Зависть: теория социального поведения

Как мало взаимная зависть в относительно простом обществе зависит от объективно подтверждаемой разницы в уровне жизни его членов, показывает исследование отношений между людьми в одной деревне на Ямайке, которое проводилось в 1950 и 1951 гг. В этой горной деревне жили 277 англоговорящих негров. Потомки бывших рабов, теперь они – независимые, конкурентно настроенные крестьяне, которые поставляют различные товары для рынка. Один из их главных мотивов – это накопление денег и земли. Около 80 % жителей нормально зарабатывают, и только 3 % взрослых нуждаются в помощи. Тем не менее в отчете мы читаем: «Каким бы «независимым» (т. е. богатым) ни был человек, обычно он считает, что все остальные, несмотря на очевидную бедность некоторых из них, зажиточнее его и накопили больше денег». Один из худших поступков, которые может совершить человек, – это задать вопрос о финансовом состоянии другого. Не может быть сомнений, что этот обычай – защита от зависти. Однако каждого обуревает ненасытное любопытство по отношению к этой информации. Вина за воображаемую собственную бедность обычно возлагается на другого, про которого предполагают или верят, что он богаче. Нанесенный ураганом или засухой ущерб урожаю до сих пор обычно объясняют чарами какого-нибудь злого колдуна, действовавшего по поручению завистливого соседа. Почти каждый житель деревни убежден, что его сосед не любит его и страшно ему завидует. Эти чувства, разумеется, взаимны. Невозможно представить, чтобы несколько семей объединили ресурсы любого рода для какого бы то ни было совместного предприятия. Почти так же невозможно, чтобы отдельно взятый человек мог взять на себя представительство интересов деревни[69].

Проблема зависти также ясно выделяется в исследовании Уильяма Уотсона, посвященном социальным связям в одном африканском племени Северной Родезии, члены которого, работая на медных рудниках и в городах, постепенно приобщаются к денежной экономике. Речь идет о мамбве, чье племенное единство в сельских сообществах сохранилось гораздо лучше, чем этого можно было бы ожидать с учетом того, что многие члены племени – промышленные рабочие. Уотсон проводил свои исследования в 1952 и 1953 гг.

Постоянной причиной для недоброжелательства было то, что трудолюбивые люди, не принадлежавшие к «аристократии», т. е. к семье вождя, но получившие образование в миссионерской школе, в рыночной экономике региона могли достичь «богатства» личным трудом. Внешним символом богатства обычно является кирпичный дом. По-видимому, зачастую главный фактор успеха таких людей – это их решение покинуть владения того вождя, где они родились, чтобы отправиться на поиски удачи в какое-нибудь другое место, потому что в этом случае запрещающие личный успех нормы социального контроля и перераспределительные требования со стороны сообщества не так велики[70].

Уотсон описывает одну историю «селфмейдмена» такого типа, «плебея», который за счет женитьбы на дочке чужого вождя стал членом «королевской семьи» и смог получить разрешение на то, чтобы занять внутри племени выдающееся политическое положение, соответствующее его богатству. Это иногда может получиться. Однако Уотсон описывает и другого человека, чья история успеха ясно показывает не только то, что в примитивном обществе всякого, кто обладает экономическими преимуществами, подозревают в сверхъестественных манипуляциях, но и то, что, по общему мнению, эффективность его силы прямо пропорциональна его способности причинять вред соседям.

Адаму был 41 год; в миссионерской школе он выучился на плотника. После того как он несколько раз отправлялся на заработки в город, он построил единственный кирпичный дом в деревне. Кроме того, он много делал для своих родственников. Однако, как и в случае со всеми успешными людьми, считалось, что Адам «что-то знает» (т. е. обладает магическим знанием). Говорили, что он умеет с помощью магии приручать ворон, которые воруют маис, выращенный соседями, и приносят ему[71].

Уотсон описал также нескольких успешно торгующих на рынке фермеров, которые живут в условиях значительного социального давления не только потому, что они должны учитывать конкуренцию на ограниченном рынке, но и потому, что их постоянно подозревают в «черной магии» – «мамбве обвиняют в колдовстве всех успешных людей». Точно так же, как добуан Тихого океана, мамбве убеждены, что, если поле, засеянное человеком, регулярно приносит урожай лучше, чем у его соседа, дело не в лучших методах агротехники, а в колдовстве, которое нанесло соответствующий ущерб другим полям. Успешные люди считаются зловещими, опасными и обладающими сверхъестественными способностями. На это влияет и то, что они живут не так, как остальное племя. Их кирпичные дома отделяют их от других, и если община мигрирует, они остаются на месте[72].

Страх перед «дурным глазом»

Оскар Льюис, один из лучших современных специалистов по деревенской культуре и ментальности низших классов Мексики, дает интересное описание того, как в одной деревне страх перед завистью других людей определяет все подробности жизни, каждое из намеченных действий. Безопасная зона обеспечивается крайней, тревожной скрытностью, сохранением в тайне всего, что приватно. Люди замыкаются в себе и избегают любой близости с другими.

«У человека, который мало говорит, держит свои дела при себе и сохраняет дистанцию между собой и другими, меньше шансов создать себе врагов или столкнуться с осуждением и завистью. Мужчина обычно не обсуждает свои планы покупки, продажи или поездки куда-либо. Женщина обычно не говорит соседям и даже родственникам, что у нее будет ребенок, что она шьет новое платье или готовит что-то вкусное на обед»[73].

Здесь ясно виден страх перед завистью, перед «дурным глазом» другого, который угрожает всем нашим планам, всем приобретениям, которые мы надеемся совершить. До некоторой степени такой страх сохраняется и у многих просвещенных людей. Мы умалчиваем о многих наших планах, надеждах и стремлениях до тех пор, пока они не сбудутся или не станут окончательными. Однако трудно представить себе, что означает для экономического и технического развития сообщества, когда будущее измерение принципиально и почти автоматически исключается из человеческого общения и взаимодействия, когда его даже нельзя обсудить. Повсеместная зависть, страх перед ней и ее носителями отсекает таких людей от любой возможности совместных действий, направленных в будущее. Каждый за себя, каждый может рассчитывать только на собственные ресурсы. Все мечты о будущем, его подготовка и его планирование становятся уделом скрытных, социально разобщенных существ.

По контрасту с энтузиазмом XVIII и XIX вв. по отношению к общинному духу простых, неиспорченных обществ реальность имеет совершенно иные черты. Если в этой мексиканской деревне чьей-либо собственности угрожает несчастье или такое несчастье с ней происходит, «мало кто спешит оповестить собственника, который может обнаружить это только тогда, когда все пропало. В одном случае автобус задавил свинью вдовы. Хотя было известно, чья это свинья, никто не рассказал ей о случившемся. К тому времени, как она об этом узнала, бóльшую часть мяса отрезали соседи, и ей остались лишь голова да хвост».

Имеет значение также следующее. Очень часто завистливый человек, хотя и не делает ничего, чтобы причинить вред другому, не сделает добровольно и ничего из того, что называют гуманностью и чувством приличия (эти понятия все еще чужды абсолютному большинству людей), чтобы предотвратить ущерб для другого. Существуют бесчисленные ситуации, в которых человек может дать выход чувству зависти, просто ничего не делая. То, что именно завистью объясняется примечательное поведение жителей этой мексиканской деревни, становится ясно из следующего фрагмента: «Люди гораздо в большей степени готовы посочувствовать несчастью другого, чем порадоваться его успеху, и это приводит к тому, что плохими новостями делятся чаще, чем хорошими. Удачу принято скорее скрывать и стараться не хвастаться. Здесь обычно люди… не дают друг другу советов, где выгодно купить и продать что-нибудь, как вылечить заболевшее животное или как улучшить урожай».

«Любой, кто помогает мне, – мой враг»

Можно легко представить себе, какой эффект такие базовые установки могут оказывать на исполненных благих намерений, оптимистически настроенных сотрудников программ развития, которые в своей работе исходят из предположения, что какие-то приемы, технологические и агротехнические навыки, если их продемонстрировать один или два раза, автоматически распространятся, подобно лесному пожару, от семьи к семье и от деревни к деревне.

Льюис отмечает: «Корзинки с товарами и покупками, которые носят по улицам, тщательно укрывают от любопытных глаз… Как правило, альтруизм, щедрость, благотворительность и желание делиться с другими отсутствуют…» Эти типичные для американцев качества, демонстрирующие позитивное отношение к людям, достаточно полезны у них на родине. Однако после 1949 г. они сильно стимулировали оптимизм американцев в отношении так называемых развивающихся стран, культуры которых не способствуют пониманию таких вещей. Политики, ответственные за помощь развивающимся странам, могли бы многому научиться, если бы знакомились с выводами исследований вроде следующего: «Оказание кому-то услуг встречается редко и возбуждает подозрения. Это обычно ассоциируется с людьми de cultura, про которых говорят, что они оказывают услуги ради того, чтобы самим их получать.

Когда молодые люди или дети проявляют доброту или жалость по отношению не к членам семьи, матери часто «поправляют» их. Детей ругают за то, что они дарят свои вещи друзьям или доверчиво дают что-нибудь в долг тем, кто не принадлежит к их семье»[74].

В начале 1950-х гг. Херардо и Алисия Рейхель-Долматофф, муж и жена, больше года провели в населенной метисами деревне Аритама на севере Колумбии. Также и в этой культуре они обнаружили мотив зависти, детерминирующим фактором которого является страх перед взаимной завистью.

«Совершение индивидом магических действий с намерением принести вред другим людям – это один из самых важных аспектов верований в сверхъестественное в Аритаме. Каждый индивид живет в постоянном страхе перед магической агрессией со стороны других, и общественная атмосфера в деревне в общем характеризуется взаимными подозрениями, ощущением подспудной угрозы и скрытой враждебности, которые пронизывают все аспекты жизни. Главной непосредственной причиной для магической агрессии является зависть. Завидуют всему, что можно считать личным преимуществом по отношению к другим: здоровью, экономическому благополучию и т. д. Все это, а также другие аспекты подразумевают престиж, а с ним – могущество и физическую привлекательность, популярность, гармоничную семейную жизнь, новую одежду, власть над другими. Поэтому агрессивная магия направлена на то, чтобы предупредить или разрушить это могущество и дейст-вовать в качестве уравнивающей силы. Важность «черной магии» как системы социального контроля огромна, потому что она управляет всеми отношениями между людьми»[75].

Покупатель – это вор

Для всех непредвиденных событий существует только одно объяснение: «черная магия», проистекающая из зависти другого жителя деревни. Хотя некоторые люди вызывают особенные подозрения, каждый взрослый – потенциальный враг, вооруженный «черной магией». Жители Аритамы не верят в возможность естественной смерти. Любую болезнь вызывает личный враг. Экономические потери, плохой урожай, болезни скота и даже внезапное появление у кого-то нежелательных черт – пьянства, драчливости, импотенции, лени, неверности – все это воспринимается как продукт чьих-то враждебных, завистливых намерений. Если кто-то внезапно решает покинуть деревню, на время или постоянно, всегда считается, что это вызвано магией какого-то врага, который хочет избавиться от этого человека. Когда семья продает свою собственность – дом, скот или землю – новый собственник считает само собой разумеющимся то, что он будет вызывать зависть и ненависть из-за того, что он ее купил. Считается также, что тот, кто продал дом, будет до конца своей жизни мстительно преследовать покупателя с помощью «черной магии»[76].

Тот факт (сам по себе показательный), что продавец собственности ненавидит покупателя и стремится ему навредить, вероятно, объясняется тем, что у продавца сохраняются претензии на собственность. Даже когда продавец получил хорошие деньги, он завидует превосходству покупателя, которое заключается в его возможности заплатить хорошие деньги, т. е. играть активную роль. Я полагаю, что здесь мы сталкиваемся с очень распространенной человеческой реакцией. Покупатель никогда не может чувствовать себя полностью гарантированным от зависти со стороны продавца, у которого сохраняется смутное подозрение, что его лишили чего-то обманным путем (в обмен на столь преходящую вещь, как деньги). Нам также знаком тип ремесленника или художника, который совершенно не готов продавать свои произведения или работы каждому желающему. Однако в этом случае проявляется благотворный эффект анонимности современного массового производства любых товаров, какие только можно себе вообразить, так как он позволяет нам купить практически все что угодно, не принимая в расчет зависть производителя. Романтически настроенные люди, все еще сожалеющие о тех днях, когда почти каждый товар нужно было покупать у изготавливающего его ремесленника, не имеют понятия, насколько искусно взаимоотношения производителя и клиента душили свободное обращение товаров. В современном обществе свидетельства похожих ограничений встречаются во многих областях свободного рынка. Они основаны скорее на снобизме, чем на зависти, хотя могут быть связаны и с тем, и с другим. Высокомерный архитектор или художник не станет продавать свою работу кому попало только потому, что у того есть деньги. Действительно, некоторые автопроизводители даже принимают специальные меры для того, чтобы их автомобили не попали к тем покупателям, чье положение в обществе не соответствует их богатству. А когда университетское издательство Princeton University Press опубликовало сложную математическую монографию по теории игр, многие профессиональные игроки, заказавшие у них эту книгу, получили свои чеки обратно вместе с запиской: «Вы не смогли бы правильно понять ее». Очевидно, издатели не пожелали метать бисер (малотиражную научную монографию) перед свиньями, т. е. перед такой сомнительной публикой, как профессиональные игроки.

Как можно судить по американским продавщицам, наемный работник магазина также может завидовать клиенту: хотя она и не сама произвела товар, но не в состоянии его купить. Это не является случаем чистой зависти, связанной с конкретным объектом (как в случае изготовителя товара, испытывающего к покупателю чувства, подобные тем, которые свекровь испытывает к жене сына)[77].

Супруги Рейхель-Долматофф ярко демонстрируют, что буквально все в Аритаме подвержено зависти и «черной магии» жителей деревни. Если кто-то из членов группы работает быстрее и лучше остальных, то прежде чем он приходит на следующее утро, его место работы отмечается крестом. Потом завистник три раза читает «Отче наш» и три раза – Ave Maria. Считается, что от этого хороший работник будет работать медленно, ощущая жажду и усталость, что орудия сельского труда (например, мачете) очень уязвимы для колдовства. То же самое относится ко всем охотничьим и рыболовным принадлежностям, к ловушкам, ружьям, крючкам и сетям. Согласно супругам Рейхель-Долматофф, даже тонкий нюх охотничьей собаки может быть навсегда уничтожен чарами врага, который завидует владельцу собаки[78].

В Аритаме, как и почти во всех других местах, важной и особой формой злой магии является «дурной глаз» (mal ojo). Он может вызвать болезнь, засуху и порчу. Существенно то, что «считается, будто экономические активы, например дома, посевы, домашние животные и фруктовые деревья, значительно больше уязвимы для «дурного глаза», чем сами люди. Причина – зависть»[79].

Из этого с очевидностью следует, хотя и редко признается, благоприятное влияние частной собственности. Она является не причиной деструктивной зависти, в чем постоянно пытаются уверить нас апостолы равенства, а необходимым защитным экраном между людьми. Во всех тех случаях, когда достойных зависти материальных благ больше не осталось или они по каким-то причинам были устранены из поля зрения зависти, мы получаем «дурной глаз» и завистливую, деструктивную зависть, которые направлены против физического лица. Не хватает чуть-чуть, чтобы можно было сказать, что частная собственность впервые возникла в качестве защитной меры от зависти других людей по отношению к нашим физическим качествам.

В деревне Аритама, где каждый трепещет перед завистью со стороны любого другого, супруги Рейхель-Долматофф обнаружили лишь следующие отношения родства, в которых не может быть использована «черная магия» и, следовательно, зависть может быть в значительной мере подавлена: между отцом и сыном и между матерью и дочерью, хотя даже там возможно значительное напряжение. С другой стороны, между мужем и женой, между братьями и сестрами и между любыми другими родственниками случаи злого колдовства встречаются очень часто. За пределами семьи подозрения вызывают все и каждый.

У некоторых племен – например, у африканских ловеду – мотивированное завистью колдовство почти всегда случается между родственниками, в то время как чужих можно почти не бояться. Это снова указывает на важное значение для зависти социальной близости. С другой стороны, в Аритаме подозрительность носит настолько универсальный характер, что никто не будет говорить даже о явно невинном человеке, что он не занимается «черной магией», а скорее скажет, что неизвестно, занимается ли он ей (Todavia no se le ha sabido)[80].

«Потеря лица» в Китае и избегание зависти

Пресловутый страх жителей Азии «потерять лицо», особенно ярко проявлявшийся в императорском Китае, также в своей основе представляет собой ритуализированную установку, предназначенную для избегания зависти, или, более конкретно, форму самовоспитания, позволяющую избегать Schadenfreude других. Это ясно продемонстрировал антрополог Ху Сяньцзинь в исследовании китайского концепта «лица», опубликованном в США в 1944 г.[81]

Степень потери лица (lien, в русской транскрипции – лянь. – Прим. пер.) зависит от ситуации. Общественное мнение обращает внимание на смягчающие обстоятельства в жизни бедных и неимущих и позволяет таким людям сохранить лицо после совершения действий, которые привели бы более богатых людей к его потере. Человек, занимающий важное экономическое положение, имеет право использовать его только так, чтобы не нарушать моральных норм. Описание процесса социального контроля в Китае напоминает о «личности, ориентированной на другого», охарактеризованной Дэвидом Зисманом.

Ху Сяньцзинь писал: «Сознание того, что общественное мнение, так сказать, выступает надсмотрщиком для эго, непрерывно осуждая любое нарушение этики и наказывая его осмеянием, воспитало в некоторых людях крайнюю чувствительность. Это особенно бросается в глаза там, где инициатива может привести к неудаче… Молодой человек, который проваливается на экзамене, иногда ощущает настолько острое чувство стыда, что совершает самоубийство».

Из этого уже ясно, как страх потерять лицо ограничивает индивидуальные действия и типы поведения, необходимые для экономического развития. Нижеследующее объяснение проливает свет на мотив зависти.

Китайский антрополог считает, что западные наблюдатели неправы, когда они приписывают чрезмерную скромность, с которой китайцы стремятся преуменьшить свои достижения или свое положение, лицемерию, притворству или нехватке веры в себя. Он утверждает, что дело скорее в тщательно институционализированной установке, предназначенной для предотвращения зависти. Любой, кто приписывает слишком высокую ценность своим способностям или своему упорству, совершает грех против социума тем, что считает себя лучше других людей. «Так же как и физическое насилие, не одобряется любое действие, которое могло бы вызвать в других людях неприятное чувство, например зависть и неприязнь. Человек, склонный к бахвальству, не будет пользоваться симпатией в группе, когда он потерпит неудачу; его скорее высмеют».

Однако китайцу необязательно действительно столкнуться с сопротивлением общественного мнения или группы, чтобы ограничить свое поведение; призыв: «Веди себя так, чтобы результат твоих действий вызывал у других людей минимальную зависть», отпечатавшийся в его сознании с детства, снабдил его необходимыми знаниями того, как действовать, чтобы сохранить lien. А чтобы добиться абсолютных гарантий, что никто не будет завидовать, самоуничижение (например, при взаимных приветствиях) доведено до такой степени, которая кажется западным людям абсурдной крайностью.

Привычное избегание зависти и сдерживание развития

Супруги Рейхель-Долматофф так описали обычный способ избегания зависти в деревне Аритама: «В этой пронизанной подозрениями обстановке любое несчастье немедленно приписывают магии врага, который, с помощью недоброжелательства и зависти, вызвал эту напасть. Лучшее средство профилактики для индивида во всех случаях состоит в том, чтобы прежде всего не казаться достойным зависти и притворяться бедным, больным и несчастным»[82].

В своем исследовании добуан, одной из наиболее одержимых завистью культур, Форчун ставит сложный, но оправданный вопрос: объясняется ли бедность сообщества сдерживающей силой взаимной зависти, или же, наоборот, зависть является следствием общего скромного существования? Форчун обычно использует слово «ревность», но совершенно очевидно, что он имеет в виду зависть.

«Невозможно с уверенностью утверждать ни что социальная организация в этом обществе создана нормами магического миросозерцания, ни что нормы магического миросозерцания созданы социальной организацией. Возможно, однако, показать единство общего чувства. Лейтмотивом этой культуры является ревнивое отношение к имуществу.

Внутри социальной организации эта ревность обнаруживается в конфликте между группами, образованными по принципу кровного родства, и брачными группами. В огородничестве эта зависть возникает между огородниками. Любые болезни и смерти относятся на счет ревности и вызывают встречные обвинения. Также возможно показать, что бедность и значительное аграрное перенаселение хорошо согласуются с господством ревности к имуществу. Однако и здесь невозможно сказать, кто кого создал: бедность – ревность или наоборот. Можно утверждать и то, и другое. Единственное, что можно доказать, – это соответствие, и на самом деле вероятно, что чем больше соответствия наблюдается в элементах какой-то культуры, тем к большей интенсификации взаимно согласующихся элементов это будет приводить. Они будут взаимно усиливать друг друга»[83].

Иногда даже примитивные народы осознают, что те из их соплеменников, которые отваживаются противостоять «дурному глазу», процветают. Языческий народ тив насчитывает примерно 800 тыс. человек. Тив живут в долине Бенуэ на севере Нигерии и выживают за счет слаборазвитого сельского хозяйства.

Десять лет назад один антрополог так описал их экономическую систему: «Тив с чрезвычайным презрением относятся к человеку, богатство которого состоит только в продовольствии (или, в наши дни, только в деньгах), они говорят… что ревнивые родственники богатого человека околдуют его и его семью посредством определенных фетишей, чтобы заставить его потратить свое богатство на жертвы. …О человеке, который упорно преобразует свое богатство в более высокие категории вместо того, чтобы позволить приживалам и родичам растратить его, говорят, что у него «сильное сердце»… Его одновременно боятся и уважают…»[84]

Слово tsav означает магическую субстанцию в сердце, которая отгоняет зависть. Не у всякого она есть. «Этот человек как-то выделяется, пусть лишь как певец, танцор, охотник? У него есть tsav, хотя, возможно, совсем немного. Этот человек пышет здоровьем, у него большая семья, его фермы процветают? Он «человек tsav», иначе он не смог бы защититься от зависти других как в ее физическом выражении, так и в мистическом»[85]. Тив, как и многие другие примитивные народы, не признают естественной смерти. Если кто-нибудь умирает, это всегда объясняется завистливой магией другого. Пока антропологи оставались в селении, один из их информантов чувствовал себя в безопасности, но после их отъезда он надеялся «выжить, делая как можно меньше того, что может привлечь зависть»[86].

Зависть в качестве барьера для вертикальной мобильности в этнически стратифицированных обществах

Примерно 20 лет назад группа американских антропологов исследовала горный городок на юге Колорадо, основанный в 1870 г. и насчитывающий примерно 2500 жителей, частично – испанского, частично – англосаксонского происхождения. Их особенно интересовал верхний слой англосаксов и следующая за ним испаноговорящая группа. Они специально занимались способами, с помощью которых талантливый человек мог перейти из испаноговорящей группы (58 % населения) в господствующую, англоговорящую страту. Большая часть испаноговорящих жителей прибыла в городок после 1920 г., в основном из испанских деревень в северной части Нью-Мексико. Они составляют низшую профессиональную группу. Мало кто из них владеет землей или другой коммерческой собственностью; большинство – наемные работники в местном сельском хозяйстве.