Миллионщик

– Что такое? Что случилось? Ведь третий же час ночи, три уже, считай… О, да на Вас лица нет… В чем дело?

– Не лаврами усыпан наш путь, далеко не лаврами, – отвлеченно произнес парторг, как всегда стараясь напустить туману… Идемте, сами увидите

– Что у Вас в руке?

– Это? Это… э-э… чехольчик. От очков… э-э… точнее, для очков.

– Очки? Вы что-то искали? И колени у Вас запачканы… Что Вы искали?

– Кхе, кхе… Как говорится, напоролся… на вопросы блюстителя… будучи сам, если не блюстителем, то, во всяком случае, поборником чистоты

и порядка, так сказать, кхе… Бы сейчас увидете и все поймете. Идемтe же, тут недалеко, буквально.

– Да что такое? У вас вид такой, будто за Вами гнались. Будто вы пробежали стометровку. И не одну. Они уже спускались по ступенькам. Вышколенный милиционер оделся за минуту или две.

– Фонарик прихватили?

– Нет. Но у меня естъ спички…

– Ё Moe! Да у меня же самого есть фонарик. Вот что значит, голова в дымовой завесе.

– Ну а все-таки, что случилось? Я обязан знать.

– Кассу взяли.

– Ну я знаю. И что?

– А ничего. Идемте.

– Да куда идти-то?

– За Клозетычем, через три дома.

– К Славке что ли?

– Да. К нему.

– А что у него?

– Вся улица деньгами усыпана… Конечно, в этот вечер парторг много дров наломал. Ну, если не наломал, то во всякое случае, суетился он чрезмерно. Как-то даже и не к лицу было ему, человеку занимающему значительный по тем временам пост – пост главного идеолога тут, в деревне. Но в данный момент, он что называется вообще терял голову от чрезмерных и каких-то неуклюжих потуг, и усилий помочь своему не очень смышленому сынку.

– Может, кто свои рассыпал? – произнес осторожно милиционер Столярни-ков, осторожно присматриваясь к парторгу, всегда спокойному, невозмути- мому, но сейчас явно находящемуся не в своей тарелке.

– Свои не рассыпают, – резко ответил парторг Тюльпанов. Он шагал так быстро, что милиционер с трудом поспевал за ним.

Столярников усмехнулся, но ничего не сказал дальнейший путь продолжался в полном молчании. Лишь на подходе, к Славкиному дому милиционер все же позволил себе прервать молчание:

– Ну а все-таки, как Вам удалось, узнать про рассыпанные деньги?

– Случайно нагнулся, смотрю, деньги, – невинно произнес парторг.

– А такое бывает?

– Что именно?

– Чтоб ночью подойти к чужому дому, случайно нагнуться, как я понял, и опять же случайно увидеть лежащую в траве денежку.

– Ну… тут… сам черт не разберет, – как можно легкомысленнее произнес парторг, стараясь спрятать поглубже и взволнованность и тревожность вибрирующих голосовых связок, опять начавших подозрительно подхрипывать.

– Идемте, не отставайте, идемте..

– Вы лет на десять младше. И бежите, как оглашенный. Куда вы так бежите?

– Знаете такую пословицу: куй желез о, пока горячо? Сейчас увидете, по-

чему я бегу.» Парторг опасался, что Славка успеет подобрать бумажки.

Парторг начал подсвечивать фонариком, и вскоре они и в самом деле нат- кнулись на дензнаки. Боже ж ты мой! Да это же червонцы! – воскликнул милиционер, не скрывая своего изумления.

– А вы как думали?

– Черт?.. – милиционер тихо матюкнулся, как это всегда с ним случалось, когда его посреди жизненного пути настигало очередное разочарование, разочарование в общем-то хорошем, добром человеке, но под давшемуся минутной слабости. – Неужели Славка?

– А кто же? Кто же еще? Если иметь ввиду своих? Парень еще тот…

– Не верю. «Что-то я не верю», – произнес милиционер, в мгновение из об- щительного, контактного человеке превращаясь в недружелюбного бу- канистого нелюдима, парторг же явно повеселел.

– А чего тут не верить? Он, конечно же он. Больше некому… Но тут он несомненно, наломал дров…

– Что вы имеете ввиду? – спросил участковый;

– да вот эти рассыпанные деньги, которые мы сейчас подбираем.

– Что-то странное здесь наличествует. Вы не находите?

Милиционер внимательно посмотрел на маячившую перед ним фигуру парторга.

Словно он специально вокруг своего дома рассыпал: смотрите, мол, это я украл колхозную кассу.

– Пути Господни неисповедны, не подвластны нашему осмыслению так говорят старые люди, не определенно, произнес парторг, под мудростью крылатого изречения стараясь скрыть свою лисью сущность…

А через день, после того, как забрали. Славку, хитрый парторг поехал в райцентр. Ему нестерпимо, до зуда в костях и суставах, хотелось увидеть ся со вторым секретарем, которого oн считал чуть ли не своим панибратом. Что-то в этих двух людях было общее, и в чертах характера, и в манерах поведения, всегда выдававших в них скрытный эгоизм и корысть.

Увы, ему не повезло. Угрюмцев был занят. Но парторга, что называется подмывало. Ему не терпелось, и ноги сами занесли его бренное тело в комнату, в которую вход посторонним был строго запрещен, о чем ему и сказала секретарша…

– Летучка, товарищ. Нельзя.

– Какая еще летучка?

– По срочному делу. В связи с участившимися ограблениями. С сотрудни- ками сбербанка. Секретарша более внимательно вгляделась в посетителя.

– Вы, кажется парторг из деревни Слезки?.. Конечно, путь долгий. Сочувствую. Может, подождете?

– Мoe дельце не терпит отлагательств.

– Что так?

– Срочное сообщение. По поводу ограблений недавнего. – Ах, да! Это же у вас… Ну, проходите, проходите… Аудитория замерла: что за кощунство! Что за нахал! Сам Угрюмцев ведет собеседование, а вот, он ввалился как идиот, как олух…

Но Угрюмцев не растерялся.

– Ну что, товарищи, закругляемся? – произнес он, обращаясь к аудитории, зычно, но немного сипловато, как и все желчные люди.

Все ясно? Вопросов нет? В таком случае закругляемся, так как дел и без того невпроворот. Успеха там и удачи. Но вы поняли? Бдительность, бдительность и еще раз бдительность, как завещал нам вождь, великий гуманист, революционер и философ-марксист товарищ Ленин… – Не прошло и минуты, как аудитория очистилась от разношерстной публики. – Так, ну, давай, рассказывай: кто, как, чего? Я весь внимание, давай, рассказывай, – нетерпеливо произнес Угрюмцев, взглядом теплым как бы опекая своего подчиненного.

– Рассказ получится не очень, радостный…

– Ну, это само собой… Но нам-то теперь можно и вздохнуть свободно вор найден. Кстати, кто он?

– Шираков Иван Васильевич. Плугочист. Почти малолетка. Недавно школу закончил. Семнадцать лет. Но… тут вот какое дело, Николай. Анисимыч… -Тут ниточка протянулась тоненькая… – Тюльпанов замолчал, понуро опустив голову и всем своим видом изображая бедного сиротинушку…

– Что? Что такое? Какая еще ниточка?

– Ниточка к моему сынку-олуху. Бывают умные сынки, а иногда и олухи, у которых извилины слабо ворочаются. И из-за этого они попадают в просак.

– Хотя от этого они не делаются менее любимыми нами, их горемычными отцами. Так я говорю?

– Да. Абсолютно.

– Ваш сынок замешан?

– Видите ли… Не совсем замешан… Точнее, замешан, но лишь отчасти… Он был там, с этим Широковым. Но был в сторонке, не разбивал стекло, не влазил в помещение… Он как бы всего лишь составлял компанию своему бывшему однокласснику. И тот воришка дал ему всего одну пачку за то, что тот такой компанейский в трудный час не оставил его одного, поддержал, так сказать, морально поддержал. Молодо-зелено, одним словом.

– Н-да… Ситуация… – Угрюмцев задумчиво почесал затылок. – Толковый ты мужик, бесспорно. Ценю я тебя за это. И уважаю всеми фибрами своей души. Но… тут даже и не знаю… Тут уже инстанции иные задействованы. Безжалостные колеса закона, перед которым мы все, как Вам известно, равны…

Полуофициальный тон второго, напугал Тюльпанова и он взволнованно упал на колени.

– Николай Анисимович лишь на вас надежда. Лишь Вы с Вашей мудростью можете мне помочь, а больше никто. Лишь в Вас я могу найти сочувствие поддержку в этот немилый для меня час. Придумайте же что-нибудь.

– Так, вот, что, дружище… Во-первых, встаньте с колен, не к лицу нам,

партийцам, пребывать в такой позе… – Тон голоса Второго чем-то обнадежил чуткого к переменам тональности Тюльпанова… Теплые нотки почувствовал он в этом голосе. А главное, уверенности и деловитости прибавилось, а это могло означать лишь одно: что-то появилось в сильном мозге. Этого удивительного человека, что-то дельное и практически выполнимое, а не зыбкое и несущественное. – Выход, думаю, все же есть, и я думаю, мы сможем воспользоваться им, не нарушая никаких законов, так как, судя по твоему рассказу, сын Ваш закона в общем-то не преступал… Так, садись, бери ручку и пиши, под диктовку заявление на имя начальника милиции… Значит так… Я, такой-то – такой-то, свидетельствую, что в ночь такую-то мой сынок был свидетелем – собственно, так оно и есть. И неужели уж мы, заслуженные партийцы, не заслужили какого-то послабления? – это уже, как говорится, не для протокола… был свидетелем того, как – пиши фамилию, имя, отчество воришки – ограбил правление колхоза, взял деньги, которые были начислены колхозникам. Деньги в данный момент находятся у вышеупомянутого Широкова. И роспись. Точка. – Написал?

– Написал. Даже и не знаю, как Вас благодарить.

– Да брось, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Мы, можно сказать, по -братимы – ты и я. У нас не только взгляды, но и мысли, можно сказать, однозвучны. Уважаю тебя не только за расторопность, как партийного ра- ботника, но и за умозрительные выкладки, догадливость и проницательность. Зная Тюльпанова, как облупленного, зная все его повадки и может даже

читая исподтишка все его тайные если не мысли, то помыслы, внимательный Угрюмцев не мог не заметить все же некоторой грустноватой тональности в голосе подчиненного, она продолжала присутствовать, не исчезла, не испарилась, как ожидалось. И, тем не менее, он сделал вид, что не замечает этой не исчезнувшей грустноватости. Такое, уж было правило игры: ждать, пока к тебе не… обратятся, не..попросят, слезливо с ноющими

сердечными струнами, взывающими к милости и состраданию… Но когда Тюльпанов, и не думая вставать хотя время его давно уже вышло, понуро опустил взгляд в пол, второй все же не выдержал, произнес с некоторой сердобольностью в голосе:

– Простите, но Вы, кажется, по-прежнему обескуражены… Что-то не так?

– Я…Я не то, что обескуражен… Просто я в некотором замешательстве недопонимании… Ну, допустим, он прочтет, упырь этот милицейский, Цып-лаков, майор… А дальше что? Послать он, конечно, может и не пошлет, но

где гарантия, что он с этой бумажкой не сходит в туалет? Как Вы думаете Николай Анисимыч?

– Да ну, что Вы!

– А почему бы и нет? И без того блеклое лицо парторга, еще больше поблекло, отчасти сделавшись похожие на пергамент.

Некоторое время Второй внимательно и вдумчиво смотрел на подчинен- ного, имея при этом вид серьезный, даже очень серьезный. Хотя… в глубине его души мерцали и играли солнечные зайчики, его заскорузлая душа тешилась, излучая искристый, добрый смех, целительный, оздоравливающий, излечивающий от всех на свете недугов. Так уж устроен человек: если кто-то из наших знакомых терпит бедствие, нам от этого ни горько, ни печально, как это можно, было бы ожидать по логике, а наоборот-очень радостно.

– Не горюй, дружище, не горюй. Держи хвост пистолетом. – Да чего уж там…

– Слушай, вот что… У меня есть минут десять, пожалуй. Идемка в буфет… Я угощаю… Так и быть, разопьем бутылочку – другую пивка, к нам за везли свежайшее «Жигулевское», – произнес второй, лаская теплым взглядом своего подопечного. Это был добрый знак – благоволение. Второго, и Тюльпанов заметно взбодрился.

В буфете они не торопясь выпили по бутылочке пенного напитка легонько закусывая горьковатую, но такую приятную жидкость тонким ломтиком сервиладика… По телу растеклось тепло, неприятная истома и расслабленность… Потом они неторопливо пошли к выходу, при этом. Угрюмцев как бы подбадривая, дружески полу обнимал за плечо Тюльпанова… Минута, даже – полминуты, и они расстанутся. Нервы парторга, натянутые до предела, не выдержал, он произнес надерванно:

– а Вы бы не могли бы Николай. анисимыч… э-э… сами. Пардон, нет не то… Вы не могли бы вместе со мной… «Тюльпанов замолчал, словно за хлебнувшись, не решаясь произнести решающее словечко, не решаясь попро- сить похлопотать о нем перед этим противным Цыплаковым, имеющем чрез мерно много спеси. В его представлении это, было если не святотатством, то во всяком, случае, кощунством.

– Понимаю, понимаю… Вы сомневаетесь… Не сомневайтесь. Собственно кто он и кто мы? Он – шестерка. Мы же – главная действующая сила, мы двигаем историю, а они всего лишь органы, защищающий нас от посягательства… всевозможных… Э-Э …элементов, незрелых или подпорченных изнутри червоточиной. Он же зависим от нас. Мы вправе решать: сидеть ему.

в кресле или… сматывать удочки и уходить, кхе… Так что успокойся, не будет он противоречить.

– И все же, – прохрипел, каркая пересохшим горлом парторг. – Я просил бы.

– Хорошо, хорошо… Сделаем так, голубчик: Ты мне звякнешь в тот

день, когда тебе идти к Цыплакову, и я ему звякну, замолвлю, так сказать словечко в сердечно-душевных тонах. Не любитель я подобных вещей, но..тут, коль скоро затронута твоя судьба, вернее, судьба твоего ребенка, приходится идти на компромисс… Значит, позвонишь, и тогда я в свою очередь звякну. Лады?

– Лады, – в унисон отозвался чуть-чуть порозовевший худосочный Тюль панов.

Прошел еще один денек, один из множества дней того, вялотекущего времени, которое – мы, ныне живучие, уже не очень молодые – скажем так – с высоты прожитых лет с теплотой и нежностью называем коммунистическим временем… Милиция, вестибюль до блеска отмытым, чистейшим линолеу- мом, пасмурные коридоры… Все тут, как всегда, сурово и как бы официозно значительно, включая даже уборщицу Глашу прозябающую тут уже не один год также, как и котенок Барсик, прилипчиво ласкающийся у ног сумрачно-задумчивых, милиционеров. То были благодатные для милиции времена, когда преступность в нашем разлинованном государстве была доведена до минимума, в этом отношении мы даже опережали Китай… Но, извиняемся… Что-то все же было не так, что-то настораживало стороннего внимательного наблюдателя. Но что? Что-настораживало? Наверное, прежде всего тетя Глаша по кличке. Баронесса. Куда-то исчез ее привольно-вольготный видок и чепец, слегка смахивающий на корону, она не сидела, как обычно, в своем уютном уголку среди вьющихся декоративных цветов, не вязала, как всегда и не пила чай, демонстративно раздувая щеки, нет, она получившая мимолетную взбучку от самого начальника милиции, озабоченно прохаживалась по коридору в поисках каких-то пылинок, которые милые и услужливые пятнадцатисуточники успели подобрать буквально полчаса назад… Настораживали также, не которая торопливость и поспешность в движениях того или иного милиционера, одиноко почти, осиротело дефилирующего по коридору. Да, да, не было прежней вольготности в этом обиталище строгих с виду блюстителей порядка, а на самом деле очень добрых и уступчивых. После экстраординарного случая в деревне Слезки что-то нарушилось в прежнем спокойном течении жизни милицейской… Но заглянем в святая святых, туда, где на стене, словно икона был портрет худого туберкулезника Дзержинского с орлиным носом, а также дедушка Ленин щурил свои хитроватые глазки с картины в какого-то художника… Начальник милиции сидит за столом, сравнительно молодой, пружинистый и довольный жизнью красавец, любимец женского по ла. В данный момент этот смелый и решительный начальник блюститель по фамилии Цыплаков имел удовольствие, точнее, неудовольствие раз говаривать по телефону со своим областным начальством. Неподалеку, как верный пес, сидел на стуле его заместитель, небольшое лысый

крепыш, тоже неулыбчивый и необычайно серьезный, так называемый Мак- симыч, добрейшей души человек – в отличии от своего начальника зади- ристого, и дерзкого… Разговор был из нелицеприятных:

– Ты что, спишь сидишь, мохноногий, – грозно рокотали на областном конце провода, вызывая внутреннюю дрожь во всем теле Цыплакова, не привыкшего к такому обращению. – Ты милиционер или стрекозел, всю ночь пробарахтавшийся с пышнотелой женушкой, хорошо еще, если со своей, и утром не успевший похмелиться? Мне уже докладывали, как ты там рьяно охмуряешь поселковых женщин, покладистых: по отношению к милицейскому мундиру… Почему так расхлябан? Где твоя выправка? Уверен, ты там сидишь в обнимку с какой-нибудь красоткой, похожей на куклу, умею щей нежно мяукать в постели и произносить это затертое до дыр слово «люблю», хотя никакой любви и в помине нет… Даже не знает, в каком месяце родился задержанный… Это же надо! Да где это видано? Парень утащил у государства более тридцати тысяч, а мы: «да где-то там около восемнадцати… Да за такие ответы раньше не раздумывая или увольняли или переводили в рядовой состав, как потерявших квалификацию. Скоро, наверное, совсем там отупеете и деградируете, черти полосатые. Вся область по вашей милости поставлена на уши, а он сидит там к не чешется. Взяли какого-то заморыша и радуются. Да-может это вовсе и не он брал кассу, а вы уже раскисли и готовы кидать шапки вверх и кричать, ура тогда как нужно, на верное, кричать караул… Точно он или не точно?

– Да… не очень похоже, – честно признался Цыплаков, доведенный чуть ли не до умопомрачительности чрезмерно ретивым начальством.

– Почему?

– И за горло брали, и давили, можно сказать, этого салажонка замухрыш-ку, и по ребрам били… Все равно талдычит свое: «Нет, не брал..»

– Этот Затуманенных или как его… Он кем работает?

– Да тоже… не поймешь, не разберешь… Мутный какой-то… Без опреде- ленного рода занятий… Хотя, пардон, пардон… Вру… Значит, так… Ра ботал сторожем, но сейчас не работает… Жестянщиком неплохим слывет в деревне, людям ведра худые заклепывает… Вот, вру, башмачником, сапожником, то есть, а жестянщиком – это его брат Ильюха, точнее, Петруха мастер на все руки – и сети плести умев, и носки вязать, и колодец копать, и все прочее, – ошалев от напряжения, полу бессвязно бормотал обескураженный начальник районной милиции, смелый и решительный, а на поверку – слабак. – Чинит обувку, в основном. Мастер по пошиву…

– Так башмачник или жестянщик?

– И то, и другое. По-моему,

– Опять сбой, опять неточность, – ворчливо произнесли на том конце.

Значит, так… Пока не нужно спешить. Спешка нужна при ловле блох, хе-хе что-то у вас там не так, по-моему. Нутром чувствую, не то, не в ту лузу

летит у вас, не в ту. Впустую икру мечете. Отвлекитесь. Паренька того пока не трогайте, пусть лежит там у вас на топчане, кушает казенные щи, кхе. А там, может, и след настоящий отыщится. Пусть сидит, пусть. Не он первый. Ничего страшного… Нарушение закона?.. Да он везде нарушается, даже в этой хваленой Америке. Когда нужно, закон подводят под юрисдикцию, а не наоборот. В общем, по ходу дела. Ориентируйтесь. А для лучшей ориентации Зимарина к вам в командировку высылаю, нашего лучшего сыскаря. У него нюх, как у собаки. Он его, этого вашего заморыша, обнюхает и сразу поймет, он или не он… Вы там сейф хоть раздобудьте черти полосатые. Это ж надо додуматься до такого – в деревянном шкафчике тысячи у них преспокойно лежат, провоцируя людей добрых… За подобные делишки, знаешь, что бывает? Вплоть до расстрела, если учитывать суровые сталинские времена, когда не было никаких поблажек разгильдяям… Я специально Антону дал указание все там, всю подноготную в письменном виде доложить – о всех ваших грехах. Ох неровен час, очень неровен. Уверен, многие полетят со, своих постов там у вас. А то пригрелись там, у кормушки. Не милиция, а свинюшник какой-то, скотобазы, честное слово… С какой-то чрезмерной, осторожностью майор аккуратно положил труб ку телефона и около минуты сидел, ступорозно уставившись в одну точку…

– Кажись, пронесло… Прямо как бикфордов горит, а не бабахает.

– Что он там? О чем говорил? – раздираемый любопытством, произнес Максимыч.

– Да что… Все то же. Как, обычно… – расплывчато произнес Цыплаков, явно не желая входить в подробности. – Старо, как мир.

– Ну а все-таки? – допытывался сердобольно капитан.

– У вас там; говорит, не милиция, а скотобаза…

– Что уж он так, – немного обидчиво немного рассерженно произнес верный служака – заместитель. – У них там только не скотобаза… Сами погрязли… Оттуда, все идет – все нечистоты.

– С преступностью, говорит, нужно бороться, а не сидеть, сложа руки. А иначе в передовые вам никогда говорит, не выбиться.

– а вы что?

– Да что я? Что? – озлобляясь резко и неожиданно рявкну по-львиному майор. – Что я мог ему ответить? Что? подумал лищь про себя.

Куда уж нам в передовые. В передовых идут те, кто умеет лизать начальству, кто умеет говорить льстивые речи и умело произносить это иностранное слово «пардон» о французском прононсе.

– Правильно, правильно… Кто рубит правду матку тот не в чести. Это закономерность льстивые речи нельзя не любить, так уж человек устроен, любит, чтоб его хвалили..» Неожиданно раздался телефонный звонок.

– Майор Цыплаков слушает.

– Это из райкома Угрюмцев. Кого вы там держите по подозрению?

– Промозглых.

– Отпустить. Немедленно. Сейчас же.

– Что-то я не пойму… В чем дело? Чей это приказ, собственно? В конце концов… мы – инстанция не указуемая, а наверное, наоборот, когда дело, касается… э-э… государственной собственности…

– Преступник не он. Преступник настоящий найден.

– Как найден? Кем найден?

– У меня только, что был парторг Слезкинской организации. Он указал на истинного преступника.

– А он откуда знает?

– Ну…, наверное, доложили. Иголку в сене не утаишь. Обязательно где-ни будь, что-нибудь да просочится.

– И все же я попросил бы… э-э …поконкретнее…

– Сынок парторга. Он оказался свидетелем…

– Ну, это мы еще посмотрим, кто там свидетель, а кто не свидетель. Инс танции не важны, важна истина. На этом и стоит незыблимо наше социалис- тическое государство, где справедливость и законность стоит во главе угла, если выражаться фигурально…

Некоторое время в полной тишине там, в райкоме, тщательно прочищали горло, после чего раздался голос с более твердым, каким-то металлическим звучанием:

– Мы повторяем: свидетель! Ясно? Не трогать. Тюльпанов у нас на хорошем счету. Не будем портить его репутацию.

– Хорошо… Кто же он, настоящий преступник? – слегка осипшим голосом произнес Цыплаков, произведя молниеносный мозговой рассчет и также молниеносно перекраивая свое мировоззрение в угоду своему благополучию.

– Широков Иван Васильевич. Семнадцать лет парню. Только что школу окончил. Плугарем работает.

– Вот так-да! Ну и дела! А мы уж тут собирались всю область поднимать на уши, объявлять при необходимости…

– Боже упаси! Наоборот, надо как можно меньше шума, а то и так наш район гремит неустанно, то то, у нас, то это… Все не как у людей… Поменьше бы сор из избы выносить. А то привыкли трещать на всех перекрестках, не милиционеры, а бабы какие-то болтливые. Там, где случайная

пропажа, мы уже горазды, мы уже готовы интерпретировать, как разбойное нападение… А хоть и разбойное… Подумаешь, невидаль… Но не обязательно же об этом кричать во все инстанции… Уверен доложили в область. Доложили?

– Как и положено.

– Ну, сударь… Если мы так будем, подобно октябренкам, ежечастно отчитываться и бить поклоны направо и налево…

– А статистика?

– Что статистика?

– Ну… надо же фиксировать, сколько, чего и где.

– Статистика подождет… Умные все стали. Интегралы уже начали изу-чать. А того не понимают, что на одних интегралах статистических далеко не уедешь… Кто кого укокошил или обворовал – тут тоже надо знать меру, голубчик, а иначе мы никогда не выкарабкаемся из когорты отстающих.

На этот раз не с крайней осторожностью, словно мину, а резко, с ка ким-то отвращением, омерзением даже, словно змеюку или. жаб, майор швырнул телефонную трубку на рычажки, произнеся при этом:

– Свинья, какой свинъя!

– Ты про кого? – поинтересовался Максимыч. – Свинья свинье тоже рознь, однако, – примирительно добавил он. – Да пошел бы он! Двурушник. Все они там, в райкоме, двурушники.

– Угрюмцев что ли звонил? – угадал капитан.

– Он желчный и язвительный… Не люблю я его.

– А кто его любит?

– Предлагает не отмечать, не фиксировать нарушения, особо кричащие, вопиющие, так сказать, не торопиться отмечать, чистоплюй… А мне, приедут из области, башку отвернут за такие делишки.

– А как они узнают? – осторожно спросил заместитель, денно и нощно оберегающий своего начальника от необдуманных поступков…

– А вот этого я не знаю… Но стоит хоть чуть-чуть занизить, и тут

же звонки сыпется, начинают копать… Сейчас в Слезки едем. Врать нас тоящего преступника. А этого малышка выпусти. Извиниться не забудь. И только они начали собираться, как подъехал. «хваленый сыскарь» Зимарин по имени Антон – молодой человек с довольно заносчивыми манерами, видимо, не без связей… Он явно не церемонился, этот приезжий выскочка; хмуро поздоровался, развязал мешок и вытащил из него ржавый автомат.