Самолёт Москва – Белград

Полина устроилась в эвакогоспиталь, где не брезговала никакой работой: отстирывала бинты и белье от грязи и гноя, мыла полы, помогала на перевязках. Её хвалили за безотказность, за то, что «котелок варит» и «рука лёгкая», именно в те дни Полина решила поступать в медицинский. Особенно близко сдружилась она с Наташей Сазоновой, которая до войны работала медсестрой в роддоме на Красной Пресне:

– Не могу я здесь, Полька, – страдальчески шептала Наташа, – смерти на десять лет вперёд нанюхалась. Мне наш роддом каждую ночь сниться, такой чистенький, такой беленький, аж до синевы! Вот вроде и тут орут, и там орут, тут кровь, и там кровь, а все равно… Человек родился – это совсем не то, что помер. Скорее бы война проклятая закончилась, да я ж свою первую послевоенную роженицу, как родную, расцелую.

1941-1942 год.

Освобождены Елец. Калинин. Калуга. Немецкая армия отброшена от Москвы на сотни километров к западу.

Занятия в школе так и не начались, но раз в неделю Полина вместе с другими ребятами ходила на консультации. Почти все одноклассники работали, кто-то на заводах и фабриках, кто-то, как она, в эвакогоспиталях. Учителя с жалостью смотрели на их, осунувшиеся от недосыпа и голода, лица, но спуску в учёбе не давали. Бабушка почти сутками сидела за швейной машинкой, выстрачивая солдатское исподнее.

– Как бы там ни было, а без кальсон не повоюешь, – с гордостью говорила она о своей работе.

1943 год.

Освобождены Сталинград. Курск. Орел. Брянск. Смоленск. Днепропетровск. Киев.

Полина успешно сдала выпускные экзамены и поступила в медицинский, как только выдавалась свободная минута, бежала в госпиталь – мыть, стирать, писать письма… Летом в отпуск после ранения приехал Митя Скворцов. Полина, встретившись с ним на общей кухне, не сразу его узнала в военной форме с золотыми погонами, а бабушка всплеснула руками и воскликнула:

– Дмитрий Иванович! Да вы просто Печорин! Русский офицер!

Митя смущенно покрутил кончик светло-русого уса и решительно возразил:

– Вы ещё скажите «господин подпоручик»! Я – советский офицер, Серафима Матвеевна. Советский.

Полина подарила Мите две пары шерстяных носков, а он ей – банку американской тушенки и плитку шоколада.

Зимой, одно за одним, случились два несчастья: бабушка потеряла продуктовые карточки, а ведь даже дети знали, что на каждой карточке написано «при утере не возобновляется». Не прошло и недели, как в раздевалке казенной бани у Полины украли шубку и валенки. Аля отсыпала им полмешка картошки и отдала буханку хлеба, строго-настрого наказав:

– Ешьте и даже не думайте отказываться, у меня карточка первой категории, на 800 грамм, я столько не съедаю, как-то раз на рынке за буханку отрез крепдешина выменяла. Завтра сахара принесу, до конца месяца всего ничего осталось, с голоду не помрем, Матвеевна!

Бабушка, по-детски хлюпая носом-пуговкой, прижала к груди кулачки:

– Алевтина Ивановна, Алечка, как же нам с тобой расплатиться за всё?

– Вот ещё, расплатиться! – рассердилась Аля. – Мы люди или кто? Живы будем, война закончится, пошьёте мне платье из крепдешина, и на том спасибо.

Накануне Нового года бабушка разбудила Полину, когда за окнами было ещё темно, и велела достать кольцо. Полина всё поняла, подбежала к окну, сунула руку под подоконник, нащупала в глубине расщелины твёрдый сверток из фланелевой ткани, сжала пальцы и медленно, сантиметр за сантиметром, вытащила свёрток наружу. Перед тем, как развернуть фланельку, спросила бабушку:

– Тебе правда не жалко?

– А тебе? Кольцо твоё, досталось от бабки по отцовской линии. Баронессы фон Адлерберг, упокой Господи её душу.

– Бабушка! Сколько раз тебя просила, не напоминай мне о немецкой крови! Нашла время!

– Ну, не нами сказано, кровь не вода.

– Бабушка!!!

– Полина, умоляю, не кричи! Ты же воспитанная девушка. Разворачивай, полюбуемся напоследок.

Полина осторожно развязала узелок: на испачканной древесной трухой тряпице победно засиял фиалковый сгусток александрита в окружении крохотных бриллиантов. Это бабушка придумала прятать кольцо в щели под подоконником, щель была такой узкой, что просунуть в нее руку могла только Полина. Однажды она без спросу достала кольцо и долго лизала камень, воображая его монпансье, которым угощалась у подружки Туси. Когда бабушка застала ее за этим занятием, то оттаскала за косы будь здоров, а потом купила монпансье и каждый вечер выдавала по леденцу, лишь бы внучка больше не брала кольцо.

С рынка они вернулись с новой солдатской шинелью, ботинками из крепкой свиной кожи, и кринкой сметаны, по тем временам эта была удачная мена за несколько граммов золота с блескучими камушками. Когда Аля узнала про их поход на рынок, то отругала обоих на чём свет стоит:

– Не зря говорят, старый, что малый. Серафима Матвеевна, не ожидала я от вас такой прыти!

Бабушке же не терпелось рассказать обо всем во всех подробностях:

– Алечка, вы просто не представляете, как нам повезло, покупатель оказался порядочным и знающим человеком, правда несколько простоват внешне, но сразу оценил камень. Я ему говорю, камень чистый, работа старинная, девятнадцатый век, сейчас такого не делают, а он мне: вижу, гражданочка, не слепой.

– Свернул бы вам этот знающий человек шею в подворотне, и поминай как звали, – буркнула Аля.

– Теперь уж поздно бояться, дело сделано, и сделано хорошо! Вы, Аля, не стесняйтесь, кладите ложкой сметану на хлеб, кладите, – хлопотала бабушка около соседки. – Я шинель распорю и пошью Полинке пальто в талию, сукно добротное, десять лет сносу не будет.

1944 год.

В январе – долгожданный прорыв блокады Ленинграда. Полина от радости прыгала, как первоклашка: ура, скоро вернётся Туська!

Елец. Калинин. Калуга. Сталинград. Курск. Орел. Брянск. Смоленск. Днепропетровск. Киев. Новгород. Одесса. Севастополь. Выборг. Минск. Львов. Брест. Кишинев. Таллин. Рига…

Полина, злорадно усмехаясь, всё чаще и чаще выбрасывала в помойное ведро черные флажки.

Когда 7 ноября 1944 года по радио объявили, что территория СССР освобождена от немецко-фашистских захватчиков, бабушка, довольно потирая руки, поинтересовалась: нельзя ли по такому случаю раздобыть карту Европы? Но она не успела ничего раздобыть – бабушка умерла через неделю, сидя за швейной машинкой, только охнула на прощание. Полина сначала подумала, что бабушка укололась, даже крикнула из своего закутка, где штудировала конспекты перед экзаменом: «Бабуля, осторожнее!» Не услышав ответа, одернула штору: бабушка сидела на стуле, уткнувшись лбом в швейную машинку. Полина подошла на цыпочках, не дыша, взяла в руки её запястье. Кончики пальцев дрожали, и ей показалось, что есть пульс, даже губы успели дрогнуть в облегченной улыбке, но бабушка вдруг стала заваливаться на бок, ножки стула поехали в сторону, собирая в гармошку половик. Оглушительный звук падения вывел Полину из прострации, и она закричала так, что через минуту сбежались соседи. После похорон Полина долго не могла привыкнуть к тишине в комнате, включала радио, вслушивалась к разговорам соседей за стенкой и в коридоре. Ей сказали, что у бабушки оторвался тромб. Через месяц пришла похоронка на Митю. Война исправно несла свою вахту на службе у смерти, не пропуская ни одного дома, ни одного сердца.

Зимой 1945 года Полина ушла на фронт, правда, боев так и не увидела, прослужив до конца войны в прифронтовом госпитале. Аля писала, что из эвакуации вернулся Илья Степанович и устроил скандал, узнав, что его комнаты заняты, попытался явочным порядком въехать в комнату Полины, но все остальные жители встали стеной против такого произвола. Илья Степанович накатал донос на Полину «куда надо», называя её «чужеродным элементом» и «белогвардейским выкормышем», но они, соседи, перехватили донос и пообещали написать другой, уже на него лично, потому что Полина «настоящая фронтовичка», а он «крыса облезлая». Полина себя фронтовичкой не считала: их госпиталь почти не бомбили. Демобилизовавшись в августе сорок пятого, той же осенью она вернулась к учебе в медицинском институте…

– Полина Аркадьевна, ну так как? Мне идёт? Стоит брать? – не отставала Неля.

– Три тысячи? – переспросила Полина Махоткину.

– Да. Новыми, – помявшись, подтвердила Валя.

«Три тысячи! Интересно, сколько сейчас на эти деньги можно купить пальто? Тридцать? Сорок? Кому война, кому мать родна. А шинелька-то та совсем новая была, со склада», – усмехнулась про себя Полина.

– Полина Аркадьевна, извините, но уступить не могу. У нас с мужем всё до копеечки рассчитано,– повторила Валя, не забывая заискивающе улыбаться.

– Я согласна, – отрезала Полина.

Неля со вздохом сожаления сняла кольцо. У Полины не было таких денег, но было у кого занять. В конце концов, как говорил товарищ Сталин, хороший врач себя всегда прокормит.

По дороге домой, Полина несколько раз останавливалась и любовалась кольцом на безымянном палец.

«Сколько тебе лет, монпансье? Сколько пролежал ты в темноте? Не бойся, я не буду прятать тебя по щелям и комодам! – александрит счастливо щурился на солнце, отвечая на её слова золотисто-зелеными всполохами. Полина опустила глаза: растоптанные, серые от пыли туфли сливались с асфальтом, штопаные чулки неопрятно морщились на щиколотках. В кого она превратилась за эти полгода! Распустёха! Баронесса фон Адлерберг погрозила с небес пальцем. Полина посмотрела на часы: если поторопиться, то ещё можно успеть в универмаг.

Через десять лет, в начале семидесятых, она увидела объявление в «Известиях»:

Инюрколлегия СССР

По наследственному делу разыскиваются родственники

Кудашева Аркадия Николаевича, умершего в г. Сан-Паулу, Бразилия.

Всех лиц, знающих о судьбе его родственников просим сообщить по адресу:

Инюрколлегия, Тверская, 13

Полина знала о судьбе родственников Кудашева Аркадия Николаевича, ведь она сама была его родственницей. Дочерью. Сразу же после бегства родителей бабушка поменяла ей фамилию, выхолащивая из биографии внучки все, что напоминало об отце, изменнике Родины.

Несколько дней Полина раздумывала, как поступить, потом решила: почему бы и нет? Вызвала такси и назвала адрес Инюрколлегии. Ей пришлось приложить усилия, чтобы доказать родство, но оно того стоило: даже за вычетом всех сборов и принудительно-добровольного взноса в Фонд мира, наследство, выданное чеками Внешпосылторга, оказалось весьма внушительным. Через Эмму она свела знакомство с одним из лучших «черных» маклеров Москвы, и уже через год переехала из однушки в Крылатском в роскошную двухкомнатной квартиру в сталинке на Фрунзенской набережной. По утрам, надев шелковый халат с вышитыми по подолу китайскими драконами, Полина пила чай из чашки со знаменитым темно-синим узором-сеткой и любовалась этюдом Сомова. Жизнь научила ее доверять не деньгам, а вещам, чья стоимость растёт год от года, век от века. Вещи, вообще, приобретали всё большее и большее значение в жизни людей. Минимализм шестидесятых с его тонконогой невесомостью остался в прошлом, проиграв конкуренцию моде на добротное ретро. Полина носилась по Москве, скупая за копейки антикварную мебель, по знакомству находила лучших московских реставраторов, чтобы привести антик в божеский вид. Карьера её складывалась самым удачным образом, она без труда защитила докторскую и, по возможности, не брезговала частными консультациями, что приносило неплохие деньги. Личная жизнь, в отличие от профессиональной, складывалась ни шатко, ни валко. Конечно, у неё были любовники, которых она выбирала, сообразуясь с их положением, но эти связи быстро сходили на нет, не выдерживая проверки темпом её жизни. В сущности, в её сердце не было места ни для кого, кроме сына, всё делалось для его будущего, ему должны были достаться и квартира, и мебель, и картины, и фарфор… Пусть Горан и эта Мира не думают, что на них свет клином сошёлся. Баронесса фон Адлерберг определенно была бы довольна правнучкой. Определенно.

Вместе с наследством Полина получила предсмертное письмо отца. Овдовев, отец удачно женился на наследнице кофейных плантаций, наследство это не промотал, а, напротив, преумножил и стал одним из богатейших людей Сан-Паулу. В письме была фотография, на которой отец в окружении жены и двух сыновей сидел за круглым столом на фоне особняка в колониальном стиле. «Красиво. Как в кино», – подумала Полина и ещё раз перечитала письмо.

«Дорогая Полина, надеюсь ты жива и счастлива настолько, насколько можно быть счастливой в нашей несчастной стране. Не хочу тревожить твою душу словами раскаяния того, кто стоит на пороге смерти и страшится уйти в мир иной непрощенным за свое предательство. Да, Полина, я признаю, что мой поступок был предательством по отношению к тебе, моей дочери, однако также признаю, что никогда не сожалел о сделанном выборе. Я принял революцию легко, как и многие, был захвачен идеей построения новой России, но постепенно юношеский энтузиазм угас, уступив место трезвому взгляду на происходящее. Я всё отчетливей понимал, что на смену революционной романтике приходит заурядная борьба за власть, и такие, как я, в силу своего происхождения, станут первыми жертвенными агнцами в этой борьбе. Я малодушно уверял себя в том, что после нашего бегства большевики не тронут ни тебя, ни Серафиму Матвеевну. Оказался ли я прав? Увы, но мне не суждено это узнать. Тебя, наверное, интересует судьба твоей матери? Она умерла родами через два года, климат Бразилии плохо сказывался на её здоровье. Прости нас, Поля…»

Дочитав письмо, Полина, положила его на стол и несколько часов кружила около: брала в руки хрусткий, голубоватый лист, касалась каллиграфических строк кончиками пальцев и снова возвращала послание отца в конверт. Написанное отцом входило в странное противоречие с её душой, и это противоречие она, как ни силилась, не могла облечь словами.

Вот он писал:

«Не думай, что я остался в стороне во время войны, через третьих лиц я смог передать значительную сумму для Советского Союза, этих денег с лихвой хватало на самолет или танк…»

Танк или самолёт… Бабушка шила кальсоны, она стирала бинты… О, их вклад в победу был гораздо скромнее!

Полина принесла из кухни банку с растворимым кофе и поставила её рядом с письмом. Они неплохо смотрелись вместе. Бразильское письмо и бразильский кофе.

Он не раскаялся в своем бегстве. Полина его не осуждала. Она просто… Она просто ничего не чувствовала, и это было самым мучительным!

История вершит свои дела без оглядки на гуманизм. Так было, есть и будет всегда. Подвластная воле истории, Россия вздыбилась над миром новорожденным красным материком. Высыхали до дна океаны, но тут же наполнялись новые. Падали горы, превращаясь в пустыни, но тут же возносились новые. Вырывались с корнем вековые леса, но тут же прорастали новые. Она была тому свидетель и, чудом уцелев, стала частью этого красного материка. Хотела она этого или нет. Рана не может кровоточить вечно, дальше – либо жизнь, либо смерть. В её случае, самая крепкая (крепче конской жилы) связь ребенка и родителей лопнула, не выдержав натяжения над историческим разломом, а время запаяло концы, не оставив шансов на живое притяжение.

Полина ещё раз перечитала письмо, сложила его по сгибам и отправила на самое дно янтарной шкатулки.

У него были кофейные плантации, а у неё – бабушка, замирающая до самой смерти, как истукан, от каждого стука в дверь, подружка Туська, уехавшая в начале июня 1941 года в Ленинград в гости к старшей сестре и оставшаяся там навсегда, на Пискаревском кладбище, Митя Скворцов, заживо сгоревший в танке и миллионы, миллионы, миллионы тех, кто так и не дожил до Победы, защищая свою «несчастливую» родину…

***

Алёна вышла замуж. Ну как замуж? Гена сказал:

– Все равно мы поженимся скоро, переезжай к нам, мать не против. Присмотримся к друг к другу, притрёмся, а потом заявление в загс подадим.

Вообще, Алёна понимала, что значит "притрёмся", в конце концов, она была уже взрослой девушкой! В общежитии сказала, что временно поживёт у дальней и очень больной родственницы, матери же решила пока ничего не сообщать.

Первой узнала тётка Вера, которая любила Алёну за сходство с отцом, за острый язычок, за то, что та умела давать отпор и отчиму, и матери. Тетка частенько звонила в общагу, чтобы узнать, как дела у племяшки, но в этот раз ей ответили, что Алёна Самсонова из общежития съехала в неизвестном направлении. Не откладывая дело в долгий ящик, тетка побежала к Анне для выяснения подробностей, но оказалось, что бывшая невестка ни сном ни духом не ведала, куда запропастилась дочь. Женщины, поохав, единогласно постановили ехать в Горький на следующий же день.

В электричке тётя Вера солидно рассуждала вполголоса:

– Вот чует мое сердце, живёт она с этим Генкой без росписи! Да ладно бы она у нас кривая или косая была! Такую девку, как Алёнка, любой парень с руками и ногами оторвет. Ой, дуреха, куда спешить-то? Успеет еще бабьей жизнью нажиться…

Анна недовольно зашикала, потише, мол, люди кругом, тетя Вера неприязненно посмотрела на невестку и обиженно поджала губы. Следить надо за девчонками, вот что! Был бы жив брат, такое бы не допустил!

В техникуме Алёнки не обнаружилось, сказали, что она уже неделю на больничном. На их счастье, одна из студенток проговорилась:

– Так Алёнка у Палкиных живет, их дом на той же улице, что и наш.

***

Анна решительно толкнула калитку и шагнула во двор, тётка двинулась следом. Из будки нехотя вылез толстый, как сибирский валенок, пес, зевнул и лениво гавкнул: ходят тут всякие, спать мешают. На всякий случай женщины бросили ему остаток пирога, который брали в дорогу, пес понюхал его и, оставив лежать на земле, залез обратно в будку.

– Зажрался, – постановила Анна и, навострив уши, спросила Веру, – Слышь? Чего это?

– Слышу, вроде, – полушепотом ответила тетка, прислушиваясь к глухим ритмичным ударам неизвестного происхождения. Оказалось, что это Алёна выбивала на заднем дворе, развешанные по забору, цветастые подушки.

– К Паске готовятся, – определила тётка. Увидев мать с тётей Верой, Алёна присела от неожиданности.

– Ну, здравствуй, доченька! Не утомились ли рученьки чужое добро перебирать? – подбоченилась Анна, довольная растерянностью дочери. Алёна повела плечами и нервно спросила:

– Вы как меня нашли? Кто проболтался? Ладно, проходите в дом, скоро Гена и тётя Тамара с работы придут.

Мать ткнула пальцем в подушку:

– Нет уж, доча, пока ты в этом доме законной женой не будешь, я его порога не переступлю, так и знай. Собирай-ка вещи и айда домой!

Алёна собралась за десять минут. Честно говоря, мать-то права, нажилась она здесь на птичьих правах, а недавно свекровь выдала, мол, как забеременеешь, так сразу в загс, чего раньше времени торопиться? Ну уж нет, чего захотели! Когда Ленка Журавлева с пузом замуж выходила, ей весь район косточки перемывал. Замкнув замок, Алёна сунула в дверную щель записку: "Прости, Гена, но я так больше не могу", и уже через час, в общежитии, под одобрительные взгляды матери и тётки, уплетала за обе щеки сдобные бублики с черничным вареньем. Эх, хорошо… Не то что у Генки в доме, где тётя Тамара каждую ложку сахара, каждый кусок мяса глазами провожала. Вставали Палкины рано, скотины-то полный двор – кормить, поить, доить надо. К животине Алёну не подпускали, зато по дому загрузили по полной. Она даже обрадовалась, когда приболела, думала полежит в кроватке, книжку почитает или телик посмотрит. Но не тут-то было, только температура спала, как свекровь начала Алену с постели поднимать без зазрения совести.

Тётка, слушая злоключения племянницы, возмущалась:

– Где у тебя мозги-то были, милая ты моя? Нет сейчас такой безнадёги в жизни, чтобы молодая девка пошла в батрачки к свекрови! Да и какая она тебе свекровь? Жили без росписи, если б ребёнок случился, что тогда? Замучилась бы алименты по судам выбивать да позориться. Ни одна путная баба, хоть разведёнка, хоть мать-одиночка, без свадьбы жить не будет, больно много чести мужикам. Вот что твоему Гене мешает в загсе обжениться? Сама говоришь, зарабатывает хорошо, возьмёте ссуду, отстроитесь, ты скоро с образованием будешь, живи не хочу!

Алёна не успела ответить тетке, потому что в комнату заглянула вахтёрша:

– Самсонова, к тебе пришли!

Медленно, очень медленно шла Алёна по коридору, прямо по курсу, у вахты, маячила долговязая фигура Генки.

Гена мял в руках шапку и виновато бубнил:

– Алён, ну ты чего, ну хорошо же все было. Возвращайся, я люблю тебя, правда. Хочешь завтра в загс пойдем?

Алёна держала паузу, разглядывая светильники на потолке. Очень интересные светильники, гораздо интересней Гены, между прочим. Гена же, понурив нос, молча ждал решения своей участи. Налюбовавшись на лампы до желтых кругов в глазах, Алёна вынесла безжалостный вердикт.

– Я еще подумаю выходить за тебя или нет! Обрадовался, что ночёвщицу себе нашел? Я тебе кто? Невеста или сожительница? Очень ты меня, Гена, разочаровал. Думаешь, другого не найду?

Тут Гена совсем раскис. Вот дурак-то, послушал мать на свою голову. Алёне надоело его сопение (буквально всё приходилось брать в свои руки):

– Значит так, я к вам не вернусь, до свадьбы ни-ни, понятно? Посмотрим на твое поведение, очень пристально посмотрим. Ты на машине? Отвезёшь мою маму и тётю на вокзал, заодно и познакомишься, жених. Жди пока на улице, мы сейчас.

1985 год

– Это тебе, от Братислава,– сказала Полина, подавая ей яркую открытку с изображением моря и белоснежного города на побережье.

Кира, затаив дыхание, двумя пальчиками взяла, похожую на райскую птичку, открытку. На обороте – надпись, тонким, летящим почерком: «Кира, поздравляю тебя с окончанием школы! Желаю успешного поступления в институт, надеюсь, мы ещё увидимся в Москве!» Полина, заметив, какой чистой радостью засветились её глаза, небрежно бросила, чтобы притушить этот свет:

– Кира, мой сын просто хорошо воспитан, не более того.

– Да, я понимаю, – послушно отозвалась Кира, пряча открытку в аттестат.

Уже дома перечитала её сто тысяч раз, рассмотрев до последней закорючки каждое слово этого нехитрого послания. И даже поцеловала

– Что ещё за Братислав? – грозно спросила мать, вырвав открытку из её рук.

– Это сын Полины Аркадьевны, он уже взрослый, – начала испуганно оправдываться Кира.

– Взрослый, говоришь? – мать с размаху хлестнула открыткой по её лицу. – Не рано со взрослыми-то мужиками шашни крутить начала, зараза? Потаскухой хочешь вырасти?

Кира сжала зубы, сейчас ей было лучше молчать. Последнее время мать ходила злая, как фурия, потому что отчим уже две недели был в загуле, не появляясь дома. Накричавшись мать, швырнула в неё открыткой со словами:

– Совсем тебе твоя Полина голову задурила, уедешь, так и не вспомнишь обо мне…

***

Она поступила! Поступила! Все уже разошлись, а Кира все стояла и стояла у стенда, где выл вывешен список поступивших. Буква «о» в её фамилии была так плохо пропечатана, что почти сливалась с серой бумагой, зато буква «с» получилась жирной, как клякса. Да какое это имеет значение! Она – студентка! Студентка московского вуза!

Вернувшись в квартиру Полины, повисла у той на шее, благодарно шепча на ухо:

– Спасибо, спасибо за всё, я так вас люблю, если бы не вы…

– Пусти, задушишь, – рассмеялась Полина.

На шум, в прихожую, выглянул Братислав, узнав новости, обрадовался и предложил:

– Кира, поскольку ты стала самой настоящей студенткой, приглашаю тебя в "Космос", если ты поторопишься, то успеем до того, как туда выстроиться очередь в пол-Москвы. Извини, Полина, но тебе придётся остаться дома, предложение действует для дам моложе двадцати, ты опоздала ровно на год.

В кафе Братислав заказал для Киры фирменное мороженое с шоколадом и орехами, сам же потягивал какой-то коктейль розового цвета.

– Это вкусно? Можно мне попробовать? – попросила Кира.

Братислав шутливо погрозил пальцем:

– Еще чего, шампань-коблер для взрослых девочек, в нем есть коньяк и шампанское. Вообще, я предпочитаю вино, а это так, дань воспоминаниям о шальной студенческой жизни. Я ведь учился в Москве.

– Вы так любите Москву? Учились здесь, часто бываете по работе…

– Терпеть ненавижу. Уродливая и холодная, как старая дева. Учился здесь, потому что этого хотел отец. Часто бываю, потому что я переводчик, работаю по контракту. Если бы ты видела Сплит… Знаешь, ребёнком я думал, что тот, кто живёт не в Сплите, наказан за страшные преступления. Представь себе: набережная, белые, кремовые, розовые дома под красными крышами, улочки узкие, как тоннели, на них всегда тихо, даже если на побережье ветер сбивает с ног. Но самое главное – море. Лазурное море. Я раньше даже цвета такого не видел, а когда подчерпнул в ладошки морской воды, чуть не расплакался от обиды, вода оказалась обычной – прозрачной и очень солёной. Я-то думал, что море сладкое. Смешно, да? Знаешь, какое варенье варит моя мама из персиков, жижулы, яблок! Скорее бы домой… Ладно, будешь хорошо учиться, приглашу тебя на свою свадьбу!