Осколки

Все с такими усилиями собранные ими акты и проведённая по привычному плану так назвываемая независимая экспертиза не помогли.

И никакой моральной компенсации, на которую они рассчитывали, парочка не получила.

В тот год накрылся Таиланд, и пришлось удовлетвориться родной Анапой с голопузыми мужиками и благоухающими туалетами на пляже.

Но неугомонные не остановились. Очень они любили судиться.

Тёмным морозным вечером, когда стужа превращает твой плевок на лету в звонкую льдинку, нам приходилось очищать крышу дома, где жили вышеозначенные супруги.

Бешеный трафик у подножия высокоэтажной громадины смолкал только к двенадцати часам ночи. Но на первом этаже дома в многочисленных барах и кофейнях праздник жизни только начинался, и множество дорогих иномарок парковалось прямо в месте намечающегося сброса. Обойти завсегдатаев весёлых посиделок было несложно, и они переставляли свои машины. С жильцами дома было проблемнее, но и с ними удавалось договориться.

А хозяина одной старенькой машины с прицепом никак не могли найти. Мне бы сразу догадаться, что, во-первых, это их машина, а во-вторых, что поднятая подготовительная суматоха привела супругов Шанаевых в боевое состояние. Наглухо заперев дверь квартиры и вооружившись видеокамерой, они стали с вожделением готовиться к новому денежному кушу. Притихли, затаились и не отвечали ни на один звонок в дверь.

А уж как мы голубушку закутывали и окружали щитами, чтобы не дай бог не поцарапать!

Начался сброс и Шманаев вышел на тропу войны с видеокамерой. Осторожно приоткрыв парадную дверь, но так, чтобы его никто не увидел, он высунул свой нос и провел рекогносцировку местности, чтобы определить, откуда лучше вести свой репортаж для будущего суда.

Запахло очень крупной наживой, и камера заверещала.

Вниз падали огромные глыбы льда и разрывались как бомбы, но нам удалось не потревожить старенький фиат с прицепом.

И пока мы внизу, превратившись в сплошной крик и внимание, перемещались вдоль фронтона дома с высоко поднятыми головами, устремив пристальный взгляд на подвижные фигурки с лопатами на краю крыши, камера неотрывно следила за нами в незаметно приоткрытую парадную дверь.

Он выскочил как чёрт из ящика, когда сброс кончился, и зашёлся в бабьем визге. Он кричал, что мы поцарапали его развалюху, а у нас от мороза больше не разжимались губы.

Он грозил судом, а нам от усталости было уже всё равно. Мы, не обращая внимания на визги, медленно разбрелись по своим домам.

Утром я вернулась и увидела на дверце фиата две старые маленькие вмятины размером с двухкопеечную монету. Они были абсолютно ржавые. Короче, аналог бабушкиного кресла.

Вот такая история. А дальше – только жизнь такое может придумать.

Пришла к матушке её старая коллега, врач Аза Гавриловна.

Высокая, грузная Аза Гавриловна неспешно пила чай из блюдца и громким низким голосом вела неторопливую беседу. Основательно интересовалась нашей жизнью. Текла беседа о том, о сём.

И тут я возьми и расскажи ей о наших Бонни и Клайде.

Услышав фамилию Шманаевы, Аза Гавриловна замерла над поднятым блюдцем, глаза её широко раскрылись, а брови поползли вверх.

Она их хорошо знала. Его с самого детства. Он рос в высококультурной семье, и бабушка сокрушалась, в кого пошёл её мерзопакостный внук. Внук занимался судами как хобби, приглашая на них в качестве лжесвидетеля своего отца. С папенькой он всегда имеет договорённость о дележе барыша в виде заранее оговорённого процента.

– Кстати, он не Шманаев. Он взял фамилию жены. А его фамилия Гвандин, – завершила Аза Гавриловна своё ошеломительное разоблачение.

К следующему суду мы, работники конторы, уже были основательно подготовлены.

Поэтому, когда суд представлял некоего свидетеля Гвандина, пожилого мужчину, которого тогда морозной ночью и близко не было на сбросе, мы коварно затаились, невинно сделав вид, что ничего не имеем против свидетеля Гиндина.

Линия поведения предполагала подвести суд незаметно к упоминанию Шманаева как Гвандина.

И эффект сработал. Ссылаясь на Шманаева как на Гвандина, сторона ответчика вызвала недоумение сначала у судьи, а потом и у самого Шманаева-Гвандина.

Гвандин кричал, что он не Гвандин, а Шманаев.

А мы настойчиво утверждали, что он Гвандин, а Шмнаев – это имя его жены.

Растерянная судья строго спросила Гвандина, кто же он и кем ему приходится свидетель Гвандин.

Вконец запутавшийся Гвандин-сын попросил отложить судебное заседание, чтобы освежить в памяти свою «девичью» фамилию. И на следующем заседании, оправившись от временной амнезии, он вспомнил своё происхождение и своего папашу.

Как нетрудно догадаться, и на этот раз накрылись, видимо, уже Сейшелы.

На планёрке следующего дня торжествующая Лосинова, наш начальник, назидательно внушала коллективу, что работа в ГРЭП'е требует разносторонних знаний.

– Вы должны быть и инженерами, и юристами, и тонкими психологами – гордо говорила она, повышая нашу самооценку.

И с тех пор неугомонные супруги стали обходить нас за километр. Как бы мы ещё чего-нибудь о них не узнали.

Лихие

В девяностые в Центральном округе и, в частности, на моем участке возникали конторки – маленькие и большие, – гордо именовавшие себя офисами.

Это были и крупные организации, занимавшие целые строения, и небольшие квартирки в жилых домах. Работали там, – если можно их деятельность назвать работой, – люди всех возрастов и профессий. Конторки некоторое время существовали и потом неожиданно разорялись и исчезали. Наступило время мыльных пузырей.

Многие люди интеллигентных профессий и уже в зрелом возрасте, соблазнившись эфемерным лозунгом «обогащайтесь», приняли его всерьёз. Они открывали торговые точки: магазины обуви, продуктовые, маленькие кафе, бары. Не имея навыков в торговых делах, или влиятельных связей наверху, или попросту достаточного стартового капитала, поработав некоторое время и впав в растрату или ещё по каким причинам, они с треском разорялись. И вот уже видишь, как бредут тебе навстречу грустные бывшие генеральные директора, просто директора и прочие начальнички исчезнувших контор.

Но это взрослые люди, хотя бы как-то успевшие ранее реализоваться в своей основной профессии.

А ведь были и те, кто только что кончил институты и не имел возможности применить свои профессиональные навыки.

У нас альпинистами для очистки труднодоступных мест на крышах работали по найму молодые ребята из Зеленограда. Они закончили совсем недавно технические вузы и были по специальности микроэлектронщиками. На вопрос, почему же работают верхолазами, отвечали: «Сейчас наши микросхемы никому не нужны». В студенческие годы ходили по горам Кавказа и пришли к нам со специальным альпинистским снаряжением. Молодые, красивые, легко расщелкивали математические головоломки пока в нашей комнате собирали свои альпинистские замки и веревки перед очередным заданием. Это был их заработок, и они должны были кормить свои семьи. Два-три года такой работы,– и на их дипломах можно было разве что яичницу готовить.

В другом месте, на Малом Кисловском переулке, в подвальном помещении открылся магазин компьютерной техники, где продавцами работали выпускники МФТИ. Затем они быстро исчезли.

Но здесь ещё возможен был хоть гипотетически поворот к своей профессии в будущем, хоть был навык серьёзного академического труда, навык решения аналитических задач, хоть дисциплина мышления, которую даёт систематическое образование.

Совсем трагически выглядело более молодое поколение. Одурманенные тем же лозунгом «обогащайтесь», девятнадцатилетние, двадцатилетние парни и девушки с утра до вечера проводили в бессмысленных бдениях среди бесконечных чаёв, кофеёв, бумажек, телефонных звонков в бесчисленных конторках, теряя своё драгоценное молодое время. Так и не приобщившись к серьёзным трудам и навыкам, они блуждали от одной забегаловки к другой по мере появления и исчезновения этих к слову сказать офисов.

Бум контор «рога и копыта» пришёлся на первую половину девяностых, тогда же произошёл спад конкурсов на вступительных экзаменах в институтах.

Тогда в девяностых была потеряна культура фундаментального образования, и создать её сейчас в одночасье наскоком просто невозможно. Это в масштабе всего государства было самое трагическое упущение девяностых, а вовсе не потерянные сбережения и даже не разорённые фабрики и заводы.

Дольше всех держались те учреждения, которые каким-то образом были связаны или непосредственно созданы муниципальными органами.

Вполне органично со временем смотрелись люди без образования, поставившие своей целью только разбогатеть любыми способами. Так на Болшой Никитской появились братья, кавказские таты. Долго и вдохновенно рассказывал один из них, как из бывшего рыбного магазина будет создана рыбная империя и потянутся к ней все рыбные промыслы со всего света. О них заговорит весь мир. Он показывал бумажный макет преображённого двора выкупленного рыбного магазинчика. Чего там только не было – высокие бумажные рыбные дворцы с башенками, складами, рыбными ресторанами и прочими диковинами. Развернувшись на двух смежных улицах, братья начали даже выселять жильцов одного из домов, видимо входившего в план застройки будущего рыбного рая в Васюках.

Когда я упомянула об этих дворцах директору старого продуктового магазина, расположенного в том же дворе, он только хмыкнул. Крупный мужик с взлохмаченными патлами волос, с лицом вечно заспанным или как после похмелья, зычным раскатистым басом и уверенными манерами, только прорычал: «Пусть попробуют». Мужик знал, что говорил.

Но то ли денег не хватило на столь грандиозную эпопею, то ли их оказалось недостаточно для полива цветущего сада мечты в высоких кабинетах власти, но затея провалилась с треском, и великие комбинаторы вдруг исчезли. Вместе с ними куда-то рассеялся и штат обнадёженных и размечтавшихся сотрудников.

Последний раз я видела одного из братьев на задворках рыбного магазинчика. Он с жаром уверял какого-то бандита, что не может заплатить ему денег по причине своего почти банкротства. Бандит молча слушал, потом опять что-то бубнил угрожающее в ответ, и беседа начиналась сначала. Словом – сходу покорить Москву оказалось делом непростым.

Исчез и магазин с патлатым директором, но значительно позже.

Борьба за аренду и выкуп помещений, подвалы и полуподвалы, любых свободных площадей, за перехват чужого бизнеса шла не на жизнь, а на смерть. И в этой драке человеческих страстей ломались судьбы и жизни людей.

На моём участке был убит директор банка «Югорский», некто Кантор. После его гибели успешный банк с весёлыми сотрудниками захирел и куда-то исчез. Был убит предприниматель то ли Минаев, то ли Минов. Не помню точно фамилии. Вполне с виду приличный молодой мужчина. Поговаривали, торговал подпольно оружием. Странно было сознавать, что ещё вчера ты приходила подписывать к нему какие-то предписания, а сегодня его уже нет в живых.

Однажды меня обязали обеспечить доступ в квартиру какого-то коммерсанта с целью проведения с ним беседы по передаче бизнеса другим предпринимателям. Точно не помню, почему я должна была в этом участвовать. И мы пошли. В группе из пяти-шести человек были эти предприниматели и наш участковый. Я – единственная женщина среди них. И вот бодрым шагом мы подходим к дому – впереди мужчины, я позади,– затем так же бодро начинаем подниматься по лестнице.

Не знаю, как это получилось, но наверху лестничной площадки я оказалась одна.

Батюшки, святый боже! Они все, хитрюги, отстали от меня и стоят, трусливо сгрудившись во главе с вооружённым участковым где-то на середине лестницы на безопасном расстоянии.

Вот такие мужчины!

В квартиру я позвонила спокойно и мне открыла молодая женщина. Я вошла и закрыла за собой дверь и назло этим трусам предупредила очень милую хозяйку о цели визита нежданных гостей. Её мужа дома не было, но она поблагодарила меня и успела ему позвонить, накрепко закрыв после меня дверь.

На Среднем Кисловском переулке комплекс небольших ветхих зданий дореволюционной постройки попытался захватить полусумасшедший, но очень активный местный житель. Он тоже организовал в них неизвестно чем занимавшуюся конторку. Днями напролёт грустные женщины пенсионного возраста держали там круговую оборону, а он прыгал межу ними и кричал любому входящему, что очень близко знаком с Ельциным, а уж с его супругой Наиной – отчество при этом опускалось – вообще закадычные друзья. Словом, кум королю.

Он сопротивлялся выселению всем муниципальным властям и нашу контору рассматривал как авангард вражьего войска. Об этом я не была предупреждена, когда мне поручили принести ему очередное предписание на освобождение помещений.

Не успела протянуть бумаги, как он схватил меня за шкирку и с такой силой столкнул с лестницы, что я, уже немолодая тётка, летела кувырком, не надеясь подняться на ноги внизу крутой лестницы. Вслед мне нёсся отборный мат неврастеничного хулигана. Сильное воспоминание на всю оставшуюся жизнь.

В ГРЭП'е у меня началась истерика. Рыдала и не могла остановиться. И тогда Ирина Георгиевна, с сочувствием смотревшая на меня, точно определила ситуацию: «Ну что ж, с боевым вас крещением!» А муж Ленки Рябовой собрался идти бить ему морду. Его не пустили, но, почувствовав защиту, я тотчас успокоилась.

Активного придурка-хулигана муниципальные власти всё-таки выселили, а на месте комплекса старых домов вознеслось высокоэтажное здание валютной биржи.

Мозаичное одеяло воспоминаний ещё полно всякими сильными впечатлениями, ни в какое сравнение не идущими со всей предыдущей жизнью. До этого – что в институте, что на работе – я была как бы защищена хрустальным колпаком. А здесь сама реальность, можно сказать, ворвалась в тихий налаженный быт.

«Дима, уходя, захлопни дверь»

В конце 1993 года под самый Новый год, когда в столице звенели бокалы с шампанским, на головы несчастных жильцов коммунальной квартиры дома бывшего Моссельпрома по Малому Кисловскому переулку лилась моча.

Я прибежала по вызову и поднялась в ремонтируемую квартиру над ними.

В квартире со снесёнными внутренними перегородками оставались лишь внешние ободранные кирпичные капитальные стены. В соответствующем месте вместо снятого унитаза торчала труба.

В неё то и справляли свою нужду весьма неприцельно и прямо на головы нижних жильцов приезжие гастарбайтеры.

С этого начались мои муки, связанные с историческим домом. Очень скоро выяснилось, что странная бригада вела ремонт квартир, и их руководство занималось насильственным выселением жильцов со всех семи этажей старинного здания.

Людей заставляли покидать насиженные места. Куда бы они ни жаловались, всё было бесполезно.

Я ходила много раз туда, составляла акты по безобразно проводимым ремонтным работам в связи с недопустимой замусоренностью на всех этажах, горами кирпичей и свалками разрушенных перегородок. В таком аду, грязи и пыли жили оставшиеся ещё жители квартир.

Реакция на акты была весьма бесстыдной и жуликоватой. Кучи мусора переносили с одного места на другое, и на том дело кончалось, пока я опять не натыкалась на ту же кучу, но в другом месте.

Так эти кучи путешествовали, убегая от меня по всему дому.

В центре столицы велась партизанская стройка наглыми руководителями строительной бригады.

Создавалось впечатление о какой-то нечистоплотной, но влиятельной поддержке этого хамства.

Однажды, перепрыгивая через доски и кирпичи, я наткнулась на дивный оазис в глубине одной из разрушенных квартир. Среди пыли, грязи и кирпичного хаоса стояли два красавца-шкафа.

Один из красного дерева в старорусском стиле, а другой под орех, со стенками из толстого стекла, напоминал мебель европейского типа прошлых столетий. Передо мной были антикварные экспонаты, достойные музея старинной мебели.

Рядом невозмутимый краснодеревщик ладил что-то на рабочем столе. Он и пояснил, что это собственность некоей Бубновой. Так впервые всплыла фамилия особы, игравшей какую-то роль в нашумевшем афёрном деле «Silver heaven» (название изменено).

Отчаявшись договориться с рабочими, я стала выяснять владельцев ремонтируемых квартир.

Наряду с фамилией Бубновой всплыли и фамилии её дочери Лушниковой и их мужей. Фамилии последних заканчивались то ли на «фельд», то ли на «берг», то ли «ский», но как-то очень звучно.

Излишне говорить, что до разговора со мной они не снизошли, а всё время то их не было дома, то просто бросали телефонную трубку. Творилось что-то непонятное.

Последними из насильственно выселяемых жильцов была семья капитана милиции Ушакова.

Они сопротивлялись изо всех сил. Писали письма в Прокуратуру, на Петровку, 38, в МВД.

И всюду их письма чудесным образом исчезали.

А потом к капитану Ушакову стали подходить на улице члены этой банды и ласково напоминать отцу семейства, что у него есть дети.

Слушала я горестный рассказ Ушаковых с изумлением, не понимая, как такое возможно.

Через какое-то время в списках должников по квартплате всплыли фамилии других хозяев квартир странного дома.

Ими были печально знаменитые по делу « Silver heaven » Буренок и Рачков. Сей зоопарк выкупил не менее пяти-шести квартир на каждого. И вот в девяносто пятом из прокуратуры пришла группа следователей арестовывать их квартиры.

Тогда же приостановили выселение последней оставшейся в доме семьи капитана Ушакова.

Как выяснилось, нити вели даже на Петровку, но пока там не сменилось руководство, аферистов никак не могли остановить. Поэтому все письменные жалобы Ушакова исчезали.

Речь шла о крупных махинациях, связанных с расхищением в Гохране. Руками этой банды были вышеупомянутые зверюшки. Частью их безнаказанной деятельности и был захват престижного дома на Малом Кисловском переулке.

Всё это мне рассказали следователи, которым я от радости бросилась на шею.

Долго и подробно наивно читала им свои акты по дому. Они слушали с терпеливым безразличием, а я ликовала, что близок конец моим мучениям.

Наглая строительная бригада уже к тому времени покинула дом, и почти все квартиры со снесёнными перегородками стояли наглухо закрытыми. Семиэтажное здание с распахнутым неосвещённым подъездом, открытыми бездонными лестничными пролётами – потенциальными местами преступлений – обезлюдел и зловеще темнел своими окнами в ночи.

В каждую заброшенную квартиру входила группа, состоявшая из следователя прокуратуры, представителей МВД, специалиста по вскрытию замков, или «медвежатника», меня и двух моих дворников в качестве понятых при составлении протоколов.

Операция заняла несколько дней, и очередь дошла до квартиры на втором этаже.

Опытным взглядом окинув слабоосвещённое помещение со снесёнными стенами, следователь прокуратуры Ш-ский, высокий рыжеволосый молодой парень, приказал закрыть дверь.

Присмотревшись к содержимому в полутёмной комнате, я поняла почему.

Ш-ский начал длинную утомительную опись предметов.

В темноте бежевым цветом отсвечивал массивный полированный деревянный стол с коричневой инкрустацией в центре, тоже из дерева. Стоял он на бронзовых львиных лапах.

На полу лежала небольшая ваза в виде розовой раковины, которую в руках держала наяда. Я наклонилась и чуть щелкнула по ней. Раздался нежный долгий звон тончайшего фарфора.

Рядом возвышалась чёрная лакированная конторка, вся инкрустированная узором из слоновой кости. Создавалось впечатление, что конторка покрыта белой ажурной кисеёй. Вспомнилась книга о Пушкине, в иллюстрациях которой на похожую конторку опирались великосветские денди, чтобы писать письма.

Настольная лампа под зелёным абажуром с растительным орнаментом в основании, скорее всего, относилась к началу двадцатого века.

Невысокий диванчик со странным изгибом, как сказал один представитель из МВД, назывался канапе. Светские дамы полулёжа поднимали на этот изгиб свои уставшие ножки. Меня удивила такая осведомлённость, и подумалось, что при таких вскрытиях и арестах квартир, по-видимому, обязательно присутствуют разбирающиеся в искусстве специалисты этого ведомства.

Ещё около трёх-четырех бронзовых люстр. Одна, пятирожковая, с крылатым Гермесом на бронзовом шаре, а другая, более массивная, с изумительно переливающимися светом прозрачными плафонами из гранёного хрусталя. Даже в неярком освещении они играли всеми цветами радуги.

На полу рядом лежала фарфоровая люстра, завернутая в бумагу. В центре бумажного нагромождения была бирка, указывающая на наличие у люстры личного клейма мастера.

Огромная полуразваленная кровать с кольчужным основанием и деревянной рамой из карельской берёзы имела в длину больше двух метров. Очень напоминала немецкую мебель кайзеровской Германии. Видимо, трофейная.

Туалетный столик времён Марии-Антуанетты. Он весь был в изогнутых изящных линиях. На каждом из его ящичков под бронзовой в завитушках ручкой – эмалевый медальон.

Сильно стёршиеся парковые сцены на медальонах вызывали в памяти сцены из картин Антуана Ватто. Вещь нуждалась в реставрации, но сохранила былую красоту.

Свёрнутые ковры, около шести стульев, какой-то комод – вот, пожалуй, и весь перечень.

Откуда в раздолбанной квартире, где остались только одни кирпичные стены, появились эти вещи?

Потом впоследствии у меня возникла версия. Не знаю, насколько она верна.

Дом населяли небедные люди. Гнали их бесцеремонно из родных гнёзд в окраинные районы.

Отчаявшись найти защиту в официальных структурах власти, они вынуждены были договариваться с бандитами, выторговывая у них более подходящие варианты выселения за счёт оставляемых семейных реликвий.

Иначе откуда эти вещи могли взяться? По той же причине я увидела и два реставрируемых старинных шкафа среди разрушенных стен.

По окончании описи Ш-ский подозвал меня и почему-то начал советоваться, какую цену на мой взгляд можно поставить против каждой вещи. Названные мною от потолка цены, продиктованные исключительно эмоциональным восприятием увиденного, были занесены в протокол.

Стали расписываться. Ш-ский поставил свою подпись, поставил кто-то ещё. Последней для подписи протянули протокол в темноте мне. Расписалась, не читая, доверчиво полагая, что речь идёт о моём присутствии в качестве понятой.

Через день ранним утром на обходе по территории я увидела сбитый замок с двери чёрного хода дома по Малому Кисловскому переулку, ведущей во внутренний двор. По характеру взлома было очевидно, что дверь выдавливали изнутри, выйдя по лестнице чёрного хода из опечатанной накануне квартиры.

Вот тогда то, бросившись в контору и открыв оставленную мне копию протокола, я с ужасом прочла перед своей фамилией, что являюсь ответственной за хранение описанных вещей.

Вот это подстава! Да ещё от кого! От самой Прокуратуры!

Мои лихорадочные звонки главному следователю прокуратуры Тамаеву советовали переадресовать в милицию, написав заявление на имя начальника, а к прокуратуре данное происшествие, якобы, уже отношение не имеет.

В общем – кинули и так коварно.

Растерянность и паника – вот всё, что я в тот момент испытывала.

Заявление было написано, зафиксировано. Пришёл участковый, послушал, ухмыльнулся и дело спустили на тормозах.

Здесь стало ясно, что наверху – хаос и бардак, и, уходя впоследствии из конторы, сняла копии со всех своих актов по данному дому и с заявления в милицию. Больше никому не верила.

Власти опомнились только через несколько лет, когда я там уже не работала. Меня вызвали, потому что из каких– то верхних структур МВД пришли вскрывать эту квартиру. Долго возились с парадной дверью, а когда с помощью болгарки срезали замок, квартира оказалось абсолютно пустой. Только на двери с внутренней стороны висела бумажка: «Дима, уходя, захлопни дверь».

Стали опять подсовывать мне протоколы на подпись. Я сопротивлялась, меня уговаривали, успокаивали. Я плюнула и подписала, что квартиру сдала обчищенной до нитки.

Вот теперь спрашиваю себя, каким образом человеку, жившему на расстоянии километра от арестованной квартиры, можно было назначать её охрану? Ведь тогда у её дверей мне надо было стоять и день, и ночь.

И через почти пятнадцать лет получаю бумагу с вызовом к следователю.

В силу некоторых сложностей со здоровьем не смогла прийти сама и в телефонном разговоре рассказала ему всё, что знала об этом доме и его странных владельцах.

Потом положила трубку и задумалась.

Что-то не в порядке в Датском королевстве. Кто-то с кем-то что-то опять не может поделить. Опять наверху происходит какая-то схватка, отголоски которой мы – маленькие люди, попавшие в маховик бюрократической машины – испытываем на себе.

И на каких островах отдыхают сегодня эти Козленки, Бычковы со всеми их покровителями и все прочие участники афёры «Silver heaven»?