Окончанием Французской революции XVIII в. ныне принято считать переворот 18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 года) – приход к власти Наполеона Бонапарта, начало эпохи Консульства35. Это событие обычно мыслится как безальтернативное. В одной из последних обобщающих работ по истории революции бывший директор Института Французской революции Ж.-К. Мартен пишет о нём следующим образом:

«События конца 1780-х годов привели к соотношению сил, которые поставили Республику в состояние шаткого, ненадёжного, но при этом нерушимого равновесия. Провал роялистов означал, что возвращение к Старому порядку более невозможно; Людовик XVIII это поймёт, Карл X убедится в этом на собственном опыте. Воспоминания о 1793 годе сделали невозможным и возврат к революционным экспериментам»36.

Появившись в образе спасителя отечества, Наполеон произвёл государственный переворот, однако, согласно представлениям того времени, завершить революцию должен был символический акт принятия Конституции. В речах революционеров неоднократно противопоставлялась эпоха пертурбаций и радикальных преобразований (когда действуют чрезвычайные законы, когда могут быть ограничены права человека, время мятежей, бурь, социальной нестабильности) и эпоха стабильности (когда действуют конституция и законы, когда соблюдаются права человека). Так это мыслилось в 1791, в 1793 и 1795 годах так же это мыслилось и в 1799-м.

Сразу же после переворота начинается работа над новой конституцией. Она была представлена населению страны 14 фримера VIII года (15 декабря 1799 года). В воззвании консулов, которое её сопровождало, провозглашалось: «Граждане, революция закрепила те же принципы, которые её начали: она окончена»37. 18 плювиоза (7 февраля 1800 года) было торжественно объявлено о её одобрении народом38. Во многих работах, когда речь заходит об этой конституции, приводится приписываемая то Бонапарту39, то Сийесу40 фраза: «Конституция должна быть короткой и непонятной» (Il faut qu’une constitution soit courte et obscure). И хотя эта фраза сказана совсем другим человеком и относится совсем к другой конституции41, ошибка историков не случайна в этой конституции всего 95 статей (в 1795 г. их было 377) и понять её действительно не так просто. Тем не менее, именно этот текст, «короткий и непонятный», содержит те тезисы, тот политический проект который Бонапарт предлагал французам при приходе к власти.

Была ли этому какая-то альтернатива? Несомненно. Во Франции и за её пределами существовало немало роялистов и на протяжении 1794–1799 гг. как никогда реальными оставались планы реставрации монархии во главе с Людовиком XVIII – братом казнённого Людовика XVI, унаследовавшим трон в 1795 г.42 Как и Бонапарта, Людовика XVIII окружает в историографии немало мифов, и фраза Мартена: «Провал роялистов означал, что возвращение к Старому порядку более невозможно» здесь весьма показательна, поскольку на десять слов в ней приходится сразу две ошибки. С одной стороны, Людовик XVIII как признанный лидер роялистов отнюдь не выступал за возвращение к Старому порядку, с другой, – осенью 1799 г. роялистское движение отнюдь ещё не было окончательно подавлено. Велись и переговоры с рядом генералов – не только республиканцам нужна была «шпага».

Кроме того, победа роялистов в 1799 г. казалась монарху столь вероятной, что он начал готовиться к возвращению во Францию. В это время в соответствии с королевскими распоряжениями был создан большой корпус текстов43 из двух десятков разнородных документов – мемуаров, пояснительных записок, проектов деклараций, ордонансов и эдиктов, затрагивающих все сферы жизни общества. На многих из них имеется правка, сделанная королевской рукой. Хотя они и не являются конституцией в прямом смысле слова, они позволяют оценить политический проект роялистов, понять, что они готовы были предложить стране.

Сравнение Конституции VIII года Республики и королевских документов позволяет поставить вопрос о том, был ли у Бонапарта в 1799 г. некий уникальный проект завершения революции, который и принёс ему успех, или же его победа была обусловлена совсем другими факторами.

ПРАВА И СВОБОДЫ

Конституциям 1791 и 1793 гг. были предпосланы Декларации прав человека и гражданина, а 1795 г. – Декларация прав и обязанностей человека и гражданина. В них был записан весь тот комплекс прав и свобод, который ныне стал фундаментом европейской политической модели. Хотя в современной историографии и ведутся дискуссии о том, стала ли Декларация 1795 года разрывом с предыдущими аналогичными текстами44, тем не менее для депутатов термидорианского Конвента она была крайне важна. «Декларация прав кажется менее полезной сегодня, чем в 1789 году, – писал один из создателей конституции Ж.-Б. Лувэ. – Но следует ли из этого, что нужно отказаться от нее, отвергнуть это введение в Конституцию? Мы отнюдь так не думаем; нам лишь кажется, что нужно составить ее с большей осторожностью чем в 1793 и даже в 1791 годах»45.

Конституция VIII года стала первой, в которой эта Декларация отсутствовала46, таким образом, вопреки обещаниям консулов, никакого закрепления принципов, лежавших у истоков революции, отнюдь не произошло. Впрочем, ближе к концу в Конституцию были включены статьи, гарантирующие неприкосновенность жилища (ст. 76) регламентировались правила ареста граждан (с. 77-82), право на петиции (ст. 83). Однако, как справедливо заметил Ж. Годшо: «В тексте Конституции нигде не идёт речь ни о свободе, ни о равенстве, ни о братстве»47. Разительный, даже вызывающий контраст со всеми предшествующими конституциями. В этом, в частности, заключается один из парадоксов Французской революции, который уже не раз отмечали историки: начавшись в 1789 г. как «революция прав человека», провозгласив своей целью борьбу с королевским деспотизмом, революция привела к созданию политических режимов куда более деспотичных чем Старый порядок.

Любопытно в этом плане, что, хотя в документах Людовика XVIII о правах человека речи, конечно, не шло, но всё же упоминалось, что Хартия (так роялисты иногда называли Конституцию, дарованную королём) должна защитить «вольности и свободы нашего народа от действий самоуправной власти»48.

ВОПРОС О СУВЕРЕНИТЕТЕ

С самого начала Революции стало принято считать, что суверен – это нация, совокупность французских граждан, которая может выражать свою волю непосредственно, на референдуме, а может опосредованно – через депутатов. При этом предполагалось, что законы требуют одобрения народа, но, поскольку в реальности это было едва ли возможно реализовать, искали различные обходные пути. В результате, как в 1793, так и в 1795 году суверенитет, по сути, реализовывался лишь через выборы, поскольку степень реалистичности процедуры, предусмотренной в 1793 г. чтобы отвергнуть законопроект, принятый Законодательным корпусом, остаётся под большим вопросом. Однако de facto у этого суверенитета были свои пределы: хотя выборы 1795 и 1797 гг. были выиграны сторонниками монархии, реставрации не произошло, но для этого пришлось прибегать к постоянным нарушениям конституции и государственным переворотам. В Конституции же VIII года о суверенитете нации не было ни слова.

В свою очередь, и король не собирался прислушиваться к мнению нации – однако по совершенно другой причине: этого мнения, с его точки зрения, просто не существует. «Я думаю, – писал он, – что большинство, и даже подавляющее большинство этой нации всегда представляло собой и тем более представляет ныне инертную массу, которой управляет меньшинство – сплоченное, искусное, деятельное. Если бы это было не так, нам оказалось бы слишком стыдно быть французами». Большинство же выражает свое одобрение либо словами, либо молчанием – именно так и обстояло дело на всем протяжении Революции. Народ одобрил Конституцию 1793 года, а всего через пару лет он точно также одобрил Конституцию 1795 года49 – о каком мнении можно говорить в такой ситуации.

Вместе с тем, Людовик XVIII прекрасно отдавал себе отчет в том, что от этой «инертной массы» во многом зависит, как примет его Франция и как пройдет его царствование:

«Мудрое правительство должно знать желания народа и идти им навстречу, когда они разумны, однако всегда действовать proprio motu50; в этом и состоит способ снискать себе любовь и уважение – единственные движущие силы, которые должен использовать государь, желающий придерживаться золотой середины между слабостью и тиранией»51.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ

Суверенитет народа предполагал, что народ непосредственно избирает своих представителей, а они уже принимают законы. Несмотря на ряд цензов (в том числе, возрастной и образовательный) в Конституции 1795 года это правило соблюдалось.

В 1799 г. картина иная. «Правительство предлагает законы и регламентирует обеспечение их исполнения» (ст. 44), «Государственный совет, под руководством консулов, управомочен представлять законопроекты» (ст. 52), то есть, законодатели сами инициировать принятие закона не могут. «Трибунат обсуждает проекты законов; он отвергает или принимает их путем голосования» (ст. 28). «Законодательный Корпус принимает законы путем тайного голосования и без обсуждения законопроектов, которые были обсуждены перед этим ораторами Трибуната и правительства» (ст. 34), то есть, его функции сводятся к простому голосованию. «Всякий декрет Законодательного Корпуса обнародуется на десятый день, после его принятия, первым консулом кроме случаев, когда будет заявлено в сенат о его неконституционности» (ст. 37).

Однако и Трибунат, и Законодательный корпус не избираются народом: многоступенчатая процедура приводит к тому, что народ лишь высказывает рекомендации, сами же выборы проводит Сенат, члены которого также не избираются, а назначаются, и заседания его не публичны. Членов же Государственного совета назначало правительство Иными словами, даже если не говорить о принятом в годы революции принципе выборности, а не назначаемости должностных лиц, создаётся чрезвычайно сложная структура, при которой инициатором закона может быть только правительство, а народовластие ограничено выдвижением кандидатов в депутаты.

Планы роялистов не предусматривали аналога парламента, но предусматривали созыв Генеральных штатов, который должен был послужить своеобразной демонстрацией стремления монарха к компромиссу между Старым порядком и новомодным парламентаризмом В 1798 г. Людовик XVIII писал: «Нация законным образом представлена через собрание Генеральных штатов, составленных из депутатов, свободно избранных по нормам, предписанным Конституцией»52 . К 1799 г. он пришёл к мысли, что эту выигрышную часть его политической программы необходимо обнародовать. В инструкции его агентам говорилось:

«Во всех краях моего Королевства должно быть известно о моем намерении: как только будут обеспечены порядок и общественное спокойствие, созвать Генеральные штаты, дабы трудиться в согласии с ними над составлением конституции Королевства, дабы они просветили меня своими знаниями касательно того множества установлений, которые мне предстоит разработать, и дабы обеспечить одобрение Нации тем законам, которые я приму ради ее благополучия»53.

От имени и по поручению короля, его секретарь Ж.-Б. Курвуазье – блестящий юрист, отвечавший за составление многих документов, – в одном из проектов обрисовал полномочия Генеральных штатов следующим образом: «мы признаем, что они имеют неотъемлемое право одобрять законы и устанавливать налоги; что они должны просвещать нас своими советами в различных областях управления и определять в согласии с нами статьи конституционной хартии»54.

Хотя о точных сроках созыва Генеральных штатов речь не шла (их созовут, «как только общественное спокойствие будет прочно восстановлено»55), и хотя круг их полномочий был очерчен довольно абстрактно, на обещания не скупились: «Мы признаем (поскольку мы всегда гордились тем, что справедливы), что мнение и согласие Генеральных штатов будут необходимы для придания законности одной части наших планов, разъяснения другой и стабильности планов в целом»56; порой даже говорилось о том, что они определят «окончательную форму правления»57.

По мнению Курвуазье, Генеральные штаты окажутся «крайне важны» во многих отношениях: при модификации налоговой и финансовой системы, для «разоблачения злоупотреблений и выявления способов их исправить»58 (особенно на местах), для того, «чтобы узнать состояние сельского хозяйства, торговли, населения по всей Франции»59 при принятии решений об административном делении королевства, о сохранении или отмене системы продажи должностей, о компенсации собственникам.

Иными словами, если бы эти планы реализовались, народовластия в такой системе было бы намного больше, чем это было предусмотрено по Конституции VIII года Республики.

ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ

Начиная с 1791 г. революционные конституции одна за другой закрепляли приоритет законодательной власти над исполнительной В XVIII в. действительно была популярна концепция разделения властей, однако она отнюдь не означала равновесия или равноправия властей. Конституция 1791 г. устанавливала конституционную монархию с огромной ролью и властью короля, хотя, по сравнению со Старым порядком, власть эта и была сильно ослаблена. Реакцией на сильную исполнительную власть, которая столь напоминала бы королевскую стала Конституция 1793 года: по ней во главе государства был поставлен очень слабый Исполнительный совет из 24 человек, избираемый не народом, а Законодательным корпусом. После диктатуры монтаньяров, в 1795 г., когда пресса всё ещё обсуждала всевластие Робеспьера в качестве исполнительной власти была предусмотрена Директория из 5 человек, которая также оказывалась в зависимости от законодателей Обсуждались разные проекты, в том числе и предложение ввести пост президента, но побоялись: президент слишком напоминал короля.

В этом плане Конституция VIII порывала с революционной традицией, направленной на ослабление исполнительной власти и на то чтобы поставить её под контроль власти законодательной. В соответствии с IV главой Конституции исполнительная власть вручалась трём консулам, названным поимённо, при этом первый консул, Бонапарт получал полномочия, очень сопоставимые с королевскими: он «обнародует законы; он назначает и смещает по своей воле членов Государственного совета, министров, послов и других государственных представителей за границей, офицеров сухопутных и морских вооруженных сил, членов местных администраций и комиссаров правительства при трибуналах. Он назначает уголовных и гражданских судей, а также мировых и кассационных судей, без права их смещения» (ст. 41).

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИМУЩЕСТВА

Одним из самых острых вопросов был вопрос о собственности. В ходе Революции многие земли дворянства, церкви, так называемых «врагов народа» были конфискованы и превратились в «национальные имущества». Затем они частично были проданы и обрели новых владельцев. С тех пор каждый, кто хотел приобрести благосклонность этого нового слоя собственников, предлагал записать в Конституцию, что национальные имущества не вернутся к прежним хозяевам.

Ст. 94 Конституции VIII года гласила: «Французская нация заявляет, что после совершения законной продажи национального имущества, независимо от его происхождения, законный приобретатель не может быть лишен его, за исключением случаев, когда третьи лица предъявляют к национальной казне требования о возмещении понесенных убытков», однако на эмигрантов право требовать компенсации не распространялось.

Для роялистов вопрос, разумеется, был стократ более сложным. Людовик XVIII отлично понимал, что его соратники не простят, если не получат обратно свою собственность, но и мятежные подданные никогда не согласятся его принять, если будут знать, что лишатся всего, нажитого в годы революции. Если поначалу король был настроен безоговорочно вернуть всё украденное у них былым владельцам, то к 1799 г. он стал высказываться на эту тему очень аккуратно:

«Что же до присвоенных имуществ, эта тема представляется мне деликатной. Их возвращение – естественное право, и не объявить о нем было бы своего рода соучастием в несправедливых грабежах. С другой стороны, покупатели [этих имуществ] многочисленны, и опасно озлобить сей класс и довести его до отчаяния. По этой причине я принял решение пообещать нынешним владельцам компенсацию в зависимости от обстоятельств. Это выражение туманно, и я об этом знаю, однако оно наилучшим образом соответствует моей цели: 1° поскольку оно оставляет мне свободу определить впоследствии и способ, и размер компенсации; 2° поскольку, избавляя владельцев от страха […], оно, в то же время, предоставляет им шанс обрести, в зависимости от поведения, лучшую или худшую долю, или быть ее лишенной, если они станут упорно оставаться на стороне мятежников»60.

С точки зрения короля, наилучшим выходом была бы договорённость старых и новых собственников между собой:

«Без сомнения, хотелось бы надеяться, что можно будет всё отобрать у владельцев захваченных имуществ, не выплачивая им никакого возмещения, и в этой мере не будет ничего несправедливого, она станет наказанием за их весьма непосредственное участие в Революции […]; если же, тем не менее, возникнут опасения, что в результате они начнут оказывать наносящее ущерб сопротивление восстановлению монархии и порядка, будет необходимо успокоить их, принимая во внимание, что первейший закон – благо народа»61.

В соответствии с этими идеями в предназначенном для публикации проекте обращения Людовика XVIII к французам говорилось:

«Мы признаем, что с точки зрения правосудия никакие документы не обязывают нас к выплате компенсации. Тем не менее, желая компенсировать своей снисходительностью любой нанесенный в прошлом ущерб, мы смягчим жесткость законов и компенсируем его в зависимости от обстоятельств и поведения [собственников], в той форме и в том объеме, в котором это предпишут Генеральные штаты, поскольку эта милость может быть оправдана лишь интересами государства и соответственно, её бремя должна нести вся нация, что не дает нам возможности возложить его без её согласия»62.

Таким образом, король, фактически, воспроизводил ту модель которая использовалась Карлом II в эпоху Реставрации: английский король самые сложные моменты оставлял на усмотрение парламента французский – Генеральных штатов, причём в середине XVII в. этот ход сработал очень успешно.

Произведённое сравнение текста Конституции VIII года Республики и проектов, составленных Людовиком XVIII и его окружением, разумеется, нуждается в одной оговорке: проекты эти никогда не были преданы гласности, поскольку реставрации монархии в 1799 г не произошло. Тем не менее, это сравнение приводит нас к нескольким выводам.

Прежде всего, Конституция VIII года представляла собой радикальный разрыв с тем республиканским политическим проектом, который складывался и эволюционировал в годы Французской революции63. Отсутствовала Декларация прав человека и гражданина, что было практически немыслимо ещё за несколько лет до того. Отменялся принцип выборности, был позабыт суверенитет народа. Одним словом, от «принципов 1789 года» не осталось почти ничего. Разделение властей практически упразднялось, первый консул мог активно вмешиваться в дела двух других ветвей власти: ему принадлежало право предлагать и утверждать законы, а также назначать большую часть судей.

Напротив, политический проект роялистов был составлен вполне в духе времени и имел мало общего со Старым порядком. Людовик XVIII планировал даровать стране конституцию, Генеральные штаты мыслились как собрание представителей нации с широкими полномочиями. Как это не удивительно, в отдельных моментах этот проект судили даже больше свобод, чем принятая республиканская Конституция.

Вместе с тем, если не углубляться в частности, общие очертания нового порядка мыслились и Наполеоном, и Людовиком XVIII примерно одинаково: очень сильная власть главы государства (как бы он ни назывался), очень слабая отделённая от него законодательная власть, минимум прав у народа, гарантии собственникам национальных имуществ. Если добавить к этому неоднократную победу роялистов на выборах и то, что результаты референдума о принятии Конституции VIII года были фальсифицированы64, несложно прийти к выводу, что не нахождение уникального варианта компромисса между республикой и монархией обеспечило победу генерала Бонапарта. Революцию окончили действия сугубо практические: умение взять власть, воспользовавшись подходящим моментом и не останавливаясь перед насилием и фальсификациями.

Вершинин А. А.65

Огонь против двигателя: французская военная мысль 1920–1930-х гг. О преодолении тупика позиционной войны

Первая мировая война 1914–1918 гг. коренным образом изменила представление о том, как воюют сухопутные армии. Искусство стратегии в том виде, в котором его понимали в XIX в., обесценилось Умения грамотно руководить движениями армий и налаживать линии снабжения, что, собственно, и понималось под стратегией во времена Наполеона, было уже недостаточно для победы в войне. Известна формула, выведенная К. Клаузевицем: «Чтобы сокрушить противника, мы должны соразмерить наше усилие с силой его сопротивления; последняя представляет результат двух тесно сплетающихся факторов: размер средств, которыми он располагает, и его воля к победе»66. Первая мировая показала, что в индустриальную эпоху обе переменных вырастают до таких значений, которые требуют от сторон все больших усилий для нанесения поражения оппоненту. Результатом становился тупик позиционной войны, который приводил к огромным перегрузкам не только военной машины как таковой, но и социально-политической системы государства в целом. 1918 год завершился победой Антанты, однако по ее итогам решение проблемы позиционного тупика так и не было найдено. Ее дальнейшими поисками занялись военные теоретики. Развивалась в этом направлении и французская военная мысль.

Как известно, Франция была в числе стран, наиболее пострадавших в годы Первой мировой войны. Почти 1,4 миллиона французских солдат были убиты, что составляло более 16% от числа мобилизованных и примерно четверть всех мужчин в возрасте от 18 до 27 лет67. 3,6 миллиона человек получили ранения. Десять северо-восточных департаментов, промышленное сердце Франции, стали ареной грандиозных сражений и практически лежали в руинах. 9300 предприятий были полностью разрушены. 2 миллиона гектаров пашни выпали из сельскохозяйственного оборота. Национальное богатство сократилось на 12%. Национальный долг в 1918 г. составил огромную сумму в 170 миллиардов франков68. Возможно, ни одна другая страна в такой степени не ощутила на себе последствия войны нового типа, реальностью которой стало противостояние многомиллионных армий, удерживавших сплошную линию фронта и вооруженных самыми современными средствами огневого поражения.

Маневренная война на Западе закончилась к зиме 1914–1915 гг. Попытки воюющих армий осуществить фланговый маневр, обойти противника и навязать ему генеральное сражение по типу баталий XIX в., т.н. бег к морю, привели к формированию 800-километрового фронта, протянувшегося от швейцарской границы до Северного моря. Лобовая атака осталась единственным способом его прорыва. Между ноябрем 1914 г. и мартом 1918 гг. сторонами были опробованы все возможные способы организации фронтального наступления, однако наличие у них многочисленных резервов и практика массирования артиллерийского огня в районе предполагаемого участка прорыва делали решающий успех невозможным. Как только противник понимал, где наносился основной удар, он незамедлительно подтягивал резервы, и прорыв, вместо того, чтобы расширяться, непрерывно сужался, а возникавший таким образом «треугольник» попадал под фланговые удары и огонь орудий. Вошедшие в прорыв войска отрывались от линий снабжения. «Лунный пейзаж», созданный артиллерийскими обстрелами, замедлял их продвижение. В конце концов, брешь во фронте запечатывалась.

В 1914 г. французская армия начала войну, опираясь на доктрину, которая во главе угла ставила искусство маневра. Полевые уставы 1913–1914 гг. уже учитывали фактор высокой концентрации огня в войсках потенциального противника и требовали от командиров более эффективного взаимодействия, а также осторожности в проведении атак69. Однако к началу боевых действий их не успели полноценно внедрить в войсках. Результатом этого стали тяжелые потери уже в первые месяцы войны. В полной мере последствия позиционного тупика начали сказываться осенью 1915 г. Сентябрьские сражения в Шампани и Артуа в полной мере продемонстрировали преимущество обороны над наступлением. Успешно прорвав первую линию германской обороны, французы уже на третий день столкнулись со второй линией и были вынуждены остановиться70. За полтора месяца боев союзники понеся большие потери, захватили лишь небольшой участок шириной 22 км и глубиной не более 4 км.

<1 2 3 4 5...10 >

На страницу:

Перейти

3 из 10