Полная версия
Блики Солнца. Сборник рассказов
Цикл рассказов – «Взвейтесь кострами, синие ночи»
А завтра была война
Иван и Акулина жили в соседних дворах. Ребятишками вместе гоняли лошадей на водопой, вместе помогали родителям в поле, летом собирали в лесу чернику, а зимой бегали в избу-читальню, где старенький поп учил ребятню грамоте по старинным книгам. Время было непростое… только-только отгремела Первая Мировая, плавно перешедшая в Гражданскую. Повсюду говорили о НЭП-менах и о коллективизации, но какое дело ребятне до политики? Им бы все бегать да резвиться. Дети не замечали многих тягот, они умели радоваться солнечным лучам, теплу и сочным лесным ягодам, холодной воде из родника и летним дождям. Они умели быть детьми.
***
Впервые Иван посмотрел на Акулину иначе, когда им было уже почти по 17 лет. Деревенские девчонки в этом возрасте ходили на улицу стайками, хихикали о чем-то своем девичьем и бегали на речку купаться в тихую заводь, ниже по течению. Именно тогда, в тот знойный июльский полдень, возвращаясь с поля, где он помогал отцу, Иван увидел Акулину, идущую от реки. Девушка несла на плечах расписное коромысло, на котором покачивались в такт плавной походке два ведра с водой. Солнечные лучи, отражаясь в воде, бросали блики на лицо Акулины, подчеркивая веснушки на ее востреньком носике и небесно-синие, как васильки глаза под длинными черными как ночь ресницами.
– Привет, Ваня, – закричала она, приветливо махнув соседу свободной рукой.
– Здравствуй, – едва смог пробормотать он в ответ.
– Что жара сморила? Чего смурной такой? – весело продолжала болтать Акулина. А он только смотрел на нее во все глаза и молчал, краснея.
***
С того июля и пошел по деревне слух, что Ивана сглазили, да приворожили. Не иначе… Смурной стал парень, не смеялся, не шутил, как бывало раньше. Все в поле, да в доме. На девчонок и не смотрит, а если и бросит взгляд, то исподлобья, будто молния ударит. Да недолго горевал Иван, не долго отмалчивался, сразу после праздника Воздвижения и потянулись в дом Акулины сваты, а вскоре после Покрова и свадьбу справили. Перебралась молодая жена в дом свекра. Стала по дому помогать, да и о родителях не забывала. Старики говаривали, что свекровь Акулину пуще родной матери полюбила, своих-то дочерей не было. Пятерых ребят Бог дал, а дочку так и не дождалась. Старшие двое погодки еще на фронтах Первой мировой остались, сгинули где-то, среднего «белогвардеец» топором зарубил на глазах у матери, а младший еще совсем мальчишкой был, когда Иван и Акулина свадьбу сыграли. Так и жили Акулина с мужем в доме со свекром-бывшим красноармейцем (потерявшим руку в Гражданскую войну), свекровью и братом Ивана. Хорошо жили молодые, в любви и согласии, никто злого слова от них не слыхивал. По весне бабы засудачили, что еще до середины лета будет Акулина качать зыбку. Так бы оно и случилось, да Бог иначе положил по судьбе-то быть и иную дорогу уготовил молодым.
***
Акулина вот-вот уже и родить должна была, тяжело ей давались последние недельки. Свекровь ее по-матерински оберегала, утром коров выгонять сама вставала, хоть и годы уже не те были, да уж больно жалко было «дочку». Старуха вставала по первому свету, выходила во двор, читала молитву, как учила бабка, хоть и запретила новая власть церкви, но мать Ивана – Федо'ра – не сожгла икон, не отказалась от веры христианской. Исправно просила у Бога здоровья для живых, да упокоения для мертвых.
***
В июне Акулина родила дочку. Иван нарадоваться не мог на малышку – все свободное время качал на руках, целовал пухленькие щечки и ладошки. Счастьем светились его глаза и душа пела от радости. В то утро – в канун летнего солнцестояния – рано поднялась бабка Федо'ра, вышла во двор, да так и ахнула – словно кровь по небесам разлита – облака алые, а за околицей в небе словно крест стоит. Осенила себя крестным знамением бабка Федора и слезы покатились по морщинистым щекам, защемило душу.
***
С того утра слезы не высыхали на глазах старухи. Плакала, провожая сына на фронт, плакала, когда второй сын подался к партизанам, плакала, опуская ранней весной 42-ого в промерзшую землю крохотное тельце внучки, запеленутое в последнюю материнскую рубашку, плакала, провожая на фронт Акулину. А потом была бомбежка и осенью 42-ого не стало ни дома, ни бабки Федо'ры.
Война разбросала Акулину и Ивана. Они никогда больше не встретились, но, умирая в полевом госпитале где-то под Вязьмой, Иван до последнего шептал ее имя. А Акулина – сестра милосердия в блокадном Ленинграде – пока была жива, расспрашивала каждого раненого солдата и офицера, не видел ли он ее мужа… но никто так ничего и не смог ей рассказать.
Библиотека
***
В глубинке жизнь течет однообразно и размеренно. Отсутствие событий порождает скуку, а любое, даже мелкое, происшествие становится поводом для сплетен и пересудов на долгие месяцы. Вот почему приезд новой учительницы стал едва ли не событием века. В последний раз так судачили лет 30 назад, когда у соседки Якимовой с войны вернулись живыми оба сына и муж. Правда, муж вскоре помер от чахотки, но сыновья женились и оба работали в колхозе. У старшего было трое дочерей и сын, а младший 5 лет назад овдовел, да так и жил один, кое-как управляясь с хозяйством и тремя сорви-головами – пацанятами. А тут на тебе! Прислали из города по распределению учительницу. Ей было от силы года 24. Никогда не видавшая в живую коровы, не носившая валенок и болотных сапог, она выглядела растерянной, стоя на крыльце сельсовета в тонком ситцевом платье и с небольшим чемоданом в руках.
– Здрассьте, – поздоровался с ней проходивший мимо крыльца высокий небритый мужчина в перепачканных соляркой брюках и клетчатой рубашке.
– Добрый день! – вежливо ответила она.
– Давайте помогу с вещами-то, – вдруг предложил незнакомец. И решительно забрал у девушки чемодан. Спросил тут же – Квартиру дали? Или опять в цех поселят?
– Дали, – кивнула учительница. – В школе.
– Так Вы не в бригаду?
– Нет. Я – учительница.
– Это хорошо. Учитель нам нужен. Звать-то Вас как?
– Ксюша, – и тут же спохватившись, добавила, – Ксения Владимировна.
– Ну пойдемте, Ксения Владимировна. Покажу, где у нас школа.
***
Школа на селе была одна. Высокое здание, построенное еще до войны. И с той поры ни разу ни разу толком не ремонтированное. Учились в ней ребята с 7 окрестных деревень. Рядом со школой стоял небольшой дом из бруса. Он был гораздо моложе школы, жил в нем когда-то прежний учитель математики, после отъезда которого, дом пустовал.
– Ну вот и пришли, – улыбнулся мужчина, опуская на крыльцо чемодан.
– Спасибо Вам, – поблагодарила Ксения.
– Да не за что, – смутился тот.– Вы если что, зовите. Люди у нас хорошие на селе, помогут. Детей тут много… будет кого учить.
– Это хорошо, когда дети к знаниям тянутся. А у Вас есть дети?
– Трое… мальчишки. Озорные они стали, как мать померла, … но не злые. Вы с ними построже… – и как-то сразу понурившись, мужчина шагнул с крыльца и размашисто зашагал в сторону тракторной станции.
***
Начался учебный год. Ксения Владимировна вела математику. Учительницей она была строгой, но дети ее любили. Только старший сын Якимова не желал слушаться. На уроках озорничал, а то и вовсе мог встать и уйти из класса. Никакого сладу с ним не было. Ксения пыталась поговорить с ним, вызывала в школу отца, да толку-то. Младшие братья не отставали от старшего. И вскоре уроки стали настоящим испытанием для молоденькой учительницы. И вот однажды весной хулиган довел бедняжку до слез. Вечером учительница пошла к Якимовым домой. На стук дверь ей открыл самый младший из братьев.
– А отец дома? – спросила учительница.
– Жаловаться на нас пришли? – спросил мальчишка.
– Нет. Хочу поговорить, – как можно дружелюбнее ответила она.
– Нет его еще. Он в бригаде, но скоро придет. Заходите.
– А братья где?
– Старший Митька отцу помогает после школы, а Сережка к бабке побёг. Ей помочь надо. Старая стала, – ответил мальчишка.
Учительница вошла в избу. Было там чисто, но не чувствовалось уюта. В красном углу – иконы, а на стене над кроватью портрет молодой женщины. Видимо, покойной жены Якимова.
– Папа сам рисовал. Он умеет, – с гордостью сказал Славка.
– У вас книг как много! – удивилась учительница, кивнув на полки, занимавшие всю стену.
– Это мамины. Она их любила очень. Ей дядя привозил каждое лето. А когда она умерла, папа их не отдал, сказал, что память. Только никто их не читает…
Учительница осторожно прикоснулась пальцами к корешкам книг и вдруг спросила:
– А ты знаешь, что книги, они ведь вроде лекарства. От всего помогают.
– Правда?
– Конечно. Вот прочтешь книгу и на душе сразу светлее станет. Книги и совет дадут и тоску прогонят. Ты сам попробуй, если не веришь, – улыбнулась Ксения Владимировна.
Учительница так и не дождалась в тот день отца трех хулиганов. Стемнело и она поспешила домой, решив, что неприлично беспокоить уставшего за день работы в поле человека всякими глупостями.
***
На следующий вечер случилось еще одно событие, потрясшее соседей. Во дворе Якимовых заполыхал костер. Сбежалось полдеревни, в том числе и учительница. Старший брат, под вопли младших, висевших у него на руках и кричащих, что было сил, вытаскивал из дома книга и бросал в огонь. Учительница бросилась к Митьке через толпу, оттолкнув любопытных. Она бросилась на помощь ребятам. Славка вытаскивал из огня книги, Сережка, пытался остановить брата. Кто-то схватил ведро с водой из колодца и плеснул в костер. Когда на крики и шум с поля прибежал запыхавшийся отец, он увидел во дворе дома кострище, вокруг которого валялись мокрые, обгорелые книги и стояла учительница, к которой жались его младшие сыновья.
– Ты зачем книги сжег? – спросил Якимов старшего сына.
– А зачем она врала, – кивнул он на учительницу. – Пришла к нам домой, книги мамины трогала, еще и Славке наврала, что книги лечат! Ни черта они не лечат… не правда это!
– А вот и правда, – хлюпая носом отбил Славка, которому Ксения Владимировна осторожно бинтовала обожженные руки.
– Отставить ссоры! – строго приказал отец. – Книги, может и не лечат, но и жечь их незачем.
***
Через неделю отец сложил остатки книг на подводу и отвез в школу.
– Будем библиотеку делать, – сказал он учительнице. – Может кого и, правда, тогда… вылечим.
– Библиотека – это хорошо, – улыбнулась Ксения.
– А Вы зря так про книги, мать его так говорила. Только не вылечили ее книги. Померла. Рак у нее был. Вот тебе и конец 20-ого века, а врачи бессильны. Долго мучилась. Умерла в больнице в райцентре. С тех пор старший наш от рук отбился. 16 лет пацану, вчера отправил его к дядьке, в город. Он его на завод определить обещал. В институт поступать не хочет, пойдет в армию, а после что с ним делать и не знаю, – вздохнул Якимов.
***
Библиотеку открыли к новому учебному году. Ксения Владимировна регулярно выписывала для нее пополнение, ездила в райцентр за новыми книгами. А к новому году к ней в дом постучались. С удивлением обнаружила учительница на крыльце Митьку.
– Вы меня простите, что я нагрубил Вам тогда, – сказал парень, опустив глаза, – и что на уроки не ходил. Я вот книги для библиотеки принес. Три получки скопил и еще дядя помог. – С этими словами парень занес в дом большую коробку, доверху наполненную книгами.
– Ой, сколько книг! Вот это подарок! – восхищалась Ксения Владимировна, разбирая книги, рассматривая обложки и с восхищением вдыхая аромат свежей типографской краски. Смутившись, вдруг спросила, – Ты голодный? У меня пирожки есть. С малиной. Хочешь?
– С малиной? Это можно, – робко ответил Митька.
– Тогда мой руки и за стол! – распорядилась учительница.
***
Они пили чай и Митька рассказывал Ксении Владимировне о городе, о том как работает на заводе и как его хвалил мастер, рассказывал и о матери, о том, какой он помнил ее. Рассказывал с восторгом, без слез и без боли. Просто говорил и говорил, будто бы она все еще живая. Ксения Владимировна слушала его и улыбалась, радуясь перемене в парне.
***
Ни один год пролетел с той поры. Выросли у Якимова сыновья. Митька стал инженером, Сережка в науку ушел, а младший стал врачом. Женились, семьями обзавелись, внуков к отцу в деревню каждое лето привозили. Шумно у Якимовых летом, а вечерами, бабушка Ксения, соберет всех вокруг большого стола и читает вслух какую-нибудь интересную книгу. Детвора слушает, приоткрыв рот и нет-нет, да кто-нибудь и спросит: «Бабушка, а правда, что книги лечат?» Улыбаются дед и бабушка, переглядываются и дед безапелляционно заявляет: «Конечно лечат!»
Лето 88 г.:
***
Холодные порывы ветра трепали траурную ленточку на погребальном венке. Лика осторожно положила на могилу букет из 24-х темно-бордовых роз.
– Здравствуй, Андрюша. Как ты там? – тихо обратилась она к усопшему, как если бы он мог ее слышать. – А я вчера только вернулась из Лондона. Страшно подумать… столько лет прошло. Сын уже институт окончил. Скоро женится, и я стану бабушкой. А, кажется, только вчера… мы только мечтали об этом.
Ей никто не ответил. Она привыкла. Постояла еще немного, поплакала.
– Анжелика Вячеславовна, – окликнул ее, стоявший поодаль водитель, – Вы просили напомнить Вам о времени…
– Да-да, Павел. Спасибо, – отозвалась она, словно очнувшись от сна наяву.
– Пока, Андрюша, – снова обратилась она к памятнику, – я еще заеду. Завтра или на неделе. Привезу цветы. И оградку покрасить надо бы. А ты тоже заходи ко мне, когда хочешь… Мне приятно будет.
Худенькая женская фигурка замелькала среди могил, спеша к воротам кладбища. Павел, сильно хромая, тяжело шел следом. Его работа – не оставлять хозяйку без присмотра, ни на секунду с тех самых пор, как не стало Андрея. Сколько же лет прошло? Четверть века, не меньше.
***
Лето 1988 года Павел помнил так отчетливо, будто это было вчера. Вернувшись из армии, подал документы на заочное отделение в институт. Начал искать работу. И как на грех, встретил школьного товарища – Андрея Сотникова. Разговорились, тот рассказал, что работает секретарем у одного бизнесмена. Предложил и Павлу пойти на работу в этот дом. Бизнесмену как раз требовался водитель. Павел согласился. Лучше бы не соглашался, ничего бы не знал, не жалел бы сейчас так, не переживал бы.
У хозяина – Вячеслава Борисовича – была единственная дочка – Анжелика. Красивая и богатая наследница – по уши влюбленная в секретаря отца – Андрея.
– Добром это не закончится, – часто повторял другу Пашка.
– Не лезь в чужой огород, – отмахивался тот, – я ее тоже люблю и все равно женюсь. Даже если ее отец лишит наследства. Ни за деньги люблю, а по-человечески.
Павел только передергивал плечами. Любовь – дело подлое.
***
А потом грянули 90-е, и фирма Вячеслава Борисовича начала постепенно тонуть. Тогда-то Андрей и придумал хитрый, но не совсем честный план. Пришел к отцу Анжелики и честно ему признался во всем:
– Вячеслав Борисович, я могу помочь Вам спасти фирму. Я тут подумал. Есть у меня одна мысль…
– Может это и дело, но я никогда не пойду на сделку со своей совестью, – выслушав парня, отказался босс. – Лучше разорение!
– Но ради Анжелики!
– Да какое тебе дело, парень?
– Я люблю ее и хочу просить у Вас ее руки.
– Нет! Не бывать этому! Моя дочь не станет женой бандита! Никогда!
После того разговора Вячеслав Борисович выставил секретаря за порог. Андрей отправился искать свое счастье. Спустя несколько месяцев, Павел, в обязанности которого теперь входила слежка за девушкой, устроил им тайное свидание, по просьбе Анжелики.
– Фирма отца совершенно разорена, – тихо поделилась новостями девушка.
– Ничего. Я знаю, как все поправить. Выходи за меня замуж, – попросил ее Андрей.
– Я не могу. Андрюша, прости меня, пожалуйста, но… я очень люблю своих родителей, а отец никогда не согласится на наш брак. Он… хочет выдать меня замуж за одного из своих компаньонов, который обещал помочь моему отцу.
– Значит, моей помощи он не принял, а…
– Дело не в тебе.
– А в ком? Скажи мне! Я пойму.
– … папа верит в Георга Станиславовича. И мне тоже кажется, что его связи и… деньги, действительно сыграют более значительную роль, чем… твой план.
– Ты больше не любишь меня?
– Люблю. Больше жизни люблю.
– Не лги. Если бы любила, верила бы и не променяла бы…
– Андрюша…
– Этот старый пень, обманет твоего отца. Ему нужен этот бизнес! Понимаешь? Он сделает все, чтобы подмять под себя вашу фирму и самый простой путь – жениться на тебе и получить все на блюдечке в качестве приданного. А потом он вышвырнет тебя за порог.
– Нет. Это не так. Скажи, что ты так не думаешь, что это ты со зла…
Он больше ничего не сказал ей. Никогда. В следующий раз, они встретились уже на кладбище – его убили в пьяной драке. Он так никогда и не узнал, что она вышла замуж за компаньона отца и родила сына, которого назвала Андрей.
***
Спустя четыре года…
Она спокойно сидела в кресле рядом с детской кроваткой и смотрела на спящего сынишку. Её лицо было заплакано, а в глазах пустота. Вчера ее отец умер от сердечного приступа. Анжелике казалось, что все это было не с ней. Она вдруг поняла, как же прав был Андрей. Фирма – это все, что было нужно ее мужу. Разорив ее отца, он отнял у старика последнее – жизнь. Теперь Анжелика была сиротой.
Дверь в спальню резко распахнулась и вошел Георг.
– Тише! Ты разбудишь ребенка, – шикнула Лика.
– Ничего! Опять уснет, – он подошел к жене и начал жадно ее целовать, разрывая на ее груди тонкий халатик.
– Пусти меня! – закричала Лика, яростно вырываясь из его рук и уворачиваясь от губ, пахнущих виски и табаком. Получив оплеуху, он отшвырнул жену на диван
– Зашел спросить, когда ты уберешься из моего дома, шлюха!
– Как ты смеешь?
– Я все смею! Тебе здесь ничего не принадлежит! После того, как мы заплатим долги твоего папочки, у тебя не останется даже нижнего белья. Знаю, кстати, один вполне приличный бордель, мог тебя туда пристроить, хотя ты и не вышла данными, но там есть и не очень разборчивые клиенты. Советую подумать над моим предложением, – с этими словами он громко захлопнул дверь спальни. Женщина, утирая слезы, принялась укачивать малыша.
***
Павел стоял навытяжку в гостиной особняка. Напротив него на диване сидела хозяйка – Анжелика Вячеславовна. Оба они молчали. Наконец водитель первым подал голос:
– Простите, но нет. Я не смогу.
– Павел, поймите, что я не шучу. Мне нужно, чтобы Вы это сделали! Ради меня, ради моего сына… Я прошу Вас, – она вдруг резко вскочила. Подошла к мужчине и прошептала, глядя ему в глаза – возьмите, что угодно, только сделайте то, о чем я прошу! Я заплачу сколько угодно и… чем угодно.
Взяв его руку, она положила ее себе на грудь. Спросила: «Или я не слишком хороша?» Он оттолкнул ее ладонь.
– Зачем Вы так?
– Что же еще тебе предложить, Паша?
– Найдите хорошего врача, – помолчав, ответил он.
***
Не прошло и недели после того разговора, как муж Анжелики, возвращаясь из города в свой загородный особняк, попал в аварию. Лика хорошо помнила, как сидела в приемном покое и плакала. Молилась и плакала. О чем было молиться этой женщине, и услышаны ли были ее молитвы на небесах – известно лишь Богу. Здесь на земле, она сделала, что могла. Павла оперировал один из лучших докторов России. Георга Станиславовича – спасти не удалось. Водитель молчал, ссылаясь на амнезию, а Лика благодарила Бога, что Пашка остался жив.
***
Прошли годы. Вырос сын. Анжелика вела дела фирмы одна. Она жила очень замкнуто и часто ездила на кладбище, на могилу Андрея, просила прощения, что тогда не поверила ему. И в церковь, молилась о Павле, чтобы Господь простил его за убийство. Павел, безмолвной тенью, сопровождал ее всюду. Но никогда он не признавался ей, что за убийство Андрея хулиганам заплатил ее муж, и он – Павел, просто отомстил за смерть друга.
Пашка-комсомолец
В школьные годы был у меня закадычный друг по имени Павел. Жуткий хулиган, но не злой и мухи не обидит, хотя пошутить не дурак… Отец у него был меломан знатный. Как-то раз Пашка пригласил меня в гости и показал отцовскую коллекцию. Помню, как мы сидели на полу около ящика с пластинками и с благоговением перебирали их. Там было много зарубежных альбомов.
– А вот посмотри, что папа на днях принес, – протянул мне Пашка пластинку.
– Ух-ты! – не сдержал я восторженного возгласа, увидев на обложке группу Битлз.
– Отец сказал, что она уйму денег стоит, с пяти получек деньги откладывал и еще премию. Только тссс, нельзя об этом говорить, а то мама сердиться будет.
– А можно послушать? – спросил я.
– Сейчас поставлю.
Пашка немного повозился с проигрывателем и по комнате разлились божественные звуки западной музыки. Мы сидели и слушали с замиранием сердца. Тогда Запад казался для нас чем-то недостижимо запретным, волнующим и манящим, как мандарины и конфеты на новогодней ёлке. Мы не понимали, о чем пели голоса на пластинке, но наше воображение подсказывало нам, что пели о чем-то волшебном и прекрасном…
С того вечера я стал поклонником «битлов», хотя и тайным. Тогда слушать западную музыку было не идеологично. Таких могли и в комсомол не принять. Пашку и не приняли. Он открыто признавался в своем пристрастии к вредной музыке, как и его отец, многие песни знал наизусть и неплохо исполнял их под гитару. В комсомол Павла не приняли, но он особо и не переживал, продолжая наигрывать на своей семиструнке, сидя в свободные часы летними вечерами на крыльце «Yesterday» или не менее знаменитую «Oh, Darling».
Потом начался новый учебный год и с верхних эшелонов спустили план сколько молодых «орлов» должно было быть принято в комсомол… Не хватало как раз одного. Тогда-то учителя и вспомнили про Пашку. Да только он всеми путями увиливал.
– Ну вот зачем мне ваш комсомольский билет? Чтобы взносы в партию платить? У меня каждая копейка на счету. Отец-трудяга, мать-инвалид. Нет уж спасибо.
– А как же ты в институт собираешься поступать? – не унимались учителя. – Без билета не примут!
– Да зачем мне институт? Когда мне учиться-то? Мне работать надо, родителям помогать, – отмахивался Пашка. – А там заучивать всего столько, что и голову сломаешь! Нет, не буду.
– Да ты не заучивай, только заявление напиши. Нам же для отчетности.
Так и уговорили. Павел подал заявление на вступление в ряды ВЛКСМ. Его кандидатуру рассмотрели, поморщились, но пригласили на собеседование. Помню, председатель совета комсоргов задал ему всего один вопрос – «Сколькими орденами была награждена газета „Комсомольская правда“?» Пашка задумался, глядя на стол перед собой, а потом приметил, что аккурат под правым локтем председателя лежит та самая газета с изображением на титуле всех орденов, ей присвоенных…
Так, с честью выдержав экзамен, Пашка стал комсомольцем. Ни один год прошёл с той поры, выросли и мы с Пашкой и наши дети, канула в Лету могучая держава Союза, но и по сей день нет-нет да и вспоминается нам эта история о комсомольском билете и «Комсомольской правде», особенно, когда где-нибудь доведется услышать бессмертные голоса «битлов»…
Платье
***
У Маргариты Павловны была мечта. Самая обыденная, женская. Мечта называлась – платье. Но платье, не абы какое, а такое особенное – что называется «последний писк моды» – из тонкой шерсти непременно кофейного цвета, с вырезом «лодочкой», пышной удлиненной юбкой, рукавами 3/4 и белоснежным накрахмаленным воротничком из машинного кружева «ришелье». Но как наденешь платье без туфелек – лодочек на низком каблучке «рюмочке»? Значит нужны еще и туфельки. Тоже белоснежно-белые, под цвет кружев. И сумочка на цепочке… «Завить бы кудри, нарядиться бы в платье и туфельки и на танцы с подружкой!» – частенько мечтала Маргарита Павловна, лёжа поздним вечером в постели, перед сном. А потом вспоминала, что подружка умерла, уж почти десять лет прошло, как схоронили. В блокадном Ленинграде не то, что на танцы, за водой боязно было выйти. О том, что существуют танцы девчонки – блокадницы узнали только в 50-х. Тогда им 17-летним не до танцев было. У Маргариты Павловны в блокаду умерли мать и сестренка. Через неделю советские солдаты вошли в город. Тогда она встретила Его – лейтенанта стрелковой дивизии. Влюбилась без памяти в его глаза цвета весеннего неба и поклялась ждать его с войны. Он вернулся весной 45-ого. Фашистская граната, брошенная из-за угла, где-то на улице Берлина навсегда изуродовала молодого красавца, но Маргарита Павловна хорошо помнила цвет его глаза. И пусть больше никогда не видела их, но воспоминаний ей было достаточно.
