Легко видеть

Передавая Марине приглашение своей бывшей жены, Михаил знал, что Лене не так уж легко его посылать, а Марине тем более непросто его принять. Первопричиной была Ленина выходка при их первом очном знакомстве. Михаил еще не развелся с Леной, а она еще не вышла за Эдика, но это было уже решено. Тем не менее, провожая Аню с Михаилом в поход на Ладогу и зайдя в купе, где уже находились Марина и Коля, Лена демонстративно пропустила мимо ушей Маринино: – «Здравствуйте!». Михаил не ожидал, что ему может быть так стыдно за женщину, с которой он прожил шестнадцать лет. Этот мелкий и некрасивый выпад, как и пара других, подобных ему, несколько поколебали его хорошее отношение к Лене, но потом, после естественного отдаления друг от друга, Михаил совершенно спокойно относился к Лениному настоящему и вспоминал о ней только хорошее – ворошить остальное было ни к чему. Очевидно и Лена пришла к аналогичному восприятию их прошлой жизни. В свою очередь, Марина не отказалась от визита к Лене и лишь спросила, кто там будет еще. Об этом Лена не говорила, а Михаил не стал узнавать. Он лишь уверенно предрек, что Эдика они не застанут, зато туда непременно явится Вера Соколик. Михаил вполне доброжелательно относился к новому мужу Лены, уважая его талант в сатирической поэзии, хотя в основном он, как и Лена, был по-настоящему образованный философ, сильно выделяющийся на профессиональном поприще среди своих коллег. Но то ли Эдик слегка смущался Михаила, не находя в себе сходного доброжелательства, то ли избегал из-за того, что Лена (об этом он знал от Ани) не так уж редко по тем или иным поводам заявляла Эдику, что прежний муж что-то делал лучше его, но виделись они с Эдиком гораздо реже, чем могли бы при вполне нейтральном восприятии с его стороны, хотя и были на ты. Поэтому и на приеме в честь проходителей Кантегира Михаил не рассчитывал встретиться в доме бывшей жены со своим преемником.

Так и произошло. Открыв им дверь, Лена поцеловала обоих по очереди, извинившись за то, что Эдик уединился в деревне, поскольку должен вскоре сдавать свою книгу. – «Да ладно, – махнул рукой Михаил. – Не стоит извиняться. Ему было бы не интересно!» – «Ну, как неинтересно? – не согласилась Лена. – От меня он, слава Богу, наслушался о Кантегире!» – «Вот по этой самой причине!» – засмеялся Михаил, поймав ее на слове – и тут увидел идущую из кухни улыбающуюся всем своим красивым лицом Веру. Вера тоже расцеловалась с Михаилом, потом представилась Марине и поспешила оправдаться перед ней за вторжение в сегодняшний разговор о Саянском походе. – «Когда я узнала от Лены, что вы вернулись и сегодня придете к ней, ничего не могла с собой поделать, до того хотелось узнать, как вам такое удалось. Вот и пришла». – «Будет тебе оправдываться, – прервал ее Михаил. – Я ведь так и сказал Марине, что ты здесь обязательно будешь!» Все засмеялись, а Лена сразу пригласила к столу. – «Ну, выпьем за победителей Кантегира!» – сказала она, когда Михаил наполнил бокалы. – «Ну уж победители», – возразил он, – «А кто?» – «Проходители или на старый лад – проходимцы!» – «Ну, пусть так», – сказала Вера. Они дружно чокнулись – три женщины, причастные каждая к одному из двух Кантегирских походов, и лишь один мужчина, прошедший и тот, и другой. Марина была приятно удивлена пиетету, с которым теперь относилась к ней бывшая соперница. Вера тоже ловила каждое ее слово. Они вместе стали рассказывать обо всем пути, начиная с подходов со стороны Малого Левого Она, а не по долине Карасибо, как было в первом походе. – «Так лучше? – спросила Вера. – Примерно в полтора раза короче, – пояснил Михаил. – Но в то время, когда мы там ходили, дорогу Абаза-Ак-Довурак еще не достроили». – «А-а, понятно! Ну, а дальше?» – «Дальше было много чего».

Когда речь дошла до визита Сережи из Красноярска в устье Красной речки, откуда они ушли с Кантегира в прошлый раз, Вера не выдержала и спросила: «Помнишь, нам говорили, что те пороги, которые мы прошли, еще ничто в сравнении с теми, которые ниже Красной Речки? Так ли это на твой взгляд?» Михаил задумался, потом ответил:

– Характер препятствий действительно разный. Верхние пороги круче и сложней, но в них меньше воды и в среднем меньшие скорости течения; нижние же очень мощны, но, за редкими исключениями, технически проще. Где-то на полпути мощь и сложность одновременно приближаются к максимуму, но не делаются чем-то чрезвычайным. Вот, например, Семишиверка характерна для среднего течения. «Ты помнишь Большой Порог на Щугоре?» – спросил он Лену. Лена кивнула – «Ну так Семишиверка вдвое его длинней, а по сложности того же порядка. Сказать, что мы тогда прошли лишь простейшую часть маршрута, я никак не могу. Особенно, если принять во внимание, с чем мы столкнулись на Самбыле. Вот там мы действительно прошли непроходимое, хотя и напрасно – воды мало, а перепады – запредельные. Очень трудно, хотя и не слишком опасно. Внизу же на Кантегире все наоборот». – «Проще и опасней?» – уточнила Вера.

– Да, – подтвердил Михаил.

– Много опасней?

– Не знаю. Так определенно трудно утверждать. Наверху хлестких мест вполне достаточно. Разбить байдарку просто и там, и там. Выбраться живым сложней, конечно, в нижних порогах, но не на порядок, нет. Кстати, самое неожиданное – это то, что десять лет спустя многие препятствия стали неузнаваемыми.

– То есть как? – удивилась Вера.

– Вода действительно камень точит. Или обходит препятствие, которое слишком ее тормозит. Тот завал, на котором в прошлый раз распяло мою байдарку, сохранился, но теперь он в стороне от русла. Порог, в котором Вадим во второй раз разбил свою байдарку, я даже не узнал, и только оглянувшись назад, догадался, что это все-таки он, хотя теперь он сделался круче, а в его лотке стало меньше камней.

Если в прошлый раз мы в среднем течении кое-где вброд переходили Кантегир, то теперь, при более высокой воде, это было бы невозможно. И вообще внизу Кантегир собирает столько воды, что при любом ее уровне вброд не перейдешь. Везде, конечно, он красив, несмотря на то, что по некоторым притокам когда-то горела тайга, и там на месте кедровников выросли лиственные леса. Внизу долина делается пошире, но горы по бортам не ниже, это определенно.

И до самого конца меня не отпускало напряжение, все время сидело в мозгу напоминание, что все пройденное ранее еще не гарантирует благополучного завершения пути. Тем более, что нам далеко не сразу стало ясно, отчего происходят опрокидывания. Всего их было четыре. Вот только в четвертый раз я успел увидеть, как оно начинается, и в чем причина.

– И что ты сделал? – спросила Вера.

– Накладной каркас, жестко соединяющий обе лодки. С ним переворотов не было.

– Миша, а что мы все-таки неправильно делали в прошлом походе? И что вы с Мариной сделали, чтобы все получилось? – Вере не терпелось узнать главное.

– Ну, прежде всего, ошибка была в тактике. Байдарки для такой реки слишком легко уязвимые суда. Раз уж шли на них, надо было обязательно просматривать путь, не жалея на это время. Надувные лодки безусловно больше подходят для такого маршрута. Благодаря их меньшей уязвимости и значительно лучшей поворотливости мы почти весь Кантегир прошли без просмотров. Второе – на подходы к самому Кантегиру мы потратили пять дней, а в прошлый раз вдвое больше, и это подталкивало к глупости переть напролом из-за нехватки времени.

Еще одно – все сыпучие продукты – крупы, муку, сахар – мы везли в канистрах. Поэтому из-за намокания у нас ничего не пропало, хотя лодки в порогах постоянно захлестывало водой, и они все время напоминали ванны, налитые водой то до половины, то даже до верху. Вот для того, чтобы все время не мокнуть в воде, мы взяли гидрокостюмы. Без них пришлось бы двигаться медленнее, а рисковать – много больше. Переохлаждение там может наступить очень легко.

– Все, что ты говоришь, так просто, – удивилась Вера.

– Просто, – подтвердил Михаил. – Зато очень важно.

– Ну, несколько часов в день проводить в гидрокостюме не очень просто, – улыбнулась Марина. – Я бы с удовольствием не натягивала его, но Миша не разрешил.

– Ты же сама согласилась, что в них лучше!

– Согласилась, но без всякого удовольствия.

– Тут уж не об удовольствии была речь, а о способе выживания, – возразил Михаил. – Лишь бы не замерзнуть в лодке, а тем более в воде, если окажешься за бортом. Не всегда можно выбраться из нее в два счета.

– А какие пороги оказались опасней всего? – спросила лена.

– Как ни странно, некоторые безымянные, вроде бы и не очень выразительные. В именитом пороге – в третьей ступени Карбайского – мы перевернулись только однажды. А трижды – в двух довольно простых шиверах и одном невысоком пороге. Выходит опять-таки, что самые опасные те, которые сходу недооцениваешь. А несколько водопадных порогов прошли вполне хорошо. Очень красивы были два таких выше устья Самбыла – один прямой, а второй, где река перед высокой скальной стеной метров в восемьдесят высотой резко поворачивает в обратную сторону. Там сначала крутая шивера, потом – быстроток по дуге с наклонной поверхностью, как на вираже велотрека, и, наконец, прыжок в водяную яму с обратным течением с высоты более полутора метров. Красиво – передать невозможно! И чуть дальше – полянка с черникой. Мы не удержались, устроили там дневку.

– А много народу теперь ходит там?

– Знаешь, Вер, с тем временем просто не сравнить. Из поселка Он мы ехали сначала на грузовике, потом на тракторных санях еще с двумя компаниями. Одна была из Свердловска, другая из Архангельска. Довезли нас до конца лесовозной дороги, дальше тропа. Обе компании ушли вперед – свердловчане с одной большой надувной лодкой, на которой они устанавливают на раме греби как на плоту – в носу и в корме, а архангелогородцы – одни мужики, – кажется, все медики – с байдарками. Потом нас обогнал многолюдный сбор инструкторов водного туризма – человек около тридцати. Они шли налегке с небольшими рюкзаками и веслами в руках, а байдарки для них на Кантегир доставляли на вертолете. Потом нас то догоняла, то отставала от нас мужская компания плотовиков из Черемушек – Саяногорска. На самом Кантегире чуть выше устья Самбыла застали еще две команды, строившие каркасы из жердей для плотов на автомобильных камерах – одна целиком мужская из Ташкента, другая – сборная из Минска и Ульяновска, в ней было три или четыре женщины и примерно столько же парней. И еще на перевале из Она в Кантегир встретился одиночный турист – Сережа из Красноярска. Трудно найти подходящее место для бивака, где бы никто до тебя не останавливался. А помните, как было тогда? Почти никаких следов пребывания людей, если не считать тувинцев, которые перегоняли овечьи отары из Тувы по Карасибо к Абакану. Дичи, конечно, тоже почти не осталось.

– А ты охотился? – спросила Лена, знавшая, как ценно было для Михаила добывать в походе какую-нибудь дичь.

– Немного. На подходах мы с Мариной стреляли кедровок. Террюше они тоже нравились, не только нам. Как они нас в тот раз поддержали! Ореха, кстати, и сейчас было много, особенно в верховьях Малого Левого Она. Поэтому там и кедровки попадались чаще. А на самом Кантегире еще пять рябчиков подстрелили. И все.

– Ну, это неплохо, – сказали Вера с Леной.

– За четыре года до этого в походе по Енисею мы двадцать два рябчика добыли. А тут они почти не встречались. В прибрежной полосе их, наверно, повыбивали, а искать где-то выше было в общем-то некогда. И никаких соболей – не то, что в прошлый раз.

– Ты еще носишь своего? – спросила у Лены Вера.

Михаил понял, что она хочет сделать приятное ему. Из тех трех, которых они тогда подстрелили, добытый им и поднесенный, естественно, Лене, был самый темный.

– Сейчас уже нет, – немного сконфузившись, ответила Лена.

Михаил усмехнулся. Это было единственное ценное материальное приобретение в том походе, где так много пришлось потерять. Ну, а после этого похода он добыл себе какое-никакое душевное успокоение. Непройденного до конца маршрута в его практике больше не было. Во всяком случае – пока. И даже Лена с Верой радовались так, словно и у них свалилась с души давно гнетущая тяжесть. Что же, можно было считать, что он старался и за них, как и за всю тогдашнюю компанию за исключением Вадима. Впрочем, тому вообще вряд ли нравилось вспоминать о Кантегире. В несложные походы он, по слухам, еще иногда ходил, но желания превзойти самого себя у него со времени Кантегира больше не появлялось.

А вот Наташе Фюрстенберг, хотя она и пропустила тот поход из-за рождения Кати, оказалось не все равно, пройдена ли та река, которая пресекла адмиралтейскую карьеру отца ее дочери. Примерно через полгода после приема у Лены в честь прохождения Кантегира, Михаил и Марина случайно столкнулись с Наташей и Катей в электричке. Обе пары собирались покататься на лыжах. Располневшая Наташа была искренне рада встрече, и первое, что она сказала, прозвучало буквально так: «Вся компания не смогла пройти, а ты прошел. Молодец!» Михаил же ответил тем, о чем чего действительно никогда не забывал: «А я все вспоминал ту дополнительную лепешку, которой ты втихаря угостила меня, когда пекла их на Щугоре ровным счетом по три штуки на каждого!» И то правда – была у них с Наташей большая взаимная симпатия, несомненно была. Михаил всегда думал о ней как о прекрасном походном спутнике и как о женщине тоже думал, думал только хорошее, и даже связь с Вадимом никак не роняла ее в его глазах.

Глава 8

Вспомнив о Наташе Фюрстенберг, Михаил задумался и о других, не только знакомых, туристах, переставших ходить в походы. Чувствуют ли они теперь, что потеряли одно из самых привлекательных в жизни занятий, или считают, что оставили лишь одно из преходящих увлечений, свойственных молодости – вроде увлечения волейболом или футболом? Судя по всему, значительная часть из них действительно не ощущала особого ущерба для себя и своего развития, отказавшись от довольно безжалостного по отношению к себе способа проводить свой досуг и отпуск. Ну, было дело, увлеклись походами, перебесились, зато потом вполне поумнели – что же плохого? В жизни полно других привлекательных занятий – не все же время наслаждаться спортивным дискомфортом и самоистязанием во имя приобщения к высшим эталонам природной красоты!

Другой же, видимо, меньшей части из тех, кто отказался от походов, все-таки было тоскливо и неуютно без них, ведь столько потрясающе яркого, прекрасного, интересного, воистину незабываемого было связано с ними, почерпнуто из них! Сколько всего было найдено, познано самого лучшего, самого высокопробного – в том числе друзей и любовей в тех путешествиях, где кроме спутников и природного естества вокруг тебя не было никого и ничего! Нет, что ни говори, только там можно было получить ключи к пониманию высшей гармонии, лежащей в основе Мироздания и только там до самых глубин потрясающей тебя!

Михаил не хотел, чтобы его будоражили только воспоминания. Он жаждал получения потрясений вновь и вновь. Таких людей в его возрасте оставалось совсем немного, и в их среде Михаил отнюдь не считал себя образцом. Были среди них и куда более фанатичные приверженцы вольных странствий – вплоть до тех высших представителей данной когорты людей, которые сделали путешествия своей основной профессией, вроде Федора Конюхова, Владимира Чукова, Дмитрия Шпаро, Наоми Уэмуры. До них Михаилу было, конечно, далеко. Не будь он еще литератором и философом, он бы наверняка завидовал им или даже пошел по их стопам, но он прекрасно сознавал, что без тех путей, которые он прошел по Земле сам, он бы не сделался ни литератором, ни философом, оставшись просто одним из множества инженеров и научных работников, о личных достижениях в творческой работе которых не узнает никто и никогда. Разумеется, он представлял, что многим пишущим и изучающим высший смысл Бытия и Мироустройства удалось свершить на своих поприщах очень многое и без долгих скитаний в дальних краях, но его-то личный путь к осознанию своего высшего призвания и к служению этому призванию был именно таков. Походы, а наряду с ними и любовь, сделали его человеком и пишущим, и сосредоточенно мыслящим, то есть в значительной степени человеком вообще.

Приверженность к спортивному туризму год от года требовала все большего проявления волевых усилий, но, к великой радости Михаила, это пока еще удавалось. Слава Богу, хоть в этом деле он не был ленив. А то ведь склонность к лени, вообще говоря, была далеко не последней по значимости чертой его характера. В свое оправдание Михаил мог привести только то, что преодолевать лень ему все-таки удавалось, и, во-вторых, что его лень была не самого худшего свойства, – ведь благодаря ей создавалось важнейшее условие для обеспечения невозмущаемого свободного и углубленного мышления – досуг, в процессе которого, пользуясь каждой свободной минутой, он вырабатывал самые существенные выводы и решения тех проблем, которые вставали или ставились перед ним. Иногда для этого требовалось десятки раз прокручивать в уме явления, наблюдения, ассоциации, чтобы придти к той или иной определенности, становившейся убеждением, чаще же тысячи, десятки тысяч, даже сотни тысяч, иногда и миллионы. Это лишь очень отдаленно могло напоминать работу электронно-вычислительной машины – и то только числом перебираемых вариантов. По существу его мышление отличалось от машинного радикально, ибо помимо метода перебора исследуемых компонентов и их комбинаций, он использовал разные критерии оценки, разные логические схемы, прибегал к отдаленным ассоциациям и аналогам, а, главное, неустанно проявлял настойчивость в поисках Истины и взыскующий скепсис по отношению к своим выводам и промежуточным результатам – и в конце концов ему (человеку, не машине!) за это ВОЗДАВАЛОСЬ. Тот, в чьих руках было знание всех Истин, поскольку ОН сам их создал, вызывал в его буксующем на месте мозгу прозрение или озарение, служившее ключом к разгадке, с помощью которого Михаил уже был в состоянии самостоятельно придти к итоговому решению и признанию его незыблемости внутри себя. Обычно ему хватало одного сигнала, одного озарения, даваемого ОТТУДА, чтобы все исследуемое выстроилось в нужном порядке и больше не поддавалось никаким сомнениям. Да, так случалось всегда, поэтому тем более было удивительно, насколько не сразу Михаил решился принять для себя многократно даваемые ОТТУДА надвусмысленные доказательства Бытия Бога, Его Предсуществования началу времен – раньше любой материи, раньше всего, что имеет какую-то форму, проявляет какие-то свойства, обладает какой-то определенностью, потому что разуму настоящего советского человека признавать ЭТО было в корне запрещено. Многие мыслящие сверстники Михаила так и не решились сделать решающий шаг, хотя замечали, что продолжение непризнания Вседержителя их судеб часто загоняет их в логический тупик, из которого им все равно хотелось бы выкарабкаться каким-то иным путем, лишь бы не сознаться в бесполезности своего многолетнего упорства в заблуждениях и отрицаниях, в ошибочности своих подходов, оценок и вообще всей прошлой жизненной стратегии. Короче, им не хватало честности в споре с невидимым, но Сущим. И плохо от этого могло быть только им, а не Тому, кого они не хотели признать своим Создателем, хотя он не только на самом деле создал их, но и дал им способность самостоятельно мыслить и постигать.

Михаил и сам постигал Истину существования Бога не по какому-либо конфессиональному Священному Писанию, хотя начальные представления о Библии он получил еще в пять или шесть лет, когда мама по дороге пешком от дома к детскому саду пересказывала ему содержание Книг Бытия, Исхода и Левита. Но он тогда принял услышанное скорее как сказку о древнейших временах, чем как всеобъясняющее произведение для всего на свете (теперь же Михаил считал, что в этом смысле оно может вполне удовлетворить только церковных догматиков). Но то был единственный в его жизни случай духовного (не хотелось бы говорить религиозного) наставничества извне. Никаких других попыток вызвать в нем интерес к Вере в Бога он на себе не испытал. К своей Вере Михаил пришел сам, но путь его был очень долог. Если считать от начала жизни, то он одолел его только за первые двадцать лет – и то лишь в основных чертах. Правда, он ни разу не пожалел, что потратил столько времени на самостоятельное постижение, приведшее вроде бы к тому же результату, который мог бы быть куда раньше и проще достигнут под воздействием верующих наставников, ибо был уверен, что благодаря этому его Вера стала осознанней и прочней. Тем более, что само убеждение в сотворение Мира и управление им Высшей творческой Всемогущей Силой сверхматериального характера образовалось как логическое обобщение всего, что Михаил действительно знал об обществе, о природе, о вселенной и о себе как образованный, наблюдательный и остро чувствующий субъект. Возникшая из всех этих истоков познавательная способность до такой степени стимулировала творчество в зрелом возрасте, что в глазах Михаила напрочь опрокидывала наукометрическую «теорию» о том, что только в молодости – до тридцати лет – научные работники способны выдать действительно новаторские и продуктивные идеи и результаты. Для Михаила «молодость познания» началась в возрасте этак под пятьдесят и пришлась на то время жизни, которое статистика отводит исключительно творческому угасанию. Да, его случай никак не подпадал под действие возрастного стереотипа, зато он вполне соответствовал простому житейскому представлению о том, что к старости человек набирается такого опыта и знаний, какие принципиально еще не могут стать достоянием юных умов, даже чрезвычайно талантливых и одаренных. И оттого Михаил все глубже проникался уверенностью в том, что Господь Бог отводит смертному творцу столько времени пребывания в этом мире, сколько ему необходимо для выполнения данного Небесами задания – при условии, конечно, что этот творец старается продвинуться, а не бьет баклуши и не отвлекается на ерунду от главного занятия жизни.

Однако важно было не только посвящать максимум сил и усердия служению главному делу. Не менее важно было делать его как можно лучше, а для этого нельзя было чрезмерно спешить. В этом Михаил убедился, когда работал еще над самой первой книгой. В основном он писал по вечерам, работа продвигалась плохо, и он вдруг почувствовал, что сил ему надолго не хватит, и начал торопиться, чтобы успеть закончить свой труд до смерти. Его гнал самый настоящий страх, что он не успеет, еще не ведая, что так во время гонки гораздо быстрей будет утрачивать силы, чем приближаться к цели. Наконец, он понял, что стоит на грани нервного истощения и потери сна и, следовательно, сумашествия. В таком стиле закончить книгу он все равно не мог. С тех пор он взял за правило работать, не думая о том, сколько осталось жить и успеет он или не успеет. И действительно не спешил. Иногда даже слишком не спешил, будто у него и впрямь в запасе имелась целая вечность. Но вечность была в запасе не у него, а исключительно у Господа Бога, а свое место по отношению ко Всевышнему творцу Михаил уже хорошо понимал. И потому чувствовал, что под старость обязан наверстывать упущенное. Умение позволяло достигать желаемого уровня качества работы с меньшими затратами времени и сил, нежели прежде. И все-таки он уже не надеялся, что успеет сделать так много, как мог, а значит, и должен был сделать. В этом теперь явно просматривался грех, тяжелый и трудноискупаемый. Искупление можно было заслужить только полностью выполненной работой, предписанной каждому еще до его появления на свет, ради которой он наделялся соответствующими способностями. Профанировать же данные Небесами творческие способности было бы равносильно неуважению к Промыслу Божьему. Доигрываться до Кары Господней за такой проступок Михаилу никак не хотелось. И без того предстояло ответить за многое, о чем самому не нравилось вспоминать. А ведь Создатель мог усмотреть прегрешения не только в том, что сам сознаешь за собой как неправедное и скверное – Его критерии строже, а знания нашей глубоко запрятанной внутренней сути абсолютны в отличие от наших собственных знаний о себе – неполных и не очень определенных. С возрастом правда о себе говорилась внутренним голосом более откровенно и беспощадно. Совесть предъявляла самообвинения, от которых невозможно было отмахнуться. Их оставалось только признать, признать справедливыми – и остаться с сознанием вины навечно, навсегда, потому что возможности исправить прошлое в старости уже не существовало. Можно было только попробовать изменить себя в лучшую сторону, надеясь, что еще есть шанс успеть.

В течение всей служебной деятельности Михаила постоянным испытанием для него было неспровоцированное им подлое отношение либо со стороны начальства (за редкими исключениями) либо со стороны условно говоря «коллег», проявлявшееся не очень часто, но зато почти всегда неожиданно. Не вдаваясь в мотивы их поведения, Михаил считал, что просто такова его судьба. Раз он есть, то есть существует, этого единственного факта уже достаточно, чтобы некто выше, ниже или рядом в служебной иерархии считал его своим врагом задолго до того, как Михаил успевал об этом подумать. Мотивы у них, конечно, находились – распознать их было не так уж тяжело. Одним он не нравился за то, что умел мыслить и говорить лучше их, то есть за то, что был способнее, или за то, что ухитрялся находить решение, которое им не давалось. Другие ненавидели его за то, что девушки или женщины, к которым они сами вожделели, дарили свое внимание ему. Третьи своими подлостями старались заслужить благосклонность начальства, которое хотело бы выставить Михаила вон или поставить его в положение послушной, безответной и безопасной рабочей лошади, делающей за них всю работу и вознаграждаемой только все возрастающими требованиями к ней, да оскорбительными публичными выговорами.