Своя волна

«Все мы люди и должны всегда ими оставаться, несмотря ни на что…»

Высказывание философствующего бомжа, с которым судьба случайно столкнула меня на одной из московских улиц. Опустившегося по социальной лестнице на самое «дно» члена общества, при этом, удивительным образом, сумевшего сохранить чувство собственного достоинства.

Часть 1

Много шума

Глава 1

Июнь 2011г. Поволжье.

Острый нос ткнулся в песчаную отмель, под брезентовым дном прошуршал песок, и байдарка застыла на месте.

–Все, слабаки, нытики и лентяи, радуйтесь! Привал!– выбравшись из лодки, крикнул отец семейства, наблюдая, как причаливает, шедшая следом байдарка, в которой сидели жена и старший из сыновей.

–Слава богу, я думала, ты нас сегодня совсем уморить решил,– опираясь на поданную руку, проворчала жена, вылезая на берег. Оглядевшись, она с удовлетворением отметила, что место, выбранное для привала вполне удобное и симпатичное. За песчаной полосой «береговой линии» раскинулась просторная поляна, пестревшая неброскими, робко выглядывающими из травы, луговыми цветами. Над разноцветными головками маков, васильков, медуницы и иван-чая, кружили пчелы и другие насекомые. Теплый воздух был наполнен их жужжанием и стрекотанием кузнечиков, срывающихся в густой траве. Со всех сторон поляну окружали деревья. Могучие стволы и раскидистые кроны. Не то, что в городе, где жиденькие деревца, посаженные среди асфальта, лишь создают видимость «зеленых насаждений». Одним словом, кругом была природа в чистом виде, без какого либо вмешательства человека. Впрочем, человек присутствовал. В дальнем конце поляны, ближе к лесу, прямо на траве растянулся представитель хомо сапиенс.

–Кажется, нас опередили. Вон, мужик какой-то,– слегка нахмурившись, сказала жена. Соседство со спящим на траве незнакомцем ее не радовало.

Муж беззаботно улыбнулся.

–Да, какой-нибудь местный абориген. Небось, тяпнул водочки, и разморило на солнышке человека. Пусть спит. Чем он тебе мешает?

–Как-то не очень хочется устраиваться на обед рядом с каким-то алкоголиком,– недовольно сказала молодая женщина. – Мальчишкам совершенно ни к чему наблюдать за пьяным.

Муж нахмурил брови.

–Юль, ну что за ерунда? Почему сразу алкоголик, может просто пришел человек в лес, воздухом подышать, птичек послушать. Прилег и уснул. Между прочим, имеет точно такое же право находиться здесь, как и мы.

Жена стояла с надутым видом.

–Что, предлагаешь плыть дальше, искать другое место? Вы сами ныли последние часа полтора, как вы устали и как хотите есть, и сколько еще нам осталось плыть.– Лицо у него сделалось раздраженным. Вечно из-за ерунды устраивает целую трагедию.

–Ладно. Давайте, разводите костер, я пока с продуктами разберусь,– сдалась жена. Еще не хватало семейных сцен из-за мужика, которому вздумалось выбрать для сиесты то же место, что и им. Да, и мальчишки устали и голодные.

Взяв топор и пилу, мальчики вместе с отцом, отправились, к стоявшему чуть в стороне от остальных дереву. Судя по обгоревшей верхушке и безжизненным, лишенным листвы ветвям, в него угодила молния. Погубленное грозой, высохшее дерево отлично годилось на дрова.

Спустя полчаса, нагулявшее аппетит за время утреннего перехода по реке семейство, за обе щеки уплетало пахнувший дымком обед. Мальчишки хихикали, толкались, пытаясь, по очереди, сбросить друг друга с бревна, которое они с отцом притащили к костру в качестве скамейки.

–Прекратите, хватит,– вяло прикрикнула на разошедшихся сыновей мать. Еда подействовала усыпляюще и расслабляюще. Захотелось прилечь и поспать. Не плыть больше никуда. По крайней мере, сегодня. Не ругаться на детей, и вообще, ни чего не делать. Просто предаться безделью, забыть обо всем, не думать о проблемах. Мысль о послеобеденном сне напомнила о мужчине, спавшем на поляне. Женщина повернулась и посмотрела в ту сторону, где находился незнакомец, когда они только приплыли. Он по-прежнему лежал на том же месте и, кажется, даже поза у него была та же самая – он лежал на спине, лицо было повернуто к лесу и одна рука вытянута в сторону, как будто он протягивал ее кому-то.

–Сереж, смотри,– она кивнула в сторону спящего, – этот, твой абориген, так и спит.

Муж обернулся и, скользнув взглядом, по фигуре спящего пожал плечами.

–Ну и что? Может, он и правда набрался. А, может, не выспался человек. Может, у него бессонница или он в ночную смену работает.

Сообщив, что по плану сегодня они должны пройти еще восемь километров, глава семейства великодушно дал всем два часа на «послеобеденное безделье». Мальчики побежали купаться, а жена, собрав продукты и помыв посуду, решила не лишать себя желанного отдыха и прилегла. Прямо перед глазами, по свисающей вниз травинке, ползла какая-то букашка, торопясь по своим букашьим делам. Сон навалился незаметно. Тело расслабилось, и перед глазами поплыли видения, как будто она плывет на большом корабле и он едва заметно покачивается на волнах и на душе так радостно…

–Мам! Мам!!! Па!…

Вырванная из приятного сна истошными воплями детей, женщина быстро села и испуганно посмотрела по сторонам. Муж, также как и она разомлевший на солнышке сидел рядом с не менее ошалевшим видом, тоже явно только очнувшись от сна.

–Что случилось?!…– выдохнула женщина. Оба сына стояли напротив, целые и невредимые. С ними все в порядке и это самое главное. Но мальчики были явно чрезвычайно возбуждены и, кажется, напуганы.

–Мам, пап… Этот дядька,– старший, одиннадцатилетний сын Женя показал рукой в сторону где спал незнакомец. – Он… Там… кровь… Кажется он… не живой…– голос мальчика задрожал, а в расширившихся глазах отразился страх, смешанный с любопытством.

–Что?!…– ее глаза тоже расширились и стали круглыми.

–Так… Посидите с мамой… Я сейчас… Сидите здесь…

Кивнув жене, отец мальчиков направился к лежащему на траве, как и прежде все в той же позе мужчине.

–Все хорошо. Ничего страшного. Папа сейчас разберется,– прижимая к себе детей и гладя их лохматые головы, успокаивала детей мать, прекрасно понимая, что они напуганы и, ругать их за то, что они ушли от родителей, да еще пошли к незнакомому человеку, бессмысленно. Да и виноваты не дети, а скорее они с мужем. Хороши родители. Уснули, а дети остались без присмотра. Могло произойти все что угодно. «Больше никаких походов! К черту! Только цивилизованный отдых…»,– глядя на напряженную, удаляющуюся от них фигуру мужа, со злостью думала она, стараясь не разреветься и не перепугать своими слезами сыновей еще больше.

Глава 2

На худом, желчном лице, приехавшего из города следователя, ясно отражались все испытываемые им, в данный момент, эмоции. Все они были негативные. Раздражение, недовольство, отвращение. Уголок тонкогубого рта нервно подергивался. Следователь то и дело прижимал к носу, аккуратно сложенный, отутюженный носовой платок. Казалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не начать орать на кого-нибудь.

Приятного в этом деле, и впрямь, было мало. Два трупа за один день. Причем второй «нарисовался» в то самое время, когда следователь, вызванный местными представителями власти, по поводу найденного в лесу семейством туристов тела, был на пути в поселок.

А теперь еще и задержание подозреваемого, местного наркомана, проживающего, с сумасшедшей бабкой, в квартире больше похожей на клоаку, чем на человеческое жилье. Ясное дело, что следователь-интеллигент дергается.

Первой жертвой был не какой-нибудь там местный забулдыга или наркоман. Человек солидный, уважаемый, можно даже сказать, известный. Профессор, преподававший в университете, в городе, из которого, как раз, был вызван следователь. У профессора имелась куча наград, званий и степеней. Его труды по истории, как уверяла, время от времени, навещавшая его сестра, издавали по всему миру. Этой осенью должен был ехать в Москву. Пригласили его какой-то серьезной научной работой заниматься. Очень радовался, да вот не судьба. Глупая, нелепая смерть. То, что тело нашли в лесу, никого из местного отделения не удивило. Весь поселок знал, что старик обожает гулять в свободные дни по берегу протекающей через лес речушки. Ему, как он сам говорил, там хорошо дышится и думается. Человек он был, несмотря на свою ученость, простой, общительный и веселый. Никто бы и подумать не мог, что вот так выйдет.

Второй труп нашли через пару часов, после того, как сплавлявшиеся по реке, на байдарках, муж с женой и детьми, явились в поселок с новостью о сделанной ими страшной находке. Второго убитого, видно уж день был такой, нашли опять же мальчишки. Полезли в полуразрушенный сарай, где раньше сельхозтехнику ремонтировали, когда тут еще колхоз был. И наткнулись на труп. Убитым, на этот раз оказался вконец опустившийся наркоман, дружок нынешнего подозреваемого. При нем, вернее рядом с ним, валялись часы, снятые с руки профессора, с именной гравировкой. По всему выходило, что они вдвоем отправились на поиск денег на очередную дозу. И то ли случайно забрели в лес, то ли вспомнили, что профессор там обычно прогуливается, это не так уж теперь и важно, а только они там на него напали и ударили ножом. И так «удачно» пришелся удар, что профессор, как сказал врач, осматривавший тело, умер мгновенно. Может, они и не хотели убивать, но факт остается фактом. Профессор мертв. И дружок наркоман тоже. Вероятно, у приятелей, вышла ссора. И один другому, обломком кирпича чуть не половину черепа снес. Убийца, уже двух человек, забрал деньги, взятые у профессора, и отправился за дозой. Часы профессора, кстати, дорогие, наверное, в спешке не заметил, не терпелось поскорее «вмазаться».

Все было, вроде бы логично. Все сходилось. И предполагаемый убийца, в состоянии полной отключки, лежал перед представителями власти, уткнувшись лицом в груду грязного рванья, сваленного прямо на полу и служившего ему постелью. Но что-то, какая-то малость, которая не вписывалась в складную вроде бы историю, не давала местному участковому, Ивану Федоровичу Левицкому покоя. Как будто свербела внутри, мешая и раздражая старого стража порядка. «Ну, сколько денег могло быть при себе у человека отправившегося гулять в лес? Ну, на сигареты или на батон хлеба, если собирался в магазин заскочить после прогулки. Да даже если бы и были у профессора при себе какие-то более-менее нормальные деньги, так он бы этим дуракам сам их отдал. Уж если их так ломало, что они на убийство пошли и даже один другого прикончил, хоть и с малолетства друзьями-товарищами были, профессор бы не отказал, пожалел бы убогих, потому, как человек был отзывчивый. Потом, может, попытался бы убедить их пройти курс реабилитации, что было бы, конечно, бесполезно, потому как люди они оба совершенно конченные, даже и слушать бы его не стали. Но то, что, в тот момент, профессор бы им денег дал это точно. Он, вон, на собственные средства детишкам библиотеку организовал в поселке. И своих книг дал, и новых купил…»

Заметив, что старый участковый ведет себя странно – переминается, пыхтит, что-то там бормочет себе под нос, следователь раздраженно спросил:

–Левицкий, что там у Вас? Что Вы дергаетесь?

–Да я это… вот, думаю… Может, не он это,– участковый кивнул в сторону зловонного ложа.

Глаза у следователя выпучились, а на бледных щеках вспыхнули алые пятна.

–Вы что, Левицкий, совсем рехнулись?

–Да, Антон Андреевич, ну с чего им профессора убивать? Если им деньги нужны были, он бы им сам дал. Он такой был, профессор-то… а они,– участковый кивнул в сторону пребывающего в глубоком наркотическом сне подозреваемого,– я ж их с детства знаю. Они с дружком, со вторым убитым, конечно, опустились, дальше-то некуда, это правда. Но никаких буйств, ничего такого за ними не водилось… Где, чего спереть, это да. Это они первые. Били их не раз за это… А такого, чтоб напасть на кого-то…

–Хватит!– рявкнул следователь. Мало того, что пришлось тащиться в этот чертов поселок, в выходной день, осматривать одно за другим, два места преступления, а теперь стоять посреди мерзкой, вызывающей тошноту квартиры, так еще и этот местный Пинкертон, и по совместительству знаток человеческих душ, несет полный бред, а он этот бред слушает. – Он и его дружок, наркоманы, Левицкий. Их действия непредсказуемы. Они не отдают себе отчет. Ради дозы мать родную на куски порежут.

–Да, но…

Глаза следователя сузились, уголок рта задергался сильнее.

–Ваша задача, Левицкий, не домыслами заниматься и теории выдвигать, а обеспечить задержание подозреваемого. Думать и разбираться, теперь, будет следственная группа. Ясно?!

–Так точно,– распрямив спину и «вытянувшись по струнке», отрапортовал участковый.

–Давайте, забирайте его и поехали. Тут дышать нечем,– скривившись, сказал следователь.

Участковый кивнул подчиненным.

–Приходько, давайте задержанного в машину.

Молоденький полицейский с отвращением посмотрел на неподвижное тело предполагаемого убийцы. Никаких признаков жизни тот, за все время пребывания сотрудников полиции в комнате, не подавал.

–Товарищ капитан, а может он тоже того… помер…

Следователь издал странный звук похожий одновременно на металлический скрежет и на рычание.

–Приходько!– гаркнул участковый. – Берите его, и в машину!

–Есть!

Нехотя, подойдя к «кровати», оба молодых полицейских брезгливо сморщились.

–Товарищ капитан, он, кажись, обделался…

Капитан, краем глаза заметив, что алые пятна на щеках следователя сменились равномерно распределившейся по всему лицу зеленью, угрожающе посмотрел на младшего коллегу и процедил сквозь зубы:

–Сейчас ты у меня обделаешься. Возьмите тряпки,– он кивнул на, валявшееся на полу, рванье, -и бросьте на сидение. Как-нибудь довезете. Или ты хочешь в душ его сводить?

Видя, что следователь направился к выходу из комнаты, капитан направился за ним. Дышать в комнате и впрямь было нечем, хотелось скорее глотнуть свежего воздуха.

В заваленном хламом полутемном коридоре что-то загрохотало, и из-за обшарпанного шкафа с отломанными дверками показалась тощая, сморщенная старуха. Седые, спутанные космы торчали во все стороны, костлявая рука потрясала в воздухе довольно увесистой на вид клюкой.

Шедший впереди капитана следователь, от неожиданности замер на месте.

–Убирайся! – завизжала старуха и кинулась на следователя. – Убирайся!

Изливая на явно ошалевшего следователя потоки матерной брани, старуха пыталась вцепиться в него скрюченными пальцами или стукнуть своей клюкой.

Оттолкнув старуху, следователь недобрым взглядом посмотрел на капитана.

–Сумасшедший дом какой-то! Успокойте ее!

Ловко ухватив извивающуюся старуху, продолжающую поливать служителей закона отборным матом, капитан довольно добродушно сказал:

–Хорош! В отделение захотела?– слегка встряхнув старуху, для острастки, он обратился к следователю: – Она ж сумасшедшая. Всю жизнь не в себе была, а к старости совсем из ума выжила.

–Так что она тогда тут делает? Ей самое место в сумасшедшем доме,– отряхиваясь и внимательно осматривая свой пиджак, возмущенно сказал следователь. – Старая ведьма.

Старуха не осталась в долгу и ответила на «старую ведьму» очередным потоком брани.

–А ну, хватит!– снова встряхнув ее, прикрикнул капитан. – Кто ж ее возьмет в сумасшедший дом? Кому она нужна-то? Бывает, когда совсем уж припадок, и соседи сильно жалуются, забирают ее. Подержат день-два и домой. Они ее даже назад сами привозят – знают, что иначе никто ее не заберет.

–Еще та семейка…

Капитан усмехнулся.

–Да, семейка у них, как на подбор. Сын-то ее, отец нашего подозреваемого, так тот настоящий шизофреник был. Со справкой. А жена его, шалава была последняя, что при таком-то муже, может и не мудрено. Пила, потом к наркотикам пристрастилась. Ребенка колотила так, что он весь в синяках ходил, из дома выгоняла. Потом ее материнских прав лишили. Да толку-то… Вот и вырос он такой…

–Закройте ее в комнате и вызовите скорую. Пусть заберут ее,– холодно сказал следователь. Драматические подробности из жизни семьи подозреваемого его не интересовали.

–Все одно, завтра обратно привезут,– пожал плечами капитан. – Ну, да соседи хоть одну ночь спокойно поспят без твоих концертов. Правда, старая?– он подмигнул старухе и она, как будто только и ждала какого-нибудь сигнала, тут же разразилась очередной порцией ругательств. Капитан погрозил пальцем. – Цыц!

На следующий день капитан Левицкий, так до конца и не избавившийся от своих сомнений, чтобы как-то успокоить «внутренний зуд», решил прогуляться к дому задержанного Осипова. Сам не зная зачем. Просто для очистки совести, что, мол, хоть как-то попытался «прояснить» не дававший покоя вопрос. Ничего особенного узнать капитан не надеялся. Да к тому же, даже если что-то новое и всплывет, скорее всего, следователь его даже слушать не станет. Дело, считай, раскрыто. Охота была в поселке торчать. Ему, можно сказать, сказочно повезло – прямо в день совершения преступления взяли подозреваемого. И факты все указывают на его виновность. А тут, вдруг, капитан, со своими сомнениями. Ясное дело, следователь только отмахнется. Но, так или иначе, а сходить к дому задержанного участковый решил твердо. Заодно узнать насчет бабки Осипова. Небось, медики уже привезли ее обратно. Полиция ее в больницу отправила или нет, а они все равно держать ее долго не станут.

Перед подъездом, в котором проживал предполагаемый убийца, возле своей машины суетился толстенький краснолицый мужичок, сосед подозреваемого, живший этажом выше, прямо над «нехорошей» квартирой, занимаемой неблагополучной семейкой.

–Бог в помощь,– сказал участковый, подходя к раскрасневшемуся как помидор, запыхавшемуся мужичку.

– Здорово,– буркнул тот, с сердитым видом покосившись на капитана.

–А я ведь в участок собирался сегодня идти, заявление писать. Распустили вы этих, всех. Житья никакого не стало,– вытирая кативший с него градом пот, сказал владелец машины.

–На счет чего заявление? Кого распустили? – уточнил капитан.

–Всех «этих»! Ублюдок этот, Генка Осипов, радиолу у меня вчера из машины спер.– Мужик злобно сверкнул глазами. – Небось, продал кому-нибудь на трассе, гнида, что бы дозу себе купить, тварь. Житья никакого нет от них всех…– автовладелец прибавил пару нецензурных слов и сплюнул.

–Радиолу? Так, а чего же ты передумал заявление писать?– внимательно глядя на соседа, распущенного полицией Генки Осипова, спросил капитан. Мужик был не из тех, кто пускает такие дела на самотек и машет рукой.

–Так чего писать-то? Вы ж его сами вчера забрали. Посадят за убийство. А радиолой-то теперь никто и заниматься не станет. Деньги-то мне по любому не вернут, так что я и решил не идти. Чего время зря тратить? Да и хрен с ней, с радиолой,– проявив неожиданное великодушие, с каким-то злорадным торжеством сказал мужик. – Главное, что урода этого упрячут теперь. Здесь его больше не будет.– Мясистые губы растянулись в злобной усмешке. – Еще б бабка его полоумная богу душу отдала поскорей, и совсем бы красота была.

–Грех, вроде, так вот человеку смерти-то желать…

–Грех?! Да ты бы сам пожил с ними в одном подъезде-то. Я б посмотрел на тебя, чего бы ты им тогда пожелал, обоим, – возмутился сосед. – Это ж каждую ночь крики, вой, как будто у них там дикие звери. Старая дура, мало что орет и завывает, что аж жуть берет, так еще железяками какими-то по батарее стучит по полночи. И Генка все дружков своих обдолбанных сюда приводил. В подъезд зайти страшно. А вы, полиция, глаза на все закрываете, вам все равно, – он с упреком посмотрел на капитана и почти с угрозой добавил, – вот и дозакрывались, теперь расхлебывайте. По головке-то, наверное, вас теперь не погладят.

–Ну, что ж нам, расстреливать, что ли, таких как он?– пожал плечами капитан. – Когда поступали сигналы, мы и Генку забирали, и дружков, если и впрямь было за что. И бабку в больницу отправляли. От нас же не зависит, что ее из больницы-то сразу назад привозят. Небось, опять уже привезли?

–Привезли,– буркнул мужик. – Ходит, гремит, к ночи готовится, старая стерва.

–А когда, говоришь, Генка радиолу-то у тебя украл?

–А я знаю. Я как с ночи пришел, пошел к теще, будь она неладна. Она уж давно пристала, что кран у нее течет, всю плешь проела. Ну, вот я и пошел, поменял, чтоб отстала от меня. А домой возвращался, смотрю, а у машины дверь открыта. Подошел – радиолы нет. Сосед сказал, что видел, как Генка тут отирался возле машин-то. Ну, я к нему. Собирался рожу разбить этой паскуде. Бабка дверь не открывала, но, после того, как я пригрозил, что сейчас выломаю ее к чертовой матери, она ж у них на одном гвозде держится, все же открыла. Я к Генке в комнату, а он в отрубе, на полу спит, обколотый значит. Ну, я понял, что он радиолу-то уже продал, на трассе кому-нибудь всучил по дешевке, лишь бы на дозу хватило. Я поорал, бить его не стал, что толку-то, он меня даже не заметил.

–А во сколько ты к нему заходил?– пристально глядя на лишившегося радиолы мужика, спросил капитан.

–Да черт его знает. Часов десять, может, пол одиннадцатого было. Я у тещи долго провозился с этим ее краном. Она, правда, потом угостила меня, в благодарность, значит, за работу.– Почесав в затылке, он добавил: – После Генки я домой пошел. Без десяти одиннадцать было. Я когда в квартиру вошел, жена заорала: «Где тебя носит? Время без десяти одиннадцать».

–Если Генка в половине одиннадцатого уже укололся и спал, значит, он не убийца. Профессора убили после одиннадцати. Соседка видела, как он в 10-45 шел по дороге к лесу. Так что тебе нужно показания дать.

Сосед наркомана посмотрел в глаза участкового тяжелым взглядом.

–Знаешь, Иван Федорович, если этот наш с тобой разговор официальный – то я ничего не знаю, и ничего писать не буду. А если это просто разговор двух знакомых – да пусть на него хоть все преступления повесят, какие есть, главное чтоб посадили эту тварь, и больше его тут не было. Ясно?

–Но он же не виновен. Осудят его, а убийца будет разгуливать на свободе. Ты потом как сам-то жить будешь, зная, что посадили невиновного, а ты ничего не сделал, чтобы этому помешать?

–А мне плевать. И нечего меня совестить!– Глаза у собеседника капитана стали холодные-холодные. – Да, и вы же все равно никого другого не поймаете,– он презрительно улыбнулся. – Вы с кучкой обдолбышей и с сумасшедшей старухой-то справиться не можете. Если этого ублюдка, капитан, не посадят, так рано или поздно кто-нибудь не выдержит и сам его убьет и потом за эту тварь сядет. Нет. Ничего я писать не стану и точка. И нечего меня таким взглядом сверлить. Тоже, праведник нашелся.– Мужик распрямил плечи и с вызовом посмотрел на капитана. – Сначала порядок наведите, а уже потом от людей требуйте по совести поступать.

Повернувшись к машине и продолжив прерванное, при появлении участкового, занятие, он дал понять, что разговор окончен.

–И предупреждаю, если мне какая повестка придет или еще что, я все буду отрицать. А то я тебя знаю,– донеслось, до успевшего дойти до угла дома, капитана.

«Да, дела…»,– мрачно думал Ливицкий, шагая по дороге в сторону участка. «И ведь не сделаешь ничего…»

Глава 3

8 августа 2010 года в зале суда, где должно было проходить слушанье по делу об убийстве профессора истории, более тридцати лет преподававшего в местном университете, Ивана Станиславовича Подгородецкого, собралось непривычно большое количество людей. Вообще, администрация города с удовольствием бы предпочла, чтобы заседание было закрытым. Все же дело об убийстве, да еще о двойном. И тот факт, что на скамье подсудимых будет сидеть наркоман, человек, так сказать, из «группы риска», один из тех, кто изначально несет потенциальную угрозу другим членам общества, был неприятен во всех отношениях. В случае чего всех собак повесят на кого? На тех, кто не уследил, допустил и т.д. А разве чиновники могут уследить за всем и за всеми? А чуть что, так спрос с них. Но профессор был личностью известной. Пользовался уважением коллег, студенты его любили и даже из Москвы какие-то там занимающиеся научной деятельностью товарищи приехали, почтить память погибшего коллеги. Одним словом, запретить желающим увидеть собственными глазами как справедливость восторжествует, и преступник получит заслуженное наказание, было себе дороже. Пойдут ненужные разговоры, любители повозмущаться и покляузничать, начнут «строчить доносы». А кто его знает, как на все это отреагируют там, «наверху».

Когда тяжелые двери зала заседаний распахнулись, и охрана ввела подсудимого, на всех лицах, ожидающих отмщения людей, появилось выражение брезгливого отвращения и злобы. Тот, кого вели к скамье подсудимых, был недостоин даже дышать одним воздухом вместе с нормальными людьми. Он был жалок и мерзок. Противен всем. Абсолютно всем, без исключения. И у каждого из присутствующих, в той или иной интерпретации мелькнула мысль «И вот это мерзкое создание, это отвратительное существо лишило жизни такого человека?!» И мысль эта возмущала, заставляла недоумевать, наполняла окружающее пространство лютой ненавистью. И еще до того как заседание было официально объявлено открытым, мысленно уже был вынесен единогласный приговор – виновен.