Быстрее империй

Есть опять же Константинопольский проект Екатерины, выход в Средиземное море, Архипелаг и Крит. Там тоже было где половить жирных карасиков с минимальными затратами. Там были людские массы, многочисленные и сильные союзники, в отличие от пустынных северных мест.

А ещё оставалась в повестке на первых позициях неистребимая мечта всякого русского патриота помыть сапоги в Индийском океане. Ради Индии, собственно, и воевали некогда Персию, а позже Среднюю Азию.

Индия. Навязчивая идея империй. Источник кулинарных приправ, вызвавший бум экономики. А ведь смеялись, убогие, над кухарками! А они не государством правят, они парадигму мировой цивилизации создали! Не больше, не меньше. Ну и конечно опиум, куда же без него, и драгоценные камни, а также огромный рынок сбыта.

Россия, хоть и не поспела к главному пирогу и снятию сливок, за Среднюю Азию уцепилась при первой возможности. Мёдом ли там намазано, свет ли клином сошёлся? Вот и у Тропинина сразу блеск нездоровый в глазах появляется, когда в пикировках «за империю» речь заходит об Индии.

– Ну и чего ты здесь? – спросил я однажды, не выдержав. – Хочешь, пристрою тебя к знакомым купцам? Отправишься в Астрахань или на Кавказ. Даже деньгами ссужу. Поднимешь казаков, башкир или еще кого. Всё равно им в Пугачевщину пропадать. Перевешают, порубят почем зря. А так ты их на Индию поведешь.

– Там нет никаких шансов, – отмахнулся Лёшка. – Против Британии с казаками? Нет, это просто мечта.

– Тоже нашёл мечту, – пробурчал я. – Господь не зря направил ищущего Индию Колумба в Америку. Это был знак, многими просто непонятый. За Америкой будущее!

– Верно, – Лёшка усмехнулся. – За исключением того ещё не свершившегося факта, что если потеряв Америку, Британия стала владычицей морей, то потеряв Индию превратилась во второстепенную державу.

– Зато сама Америка выбилась в мировые лидеры.

– Вот и не будем ступать на английские грабли, – сказал он. – В том смысле, что терять Америку не будем. У нас граблей и своих целая поляна навалена. ещё набьём шишек!

– Нет, неправильно ты формулируешь, – возразил я. – Не терять! Мы и будем Америкой, Лёшка! Только так!

Я улыбнулся, вспомнив этот давний разговор с Тропининым, и выбросил из головы тяжёлые мысли о гоблинах и комитетчиках. А минуту спустя, лёгок на помине, на палубе появился Лёшка.

Он теперь поднимался поздно, так и не привыкнув к распорядку дня предков. Работая в артели недосыпал, а перебравшись на флагман, позволил себе прежний режим.

– Зубы чешутся, жуть, – пожаловался он. – Как у вампира.

– Мне удалось растянуть тюбик на два года, – сообщил я. – Теперь мне привозят зубной порошок из Питера. Мышиный помёт, если уж честно. Лучше пользоваться обычным толчёным мелом. По крайней мере, знаешь, что суёшь в рот.

Я протянул ему коробочку с порошком.

– Со мной тюбика не оказалось, – сказал Лёшка.

Он макнул в порошок указательный палец и принялся полировать им зубы.

– С тобой оказался целый дизельный двигатель, но ты его упустил.

– Што ш нео толку в ошемнацатом веке? – Тропинин сплюнул. – И где взять солярку?

– Он мог бы работать и на растительном масле.

Лёшка прополоскал рот и огляделся.

– Ты уверен, что это подходящее место? – спросил он, обозревая затянутое тучами небо и туман, сквозь который зелёные горы проступали тёмными пятнами. – Кажется погодка здесь не лучше чем на Ситке. Такая же хмарь стоит.

– Мне приходилось бывать здесь в прошлой, так сказать, жизни. Правда, за пару недель всего не узнаешь, но я пробовал местное вино. Если исходить из качества, полагаю, что здешний климат похож на крымский или кубанский. Виноградники, знаешь ли, не растут без солнца. Ну, может быть, в январе-феврале и снежок выпадает, но долго он вряд ли лежит.

– Я как-то пробовал московское вино, – возразил Лёшка. – Думаешь, виноградники возделывают на Воробьёвых горах?

– Скорее бодяжат в гаражах, – кивнул я. – Вернее будут бодяжить. Нет, я пил именно местное вино. Канадское. какой смысл им обманывать?

– Но ты в курсе, что у нас на дворе Малый ледниковый период? И ягода, чей перебродивший сок ты пил через двести лет, сегодня может даже не вызреть.

Я помотал головой.

– Над Канадой небо синее, что-то там, дожди косые… – пропел Лёшка и отправился гулять по кораблю.

Кое-кто из коряков проводил его недовольным взглядом. Я бы даже сказал ревнивым. Последнее время я уделял товарищу по несчастью больше внимания, чем старым друзьям. Уже одно то, что он поселился в казёнке среди начальства, давало пищу для ревности. Не понимая причин таких привилегий, мои люди волновались. Тем более, что Лёшка часто сам подавал повод для раздражения. Он вёл себя, что называется, не по чину. Влезал в разговоры, появлялся на собраниях, куда приглашали только ветеранов. Но больше всего раздражали людей наши долгие разговоры тет-а-тет, в которых старые соратники видели растущее влияние выскочки. А выскочек недолюбливают во все времена.

Мы же просто болтали о том, о сём, иногда спорили, успев за две недели плавания несколько раз поругаться и помириться вновь. Нас объединяла тайна происхождения и общее знание, и только вдвоём мы могли отбросить осторожность в аналогиях, исторических примерах, словах и терминах.

***

В воде плескалась крупная рыба, тюлени, за теми и другими охотились касатки. Моряки утверждали, что видели на берегу медведей, оленей, людей…

Индейцы встретили корабли настороженно. Они ещё не встречали столь крупных судов, тем более кораблей с высокими мачтами и парусами. Хотя их собственные лодки – длинные каноэ с задранным носом – запросто вмещали по две дюжины человек. Туземцы приближались на безопасное (как они полагали) расстояние, кричали то ли приветствие, то ли предостережение, а затем сопровождали флотилию до тех пор, пока она не входила в «территориальные воды» соседнего племени или общины. Там эскорт менялся и всё повторялось.

Зверобои недоверчиво посматривали на разукрашенные угловатыми рисунками и орнаментами лодки аборигенов. Следуя строгим приказам, они приветливо махали хозяевам акватории, но каждый держал наготове оружие.

– Думаешь, удастся избежать драки? – спросил Тропинин.

– Надеюсь, – кивнул я. – И у моей надежды есть основание. Индейцы нутка обогатили мировую культуру словом «потлач», хотя возможно это были тлинкиты или салиши, я не вполне уверен. Но в любом случае какое-то из местных племен. Слово, как и понятие, которое оно означает, должно быть известно за пределами какого-то одного племени. Во всяком случае эта практика была распространена на всем побережье. Пока её не запретили белые, посчитав излишне расточительной.

Я вдохнул чистый воздух полной грудью.

– И если честно, – добавил я. – Это единственное известное мне местное слово. Но уж его-то я собираюсь использовать на полную катушку.

– Потлач? – попытался вспомнить Лёшка. – Постой, это пьянка что ли?

– Грубо говоря, да, но не совсем. Скорее классическая «материализация духов и раздача слонов», сдобренная хорошей пирушкой. Через что я и надеюсь подобрать ключ к сердцам аборигенов.

– Через огненную воду или подарки? – ухмыльнулся Тропинин.

– Это не просто подарки. Это как бы верительные грамоты. Инвестиции в дружбу. По дарам здесь судят о достатке и о положении человека. Дары определяют его социальный статус или политический статус его племени.

Единственное, что меня тревожило, это источник знаний. О потлаче мне рассказывал укурившийся травы хиппи, и что в его словах было правдой, что вымыслом, а что было навеяно дурью предстояло узнать на практике.

– Не попробуем, не узнаем, – произнес я вслух.

Окунев покосился на нас, но смолчал. Иногда мы с Тропининым забывались и говорили слишком откровенно, используя словечки, так сказать, не от мира сего. За долгие годы дружбы капитан уже привык к моим вывихам, но теперь, когда я нашёл собеседника, проколы участились и он всё чаще пожимал плечами.

Тем временем одна из лодок пошла на сближение. Приметив в ней индейца, одетого богаче прочих, я приказал капитану притормозить. Паруса убрали, дав флотилии отмашку белой тряпкой, чтобы продолжала путь. Несколько коряков во главе с Чижом на всякий случай засели с мушкетами на крыше казёнки. Их дружный залп мог превратить в фарш абордажную команду, вздумай дикари напасть. Можно было и на марс посадить кого-нибудь с фальконетом, но шкипер опасался за целостность рангоута после отдачи.

К счастью обошлось без стрельбы. Лодка подошла к борту, гребцы уровняли скорость, а вождь, если это был вождь, что-то прокричал нам.

– Не очень он похож на Гойко Митича, – заметил я.

И правда. Внешностью индейцы мало походили на киношных собратьев, к каким я привык. Скорее напоминали коряков или якутов, а то и вовсе монголов. Отмой такого от краски, сними перья, поставь среди азиатских моих друзей, и я вряд ли разыщу американца.

Поскольку архипелаг Александра пришлось пропустить, мы не обзавелись очередным толмачом, которого я планировал найти уже среди обитателей Ситки. А из кадьякских эскимосов никто не знал этой страны, а значит и не понимал местного диалекта. В будущем я рассчитывал использовать для переговоров язык тлинкитов, они наверняка добирались сюда, а пока свесился за борт и громко произнёс единственное известное мне местное слово.

– Потлач!

Затем, указав на солнце, изобразил дугу до горизонта на западе. И растопырил обе ладони.

– Потлач! – повторил я, раздвинув руки, словно хвастал размерами пойманной рыбы.

– Потлач! – я указал рукой на юг и добавил: – Саанич. Сааниш.

Не знаю, поняли ли меня индейцы, я бы на их месте точно не понял. Но вождь, пробормотал что-то в ответ, рявкнул на гребцов и лодка отвалила от борта. Возможно он просто заметил кучу вооруженных людей и решил отступить.

– Ты, походу, вспомнил второе слово? – подковырнул Тропинин. – Если дело пойдёт так и дальше, к началу пирушки ты станешь сносно болтать по-ихнему.

– Я не уверен, что это слово из их лексикона и не знаю, как оно звучит правильно. На карте так обозначен полуостров, к которому мы идём. Самый кончик Ванкувера. Возможно, название местное, возможно его придумали британцы или испанцы. Англичане вообще предпочитали называть любой камень именем какого-нибудь лорда. Одна надежда, что лордов в Британии меньше чем камней в Америке.

– Вроде бы не очень похоже на имя, – сказал Тропинин. – С другой стороны, Сэндвич, Саанич, не велика разница.

***

Этот сравнительно низкий, изрезанный удобным гаванями полуостров я не зря выбрал для будущей столицы. Ванкувер точно зубилом врубается здесь в материк, раздвигая горные хребты, которые прикрывают его и от океанской стихии и от континентальных холодов. Остриём этого зубила как раз и являлся Саанич. Здесь можно будет не бояться штормов и приливов – изрезанный берег смягчает напор волны, и даже мощному цунами, по канонам науки, полагалось растратить энергию, прежде чем сокрушающий вал доберётся до внутренних гаваней.

В том мире, из которого меня вышибли гоблины, местный форт назвали Викторией. Со временем он стал городом и столицей Британской Колумбии. Англичане ещё не появились в этой части океана, а королева, в честь которой назвали факторию, ещё даже не родилась. Но я, следуя уже заведённой традиции, оставил городу «прежнее» имя, объяснив товарищам, что оно будет символизировать нашу победу.

Страсть к сохранению еще не произнесенных имён и названий могла выглядеть патологией. Возможно я тем самым подсознательно маскировал воздействие на историю. Это и правда походило на суеверие, вроде скрещенных пальцев, но со временем превратилось скорее в интеллектуальную игру. Ведь чтобы вписать чужеродное всем название, нужно было приложить немало творческих усилий.

***

После полудня мы увидели берег по правому борту, что обозначался на картах будущего, как полуостров Олимпик. Это означало, что мы вошли в пролив и теперь двигались дальше на юго-восток вдоль будущей границы между двумя американскими государствами. Наше продвижение делало эту границу, как и территориальную принадлежность берегов, всё более призрачными.

Понимание этого щекотало нервы нам с Тропининым. Остальные тоже взбодрились, почувствовав приближение высадки. В который раз проверялись сабли, пики, порох на полках мушкетов.

– Ещё почти сотня верст, – напомнил я.

Окунев хмуро кивнул.

В последней сотне вёрст заключалась очередная опасность. Теперь мы не могли отойти на ночь подальше от берега, потому что берега были с обеих сторон. А скорость в три-четыре узла требовала полного дня на преодоление оставшегося пути. И затем ещё предстояло заходить в неизвестную гавань с изломанными очертаниями, и там осуществить высадку на земли, полные дикарей.

И на якорь на ночь не встать. Мы бросали лот, но глубина оказалась слишком большой. Груз даже не касался дна. Правда наш линь насчитывал только тридцать саженей, возможно не хватало какой-то малости, но рисковать якорем шкипер не захотел. Ко всему прочему и вода в проливе оказалась не такой спокойной, как я рассчитывал, разглядывая карту. Возможно горные массивы и закрывали пролив, но западный ветер нагонял в него большие океанские волны, которые сталкивались с приливными и естественными течениями.

– Маякни красной тряпкой, – попросил я. – Возможно, ночью нам лучше держаться поблизости друг от друга.

Даже навал друг на друга казался не таким опасным, как потеря из виду. А ещё оставались индейцы, которые запросто могли устроить разведывательную вылазку. Корабли сблизились уже в сумерках, капитаны прибыли на «Онисим» держать совет.

– Нужно поставить дежурных с мушкетами, зажечь огни, – предложил я. – Мы должны видеть друг друга. Если индейцы нападут, то ночь самое удобное время.

– Нам бы ночь простоять, да день продержаться, – сказал Тропинин и получил очередную порцию неприязненных взглядов.

Окунева больше заботили течения и волны, способные за ночь оттащить нас к берегу и выбросить на камни. Он даже спустил за борт лодку на тот случай, если срочно придется буксировать кораблик.

– Всем слушать море! – распорядился Комков.

Ночь прошла беспокойно. Люди меняли друг друга, но и те, что уходили спать засыпали не сразу. Подозрительные звуки доносились со всех сторон, их забивало шумом волн, искажало ветром. Нельзя было разобрать, захрапел ли зверобой на соседнем корабле, или это трещит под топором оснастка, или готовый выстрелить лук.

***

К счастью всё обошлось. Едва рассвело мы двинулись дальше. Уже через час корабли обогнули очередной мыс и вошли в более спокойные воды. Теперь вдоль линии берега мы двигались на северо-восток. Смена направления послужила верной приметой. Мы могли бы следовать ей, даже если бы Окунев ошибся с широтой. Но он не ошибся. Почти сразу прямо по курсу возник нужный берег. Саанич. Три часа неспешного плавания и мы на месте. Оставив в стороне более примечательный залив Эскимолт, мы направились восточнее, к уходящему вглубь суши лиману, который, судя по карте и моим собственным воспоминаниям, представляла собой цепочку из нескольких превосходных гаваней.

Распугав стайку индейских лодок, словно хищник мальков, наш флагман вошёл в залив, а затем, подождав остальные суда, устремился в сужающийся эстуарий. Встречное течение если и имелось здесь, то мы его не почувствовали, а лёгкий западный ветерок позволял маневрировать на парусах.

– Поворачивай направо, – распорядился я.

Окунев улыбнулся – команда прозвучала так, будто я хорошо знал местность. На самом деле меня вела больше интуиция, чем знание. Урбанистический пейзаж, виденный мной когда-то, воплотится в камне ещё не скоро. И я надеялся, что проектировщик будет другим.

Три других корабля осторожно следовали за нами. Их шкиперы, не доверяя ветру, спустили на воду вёсла. Мореходы и зверобои озирались. Кто-то заметил пару каланов, что спустилась с камня и исчезла в воде. Это вызвало всеобщее воодушевление. Мы прошли небольшим каналом, миновали узкость между двумя мысками, один из которых был пологим, другой возвышался скалой. Здесь гавань раздваивалась.

– Налево, направо? – спросил Окунев.

– Направо, – уверенно заявил я.

Мы ещё раз повернули направо и вошли, наконец, в небольшую бухту, водная поверхность которой мало отличалась от зеркала. Волны Тихого океана сюда не доставали, а ветерок не давал даже мелкой ряби. Внутренняя гавань, как вроде бы назовут её, пока ещё не имела четких линий набережных, береговой защиты из ломаного камня. Часть берега заросла соснами, ольхой, кустарником, часть представляла собой галечные пляжи. Я надеялся, что не перепутал, что именно в этом райском уголке в наше с Тропининым время стояла пафосная гостиница «Императрица» с двухэтажными автобусами перед фасадом и памятником Джеймсу Куку через дрогу. А неподалеку парламент, в стиле барокко с куполообразной крышей из окислившейся меди.

Впрочем, ничего этого здесь скорее всего уже не будет. Или будет, но не такое.

– Паруса долой! – крикнул Окунев. – Якоря бросай.

Как по заказу появилось из-за туч солнце и сразу стало заметно отличие обретаемой земли от мрачных северных территорий. Даже роскошная летом Камчатка уступала Ванкуверу по обилию жизни. Люди смотрели на зелёные берега с волнением. Картинка действительно походила на обещанный рай.

***

Если не считать мелких промысловых набегов, высадка на Ванкувер стала нашей третьей десантной операцией, и кое-какой опыт парни уже накопили. Заранее подготовленные и проинструктированные группы действовали как хорошо отлаженный механизм. А я, с чашечкой кофе в руке, следил за операцией с палубы флагмана. Я давно наелся пионерской романтики и больше не рвался непременно первым ступать на новую землю. Мне надоело самому вникать в каждую мелочь, ворочать с парнями брёвна, вести переговоры и сражаться с туземцами. Наблюдать за действом с капитанского мостика куда как приятней.

Десант возглавил Комков. Передовые отряды высаживались на берег в глубине бухты, словно морские пехотинцы из кинофильмов. Вооружённые парни прыгали с лодок, рассредоточивались и занимали позиции на небольшом лишенном леса пятачке, а лодки возвращались к кораблям за подкреплением.

Хорошо было бы поставить крепости на мысах, чтобы прикрыть вход в эстуарий, защитить внутренние гавани. В особенности подходило для этой цели возвышение на противоположенном берегу. Доминирующая над ландшафтом скала сама по себе была готовым укреплением. Но морские крепости – дело будущего. Сейчас нам не угрожали европейские эскадры, а от разведывательных кораблей лучшей защитой являлась скрытность. И поэтому мы сосредоточили усилия на единственном укреплении, прикрывающем плацдарм на пока ещё дикой территории от местных её обитателей.

Рай не мог быть бесхозным. На нашей тесной планете так не бывает. Разве что в Антарктиде и на небольших островах. Все остальные территории, будь то пески, болота или камни обязательно принадлежали если не государству, то какому-нибудь племени или семейству. А непрошеные гости всегда и везде встречают холодный приём. Правда, пока индейцы не противились высадке. Каноэ, которые мы спугнули при входе в систему внутренних бухт, куда-то исчезли, парламентёры навстречу десанту не вышли, однако, можно было дать на отсечение любую на выбор из наших рук, что какое-то количество глаз наверняка наблюдало за кораблями, за лодками, за людьми, ступающими на берег. Лично я никого не заметил, но кожей чувствовал настороженные взгляды.

– За нами следят, – подтвердил опасения Чиж. – Однако не думаю, что нападут прямо сейчас.

Тем не менее, парни готовились к любым неожиданностям. Под прикрытием корабельных пушек и вооружённых товарищей, зверобои расчищали землю, стаскивали на плацдарм поваленные брёвна, валуны. Большие камни обвязывали верёвкой и тащили упряжкой из нескольких человек. Из собранного наспех материала возводили нечто среднее между стеной и земляным валом. Камни клали насухо, ряды присыпали землёй, вперемешку с галькой, отчего сооружение принимало вид древних крепостей инков.

Для более удобной выгрузки соорудили причал. Во время прилива, который поднимал уровень метра на два, к нему мог подойти даже галиот. Пожалуй имело смысл со временем продлить пирс на большую глубину, но пока кораблям безопаснее было оставаться на якоре посреди гавани.

***

Грамотная колониальная политика вовсе не гарантия мира с туземцами. Подарки, хорошее отношение и честная торговля не имеют решающего значения. Любая случайность, вызванная плохим знанием местных обычаев или выходкой пьяного зверобоя, способна разрушить мир. Зимняя война на Уналашке, сражение на Кадьяке и множество стычек помельче избавили меня от предрассудков. Как бы добродушно и миролюбиво ни выглядели аборигены, они могут напасть, использовав любой повод, а то и без повода, просто, чтобы проверить пришельцев на вшивость.

Гарантия мира заключалась в наличии крепкой обороны и чтобы таковую создать парни нуждались во времени. А время, как всегда, выигрывалось дипломатией.

Я назначил Анчо министром иностранных дел, отрядив ему в помощники Тёму и старого толмача с Кадьяка.

– На тебе все переговоры с местными, – напутствовал я Мухоморщика. – Постарайся завязать разговор. Скажи, что мы готовы заплатить за землю. За любой ненужный клочок. Скажи, что будем торговать. Заговори им зубы. Но главное – повторяй каждый раз приглашение на потлач. Помни, нам нужно выиграть время.

Анчо достал холщовый мешочек, высыпал на ладонь несколько сушёных грибков, понюхал, словно проверяя качество, и хитро улыбнулся.

– Сделаем, – сказал он.

Глава восьмая. Потлач

Индейцы появились только на следующий день.

– Встречай гостей, – разбудил меня около полудня Комков.

Пробуждение было тяжёлым. Но впервые за несколько недель удалось толком выспаться. Корабли опустели, и казёнка не сотрясалась всю ночь от храпа, а духота достигла приемлемой концентрации. С другой стороны, стало заметно прохладней. Печь на галиоте не предусматривалась даже для готовки пищи. Правда у меня была небольшой нагревательный прибор собственного изобретения (переделанный из фонаря на одну свечку), но он годился только для того, чтобы вскипятить кружку воды или поджарить омлет из пары яиц.

– И не подумаю, – пробурчал я, поднимаясь, но продолжая кутаться в одеяло. – Как там стена?

– Мне по грудь будет. Можно уже пушки ставить. Если полезут, ошпарим картечью.

– Небось не полезут.

Я сдался и мы вышли на палубу. Окунев и Чиж с десятком коряков наблюдали за окрестностями, готовые поддержать десант огнём, случись вдруг атака.

Но пока всё выглядело мирно. Строительство продолжалось. Используя отлив, парни забивали сваи и удлиняли пристань, другие пытались углубить ров, третьи насыпали вал и возводили из брёвен казарму, которая одновременно служила башней.

– Отлично, – кивнул я. – А где гости?

– Вон там, где дымок, – указал Комков, а Окунев протянул трубу магазина «Доллонд», что в в Южном Лондоне, которую я подарил ему год назад.

Анчо беседовал с индейским посольством возле костра в сотне шагов от крепости. Разговор шёл при помощи жестов, и в подзорную трубу можно было угадать, к чему клонится дело. Судя по всему, Мухоморщик вполне справился с обязанностями. Помогли ли ему волшебные грибы, или он нашёл нужные слова, жесты, но разодетые в перья делегаты выглядели мирными и довольными жизнью.

– Пожалуй, стоит взглянуть на них поближе, – сказал я. – Одолжишь лодку?

– Я за пушками приехал, – нахмурился Комков.

– Высадишь меня, а потом отвезёшь пушки. Только и всего.

Увидев начальство, Анчо вздохнул с облегчением и попытался свалить на меня дальнейшие переговоры. Пришлось его обломать.

– Теперь это твоя постоянная работа, а я забежал ненадолго. Если услышишь что-то любопытное, переводи, но вообще не обращай на меня внимания.

Я прихватил с собой несколько кружек и большой медный кофейник с длинной ручкой. Поставил его рядом с огнем, бросил молотые зерна, сахар. Послы внимательно смотрели за приготовлениями, очевидно приняв кофе за некий ритуальный напиток. В некотором смысле так оно и было.

Разговор затих. И пауза длилась все время, пока я готовил кофе. К счастью времени прошло не много. Я разлил угощение по кружкам и передал послам, не забыв и о себе с Анчо. После это, попивая горячий кофе, я разглядывал гостей да слушал короткие реплики Мухоморщика.

Как оказалось, с названием полуострова я слегка ошибся. Индейцы произносили его как Сан-итч, что с некоторой натяжкой можно было перевести с английского как солнечный зуд. И это вполне соответствовало реалиям – парни, что возводили форт, за два дня успели сильно обгореть на солнце и чесали слезающую кожу. Вот только англичане ещё не появились в этих местах, а на языке всанек, как стало понятно из объяснений, название означало возвышенность. Что было еще более удивительно, потому что сравнительно с остальным Ванкувером и окрестными материковыми землями, Саанич представлял собой хоть и холмистую, но довольно низкую местность. Он едва возвышался над морем. К востоку и северу его поверхность лишь слегка поднималась, а настоящие горы были видны дальше на западе, или на других берегах, если позволяла погода.