Виновато море

– Расскажи-ка мне про Мика. С чего это ты решила, что хочешь с ним повидаться?

– Наткнулась на его фотографию, когда разбирала мамины вещи. Он стоял там на сцене с группой музыкантов на фоне плаката с названием «Блэк ю»[6].

Похоже, группа только что закончила выступление: разгоряченные лица пылали и блестели от пота. Мужчина в центре, с длинными черными, влажными на висках волосами, схватив гитару за гриф, смотрел прямо в объектив. Стоявший рядом Мик, одетый в облегающий костюм и коричневые туфли с острыми, загнутыми вверх носами, казался бодрым и воодушевленным. В отличие от других музыкантов, он не держал никакого инструмента – выставив руки вперед в виде направленных на камеру пистолетов, он чуть склонил голову набок и прищурил глаз. Миа ни за что бы не приняла такую позу: она казалась ей слишком фальшивой, наигранной и самоуверенной. И тем не менее фотография ей понравилась, поскольку между собой и отцом она разглядела определенное сходство в волевых очертаниях носа, а также, возможно, и в форме губ.

– Увидела фотографию и разобрало любопытство? А до этого любопытство не разбирало?

– Пожалуй, нет. Ну, может, совсем чуть-чуть, – согласилась она.

В памяти всплыли сказанные бабушкой много лет назад слова, которые запомнились ей на всю жизнь. Миа сидела в ванне, и вода от прилипшей к ногам грязи становилась все более мутной. Она так дергалась и извивалась, не давая вымыть себе голову, что бабушка в сердцах крикнула: «Какая же ты непутевая и своенравная!» И тихо добавила: «Ну прямо как твой отец». Озвученное нежелательное сравнение словно зависло в окутанной паром ванной и надолго осело у Миа в голове.

Финн поднес кружку к губам и допил свой напиток.

– А что ж ты не поговорила с Кейти насчет своего намерения повидаться с ним?

Миа на минуту задумалась:

– Бывает так, что, когда кто-то высказывает тебе свое мнение, ты вдруг потом принимаешь его за свое собственное. Мне хотелось этого избежать.

На территорию кемпинга въехала очередная машина. На них коротко упал свет ее фар, затем двигатель стих. Выбравшаяся из машины пара принялась при свете фонарика устанавливать себе палатку.

В тех немногочисленных фразах, которые только что прозвучали, содержалось практически все, чем Миа могла поделиться с кем бы то ни было, включая саму себя. На данный момент этого для нее было более чем предостаточно. Она протянула руку за кружкой Финна.

– Пойду помою посуду. – Резко встав со скамейки, она направилась к крану с водой.

Позже она почистила зубы и, сплюнув остатки пасты в кусты, забралась к Финну в палатку. Сзади падала тень от поросшей кустарником горы, спереди веяло соленым морским воздухом. Они лежали, подложив под голову свернутое пляжное полотенце, высунувшись наружу, чтобы видеть звезды. Вот так, в палатках или друг у дружки в комнатах, лежа на узких кроватях, как сардины, они провели бесчисленное множество ночей. Их дружба – крепкая и бесхитростная – представлялась неким ниспосланным свыше даром, за который Миа испытывала неизменную благодарность.

– Падающая звезда, – воскликнула она, показывая рукой.

– Не видел.

– Как же можно увидеть с закрытыми глазами? Спи уж.

Убрав головы внутрь, они застегнули палатку и привычно прижались друг к другу, как это тысячу раз бывало в прошлом.

Земля казалась ужасно жесткой, и Финн повернулся на бок, чтобы избавиться от какого-то камешка, который упирался ему в лопатку.

Миа уже спала. Он лежал, слушая ее легкое сопение в сочетании со стрекотом сверчков в траве под палаткой. Финн любил походную жизнь за ее замедленное течение. Приготовление простой пищи занимало больше времени, душ и смена одежды из рутины превращались в роскошь. Требовалось время, чтобы привыкнуть к новым звукам, запахам и жизненному ритму на новом месте, задуматься о собственных мыслях.

Миа заворочалась; убрав руку со своего живота, она положила ее ему на локоть. Он ощущал тепло ее кожи. Он мог убрать из-под нее свою руку, но не спешил. Его мысли перенеслись к одному летнему вечеру, когда им с Миа было всего по шестнадцать.

Они оказались на концерте американской панк-группы под названием «То»[7], на которую уже давно мечтали сходить. Миа была в светлых, разодранных на бедрах джинсах, которые купила в комиссионке «Хобоуз». С подведенными серебряной тушью глазами и нанесенным на скулы мерцающим блеском она выглядела намного взрослее той девчушки, которой он еще утром помогал ловить на спиннинг. Такое превращение хоть и восхитило его, но вместе с тем вызывало беспокойство.

Выступление полностью оправдало их ожидания: концертная площадка пульсировала энергией, толпа возле сцены буквально неистовствовала, и с каждой песней ее рев становился все громче. Танцуя со вздернутыми вверх руками, Миа прямо-таки искрилась весельем. Обернувшись, она крикнула что-то топтавшемуся позади здоровенному детине с бычьей шеей. Тот подставил сцепленные ладони, и, прежде чем Финн успел сообразить, что происходит, он увидел, как Миа поставила ногу на подставленные руки и взлетела в воздух. Прогнувшись и раскинув руки в стороны точно крылья, она приземлилась в море выставленных ей навстречу и готовых поймать рук и будто поплыла над людскими головами.

Ее черная футболка «Бисти бойз»[8], которую они с Финном могли себе позволить лишь одну на двоих, задралась на талии, обнажив ее упругий животик. Команда осветителей успела выхватить из темноты такую «неземную» красотку лучом света и стала сопровождать ее поступательное движение. Кучка разгоряченных вспотевших парней, танцевавших с воинственно выброшенными вверх кулаками, засвистела и заулюлюкала, отпуская сальные остроты в ее адрес. Слыша их выкрики, Финн напрягся всем телом, представляя, как, пробившись сквозь толпу, заставляет их заткнуться.

Публика продолжала самовыражаться в танце в сверкающих бело-голубых лазерных лучах, а он напряженно вглядывался, пытаясь не упустить Миа из виду. Посторонившись перед каким-то долговязым парнем, он увидел, как охранники перетаскивают ее через заграждение. Он не представлял, как она сможет пробраться назад и отыскать его, и, прежде чем он вновь увидел ее, музыканты успели отыграть еще четыре номера.

Протиснувшись сквозь невероятно плотную толпу, подружка предстала перед ним с пылающими щеками и блестящим от испарины лбом.

– Миа!

Ансамбль начал свою заключительную композицию, и публика, рванув вперед, прижала ее к нему. В страхе, что она может оказаться под ногами у толпы, он инстинктивно обхватил ее за талию и, слившись с ней воедино, почувствовал сквозь влажную футболку исходящий от ее тела жар. Словно не замечая беснующейся в угаре толпы, Миа притянула лицо Финна к себе и чмокнула его в губы.

Потом толпа качнулась назад, и Миа выскользнула из его объятий. Развернувшись в сторону игравших музыкантов, она продолжила двигаться в такт музыке. Финн же стоял на месте, будто остолбенев, в то время как все вокруг продолжали танцевать.

В жизни каждого бывают некие ключевые моменты – своего рода поворотные пункты, которые меняют ход событий, и кажущиеся незначительными вещи способны полностью изменить судьбу. Таким стал для Финна этот поцелуй. Миа – девчонка, с которой он виделся изо дня в день, – вдруг стала для него загадкой. При любом общении с ней в школе на следующий день – когда он, держа пробирку, помогал ей воспользоваться магниевой лентой, когда они, сидя на лавке под платаном, ели сандвичи с ветчиной, когда по дороге домой в школьном автобусе слушали в единственных на двоих наушниках музыку – впервые испытанное вожделение напоминало о себе. Словно он, выпрыгнув из собственного тела, вошел в чье-то другое. Он был настолько обескуражен этой переменой, что решил прогулять последние два дня занятий, чтобы собраться с мыслями.

Едва начались летние школьные каникулы, Миа подкатила к его дому на велосипеде с палаткой, спальным мешком и бутылкой водки, на покупку которой она не без труда уговорила Кейти, и заявила, что они едут в поход в лес у подножия гор. Поскольку никакой вразумительной причины для отказа ему в голову не пришло, он, прихватив свой спальный мешок, последовал за ней.

Неожиданно разразившийся вечером ливень загнал их в палатку еще до сумерек. И пока они, попивая водку, играли в карты, Финн украдкой поглядывал на Миа и не переставал удивляться, как он до сих пор мог не замечать роскошную изумрудную зелень ее глаз. Как только дождь прекратился, они выбрались из палатки в темный, благоухающий земной свежестью лес. Они стояли среди мокрого вереска в промокших до колен джинсах. Они были пьяны, и их переполнял восторг. Той ночью луна в виде идеального серебряного диска выглядела настолько впечатляюще, что Финн ни с того ни с сего вдруг завыл, как волк. Миа, рассмеявшись, решила ему подвыть.

Все эти семьдесят два часа, с тех пор как Миа поцеловала Финна, он беспрестанно думал, каково будет поцеловать ее в ответ. По-настоящему.

– Миа, – начал он, неуверенно приблизившись к ней.

Она смотрела на него все с той же улыбкой. На ее лице не было макияжа, и при лунном свете ее кожа казалась сияющей.

– Боже, ты такая красивая! – невольно сказал он. Затем, дотронувшись рукой до ее щеки, подался вперед в стремлении поцеловать ее.

За мгновение до того, как их губы должны были соприкоснуться, Миа отпрянула.

– Финн! – Она рассмеялась и толкнула его в грудь. – Да что это на тебя нашло! Не пугай меня!

Согнувшись, Финн притворился, будто ему тоже смешно, хотя ощущение было такое, словно он только что получил под дых.

После этого они три недели не виделись, поскольку он с родителями уехал отдыхать на север Франции. Во время этой поездки Финн лишился девственности с семнадцатилетней девицей по имени Амбре, которая работала уборщицей в парке, где они расположились. Под рабочей одеждой она носила розовый лифчик и не надевала трусики. Во время перерыва в три часа дня она ежедневно приглашала Финна к себе в трейлер. И хотя эти встречи были ему приятны, они постепенно выявляли глубину его чувств к Миа. Он не просто мечтал прикоснуться к ней или поцеловать ее так, как он целовал Амбре, он скучал по ней. Ему, например, не хватало ее смеха. Он вспоминал, как она, на чем-то сосредоточившись, покусывает ноготь большого пальца, вспоминал непреклонность в ее голосе, когда она говорила ему: «Это я смогу». Он скучал по ее дружбе и не хотел вновь рисковать ею.

Когда он вернулся домой, их с Миа дружба продолжилась в своем обычном ключе, и та ночь в лесу никогда в их беседах не вспоминалась. Девичье, а позже женское многообразие охладило эту страсть, и Финн был благодарен Миа за то, что их отношения вернулись в свое прежнее русло. Однако когда сегодня на пляже Миа, раздевшись до белья, обнажила свое изящное гибкое тело, желание тихим звучанием напомнило о себе и вот уже несколько часов не покидало его.

Сознавая весь риск перерастания этого «тихого звучания» в более громкое, Финн осторожно высвободил свой локоть из-под ее руки и нехотя отодвинулся.

5

Кейти

(Калифорния, март)

Кейти опустила бежевую пластиковую шторку иллюминатора, чтобы не смотреть. Ей вовсе не надо было видеть, что они летят над облаками, что они в тридцати тысячах футов над океаном и не падают на землю лишь благодаря белым крыльям «Боинга-747».

Когда Кейти впервые довелось оказаться в самолете, она с такой силой вцепилась в подлокотники, что у нее побелели костяшки пальцев. Миа сидела рядом с вытаращенными глазами, ее зрачки были расширены, – как сначала подумалось Кейти, от страха. Однако, увидев затем появившуюся на лице сестры широченную улыбку, она поняла, что это был восторг. Чего Кейти не могла понять, так это причин такого восхищения, в то время как у нее самой внутри царила паника. Страх этот не являлся результатом влияния кого-то из нервных взрослых или неких страшилок, рассказанных друзьями или по телевизору, – он жил где-то внутри нее. Ей тогда было всего девять. И авиаперелеты должны были бы восприниматься как приключение.

После того полета Кейти летала еще дважды. И каждый раз ее страх словно оживал и принимался шипеть на нее задолго до предполагаемого путешествия. Она пришла к выводу, что заглушить это шипение можно лишь избегая его. Когда в университете планировался лыжный поход, она присоединялась лишь в том случае, если группа ехала автобусом. Когда у мамы неожиданно появились лишние деньги и она предложила девочкам куда-нибудь съездить, Кейти заявила, что ей больше всего хотелось бы отправиться в морской круиз. Когда Эд захотел побывать в Барселоне, она убедила его добраться до Парижа по тоннелю под Ла-Маншем.

Сейчас, когда она теребила рукав своего кардигана, то закручивая его, то раскручивая, ее страх был вызван не тем, что у самолета может отказать двигатель или что пилот недостаточно опытен. У нее перехватывало в горле и сердце колотилось в груди из-за замкнутого пространства, маленького кресла с вмонтированными подлокотниками, двух соседних пассажиров – спавшего и читающего, – преграждавших ей путь к проходу, ремня безопасности, удерживавшего ее за бедра, и одиннадцатичасового перелета, который невозможно прервать. Так и будет она час за часом тихо пребывать в этой ловушке, совершенно неподвижно и ни на что не отвлекаясь, впервые с тех самых пор, как ей сообщили трагическое известие. Воспользовавшись моментом, ее мысли сфокусировались на том единственном слове, с которым она никак не хотела смириться: «самоубийство».

Самоубийство в ее представлении ассоциировалось с душевнобольными или с теми, кто страдал тяжелым, неизлечимым недугом, но никак не со здоровым, здравомыслящим двадцатичетырехлетним человеком, отправившимся в путешествие по белу свету вместе со своим лучшим другом. Это выглядело нелогично. Однако же случилось. И это подтверждали свидетельские показания, протокол результатов вскрытия и заключение полиции.

Она принялась судорожно искать слово «самоубийство» в Интернете и с ужасом обнаружила, что среди причин смертности оно являлось десятой по распространенности – более частой, чем убийства, заболевания печени и болезнь Паркинсона. Еще она прочла, что один миллион людей ежегодно кончают жизнь самоубийством, а также о том, что один из семи человек в тот или иной момент своей жизни серьезно задумывался над тем, чтобы свести счеты с жизнью. Узнала она, что и наркотики, и алкоголь в семидесяти процентах случаев являются причиной самоубийств, совершаемых подростками.

Однако ни Интернет, ни свидетели, ни полиция Бали не знали ее сестры. Миа ни за что бы не спрыгнула вниз. Да, порой она бывала непредсказуемой, периоды ее отчаянной бесшабашности могли чередоваться с вызывающим тревогу унынием, и временами казалось, что она принимает все настолько близко к сердцу оттого, что оно находится у нее слишком близко к коже. Однако наряду с этим она была невероятно отважной – настоящий боец. А бойцам не свойственно прыгать.

Кейти верила в это всем сердцем. Она просто обязана была верить, так как в противном случае ей бы пришлось мириться с жутким сознанием того, что сестра захотела ее оставить.

Международный аэропорт Сан-Франциско выглядел настоящим городом. Растворившись в толпе, Кейти поплыла по течению вверх по увешанным рекламой эскалаторам и вниз по ярко освещенным лестницам, пока наконец не оказалась в зоне получения багажа. Выбрав местечко возле карусели-транспортера номер три, она отошла на несколько шагов назад, чтобы дать возможность другим подойти к ленте и, вновь обретя свои вещи, продолжить путь.

В ожидании рюкзака Миа, который должен был выплыть сквозь тяжелые пластины конвейера, она придумала себе игру-угадайку, пытаясь вычислить багаж по виду его потенциальных владельцев. С первой парой все оказалось просто: большую черную хоккейную сумку она безошибочно приписала широкоплечему подростку с выбритой на затылке молнией, а чемоданчики с божьими коровками, разумеется, принадлежали двум близняшкам в одинаковых синих плащах. С некоторым удивлением она увидела, что джентльмен в мятой шляпе-панаме тянется за поблескивавшим, точно пуля, тонким серебристым чемоданчиком вместо коричневатого кожаного саквояжа, который Кейти соотнесла с ним. И уж совсем странным оказалось то, что элегантная дама в черных ботильонах и обтягивающем блейзере вдруг схватилась за не соответствующий ее виду рюкзак.

Выцепив свою поклажу за потрепанную лямку, Кейти обеими руками стащила ее с карусели. Затем принялась надевать рюкзак, причудливо изворачиваясь, пытаясь продеть руки в лямки, и чуть подпрыгнула, чтобы груз принял соответствующее положение на спине. Ощущая всю тяжесть своей ноши, нагнулась вперед, чтобы сбалансировать вес.

Она поплелась на выход из зоны прилета, где толпа ожидающих высматривала своих близких и любимых. Их взгляды сразу же устремлялись мимо нее на тех, кто следовал за ней. Крупный мужчина в свитере «Джайентс»[9] нырнул под ограждение и, раскинув мощные руки, заключил в объятия парня с хоккейной клюшкой. В отличие, возможно, от Миа с Финном, которым не терпелось посмотреть на Сан-Франциско, Кейти не спешила покидать аэропорт – вместо этого она присоединилась к толпе встречающих по другую сторону ограждения зоны прилета. Сняв рюкзак и поставив его на пол, она уселась сверху и стала наблюдать за происходящим.

Прошло много времени, но Кейти продолжала сидеть, сложив руки на коленях. Она начала ощущать ритм прилетов, стала понимать, в какой момент между рейсами вдоль заграждений освобождалось место и как оно начинало заполняться в соответствии с появлявшейся на табло информацией. Если какой-то из рейсов задерживался или происходила некая заминка, две группы пассажиров сливались в одну, и у заграждений становилось невероятно тесно.

Отцы встречали дочерей, парни – девушек, мужья ожидали жен, бабушки с дедушками расцветали при появлении внуков и внучек, но ее интересовало именно воссоединение сестер. Иногда было довольно сложно определить, кто из женщин подруги, а кто – сестры, однако в большинстве случаев Кейти ощущала это инстинктивно. На это указывало что-то неуловимое в их объятиях, в продолжительности улыбок при встрече, в том, как брошенная одной из них шутка вызывала улыбку на устах другой. Сходство проявлялось в форме носов, в похожих жестах или в том, как они рука об руку шли, покидая аэропорт.

Одна дама в нарядном платье с рассыпанными по плечам ярко-рыжими волосами невольно зажала рот рукой, увидев свою сестру. Облысевшую голову последней частично скрывал лиловый шелковый шарфик, однако болезнь нашла свое отражение в землистом цвете ее кожи и впалых щеках. Порывисто шагнув навстречу, рыжеволосая схватила сестру за руки, легонько коснулась ее теперь уже отсутствующей линии волос и, окончательно растеряв остатки тщательно сохраняемого самообладания, заключила ту в продолжительные объятия, разрыдавшись у нее на плече.

Интересно, если бы кто-то понаблюдал за Кейти с Миа, сообразил бы он, что они – сестры? Внешне светленькая, Кейти сильно отличалась от темноволосой Миа, однако наблюдательный взгляд обратил бы внимание на схожую полноту губ и одинаковые очертания бровей. А если бы хорошенько прислушался, то мог бы отметить одинаково отчетливо произносимые – результат прилежной учебы – окончания слов, но вместе с тем и одинаково неверное ударение в отдельных из них.

В ее мыслях стали возникать красочные воспоминания о Миа, казалось бы, давно забытые эпизоды их детства: как они лежали среди скал в разогретых солнцем и пахнущих распаренными водорослями лужах с водой, делали в море стойки на руках, и вода попадала в нос, как катались на своем первом велосипеде – вишнево-красном. Кейти крутила педали, а Миа восседала на руле. Как на безлюдном пляже зимой, сунув за уши перья чаек, играли в пиратов.

Кейти нравилось быть старшей, она играла эту роль с гордостью обладателя некоего почетного звания. «В какой же момент между нами стала появляться эта пропасть? – пыталась вспомнить она. – Была ли она следствием той враждебной обстановки, которая сложилась, когда умирала мама? А может, все началось гораздо раньше? И причина была не единственной? Мелкие, слившиеся в клубок эпизоды, с которыми произошло то же, что происходит с любимым платьем, которое со временем ветшает: сначала обтрепывается ворот, затем теряет форму лиф, и наконец, там, где рвутся нити, возникают дыры».

– Мэм? – Возле нее стоял носильщик в темно-синей форме, с убранными под кепку дредами. – Вы тут с самого начала моей смены.

Кейти взглянула на располагавшиеся в нижней части информационного табло часы: она просидела здесь уже два часа.

– Я могу чем-то помочь?

Резко поднявшись, она почувствовала, как от долгого сидения у нее затекли колени.

– Нет, спасибо. Все в порядке.

– Может, вы кого-то ищете?

Она бросила взгляд туда, где обнимались две молоденькие женщины. Та, что повыше, на шаг отступила и, взяв руку другой, поднесла ее к губам и поцеловала.

– Да, – ответила она. – Свою сестру.

Позже она плюхнула рюкзак на кровать и с хозяйским видом – руки на бедрах – окинула взглядом свой номер в мотеле. Бежевые глянцевые стены были украшены двумя заключенными в рамки картинками с изображением тюльпанов. Поскольку окна не открывались, в спертом воздухе еще оставался запах предыдущих постояльцев. Она обратила внимание, что пульт телевизора крепился к пластиковому столику, а Библия и телефонный справочник лежали на прикроватной тумбочке. К длительному пребыванию подобные комнаты не располагали, но поскольку Миа останавливалась именно здесь, Кейти последует ее примеру.

Первым ее желанием было распаковать вещи, но ведь она теперь оказалась в роли странствующей туристки, следующей по маршруту Миа, и завтра – снова в путь, и на следующий день, и потом – тоже. В качестве компромиссного решения Кейти достала косметичку и поставила ее в глухой ванной по соседству с тщедушным кусочком мыла, предоставленным мотелем. Уставшая с дороги, она бы с удовольствием прилегла отдохнуть, но было лишь пять вечера. Если лечь спать сейчас, она проснется посреди ночи и будет вынуждена отгонять от себя дурные мысли. Решив, что разумнее все же было бы пойти перекусить, Кейти ополоснула лицо прохладной водой, подправила макияж и надела свежую блузку. Она взяла с собой сумочку, дневник Миа и вышла.

Портье объяснил ей, как найти тайский ресторанчик, куда, если верить записи в журнале, первым делом отправились поесть Миа с Финном. На закате дня Кейти шагала мимо пристаней по набережной Сан-Франциско, остановившись лишь раз, для того чтобы позвонить Эду и сообщить о том, что она благополучно долетела.

Вечерний туман висел над водой точно дым, и она поплотнее запахнула жакетку, втайне жалея, что не поддела под нее что-то теплое. В своем дневнике Миа написала, что Сан-Франциско представлял собой так называемый плавильный котел со смесью из художников, музыкантов, банкиров и вольнодумцев и что она влюбилась в «наэлектризованный пульс деловой части города». В другой раз Кейти, согласившись, возможно, и прочувствовала бы очарование причудливой архитектуры, извилистых улочек и эклектики торговых фасадов, но сегодня она торопилась.

Она добралась до ресторана – весьма оживленного заведения, где, сидя за круглыми столами, люди болтали, смеялись, ели и пили. Один из официантов провел ее к местечку возле окна. Компания мужчин проводила ее оценивающими взглядами и возобновила беседу лишь после того, как она прошла.

Пока Кейти вешала и расправляла жакетку на спинке стула, официант убрал со стола второй комплект приборов. Из разнесенных по углам вытянутых колонок раздавались звуки джаза, но наряду с музыкой ее слух тут же наполнился разноголосием американских акцентов. Ощущая запах специй и ароматного риса, она только сейчас поняла, насколько голодна из-за того, что отказывалась от еды в самолете. Она заказала бокал сухого белого вина и, когда официант принес его, уже успела сделать выбор в пользу королевских креветок «по-пенангски».

Помимо меню занять ей себя было практически нечем, и она, выделяясь своим одиночеством, ощущала некоторую неловкость. Это становилось одним из множества мелких неудобств, с которыми ей предстояло ежедневно сталкиваться в путешествии, и масштаб всего предприятия вдруг несколько обескуражил ее. Скрестив лодыжки, Кейти убрала ноги под стул, затем положила руки на бедра, расправила пальцы и попыталась расслабиться. Она похвалила себя за то, что впервые за много лет села в самолет и вот теперь находится одна в ресторане, в стране, где еще никогда не бывала. «Да я просто молодец». Протянув руку, она взяла вино, выпила полбокала и положила перед собой дневник Миа.

В самолете она прочла лишь первую запись, чтобы узнать, где Миа с Финном остановились и поели. Она пообещала себе, что будет вчитываться в каждое предложение, пытаясь вдохнуть жизнь в каждый эпизод, проживая его в тех местах, где побывала Миа, и, раскрыв тетрадь, странным образом ощутила, что ей вдруг стало как-то легче в компании написанных Миа слов, словно ее сестра села за столик напротив нее. Она с улыбкой прочла: «Финн даже покраснел, когда официант принес ему ложку вместо палочек – не вилку, а ложку!» – и представила, как Финн оставил на белой накрахмаленной скатерти следы своего ужина, и услышала заразительный смех Миа, который всегда любила.