«Z» Land, или Сон на охоте

А домовой Гоша, в существование которого безоговорочно верил весь женский состав лечебного заведения, включая санитарок и дипломированных докторов, развлекался на свой манер. Не угоди ему, не поставь на ночь полкружки свежего молока, непременно высыплет таблетки в корзину или спрячет в дальний ящик самый нужный хирургический инструмент, который Глаша загодя заботливо разложила на приборном столике. А уж ежели в процедурной начинал выплясывать медицинский шкаф или сама по себе скрипела колёсиками «каталка», то непременно жди «тяжёлого» больного, которого примчит неотложная помощь. Вот такие дела. Спаси Бог…

– В город, в город мне надо, к сыночку моему родному, – продолжала причитать Глафира. – Один он у меня, на весь свет один, – и заламывала себе руки.

Молча слушали люди стенания несчастной женщины. У каждого свое горе, но ещё хуже, когда к своему постучится ещё и чужая беда. Худо, ой худо тогда.

Не говоря ни слова, Чистяков подошёл к убитой неизбывной печалью бывшей медсестре и обнял её за плечи.

– Не надо, милая, не надо, – вполголоса повторял он и разглаживал её спутанные волосы. – Даст бог – обойдётся. Всем сейчас тяжело, – говорил и не верил в свои слова. Неподъемное горе свалилось на согбенные спины людей, которое ни понять, ни представить себе невозможно. Где искать выход, к кому простирать руки, от кого ждать совета и выручки – неизвестно. То, что произошло с этим миром, выходило за пределы человеческого разума, ломало самую устойчивую психику, лишало воли и отбирало последние силы, оставшиеся для борьбы за элементарное существование.

– Да что же вы все правду боитесь сказать? Всё вокруг да около ходите. Смерть, смерть глядит нам в глаза. Я вижу здесь не людей, а одних живых мертвецов, которые всё ещё на что-то надеются. Уж лучше сразу уйти с этой проклятой базы и умереть в чистом поле. Нет мочи терпеть такую муку, – резанул по ушам женский истеричный вскрик. Глеб Долива повыше поднял железную коробку, в которой плавали горящие фитили. Колеблющийся свет выхватил из темноты перекошенное женское лицо ещё молодой женщины, предположительно не старше 35 лет, которое, несмотря на перенесённые мытарства, грязный подбородок и воспалённые глаза, всё ещё сохраняло признаки выдающейся красоты. Выговорившись, женщина ещё теснее прижала к себе маленькую девочку, которую все уже знали как Машеньку, и уткнулась носом в ровный пробор на её головке, который разделял светло-русые волосы, и зашлась в ничем не сдерживаемых рыданиях.

…Было время, совсем недавно, когда Элеонора Завьялова чувствовала себя неукротимой воительницей, победительницей в негласных дуэлях с любыми дерзкими претендентками на её трон. Чувство повелительницы этого мира, по крайней мере тех его пределов, которых достигали её чары, ласкало самолюбие, заставляло испытывать звенящий восторг от осознания своего превосходства. Стоило ей появиться, покачивая желейными бёдрами, скажем, в фойе театра в стильном платье-футляре красного цвета, как головы присутствовавших мужчин начинали неодолимо разворачиваться в её сторону. Как не восхититься переливами ухоженного и тренированного тела, когда Элеонора, немного жеманясь, усаживалась в кресло? Тут уж держись вечно рыщущая в поисках лёгкой поживы мужская братия. Ну а если, как бы невзначай, её длинная и стройная нога в элегантном чулке и красной туфельке вытягивалась в направлении замершего от вожделения очередного созерцателя её женской грации, то можно быть уверенным, что не пройдёт и месяца, как пламя неудовлетворенной страсти сожжет его наполовину.

Такой она была, Элеонора, хорошая мать, заботливая жена, умевшая крепко держать в узде своего мужа, а заодно его капиталы, которые он успешно выкачивал из пары принадлежавших ему компаний среднего размера. И при этом ещё совладелица популярного модного салона, что позволяло ей оставаться независимой и неограниченной в своих желаниях женщиной. В её бедовой голове вполне комфортно совмещались представления о семейном долге и самый отвязный адюльтер с молодым и прытким любовником. Она сумела смастерить для себя удобную жизненную философию, которая весьма эффективно сглаживала лёгкие пощипывания совести, порой возникавшие в её душе. В конце концов, любой талант нужно ценить.

Столь выдающаяся внешность и тем более тело не могут принадлежать только одному мужчине – с какой стати? «Ну а клятва супружеской верности – это как её понимать? – порой размышляла Элеонора. – Кто может бросить в меня камень упрёка, что я плохая мать? Никто. За свою дочку Машеньку я готова не задумываясь отдать здоровье и жизнь. Ну а муж, что ж – это один из тех мужчин, которые сложились в штабель у моих ног, умоляя о снисхождении к их чувственным порывам. Я выбрала его, подчиняясь высшей идее, которой руководствуются все женщины: он должен обеспечить благополучие и защиту мне и моему потомству. Это закон природы и женского естества, а за это я награжу его нежными словами и ласками, страстными поцелуями и самой утончённой эротикой. Разве это не то, что муж хочет прежде всего от своей жены? А любовь – она как мозаика. Я разложу её по заранее мною размеченным сотам. Этот кубик смальты, что побольше, – дорогому супругу, а эти, помельче, – одному любовнику, другому, а может быть, и третьему, чья тень уже замаячила на горизонте, но вот сердце целиком и безоговорочно – моим детям, рождённым и тем, которые ещё будут».

Так бы всё и продолжалось, и жизнь ещё многие годы нежила бы Элеонору Завьялову в своей самой уютной колыбели, если бы не этот проклятый судный день, который вырвал её из привычных будней и разом перечеркнул всё, что она считала заслуженно обретённым счастьем.

Ураганный ветер перевернул их тяжёлый «Ленд-Крузер», когда они семьёй возвращались из загородной прогулки. Воздушный порыв оказался настолько сильным, что муж вылетел вместе с рулевым колесом через ветровое стекло, а Элеонору с ребёнком вынесло из салона одновременно с боковой дверью, которая в итоге выручила их и приняла на себя основной удар о каменистую поверхность. Увидев распростёртое на земле тело мужа без признаков жизни, молодая женщина надолго лишилась чувств. Сознание обрела уже под вечер и с трудом смогла разглядеть сидевшую рядом с ней заплаканную Машеньку. Собрав остатки сил, маленькая и большая женщины бесцельно побрели по вздыбившемуся по неизвестно какой причине шоссе, надеясь только на счастливый случай, что им встретится попутная машина.

Им повезло. Примерно через час рядом с ними притормозил большой грузовик, и водитель без расспросов открыл дверь, приглашая подняться к нему в кабину. Они ехали почти всю ночь, неизвестно куда и неизвестно зачем. Шофёр молчал, порой морщился, словно от приступов боли, и не отрывал рук от большого руля, который ему ежесекундно приходилось вращать в разных направлениях. Выбоины и нагромождения разорванного на куски асфальта встречались повсеместно. Как таковой дороги больше не существовало. Машенька, подобрав под себя сбитые в коленках ножки, крепко заснула, а её мать пыталась вглядываться в обступившую их темноту, но вскоре тоже впала в тревожное забытьё.

Обе проснулись одновременно. Грузовик стоял на месте. Не слышно было даже рычания мощного мотора. Водитель сидел неподвижно, уронив голову на вытянутые руки, продолжавшие сжимать рулевую баранку.

– Эй, – Элеонора потрясла мужчину за рукав. – Как вы там?

Шофёр, имени которого она так и не узнала, медленно повалился вбок, и его тело нескладно стало сползать вниз до тех пор, пока голова не уткнулась в приборную доску.

Двое покойников за день – это было слишком для избалованной удовольствиями женщины. Вскрикнув от ужаса, Элеонора судорожно дёрнула за ручку двери, распахнула её и, подхватив девочку, выбралась наружу. Кругом стояла непроглядная тьма, ветер с посвистом гонял в воздухе листья, щепки и, что было хуже всего, облака каменной пыли, осколки которой больно секли лицо и руки. Земля стонала и постоянно вздрагивала. Стараясь держаться в потоке света автомобильных фар, которые ещё горели, мать и дочь побрели в сторону от беспомощно застывшего грузовика, всё дальше и дальше в глухую темень…

– И вот мы здесь, на этой базе или военном объекте, который так же разрушен, как и всё остальное, – вновь запричитала Элеонора. – И спрашиваю вас, мужчины, что вы сможете сделать, чтобы помочь нам? А если ничего не можете, то так и скажите, – и она очень по-детски всхлипнула, теперь больше от жалости к самой себе. Потом, переведя дыхание, добавила: – Последнее, что я видела, когда мы с мужем ехали в джипе, это то, как в небе вспыхнуло второе солнце, такое яркое, что мгновенно ослепило всех нас на несколько минут.

Глеб Долива обошёл полукруг сидевших людей и, подойдя к убитой горем женщине и её дочери, присел на кровать, на которой размещались несчастные беглецы, и обнял сразу обеих:

– Ну что ты, девочка, – почти проворковал он. Говорил, а сам думал: «Такая баба по мне. Надо ею заняться, когда оклемается. Обстоятельства диктуют одно, а я уже сейчас хочу собрать её груди в один душистый букет. Редкая красота», – и вслух произнёс: – Успокойся, Эля. Не всё ещё потеряно. Об этом мы и хотим потолковать. Что ты молчишь, Филипп? Не видишь, народ волнуется? Начинай. Ты же у нас за главного, – и устремил свой немигающий взгляд на Чистякова, который всё ещё успокаивал Глафиру, пытаясь сбить с неё нервное напряжение.

Филипп не спеша поднялся с кровати, на которую ещё недавно присел ради Глафиры. На прощание поднял её подбородок и ободряюще улыбнулся, мол, ещё не всё потеряно, глупышка. Размял затекший правый плечевой сустав, откашлялся и начал говорить. Вначале его речь была спутанной, но потом выровнялась и слова приобрели весомость и убедительную силу:

– Я вот что хотел поведать вам, друзья… м-м-м… соотечественники. Э-э-э… если кто меня не знает, то я сотрудник МЧС, по крайней мере был им до недавнего времени. Одним словом, мне по работе приходилось заниматься чрезвычайными ситуациями. Все мы сейчас переживаем о наших близких, не знаем, что будет с нами самими. Положение наше незавидное. Да, именно так, но не аховое. Я не знаю, что я вам должен сказать, чтобы вас успокоить. Может, таких слов вообще нет в природе вещей, так как событий подобного рода в истории человечества не было. Нет, не то я говорю. Я знаю, что вам сказать, но боюсь, что вы меня услышите, только если победите в себе чувство растерянности. Главная задача – мы должны выжить.

– А для чего? – голос спрашивающего принадлежал мужчине, лицо которого скрывалось в темноте.

Чистяков опустил голову. Сейчас люди, наевшись, немного успокоились, но зажечь в них искру оптимизма будет ой как непросто. Если их не вернуть в лоно организованного сообщества – всё, конец. Начнут погибать один за другим. Вначале слабые, затем кто посильнее. Ну а если найдутся неукротимые, то те, собравшись с силами и отринув от себя все нормы морали, начнут добивать других, чтобы отобрать у тех последнее и продлить своё существование любым способом.

– Для чего, говоришь? – бывший пожарный вытянул голову вперёд, словно намереваясь пробурить зрачками тьму и высветить облик незнакомца, задавшего этот вопрос. – Да потому что мы – люди. Мы не имеем права сдаваться. Не отрицаю, что мы оказались в зоне ядерного поражения, но ведь где-то ещё есть выжившие люди: в дальних посёлках, деревнях, малых городах. Переждём время и пойдём их искать.

– Да ты не лукавь, мил человек. Дурачком не прикидывайся, – возразил всё тот же язвительный голос, и к огню, раздвигая сидевших людей, пробился довольно крупный мужчина лет 45 с густой шевелюрой кудрявых волос каштанового цвета. У него были короткие руки, сильные покатые плечи, говорившие о недюжинной физической силе, и выпуклый живот, который он, вне всякого сомнения, «наработал» благодаря преимущественно сидячему образу жизни в мирное время.

…Это был Гершин Лев Михайлович, весьма известный у читающей публики журналист газеты «Трибуна Нижнереченска», писавший сразу в несколько рубрик: внутренняя политика, культура, международное обозрение и природа родного края. Его универсализм объяснялся весьма тривиальной внутренней установкой, которую Лёва Гершин выработал лично для себя очень давно, ещё на заре эпистолярной юности. Пиши всё, что дают и заказывают, пиши везде и всюду и зарабатывай имя, которое тебя и прославит, и прокормит. Его бойкое перо бесстрашно вторгалось в мир чиновничьего беспредела и рассыпало восторги по поводу нагрянувшей в уральскую глубинку московской театральной знаменитости. Ему удавалось выжать слезу у доверчивых горожан, закидывая на первую полосу газеты анонсы по поводу прорыва канализационной трубы в жилом доме или свалившейся в асфальтовый провал на центральной улице «маршрутки» с пассажирами. Не чурался он залезть и в дебри внутренней политики США и лягнуть из-за угла вечно беспокойных «демократов» и непробиваемо упёртых «республиканцев», по-советски предрекая крах и тем и другим.

Но даже он с его талантом писателя и фантазёра не мог представить себе того, что привычные дрязги между людьми и народами так быстро перерастут в нечто беспредельно ужасное и непоправимое. Полетав в вихревых потоках урагана и весьма удачно приземлившись в зарослях орешника, Лев Михайлович первые 20 минут бездвижно лежал на содрогавшейся в судорогах земле. Затем, обретя способность нормально дышать и шевелить пальцами, он первым делом ощупал свое изломанное падением тело и, признав, что оно ещё может служить ему, начал осторожно прочищать запорошенные песком глаза, а потом и горло.

Сидя долго кашлял, выхаркивая из себя сгустки кровяной слизи вместе с грязью. Наконец мастеровитому газетчику удалось подняться на четвереньки и, хватаясь за гибкие и ненадёжные ветки кустарника, более-менее выпрямиться и принять почти вертикальное положение. Поискав глазами, он нашёл толстую сухую палку. Преодолевая головокружение и боль в суставах, вновь присел, чтобы взять её в руки, и с трудом опять встал на ноги. Так, с трудом, шаг за шагом, опираясь на свой импровизированный посох, он побрёл, не осознавая ни цели, ни направления, а больше подчиняясь врождённому инстинкту человека, который заставляет его двигаться в поисках убежища для своего спасения…

– Ты уж извини, Филипп Денисович, только давай без этих разных увещеваний. Непреложный факт в том, что мы находимся в зоне поражения в результате ядерного удара. Вот так, мои дорогие. С этим я согласен. А это значит, что наша страна оказалась втянута в войну с массированным применением ядерных потенциалов. Ядерную войну, дорогие мои, не объявляют. Она крадётся медленно, прячась в собственной тени. Благодушие и дружба цветут в устах политиков, а чёрные мысли изъедают их изнутри, не давая ни спать, ни радоваться жизни. Копится, копится мрак в неуспокоенных душах, а потом срыв, неожиданный, скорый, и полетело всё в тартарары. Кто начал это мракобесие и по какой причине, в данный момент никого не интересует, – Гершин горестно покачал своей каштановой шевелюрой.

– Нет, постойте. Как это не интересует? Как раз наоборот, очень интересует, – перед Чистяковым, загородив спиной Глеба, возник ещё один человек, как призрак, вышедший из темноты.

«Эта тьма рождает пришельцев, – кривя рот, подумал Долива. – То ли ещё будет. Подкормили мы их, так они вновь взялись за старое. Спорить и щёки надувать. Вот ещё один умник нарисовался. А Чистяков всё либеральничает. Всё хочет быть добреньким, к каждому подход найти. Шесть тысяч лет правители на любой вкус пытались осчастливить этих придурков. Ни у кого не вышло. Либеральничает Филипп, либеральничает на нашу голову. Ведь предупреждал я его в кладовке, что нельзя заниматься спасением осколков мира, когда его уже нет. Сейчас правит закон сильного. Право жить принадлежит избранным. Не понимает, доброхот, что это – замершие перед прыжком волки, а он перед ними всё распинается».

– Я тоже имею право голоса и своё мнение, – новоявленный оратор явно намеревался произвести впечатление на безропотно внимавший народ. В его глазах появился приличествующий моменту блеск, а щёки зарделись алым румянцем, который Долива счёл лихорадочным. – Меня зовут Коростень Спиридон Янович. Надеюсь, многие обо мне слышали. Я депутат городской думы и отвечаю за развитие транспортной инфраструктуры.

– Точнее, отвечал, – с издёвкой промолвил Глеб и внутренне напрягся от острого желания высказать бывшему депутату всё, что про себя думал о нём. – Ты же был управленцем и на словах радел за улучшение жизни других. Не так ли? А как же ты хотел сделать это, коль жизни толком не знаешь? Похоже, подзабыл, что комфортные объятия кабинета и приспущенные на всякий случай шторы скрадывают плещущееся внизу море людских проблем и приглушают грозный рокот народного возмущения?

Коростень, явно обиженный тем, что его прерывают, обернулся в полкорпуса к Доливе:

– Да, отвечал, и поверьте, много для этого сделал, не то что некоторые, – и презрительно дёрнул плечом в сторону бывшего коммунальщика и строителя.

Есть люди, которые от рождения стремятся подняться на ступеньку выше других. В яслях заполучить самую большую соску, в детском саду – самую красивую игрушку. В университете, где с учёбой явно не то, – превратиться в активного общественника, молодёжного лидера. Осознав, что шустрый язык вкупе с головой-флюгером дают более жирный навар, нежели чем знания или пахота на фирме, маета на заводе или на задней скамье в министерстве, они тут же начинают карабкаться к трибуне, стараясь уцепиться за фалду ещё более пробивного говоруна. Далее много проще: народ посмотрел на живую картинку в телевизоре, прочитал листовку на заборе и впечатлился сказочными обещаниями. В итоге проголосовал как надо. Наконец-то заветные двери открылись. Работяги тут же сварганили маленький троник с подстилкой, который удобно подпёр пока что ещё костлявое седалище. Ничего, дело наживное; быстро раздобреет. А вы слушайте и внимайте.

– Всё дело в том, – явно польщённый всеобщим вниманием, продолжил откровенничать уважаемый Спиридон Янович, – что наша великая страна подверглась коварной и ничем не спровоцированной агрессии со стороны Соединённых Штатов Америки.

– А почему не со стороны Аргентины? – подал реплику язвительный экс-журналист Гершин. – Говорят, у неё тоже есть ядерная бомба. Или Индия с Пакистаном что-то не поладили? А может, Израиль и Иран поторопились всё решить одним разом? Не забудьте о многолюдном Китае с давним желанием вернуть Тайвань любым способом! Рядом задиристые северокорейцы: не стоит недооценивать мстительных азиатов. У них на обиды память долгая и тоже припасён «новогодний подарочек», доставить который с севера на юг – пара минут. Ну а там и мы, грешные, несчётное число раз раскручиваем с американцами русскую рулетку. Не хочу никого обвинять хотя бы по той причине, что кто бы ни запустил эту карусель – это уже не имеет значения. Обычные людские беспечность и безответственность довели человечество до всего этого. Вы этого не допускаете, уважаемый народный избранник?

– Допускаю, – нехотя буркнул знаток городского законодательства и радетель за всеобщую справедливость. – Я только против восторженного восприятия катастрофы, которое в нашей среде у некоторых присутствует.

– Хватит мослы мусолить. Достали вы своей болтовнёй, – поднялся со своего места бывший уголовник Шак. – Ясно одно. Верховые заправилы не столковались между собой. Вот и понеслось дерьмо на наши головы. Ваши вопросы: кто, что и почему – вы, умники, можете засунуть себе куда поглубже. Чего толковище разводить – и так понятно, что мы в глубокой ж… Что делать будем, Филипп? Ты прямо скажи.

– А дело такое, – продолжил свою речь Чистяков, ничуть не смущаясь тем, что его прервали на целых 15 минут. – У нас нет ни одного вида связи. Радио и телевидение отсутствуют, можно сказать, по определению. Об обстановке в мире и в стране судить невозможно. Нам доступно лишь визуально фиксировать множественные природные катаклизмы и наличие проникающей радиации. Отсюда первый вывод: я согласен, эти последствия вызваны ядерными ударами. Именно так, и несерьёзно тешить себя фантазиями о том, что произошёл взрыв на Нижнереченской атомной электростанции или что Уральский хребет встряхнуло обширное землетрясение с выбросом радиоактивной породы. К сожалению, это не так. Говорю «к сожалению», потому что, по мне, уж лучше был бы второй Чернобыль, чем мировая катастрофа. Не согласен с теми, которые, поддавшись отчаянию, призывают отказаться от борьбы за выживание. Я понимаю, что мы все в той или иной степени поражены лучевой болезнью, но вспомните, что после ужасающих бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в 1945 году нашлись уцелевшие, и их было немало, которые благополучно дожили до преклонного возраста. Найдутся такие и среди нас.

Для этого судьба благоволила дать нам реальный шанс. Нам с Глебом Давыдовичем удалось обнаружить на территории базы небольшой склад с продуктами. То, что вы съели, – только что оттуда. По моим прикидкам, этих съестных припасов из расчёта на 30—40 человек должно хватить до середины весны. Сейчас уже октябрь. Для основной части уральского региона – это канун зимы, которая обещает быть в этом году необычайно суровой. Думаю, что экстремально низкие температуры до —50, а может быть, ниже, станут обычным явлением. Так что полгода обещают быть непростыми. И вот что…

– Подождите, подождите, Филипп Денисович. Вопрос имеется, – учитель физики Завадский переполз со своего места и сперва подбросил в жестянку с мигающими фитилями несколько промасленных тряпок. Огонь тут же почти затух, и стало непроницаемо темно. Полная беспросветность царила и снаружи здания. Слышно было только, как всё крепче с жутким пронизывающим свистом завывает ураган, заставляя грохотать на крыше оторванные куски оцинкованного железа. Тьма на несколько мгновений поглотила собравшихся людей. Затем пламя вспыхнуло вновь и заиграло на сумрачных лицах 30 людей, которые сразу оживились и начали, перебивая друг друга, говорить обо всём, что приходило им в голову.

«Ну вот и хорошо, – Чистяков, скрадывая свои чувства, с облегчением перевёл дыхание. – Наконец-то разговорились. Если начали судачить и препираться, значит, оживают и надежда возвращается в их сердца. – Слава богу».

– Минуточку. Есть проблема, – птичье лицо Пантелеймона Андросовича, его экзотический нос, соперничающий с клювом цапли, и беспрестанно рыщущий взгляд, дополняла вязаная в дырах шапочка на голове, постоянно сползающие из-за отсутствия ремня ватные брюки и грязная, измазанная мелом куртка. В лучшие времена этот облик непременно вызвал бы дружные улыбки и непременные издевательские шутки в его адрес. Но сейчас галдевшие обо всём, что приходило им в голову, люди дружно, как по команде, замолчали и повернулись в сторону бывшего учителя.

– Я вот о чём говорю, – торопливо, спотыкаясь на каждом слове, начал излагать свои мысли Завадский. – Я, как физик, то есть человек, знакомый с ядерным синтезом и цепной реакцией, должен сказать, что питьевой воды, пригодной для человеческого организма, у нас нет. Водоём для пожарных нужд, что на улице, не только загрязнён наметённым в него мусором, но и заражен всевозможными радиоактивными изотопами. Если мы будем собирать снег, накапливать дождевую воду, то эти попытки быстро приведут к тяжёлым заболеваниям, так как ионизированная вода разрушит клеточные мембраны, что, в свою очередь, вызовет ослабление иммунной системы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Один – это смерть, Два – рождение,

Три – это ветер, Четыре – свечение,

Пять – огонь, Шесть – вода,

Семь – игра, Восемь – беда,

Девять и Десять – иди туда-сюда.

Он жив, а Ты уже нет.