Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

– Дело касается безопасности республики, Барер, – вмешался Амар. – А обеспечение безопасности республики – наша прямая обязанность.

– Оправляйтесь к дьяволу! – швырнул ему Барер и вышел, хлопнув дверью с такой силой, что на пол посыпалась штукатурка со стены.

– Что он так разнервничался? – на лице Вадье появилось недоуменно-обиженное выражение.

– Я, на его месте, тоже нервничал бы, – признался Амар. – Узнай мы, что кто-то из Комитета безопасности работает на Англию…

– Нет-нет, тут другое, – перебил Вадье помощника, – тут совсем другое… Свяжись с нашими агентами в Лондоне и запроси у них информацию о лорде Вентворте, графе Стаффорде. Особенно меня интересуют его связи, прошлые и настоящие. Иногда подобные сведения выводили на весьма интересные выводы, и если нам повезет, кое-какую информацию к размышлению мы из них почерпнем. Распорядись также, чтобы к англичанину не допускали никого, не единой души, включая членов правительственных Комитетов, никого, кроме тебя и меня. Должен же он хоть на чем-то расколоться! Должно же быть что-то, что заставит его выдать своего информатора!

– Разве ты не сказал, что в обмен на освобождение…

– Я сказал, что готов был предложить ему такую сделку, если бы не одно печальное обстоятельство, – уточнил Вадье. – Видишь ли, Андре, освобождение Стаффорду рано или поздно гарантировано, и он это прекрасно понимает. Не станем же мы усугублять отношения с английским кабинетом накануне возможных мирных переговоров.

– Ну, в таком случае, я не вижу…

– Знаешь, о чем я подумал? – Вадье резко обернулся к помощнику, и в его глазах загорелся огонек догадки, хорошо знакомый Амару. – Стаффорд клялся, что ему неизвестен информатор и что он должен был лишь переправить бумаги Гренвилу, не так ли?

Амар кивнул.

– И мы не поверили ему, – продолжал Вадье.

– Разумеется, не поверили! Все они говорят одно и то же.

– А что, если это правда?

– Ну знаешь ли! – возмутился Амар. – Если ты начнешь доверять каждому слову, сказанному провалившимся шпионом!..

– Вот в этом-то и заключается наша самая большая ошибка, которая привела нас на ложный путь! – Вадье довольно хлопнул в ладоши. – Сядь, Андре, сядь. Мы должны подумать, очень хорошо подумать.

Амар опустился в кресло, где недавно сидел Барер. Вадье занял свое привычное место.

– Мы не там ищем, не того допрашиваем, – Вадье еле сдерживался от нетерпения изложить коллеге свою догадку. – Помнишь, я сказал тебе, что Стаффорд прекрасно держится? Мы тогда решили, что причиной тому – его уверенность в безнаказанности. А что, если все дело в том, что его провал – запланированная и хорошо разыгранная операция? Им пожертвовали, чтобы сохранить более ценного агента, того, имени которого он либо, действительно, не знает, либо будет держать в тайне даже под угрозой смерти. Уж больно просто все получилось: анонимное письмо с точной информацией, вплоть до времени и условного сигнала, бумаги, найденные при находившемся по указанному адресу агенте… Как неосторожно с его стороны держать при себе ценнейшие сведения, которые должны были немедленно, с первым же курьером, отправиться в Лондон!

– Возможно, он получил их только что, прямо перед арестом, – предположил Амар.

– Допустим, – нехотя согласился Вадье. – В таком случае, он непременно должен знать своего информатора. Но позволь все же усомниться в этом. Чутье подсказывает мне, что здесь что-то не так, что-то не сходится, где-то есть потерянное звено, которое мы упустили.

Вадье замолчал, погрузившись в размышления. Амар выжидательно смотрел на шефа, не смея беспокоить его вопросами.

– Так вот, Андре, – снова заговорил глава политической полиции, – мы не там искали потерянное звено. Нам следовало искать его в Комитете общественного спасения. Нет-нет, постой, я не закончил! – предупредил он готовое вырваться у коллеги возражение. – Я не об информаторе. Я о доносе. О том доносе, благодаря которому Комитет узнал имя агента, его местонахождение, время и условный сигнал. Мы слишком долго занимались Стаффордом и пренебрегли ценнейшим источником, находящимся в наших руках: доносом. Непростительная ошибка с моей стороны!

Он снова замолчал. Амар не решался задать вопрос, крутившийся у него на языке: что такого было в доносе, что могло бы пролить свет на информатора?

– Почему Сен-Жюст не показал донос ни нам, ни своим коллегам по Комитету? – продолжал Вадье. – Почему скрыл, а то и уничтожил важнейшую улику? Да и мы хороши: даже не поинтересовались, где письмо, разоблачившее Стаффорда! Увлеченные шпионом, мы совершенно забыли о его разоблачителе.

– Это было анонимное письмо, – напомнил Амар.

– У любого анонимного письма, Андре, есть автор, а у автора есть почерк, который Стаффорд мог бы узнать. Если, конечно, вся эта история не является хорошо разыгранным спектаклем… В любом случае, вопрос, который мы должны были задать себе с самого начала, – это почему Сен-Жюст не предъявил донос коллегам? Что было в этом письме (или в этом почерке), что он предпочел скрыть его от посторонних глаз? Вот, где может крыться ответ на наши вопросы. Вот, чем нам стоило заняться в первую очередь. Теперь поздно. Мы потерпели фиаско, Андре.

– Ты можешь потребовать у Сен-Жюста объяснений.

– Бесполезно. Он даже разговаривать со мной не станет. И я не стал бы, на его месте. Но однажды, когда придет время, я припомню ему это. А пока пусть они там, – он небрежно кивнул в сторону горящих окон, – доносят друг на друга, продают государственные секреты и камень за камнем разрушают здание, обломками которого мы усилим свою власть.

4 флореаля II года республики (23 апреля 1794 г.)

Наверное, Филипп должен был удивиться появлению друга на пороге своей квартиры. Удивиться – да, но никак не разозлиться! К подобному приему Сен-Жюст готов не был. Процедив сквозь зубы: «Входи, коли пришел», – Леба проводил гостя в гостиную и тут же предупредил:

– Элизабет отправилась к портнихе и может вернуться с минуты на минуту, так что говори поскорее, зачем явился. Ни к чему вам с ней встречаться.

– Не будь смешон, Филипп, – раздраженно ответил Сен-Жюст. – Никакого вреда твоей жене я не причиню, и тебе это прекрасно известно.

– Я опасаюсь не за Элизабет, Антуан, – усмехнулся Леба. – Впрочем, как знать… – он замолчал, досадуя на излишнюю болтливость, и добавил вполголоса: – Я думал, что знаю тебя.

Сен-Жюст ничего не ответил. Он пытался представить, как Генриетта описала сцену, произошедшую на улице Комартен, что она рассказала брату и невестке, что нафантазировала, о чем предпочла умолчать. Оставалось лишь надеяться, что Филипп не воспримет всерьез любовные муки двадцатилетней девушки, но Леба, похоже, отнесся к ним с должным вниманием.

– Ладно, это не мое дело, – Филипп встряхнул головой и сцепил пальцы в замок перед собой. – Ты ведь по делу. Зачем еще тебе понадобилось бы прыгать в змеиную яму?

– Неплохое сравнение, – усмехнулся Сен-Жюст. – Это ты о супруге или о сестре?

– Встретиться с Генриеттой ты не рискуешь: она отправилась повидать отца, вернется не раньше конца декады. Будь моя воля, я запретил бы ей появляться в Париже. Но разве мне сладить с ними обеими! А вот Элизабет устроит тебе шумный спектакль, так что в твоих интересах быть кратким.

– Что ж, в таком случае, перейдем к делу, – Сен-Жюст ухватился за возможность уйти от неприятной темы. – Комитет общественного спасения отправляет нас с тобой в миссию в Северную армию. Я хотел бы уехать в ближайшие дни.

– Как ты сказал, прости? – Филипп нахмурился и взглянул на гостя со смешаным выражением беспокойства и удивления. – Ты хотел бы уехать в ближайшие дни?! Ты?! А у меня ты не подумал спросить?

– Конечно, подумал. Потому я и здесь.

– Ах да, разумеется! Явился, чтобы поставить меня в известность. А не кажется ли тебе, друг мой, что ты мог бы взять на себя труд прийти сюда до того, как твое решение ехать в армию было одобрено Комитетом?

– Это не мое решение, Филипп, – Сен-Жюст говорил спокойно, даже доброжелательно. – Предложение исходило от Барера. Я лишь согласился со всеобщим мнением. Кому-то надо поправить дела на Севере. Почему бы не нам с тобой?

– А потому, Антуан, – Леба с трудом сдерживал гнев досады и бессилия, – что, в отличие от тебя, у меня есть обязательства перед близкими и дорогими мне людям. Потому, что Элизабет вот-вот родит, потому, что Генриетта вот-вот руки на себя наложит, и я нужен им здесь. Бери в миссию кого-нибудь другого. Я не поеду.

– Помимо обязательств перед близкими, Филипп, – спокойствие Сен-Жюста превратилось в холодность, – у тебя есть обязанности по отношению к отечеству, долг перед французским народом, и этот долг несравненно выше, чем тот, которым ты прикрываешь свое нежелание покидать Париж.

– Ты не проведешь меня своими красивыми оборотами! – Филипп вскочил с кресла. – Я нужен здесь, и я останусь в Париже.

– Ты нужен в армии, и ты поедешь туда – по-хорошему или по-плохому.

– По-плохому? – хмыкнул Филипп. – Ну что ж, пусть будет по-плохому, потому что по своей воле я из Парижа не уеду!

– Предпочитаешь прятаться за женскую юбку вместо того, чтобы подставлять грудь под пули? – снисходительно улыбнулся Сен-Жюст.

– Нет-нет, Антуан, этот номер у тебя не пройдет! – Леба в два прыжка оказался напротив собеседника и демонстративно помахал указательным пальцем у него перед носом. – Думаешь заставить заговорить мою гордость? Мне плевать на гордость! В этом мире есть ценности в тысячу раз более…

– Честь, например? – перебил его Сен-Жюст. – Что ты скажешь о чести, Филипп? Или тебе на нее тоже плевать?

Вместо ответа Леба процедил проклятье.

– Послушай, – Сен-Жюст примирительно положил ладонь на плечо друга. – Дела на Севере идут из рук вон плохо. Мы не довели до конца нашу работу в плювиозе. Давай сделаем это сейчас. Месяц, Филипп, один месяц – и наши имена будут навеки вписаны в анналы славы.

– Зачем тебе я, Антуан? – спросил Филипп. – Кто угодно из депутатов сочтет за честь…

– Ты всерьез веришь в это? – скептически улыбнулся Сен-Жюст. – Оставь, Филипп, мы оба знаем правду: избежать соревнования честолюбий между комиссарами можем только мы с тобой. Посмотри, что мы сделали в Эльзасе в брюмере! Мы перейдем Самбру, возьмем Шарлеруа, разобьем австрийскую армию – и путь в Бельгию для республики будет открыт. Разве ты сможешь преподнести своему ребенку лучший подарок, чем мир? А занятие Бельгии – это неизбежный мир, Филипп.

– Месяц, говоришь? – Леба начал сдаваться.

– Месяц, – уверенно кивнул Сен-Жюст.

– А если за месяц наша миссия не будет закончена?

– Ну что за зануда, в самом деле! – вскричал Сен-Жюст, без злости, лишь с легкой досадой. – Она будет закончена, Филипп.

– И все же?

– Черт с тобой! Если за месяц мы так и не укрепимся в Бельгии, можешь вернуться к своей Элизабет. Даю слово. Этого тебе достаточно?

Но ответить Филипп не успел. Из прихожей раздался шум открываемой двери, и звонкий голосок возгласил:

– Ты даже не представляешь, что за чудо это платье, Филипп!

– Элизабет, – обреченно прошептал Леба и с осуждением взглянул на Сен-Жюста, словно именно тот был виноват в несвоевременном появлении хозяйки дома.

– Мы немедленно отправляемся на прогулку, я должна показаться в нем перед… – Элизабет замерла на пороге гостиной. – Что ты здесь делаешь, Антуан?

– Ну и прием! – театрально обиделся Сен-Жюст.

– Другого не заслужил, – бросила гражданка Леба. – Что он здесь делает, Филипп? – обернулась она к мужу. – Пришел грехи замаливать? – не дожидаясь ответа, Элизабет вновь обратилась к гостю.

– Грехи? – не понял Сен-Жюст.

– Ага, передо мной и Генриеттой, – решительно кивнула она и с вызовом взглянула на молодого человека.

– Элизабет, дорогая, прошу тебя! – взмолился Леба.

– Оставь, Филипп, я давно собиралась сказать ему это. Ты отверг нас обеих, каждую в свой черед, Антуан. Отверг, произнеся длинную тираду о любви к республике и невозможности разорвать свое сердце между женщиной и отечеством. И что теперь? Ты спутался с публичной…

– Замолчи немедленно! – закричал Сен-Жюст. – Как только твои уста могут исторгать подобные слова?! Что за фантазии вы с Генриеттой вбили себе в голову!

– Фантазии?! – хохотнула Элизабет. – Не уверена, что бедняжка Генриетта способна сочинить то, что описала мне. Ты лжец, Антуан! А я так верила тебе!

– Ты? По какому праву ты читаешь мне мораль, Элизабет? Какое право ты имеешь надо мной? Ты, жена своего мужа!

– И то верно! – от обиды ее щеки запылали. – У меня нет на тебя никаких прав, кроме одного: не видеть тебя в своем доме!

– Что ж, коли меня так грубо выпроваживают, Филипп, мне остается лишь уйти, – проговорил Сен-Жюст, пожав плечами. – Рад, что хотя бы мы с тобой поняли друг друга. Береги себя, – он легко кивнул Элизабет на прощанье.

– О чем это он? – настороженно спросила она мужа. – Так он пришел не к Генриетте? – недоброе предчувствие кольнуло ее. – Антуан! Вернись! – она бросилась за гостем в прихожую со всей быстротой, какую позволяло ее положение. – Что тебе было нужно?

Сен-Жюст обернулся и встретился с беспокойным взглядом Филиппа, еле заметно покачавшего головой, призывая его молчать.

– Филипп тебе все объяснит, – уклончиво ответил он.

– Нет, ты объяснишь мне! – топнула она ногой.

– Твоей жене только полком командовать! – деланно рассмеялся Сен-Жюст.

– Отвечай же! Чего ты хотел от Филиппа? – Элизабет сузила глаза и с подозрением взглянула на того, кому при их последней встрече признавалась в любви.

– Вернемся в гостиную? – предложил Филипп.

– Мне, действительно, пора, – Сен-Жюст повернулся спиной к чете Леба.

– Прекрасная мысль, дорогой, – Элизабет взяла гостя под руку и вернула в гостиную. – Так в чем дело, Антуан? – вкрадчиво спросила она, усаживая его рядом с собой на диван. Словно и не было между ними жестоких слов, непрощенных обид и разбитых иллюзий.

– Мы должны ехать в Северную армию, – ответил Сен-Жюст, взглядом показывая Леба, что не желает дальше разыгрывать комедию перед его женой.

– Кто это – мы? – Элизабет переводила взгляд с Леба на Сен-Жюста. – Кто – мы?! – истерически вскричала она, осознав, наконец, чем чреват для нее этот визит.

– Я и Филипп.

– Понятно. Значит, ты уже все за нас решил! Значит, ты пришел, позвал Филиппа и теперь уверен, что он послушно последует за тобой!

– Это не мое решение, Элизабет.

– Разумеется, не твое, Антуан! Тебя послушать, ты даже над самим собой не властен, а лишь подчиняешься силе обстоятельств да воле народа! – с издевкой произнесла она и строго посмотрела на Леба: – Надеюсь, ты отказался?

Тот ничего не ответил.

– Филипп! Скажи мне, что ты отказался! Филипп!

– У меня нет выбора, родная, – Леба опустился перед женой на одно колено и нежно заключил ее ладони в свои. – Я обязан ехать.

– Никому ты ничем не обязан, – мягко, но настойчиво сказала она. – Антуан и один справится. А ты оставайся со мной.

– Это мое самое заветное желание – провести всю жизнь у твоих ног.

– Вот и последуй ему, милый.

– Непременно! Сразу же после вторжения в Бельгию.

Элизабет в бессильной злобе сжала виски.

– Ты все забираешь у меня, Антуан, – простонала она. – Ты забрал мое сердце, мои иллюзии, а теперь желаешь лишить меня мужа. Зачем он тебе?

– Филипп нужен не мне, а республике, – отрезал Сен-Жюст и поднялся.

– Опять слова, опять напыщенные, красивые, пустые слова! – вскричала Элизабет. – Ты убьешь меня своими словами! Убьешь химерами, которых растишь и которыми пытаешься заселить Францию! Оставь мне жизнь, оставь мне надежду, оставь мне Филиппа!

– Что за трагедию ты разыгрываешь из-за какого-то ничтожного месяца! – раздраженно проговорил Сен-Жюст. – Не в первый раз мы едем в армию, и каждый раз возвращались невредимыми.

– Я попрошу отца и Генриетту приехать к тебе, – предложил Леба. – Или ты можешь пожить у своих родителей.

– Нет-нет, только не там! – Элизабет выпростала руку, словно защищаясь от невидимой угрозы. – С того самого ужина – помнишь? – в день казни бедняжки Люсиль, Элеонора не упускает случая напомнить мне о том, сколько боли мои слова причинили всем им, особенно Максимилиану, – она украдкой взглянула на Сен-Жюста и заметила, как его лицо сравнялось в цвете с бледно-серым галстуком, стягивавшим его шею. – Если бы ты мог поехать без Филиппа, Антуан, ты очень обязал бы меня, – тихо попросила она. – Я простила бы тебе все, даже Люсиль…

– Нет, Элизабет, нет, не надо, – прошептал Леба. – Не надо.

– Я не нуждаюсь в твоем прощении, Элизабет, – холодно поговорил Сен-Жюст. – Если когда-нибудь я почувствую, что моя совесть нечиста, я найду способ свести с ней счеты. Республика нуждается в твоем муже. А когда отечество нуждается в патриоте, он должен счесть за счастье послужить ему. Но клянусь, клянусь всем самым дорогим, что у меня есть, ни один волос не упадет с головы Филиппа. Твой муж вернется к тебе через месяц живым и невредимым.

– У тебя нет сердца, – она покорно опустила голову. – Ты всегда добиваешься желаемого, не так ли? Чего бы тебе это ни стоило.

– Я желаю лишь счастья французскому народу. И готов бороться за него до последнего вздоха.

– А о счастье близких тебе людей ты подумал?

– Счастье близких мне людей неотделимо от счастья нации, – уверенно произнес Сен-Жюст. – Его счастье, – он указал на округлившийся живот Элизабет, – невозможно без торжества свободы. Мы уезжаем десятого флореаля, Филипп. Я заеду за тобой в половине восьмого утра.

С этими словами он покинул квартиру Леба.

6 флореаля II года республики (25 апреля 1794 г.)

Огюстен Лежен медленно поднимался на третий этаж, приставляя прихрамывающую ногу к здоровой на каждой ступеньке. С тех пор, как Сен-Жюст переехал в особняк Обер, он еще ни разу не посещал друга и радовался возможности, наконец, побывать в его новой квартире, добытой, к тому же, его, Лежена, стараниями.

К величайшему удивлению шефа Бюро общей полиции, дверь ему открыл совершенно незнакомый человек лет двадцати – двадцати пяти, вежливо спросивший, как доложить о посетителе гражданину Сен-Жюсту. Лежен назвался, и человек исчез за дверью гостиной, из которой раздавались оживленные голоса. Он услышал, как его представили и звонкий голос Сен-Жюста потребовал пригласить посетителя.

– Огюстен! Вот так неожиданность! – приветливо поздоровался член правительства.

Он стоял посреди гостиной в странной позе: левая нога его была обтянута сапогом из светлой замши, а правая, в шелковом чулке, водруженная на низкий табурет, являлась предметом внимательного изучения стоявшего перед ним на одном колене человека.

– Так хорошо? – спросил тот, обвив меркой голень депутата.

– Слишком тесно, – ответил Сен-Жюст. – Отпусти на один палец. Да… так.

Человек сделал пометки в блокноте и поднялся на ноги.

– Можешь обуваться, – скомандовал он. – Теперь выберем кожу. Я принес образцы.

На свет явился томик, напоминавший бульварный роман, только вместо страниц у него были кожаные листы.

– Мы уже заканчиваем, Огюстен, – натянув сапог, Сен-Жюст обернулся к стоявшему в дверях гостю. – Располагайся, прошу тебя.

Лежен оглянулся в поисках места, где бы он мог «расположиться», но все диваны и кресла были завалены одеждой, среди которой преобладала униформа. Заметил он и несколько шляп с трехцветным плюмажем, и широкий трехцветный шарф, символ представителя народа в миссии.

– Вот мой лучший образец, гражданин, – сапожник тем временем раскрыл книжку на нужной странице. – Очень мягкая и выносливая кожа. Такие сапоги будут служить тебе не один год.

Сен-Жюст провел кончиками пальцев по черному образцу.

– Не один год? – улыбнулся он. – А проживу ли я год?

При этих словах Лежен вздрогнул и вопросительно посмотрел на друга, но тот внимательно перелистывал кожаные страницы, сминая и вновь расправляя образцы. Сапожник терпеливо ждал, не спуская глаз с депутата.

– Вот эта, – Сен-Жюст ткнул пальцем в выбранную страницу. – Мне нужно четыре пары через два дня. Ровно через два дня, – с нажимом добавил он.

– Приступлю сегодня же, – заверил сапожник.

– Прекрасно. Дюнойе расплатится с тобой немедленно.

– Спасибо, гражданин.

Сапожник поспешно укладывал в сумку разбросанные по полу блокнот, карандаш, мерку, стельки и набойки.

– Я рад, что ты зашел, Огюстен, – проговорил Сен-Жюст и, собрав в охапку несколько пар панталон, висевших на спинке кресла, жестом предложил Лежену устраиваться, после чего, освободив другое кресло от шляп и бросив их вместе с панталонами на диван, сел напротив друга. – Я собирался зайти сегодня вечером в Бюро, но уж коли ты пришел, поговорим тут. Прости, что не могу принять тебя должным образом, – он обвел рукой беспорядок в гостиной. – Три дня до отъезда, а времени собраться совсем нет.

– Кто это у тебя? – спросил Лежен, кивнув в сторону прихожей.

– Перье, один из лучших армейских сапожников, очень рекомендую.

– Нет, не этот, другой.

– А-а, ты о Дюнойе! Видишь, друг мой, пришлось обзавестись слугой, положение обязывает, – хохотнул Сен-Жюст. – Мне его очень рекомендовали. Проворный малый.

– Вот как? – протянул Огюстен. – Значит, устроился ты тут неплохо?

– Твоими стараниями, – улыбнулся Сен-Жюст.

– И уже норовишь сбежать?

– Сбежать? – нахмурился Сен-Жюст. – Значит, так теперь называется желание послужить отечеству? Я еду в армию, Огюстен. Не сбегаю, как ты изволил выразиться, а отправляюсь туда, где нужен республике.

– Значит, Бюро полиции тебя больше не интересует?

– Бюро полиции в надежных руках, – Сен-Жюст подмигнул другу, – чего не скажешь о Северной армии. Я хочу исправить положение, после чего вновь буду в полном твоем распоряжении.

– А я-то думал, что слухи о твоем отъезде распускают враги правительства, – Лежен хотел задеть Сен-Жюста – и преуспел в этом.

– И что же позволяет тебе сделать подобный вывод? – тон Сен-Жюста стал холодно-надменным.

– Когда ты уговаривал меня возглавить Бюро полиции, то обещал, что будешь моим единственным начальником, что главной твоей заботой является концентрация в Комитете общественного спасения всех функций управления, что судьба республики решается именно в его недрах. Я поверил тебе, я поддался на твои уговоры. И что же? Ты оставляешь Бюро, покидаешь Париж на неопределенный срок ради призрачной военной славы! Ты бросаешься за химерой, которую никогда не догонишь. Твое место здесь, Антуан. Оставь войну тем, кто понимает в этом, и займись делом, которым должен заниматься – строительством нового государства, наведением порядка в стране и установлением царства справедливости.

– Одно не мешает другому, Огюстен. Не в моей компетенции управлять армией, но в моей власти принести ей победу. Один месяц ничего не изменит в парижской ситуации, но может стать роковым для свободы, если мы не закроем для австрийцев дорогу на Париж и не займем Бельгию. Бельгия – наш единственный путь к окончанию войны и переходу от чрезвычайных органов управления к нормальным. Я еду в армию, движимый не личным честолюбием, а желанием принести Франции победу на северных границах.

– Неужели нельзя было отправить туда кого-нибудь другого?

– Комитет решил, что должен ехать я. Я не вижу причин оспаривать его решение.

– И ты рассчитываешь за месяц сделать то, чего Северная армия добивается уже добрый год? – Лежен скептически покачал головой. – Ты не всемогущ, Антуан. Твоя миссия затянется на долгие месяцы, и ты совершенно потеряешь контроль над Парижем. А Париж – это республика.

– Месяц, Огюстен, и Бельгия будет нашей, – и, заметив улыбку сомнения на губах друга, Сен-Жюст добавил: – Максимум два.

– Два месяца, – пробормотал Лежен. – Два месяца один на один с десятками тысяч досье…

– Об этом можешь не волноваться, – поспешил успокоить его Сен-Жюст. – Робеспьер временно заменит меня в Бюро.

– Кто?! – Лежен даже привстал от неожиданности, но успокаивающий жест Сен-Жюста заставил его вновь опуститься в кресло.

– Я с ним обо всем договорился. Он будет ставить ревизии на твоих отчетах вместо меня. Для тебя это ровным счетом ничего не изменит.

– Ничего не изменит?! – Лежен, красный от возмущения, вскочил на ноги. – Выходит, ты с самого начала знал, что уедешь! С самого начала собирался отдать Бюро Робеспьеру! Ты подло обманул меня, Антуан, заверив, что будешь моим единственным начальником! Знай я, что окажусь в подчинении у Робеспьера, ни за что не согласился бы!

– Остынь, Огюстен, – спокойный голос Сен-Жюста прервал страстные тирады молодого человека. – Я не думал, что мне придется уехать, когда вынашивал идею создания Бюро полиции. Но ситуация такова, что мой отъезд необходим, нравится тебе это или нет. Я не льстил тебе, говоря, что Бюро в надежных руках. Ты прекрасно справляешься. Впрочем, я в этом и не сомневался. Единственное, в чем я могу упрекнуть тебя, так это в излишней снисходительности к врагам свободы. Но Робеспьер будет внимательно следить за тем, чтобы твое милосердие не заходило слишком далеко. Поверь, полиция в руках Робеспьера – лучше, чем в руках любого другого члена Комитета общественного спасения.