись и потеряв ощущение времени, он приседает на холодный пол: наверное, он ненадолго сумел забыться, потому что ему показалось, что он идет в свой родной сад, но деревья, обрамляющие аллею, стоят голые и корнями наверх.

Припомнились ему, как это обычно бывает в столь важную минуту, и множество иных, не идущих к делу подробностей, зато не мог он вспомнить лишь одного: когда же именно, на каком этапе своего возвращения на родину он сам умер, – и это было самое неприятное во всей истории… – да только тогда и при таких условиях возвращение становится полным и окончательным.

5. Баллада о ВозвращенииВ далеких семидесятыхдвадцатого века онпутем формального брака —не будучи даже влюблен —землю родную оставилради чужой стороны:с детства любил он Европу,как светлые любят сны.Здесь и засел он надолго:на добрые двадцать лет,на просьбы родных вернутьсяни «да» отвечал, ни «нет».Он возвращенья боялсядаже и как визитер, —но кто же тоску об отчизнеему из памяти стер?Зажил он припеваючина Западе, как в раю, —а мать и отец все ждалисыночка в родном краю.Ждали – и письма писали,а он лишь время тянул,и каждый из них упрямосвою все линию гнул.Его погостить просили,как принято у людей:лучше – хотя бы на месяц,хуже – на пару хоть дней.Но была в его ответахкакая-то ерунда:мол, если уж возвращаться,так истинно навсегда.Еще условье поставил:встретиться в бывшем саду,который давно был продан, —впрочем, за добрую мздуновый хозяин уступитбывшим владельцам их садна день, чтоб они забылипыльный семьи их распад.А было в семье их единство,в супругах была любовь, —пока в отце не взыгралак другим вдруг женщинам кровь.Взрастили сад они вместе —то есть отец и мать,и в том же саду он началженщин чужих принимать.Пришлось развестись им скоро,отец ушел из семьи,а он подался на Запад,ища там пути свои.Не часто ведь так бывает:родившись в одной стране,имеешь ты принадлежностьсовсем другой стороне:как будто не там родился,не счастлив ты там душой, —здесь проявление тайны,быть может, самой большой.К чему клоню я, читатель?к тому, что совсем не вдруг,на родину возвращаясь,земной описал он круг.Так точно, двигаясь к смерти,от точки, где рождены,мы к новому лишь рожденьюидем с другой стороны.Западней сад находилсядома, где жили они, —что, если к саду подъехатьс Запада? большей фигнивыдумать, кажется, трудно,да и оно ни к чему:два миновать океанаточно придется ему,плюс к тому целые Штаты,Азии добрую часть, —можно о том на досугепофантазировать всласть,но чтобы сделать на делеоригинальный столь ход…так удаляют лишь гланды —через анальный проход.Все же не может быть большейв мире земном красоты,чем торжество над привычнойжизнью безумной мечты:вот этот жизненный подвиг,оставшись самим собой,совершил легко и простонаш неприметный герой.И было в саду свиданье,и скромный, как жизнь, обед, —потом пошли они к домуво тьме сквозь полдневный свет.Им встретился мальчик странный:собрался он рыб удитьв дождливой громадной луже,где рыб не могло и быть.В трамвае сидели люди,болтая о том и сем,но лишь он к ним обращался,в горле вставал у них ком:будто на чуждом наречье,он все обращался к ним,они ж от него скрывали,каким он был им чужим:сочувствуя отводилидогадливые глаза,и взгляд его застилалаобидчивая слеза.Вот наконец и достиглиони родного двора:детство припомнить и юностьпришла для него пора, —минувшая жизнь с отъездомне только распалась в прах,мстить за себя ему стала,являясь все чаще в снах,тогда как все эмигрантство,в котором он счастлив был,ни разу и не приснилось:но кто же смысл его смыл?И если у сна со смертьюглубокая общность есть,не выиграл он ни йоты,в Мюнхене вздумав осесть:сойдет с него эмигрантство,как старая чешуя,останется русская сущность —бессмертная, как змея.И мыслью этой пронзенный,в которой обмана нет,опять обратил вниманьена странный вокруг он свет,и тонкая – ниоткуда —вонзилась в него печаль,и больше всего на светесебя ему стало жаль.Зачем он сюда приехал?вернется ли он назад?в душе поселились разом —чистилище, рай и ад.Благо, желая развеятьчерные мысли его,отец ему знак вдруг сделал,не вымолвив ничего.И точно: перед подъездом,взгляд держа у земли,бывшая одноклассницачто-то чертила в пылиноском старомодной туфли,точно карандашом,и жадно пломбир лизалаострым своим язычком.И спрашивать она стала,помнит ли он, кто она,и что у него за паспорт,и ласкова ли жена,чем хороша заграница,какой он проделал путь,и не хотел бы в наградумороженого лизнуть?..От этих странных вопросовкругом пошла голова,а в тополях шелестелацинковая их листва…И солнце в небе сияло,и не было облаков, —это и было мгновенье,в котором – веки веков.Даром за все это времятайны срывая печать,слова ему не сказалаего же родная мать?Напрасно хотел он вспомнить,что было – здесь, а что – там,поскольку не ясно было,когда же он умер сам.6. Легенда о Возвращении

Однако как нельзя сразу и наобум совершить какое бы то ни было великое достижение, в том числе даже такое и всем, казалось бы, доступное, как идеальное возвращение на родину, но к нему (достижению) надлежит прежде долго и терпеливо готовиться, так точно последнему и окончательному возвращению обязательно предшествует своего рода генеральная проба, и она может выглядеть, например, таким образом: молодой человек, покинув отчий дом, скитается долгие годы с какой-нибудь бродячей актерской группой, а потом, возвратившись домой, застает отца разбитого параличом и почти лишенного памяти, однако у старика хватает все же сил кротко упрекнуть сына в долгом отсутствии и даже ворчливо попричитать, как трудно было ему, одинокому старику, содержать дом и вести хозяйство, а сын его, устыдясь своего бесплодного отсутствия, возьми да и скажи отцу, что он никуда не уезжал, а все это время был здесь, при отце, тот только запамятовал, ему, сыну, мол, неудобно вдаваться в подробности отцовского недуга.

И вот случилось чудо: отец поверил сыновней истории (память-то у него стала точно у малого дитя), а вслед за ним, дабы не огорчать больного старика, биографическую поправку усвоила и прислуга, а уже за ней, сначала шутки ради, потом по привычке и весь город: постепенно факт двадцатилетнего отсутствия молодого человека в городе как-то незаметно стерся в коллективном сознании его обитателей, и вот уже злые языки начали поговаривать, сколько терпения и почти женской покорности нужно иметь, чтобы в продолжение добрых двух десятилетий ни на шаг не отойти от престарелого отца, пожертвовать юношеской свободой и устройством семьи: поистине такие свойства характера подходят женщине: жене, дочери, подруге, сестре, – но чтобы ими обладал юноша, будущий мужчина и наследник отца – обыватели сомнительно качали головами.

И вот наконец молва о безвыездном житии-бытии сына в четырех стенах отцовского дома доходит до старика-отца, и видит тот скрепя сердце, что люди правы, что не должно мужчине жить подле другого мужчины, точно женщине, даже если это отец родной, но надлежит ему свой путь в жизни проторить, собственный домашний очаг выстроить, семью создать, детей взрастить, и когда придет час, скромно, но с достоинством указать отцу на достигнутое в жизни: то есть ввести его в дом свой и, подведя жену и детей для благословения, просто сказать: «Вот, отец, плоды трудов моих, пусть их немного, зато все честное, доброе, прочное, и всем этим я обязан силе семени твоего, а потому да послужит содеянное мною умножению чести твоей и восстановлению памяти в потомстве, как в свою очередь все достигнутое тобой послужило во благо доброго имени отца твоего».

И так невыносимо тяжко стало на душе старика-отца, что позвал он сына своего к себе и, хотя и знал, что не следовало бы ему этого делать, горькими сомнениями насчет городской молвы как бы перед ним исповедался, сын же, как легко догадаться, обрадовался несказанно перемене в образе мыслей отца своего и с сердца его точно камень претяжелый упал, и стал он, сначала робко, но с каждой минутой воодушевляясь, рассказывать отцу историю своей жизни, потому как и ему было в ней чем гордиться: ведь снискал он как-никак, совершенствуясь с годами в трудном, но благородном ремесле лицедейства, славу первого актера в той земле, где странствовала труппа, и сам бургомистр здешней столицы наградил его почетной медалью и даже предложил организовать городской театр, но иное было у него на уме, ибо в сердце его, терзаемом укорами совести, созрело уже непоколебимое решение возвратиться в дом отчий.

Да, вот как все было по правде, ничего он от отца родного не утаил, отец же слушал его и слезы у него наворачивались на глазах: он ведь думал, что сын его все это выдумал, чтобы скрасить последние его часы, – и тогда, не желая огорчать любимого сына – он-то понимал, что изменить ничего нельзя – он сделал вид, что поверил ему и поцеловал на прощанье в лоб, сын же его, безмерно растроганный, однако, стараясь казаться спокойным – он безудержным волненьем боялся ускорить кончину отца – сказал только: «Подожди минутку, отец, я сейчас вернусь», и побежал в подвал, где у него в походном сундуке хранилась та самая памятная бургомистрова медаль (он прежде стеснялся показать ее отцу)… поднимался он назад веселыми прыжками, преодолевая разом несколько ступеней, вертя увесистой золотой цепью на руке, точно крохотной цепочкой, и насвистывая песенку шута из шекспировского «Короля Лира», одной из любимейшей его пьес.

Когда же он вошел в отцовские покои, то увидел, что отец его мертв, и похоронил он отца своего, и остался в доме его, и вел хозяйство так умело, что приумножил доход от виноградников и масличных деревьев… и семью успел он завести на старости лет, и родился у него сын, и в положенный час поведал ему старик-отец историю своей жизни: «Поскольку я стар, – сказал он молодому человеку, – то надлежит тебе, продолжая семейную традицию, отправиться в путь дальний, но чтобы ты не повторил моих ошибок, тебе нужно оставаться в чужеземных краях так долго, чтобы все прежде знавшие тебя окончательно разуверились в твоем возвращении: лишь тогда докажешь ты людям, а главное, себе самому, что жизнь не театр, и что любую настоящую роль в жизни можно сыграть один-единственный раз», – вот только после подобного мудрого напутствия и только учтя пробный опыт отца своего, молодому человеку удалось, наконец, совершить многотрудный подвиг полного и окончательного возвращения.

7. Черновик к ВозвращениюЯ тоже был – пусть в самой малой мере —тем самым человеком молодым, —в том смысле, что и я к тому стремился,чтоб уважал меня родной отец…Хотел меня он видеть инженероми лучше просто выдумать не могсудьбы моей в то время и в том месте:один и тот же на всю жизнь заводс зарплатой и надежной и приличной,и люди тебя будут уважать,после работы тайная попойкас приятелями, скажем, в гараже —жена ведь знает, как чинить непростоподержанный, надорванный «Москвич»,и сколько нужно времени, искусства,чтоб, не имея нужных запчастей,им самодельную найти замену, —она поймет, на то, чай, и жена…Ну и с жильем пожизненно проблемыя тоже б, разумеется, имел,как, впрочем, большинство людей в те годы…И ладно бы втроем всю жизнь прожитьв уютной однокомнатной квартирес отцом и матерью – куда ни шло…Но нет, придется ведь и мне женитьсякогда-нибудь – и вот мы вчетвером,а там, глядишь, у нас родятся дети,и чтоб свою квартиру заиметь,есть три возможности: большие деньги,иль блат, иль упомянутый завод, —десяток лет там нужно проработать,и верою и правдою служить, —тогда он и квартирой обеспечит:он много может, тот завод родной…А если – ведь бывает же такое —он чужд вам – и до глубины души,но жить прилично вы хотите – развене должен жить достойно человек?а плюс к тому по вкусу одеваться,и мир хотя б немного посмотреть, —ведь скромные по сути пожеланья:но невозможно их осуществитьмне было в юности моей и близко!..И я решил уехать навсегда —без политических соображений,желая моей родине добра,но как бы и себе добра желая, —разводятся супруги так в семье,поняв, что брак простительной ошибкойих был, и в нем никто не виноват,и нужно им не больше как расстаться,друг другу напоследок пожелав,по крайней мере, искренне: удачи,ибо о счастье трудно говоритьв такой момент, то есть интимном счастье…Клянусь, что в чувствах именно такихя родину мою тогда покинул —в конце семидесятых, в прошлый век,и до сих пор нисколько не жалею, —Европа так близка моей душе,как будто здесь частенько я рождался,и лишь последний раз в чужой странея странным образом на свет явился, —но вовремя вернулся в дом родной…Отцу родному это я поведал —в иных, конечно, путаных словах,уж и не знаю, смог ли мою душуя донести до моего отца —когда в рабочей, помнится, столовойв обеденный недолгий перерывя сообщил ему за кружкой пивао предстоящем выезде моем…Он с матерью давно уже в разводебыл, я же чудом отыскать сумелневесту из одной семьи еврейской:пожалуй, и единственной семьив провинциальном нашем городишке,готовой эмигрировать… куда?совсем не обязательно в Израиль:в Америку, а если повезет,то и в самой Европе зацепиться…Я с гордостью об этом сообщилотцу родному после кружки пива:вот, мол, смотри, отец, чего достигтвой сын – по праву можешь ты гордиться:от семени он семя твоего,и путь твой дальше жизненный продолжит,откроет земли новые – и в нихсоздаст очаг семейный, что не снилсявовек тебе, но это не в упрекбудь сказано – традиции великоймои слова, отец, посвящены…Давай же мы деянья сопоставим,что сделал ты, что сделать я смогув аналогичный времени отрезок:квартиру от завода получилты – и скажу я: это очень много,но я квартиру тоже получу,что будет комфортабельней и больше,а где же расположится она?в одном из европейских городов,а то, пожалуй, в самом его центре,не то, что та, где мы теперь живем —в провинциальном пригородном месте…Ты приобрел подержанный «Москвич»,я же куплю себе, клянусь, «Мерседес» —пусть и не сразу новый – и когдаты в гости как-нибудь ко мне приедешь,по очереди будем мы водитьнемецкую и славную машинупо улицам старинных городов,где множество готических соборов,а в них звучит торжественный орган…И за продуктами стоять не нужноуниженно – заметь – в очередях,на Западе есть все на каждый вкус,и фильмы можно посмотреть любые,а это много значит для меня:не интересен мне, отец, «Чапаев»,а вот есть фильм про «Крестного отца» —рецензию читал я в «Комсомолке», —мне этот фильм пришелся б по душе,и много есть еще ему подобных,которых не смогу я посмотреть —а почему и по какому праву?..В таком вот духе моему отцупричины я отъезда и поведал,прибавив, что хоть он и разведенс моею матерью, ОВИР желаетформальное согласие иметьего на выезд мой, – и если уж не трудно…Ему я лист бумаги протянул:его он кротко, с каверзной улыбкойкачая головой, назад вернул, —в том смысле, что и речи быть не можетту странную бумагу подписать,а жест свой пояснил известной песней:«мол, как в Россию я домой хочу,поскольку я давно не видел маму»…Я был, признаться, сильно потрясен —и песней из «Ошибки резидента»,и тем, кем стал я вдруг в глазах отца:пусть не предателем, но отщепенцем,и, главное, реакцией моей —во мне не только не проснулась совесть,но за отца мне сделалось смешно, —и за его фальшивый детский голос,и за упрек в подвыпивших глазах…Мы разошлись в той заводской столовойсовсем не так, как в море корабли:последним хоть случайно повстречатьсяеще дано в каком-нибудь порту,тогда как даже малое сближеньемеж нами исключалось навсегда:друг друга мы ни в чем не упрекали,и объясненья были ни к чему,и очень быстро из души исчезложелание друг друга повидать…И стало ясно, что есть в мире вещи —как Гамлет замечательно сказал —которые осмыслить невозможно, —их нужно просто сделать и принять, —в конце концов, не мой отец родилсяв местах, откуда должен выезжать,чтоб рано или поздно возвратитьсятуда, а я – к нему претензий нет…Точнее, лишь одна и от искусства:мне кажется, что тот старик-отециз вышеприведенной мной Легенды —не то что был бы лучше моего —судить об этом не имею права —но мне-то он как раз гораздо ближе,и сам я с его сыном очень схож, —а то, что мы в родстве, причем буквальном,по всем законам и не можем быть, —так это еще, как и те законы,попробуйте, ребята, доказать…8. Эпилог к Возвращению

Пусть вы ровным счетом не добились ничего в этой жизни и пусть имя ваше после вашей смерти будут знать только те, кто лично вас знал, – но если вам на склоне лет вдруг покажется, что вы родились не в той стране, в какой следовало бы – потому что вы не можете представить себя в ней полноправным и счастливым гражданином – и не в той семье, в которой следовало бы – тоже по причине тонкой дисгармонии, сделавшей невозможным чувство постоянной и взаимной любви между вами и вашими домашними – и если это ваше странное убеждение постепенно станет вашей второй натурой и вы будете себя в нем упрекать – еще бы! ведь получается, что вы в жизни являетесь тем самым знаменитым танцором, которому, как говорится, яйца мешают, но ничего с собой поделать не сможете, – успокойтесь, еще не все потеряно!