Быстрее империй

Быстрее империй

Сергей Фомичёв

© Сергей Фомичёв, 2022

ISBN 978-5-4498-0420-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

цикл: тихоокеанская сага

Книга Вторая

БЫСТРЕЕ ИМПЕРИЙ

Пролог

Межзвёздный странник, ледяная глыба, блуждающая миллионы лет по вселенной, соприкасаясь с миром людей, превращается в пылающий шар. Пугающее, но красивое зрелище вдохновляет поэтов и вызывает откровения пророков.

Таким вот раскалённым болидом в российскую историю вломилась ледышка из немецкого герцогства. В накинутом наспех платье, бок о бок с подругой-авантюристкой, с какими-то случайными людьми, в окружении солдатни и будущих фаворитов, Екатерина сыграла с судьбой в рулетку, поставив на кон жизнь против трона и сорвала банк.

Запахи конского пота, перегара, ладана витали над дворцами и соборами. Рано поднятый на ноги Петербург долгий день знобило от неопределённости, но и, расползаясь по каменным норам поздней ночью, никто не имел ясности.

Впрочем, меня там не было. Быть может, всё придумали историки и мемуаристы. Быть может, в голове смешались картинки разных эпох, картинки, понятно, не аутентичные, прошедшие через фильтры концепций и творческие призмы режиссёров. Но такое уж вышло столетие. Смелые женщины сотрясали трон с регулярностью камчатских вулканов, и каким бы ни был на сей раз в реальности брошенный камень, круги по империи прошлись как волны цунами.

Надо отдать должно Петру Третьему, который все это начал. При другом раскладе он мог бы войти в историю не в роли неудачника, зарезанного фаворитом супруги, а великим реформатором под стать деду. Но случилось так, как случилось, и волны его реформ были быстро поглощены теми, что пошли следом.

Екатерина взялась за дела довольно круто. О том, что творилось в центральных губерниях до фронтира доходили поначалу только мрачные слухи. Затем подошла ударная волна изменений, опередив удушливое облако новых хозяев жизни.

Утвердив власть, императрица спустила с поводка промышленников и купцов. Им простили старые долги, разрешили торговать мехами в Кяхте; морские промыслы открыли для всех желающих, отчисления в казну сократили, а внутренние таможни ликвидировали вовсе. Реформы сделали промыслы и торговлю на островах делом рентабельным и привлекательным.

Началось брожение умов. Слухи о продвижении соотечественников за океан и о богатствах, с которыми они возвращались, дошли до ушей сильных времени сего и упали на благодатную почву. Все эти старые замшелые Демидовы, Строгановы заёрзали нервно, наблюдая утекающую выгоду. Но сами они слишком прикипел к нажитым капиталам, а больше к источникам их породившим. А вот люди посмелее и победнее рванули на Дальний Восток без оглядки.

Одной только свободой торговли императрица не ограничилась. Её волей прекратилась затяжная и малоперспективная война с чукчами, ударными темпами возводились тракты, а погрязшие во взятках чиновники заменялись молодыми либералами, жадными не только до денег, но и до славы.

Желая закрепить за империей новые приобретения, Екатерина в строжайшей тайне направила к американским берегам правительственную экспедицию.

Начиналась великая эпоха.

Часть I. Современник

Там – Восточный Лёд, там – больной Народ: он тает, как снег, сочтены его дни.

Там кофе и сахар клянчить не стыд, там белые люди – дороже родни.

Там – Западный Лёд, там – худо живут: дерутся да пьют – в том и весь их труд.

И меха свои, и души свои белым людям за деньги там продают.

Там – Южный Лёд. С китоловами там торговлю ведут; не народ, а дрянь:

Он, что кукол, своих наряжает жён, а его жильё – не жильё, а рвань.

Тут – Старинный Лёд. Тут Люди живут, чураясь пришельцев и их затей.

Бивни нарвалов – копья у них. Они – последние из Людей.

Редьярд Киплинг. Песня Северного Охотника

Глава первая. На приколе

Мы с Окуневым расположились на холмике, на котором раньше стояла корчемница, и устроили небольшой пикничок. Неведомая сила тянула народ туда, где он последние два десятка лет привык пропускать чарку-другую. Даже когда хозяйка померла, хижинка развалилась от ветхости и была растащена соседями на дрова, люди приходили на пустующий холм со своим самогоном. Отсюда открывался вид на город, на устье, а когда исчезал туман, по другую сторону холма виднелось и море. Вот и мы с моим лучшим капитаном, потягивая лёгкое винцо, добытое по случаю мною в Европе, закусывая сыром из тех же источников, обозревали гавань.

Наш потрёпанный штормами галиот-ветеран выглядел гадким утёнком рядом с казённой красавицей бригантиной. На прошлой неделе «Святую Екатерину» спустили на воду, поставили мачты и теперь пеленали новорождённую в паруса. Неподалёку оснащали кораблик поменьше. Ещё два казённых бота дожидались на рейде, а выше по течению стояли, рыская на привязи, точно конвойные псы, судёнышки промышленников. Столько парусов Охотск не видывал, наверное, с самого своего основания.

Любуясь новенькими кораблями, приглядывая за командами, по набережной, если таковой можно назвать прибрежную полоску земли, расхаживали столичные чиновники и флотские офицеры. Военно-морская форма мелькала здесь теперь не реже, наверное, чем в Кронштадте, а пудра, летящая с чиновничьих париков, грозила покрыть сугробами улочки приморского городка.

– Вот же петухи, – пробурчал Окунев, пока я разливал по чашкам вино. – Умных-то людей не слушают. Нос воротят от сиволапых, брезгуют. Думают, раз из Петербурга, раз по Остзею поплавали, то лучше старовояжных знают, как тут да что. А сами-то наших морей ещё и не видели, так, с бережка ветерок да туман ртом похватали. Ну, ещё погоди, отведают водицы горькой, ещё покормят своей плотью песцов. Поймут, почём оно, лихо океанское.

Мореход ворчал непрерывно на протяжении всего моего короткого визита в Охотск. И было отчего ворчать. Прикрываясь высочайшим повелением, многочисленными указами, рескриптами коллегий и сибирского губернатора, петербургские капитаны активно вербовали в свои экипажи охотских и камчатских зейманов, передовщиков, купцов. Это, однако, не мешало им относиться к дальневосточным старожилам, как к безграмотному мужичью, не ведающему секстантов и хронометров. Петербуржцы не желали прислушиваться к мнению местных коллег, да и коллегами их не считали.

Но на самом деле ворчал Окунев не из-за этого. Не столько из-за этого. Плевал мой шкипер на столичных снобов, а в успех их экспедиции, как и многие в Охотске, не верил. Он ворчал оттого, что вот уже две недели ему не давали разрешение на выход в море. Благоприятное для плавания время уходило, а путь галиоту в отличие от казённой флотилии, собирающейся для начала на Камчатку, предстоял не близкий.

– Темнит что-то немчура, – ругал Окунев нового охотского командира. – Может на лапу хочет, а может ещё что-нибудь откусить.

Фёдор Христианович Плениснер был честолюбив как сотня поэтов, и, видимо, также как сотня поэтов раним, однако дело он знал лучше большинства предшественников. Успев покомандовать Анадырской партией, он был направлен на Камчатку, где попытался навести в делах относительный порядок. Но совладать с Камчатской вольницей у командира не вышло и Плениснер осел в Охотске, сместив прежнее начальство.

Мне наверняка удалось бы найти к нему со временем нужный подход, вот только правительственная экспедиция превратила скромную должность охотского командира в величину имперского масштаба, и попасть в канцелярию хотя бы на приём, а тем паче переговорить тет-а-тет, стало делом почти невозможным.

– Подожди, когда мундиры уйдут, сразу договоримся, – попытался успокоить я Окунева.

– Да когда они уйдут? – шкипер ругнулся. – И как? По льду разве. Пешком.

Охотск напоминал Доусон времён Джека Лондона. Вслед за людьми, сгоняемыми сюда повелением императрицы, к морю устремились и всяких мастей авантюристы. Старожилы и аборигены просто терялись в массе приезжих, потоки которых крутились по городу гигантским сулоем, сталкивались, дробились, соединялись вновь, чутко реагируя на самые вздорные слухи, на мельчайшие телодвижения отдельных людей. Стоило кому-нибудь завести разговор, как вокруг мигом собиралась толпа, и обсуждение любого прозаического вопроса перерастало в настоящий митинг.

Самолюбию польстило, что моя персона занимала в фольклоре не последнее место. Причём оная присутствовала сразу в двух ипостасях. Об Иване-Американце говорили, как об опытном старовояжном, удачливом купце, который ворочает крупными делами на островах. А, рассуждая о войне с чукчами, непременно упоминали нового вожака у диких. Дескать, некий Ворон то ли тойон, то ли шаман объединил под своей рукой туземные жила и поднял их на борьбу с казаками, и чуть ли не из-за него только русским и пришлось отступить.

Но больше всего пришлый народ обсуждал виды на промысел. Про пушнину он готов был говорить и слушать круглыми сутками. Выгруженные с «Онисима» меха (на самом деле доставленные накануне эфирными путями) произвели на многочисленных искателей удачи должный эффект. Люди обступили груз, зашумели, обсуждая качество и цены, зашевелились, словно собрались отправиться в Америку прямо сейчас.

Нашлись знатоки, утверждающие, будто способны отличить аляскинскую чернобурку от товарки с ближних островов, нашлись простаки, что принимали любую байку на веру, и тем только провоцировали шутников. Зашёл разговор о неведомом звере, мех которого ценится в Китае больше, чем калан.

Я не преминул воспользоваться случаем и доверчивостью публики, чтобы возобновить старый слушок о проклятии морских коров. Такая толпа, доберись она до Берингова острова, могла сожрать реликтовое животное с потрохами.

– Лицо чернеет уже на утро. А дня через два или три – нет человека, – говорил с моей подачи одни из старожилов.

– Ерунду говоришь! – возражал ему другой. – Мясо как мясо, не хуже говядины. В другом беда кроется – загубишь зверя морского, удачи не будет.

Меня устраивали обе страшилки.

***

На холм поднялся Яшка. Мальчишка давно превратился в здорового парня, а с этого сезона ему предстояла самостоятельная работа – он принимал у Березина новенький галиот.

Окунев долго упирался, прежде чем согласился отпустить Яшку из ученичества. Мореход помнил об участи старшего Рытова, который погиб хотя и по собственной вине, слишком уж самоуверенным был. Но слабость воли шкипера внесла тогда свой вклад. Чувствуя вину, учитель, кажется, вознамерился довести парня до совершенства, а вместе с тем до белого каления. Тот же воспринимал затянувшееся ученичество, как кабалу. Молодой темперамент не признавал осторожности. И только моё вмешательство, вызванное кадровым голодом, позволило курсанту, наконец, получить назначение.

От кларета Яшка наотрез отказался, а сыр отведал, скорее из вежливости.

– Поговаривают, все корабли у промышленников отберут в казну, – сказал он, прожевав небольшой кусочек. – А владельцев и мореходов командируют для перевозки припаса. На Камчатку или ещё куда. Потому, мол, и не выпускают никого в море.

– Да я им что угодно и куда хочешь доставлю, только бы сейчас выпустили, – проворчал Окунев. – Ведь протянут ироды ещё с месяц, а потом как мы пойдём?

– Говорят, местная власть самовольничает с губернатором вместе, – добавил Яшка. – Якобы изначально экспедицию отправляли только понаблюдать, одним глазком на открытия глянуть. Рассадить этих столичных по одному, по два на промышленные кораблики, чтобы карты составили, опись островам сделали…

– Это было бы самым разумным, – кивнул я. – Дёшево и сердито.

– Ну, вот, – кивнул Яшка. – А пока от Петербурга добирались, разрослось дело…

– Ну, это уж как водится, – буркнул Окунев.

Дело действительно разрослось. Из Якутска чуть ли не еженедельно прибывали караваны с казёнными и купеческими грузами, государевыми людьми, ссыльными, приказчиками, а вместе с ними пробирались и беглые каторжники, бродяги, искатели наживы и удачи. Транспорта на всех не хватало. Самые отчаянные сорвиголовы добирались до побережья пешком – в одиночку или мелкими шайками. Казённые приказчики, по слухам, устраивали облавы на лошадиные силы в якутских селениях.

Всё это я узнал, повстречав Коврижку, того самого русского землепашца, ушедшего жить в ясачное племя. Он вздыхал, ругался, жаловался на потери. В ведомом им караване полегла половина животных. Власть обещала возместить ущерб из казны, но монета не способна таскать поклажу через Семь Хребтов, а официальные расценки сохранились, наверное, ещё со времён Петра.

– Ещё пара лет и у нас вовсе не останется лошадей, – вздохнул Коврижка. – И что тогда делать, не знаю. Расписки ихние жрать?

Если морским коровам предстояло стать первыми жертвами Русской Америки, то второй жертвой завоеваний судьба назначила якутских лошадок. Весь тракт от Лены до Ламы усыпали их кости, вперемешку с костями неудачливых авантюристов, ссыльных и поселенцев.

– Слушай, а давай к нам, вместе с лошадками, – озарило меня. – Возьми несколько штук на развод. Травы на островах знатные, а работы немного. Вон Яшка в этот раз коров повезёт, так вместе с ними и закинем.

– Эх, кабы лет пятнадцать назад позвал! Сорвался бы без раздумий. Лёгок я тогда на подъём был. Да и то сказать – так оголодал, что и не весил ничего. А теперь корни пустил, прирос к мерзлоте этой бесконечной. У меня ведь жёнушка, какая ни есть, под Якутском осталась, детишки.

– Так забирай семейство, – предложил я. – Здесь всё одно вашего брата загонят. Вместе с лошадками и поляжете на этой дороге. Нет, я серьёзно. Не сейчас, так в следующий раз приходи. Даниле объявишься, он пристроит на корабль, если меня вдруг не будет.

Коврижка повздыхал, рассматривая уцелевших лошадок, и обещал подумать.

***

Охотск бурлил, раздавался вширь. Строились новые дома, новые корабли. Купцы создавали компании, набрали команды и… зависали на берегу.

Запрет на выход в море огромной плотиной перекрыл людской поток. Город переполнялся. К людям идущим из России добавлялись казачьи отряды, отступающие с севера после неудачной кампании против чукчей, а вместе с казаками возвращались и купцы, не рискующие продолжать тамошний бизнес без поддержки армии. Старожилы, не желая упускать преимуществ, спешили вырубить лучшие леса и переманить загодя всех опытных людей. Закупались припасы, снаряжение, но того, что удалось перетянуть через Юдомский Крест, на всех не хватало. Цены на товары, на работу корабельных мастеров, на услуги мореходов и опытных промышленников взлетели до небес.

Данила потирал руки, без труда сбывая залежалые запасы, и требовал увеличения поставок. Наплыв людей сулил сказочные богатства.

– Пошло дело, – мурлыкал купец. – Дождались праздничка-то!

– Не больно-то радуйся, – возразил я. – Это лебединая песня Охотска, но она не продлится долго. Лично я сворачиваю здесь дела. Забираю всех людей и Березина с плотниками. Окунев с Яшкой уведут последние корабли.

– Зачем? – удивился Данила. – Только-только всё пошло в гору!

– Эта свора, когда доберётся до зверя, набьёт его столько, что цены упадут раза в три, если не более.

– Тем лучше, – возразил Данила. – Хлеба-то больше не станет. Ещё выгоднее торговать будем.

– Так ведь цены не только здесь упадут. В России на ярмарках тоже. Рухнет всё. Лучше бросай коммерцию, пойдём со мной. Там другие дела мутить будем. Серьезные, не чета мелкой торговле.

– Нет, не поеду, – улыбнулся Данила.

– Так, ради приличия предложил, – признался я. – Вообще-то мне удобней чтобы здесь надёжный человек остался. Людей принимать и дальше переправлять.

– Не густо их, людей-то к тебе прибывает, – хмыкнул Данила. – С весны к Березину переправил тринадцать человек. Тьфу ты пропасть! Хоть бы одним больше или меньше!

– Должно было быть два десятка, – я нахмурился.

– Эти, которые добрались, рассказывали, что трое померло в дороге, ещё сколько-то в Иркутске отлёживаются после лихоманки. Дай бог, оправятся. А одного казаки схватили, где-то возле Якутского, сказали что беглый. Любопытно, куда они его из Якутского ссылать-то будут? Ещё один сам сбежал где-то на Алдане. Вот дурень-то, погибнет зазря. Да на кой ляд тебе эти доходяги нужны?

– Нужны, Данила, любые нужны. Хоть калеки убогие. Всех возьму.

Глава вторая. Монетка

После бурлящего жизнью Охотска, крепость на Кадьяке производила удручающее впечатление. Люди ходили хмурые, даже злые какие-то. Лица заросшие, помятые, серые. То ли от мерзкого климата, то ли от всеобщей апатии.

Мои усилия по обеспечению промышленников достойным уровнем жизни, не решали главной проблемы. Большинство из них всё равно воспринимало открытые земли только как места новых промыслов.

От регулярной тревоги, тяжёлого труда и мерзкой погоды, от постоянных стычек с туземцами, от тесноты казарм и преимущественно мужского общества годами копилась усталость. Какими бы ни были захолустными дальневосточные острожки, там бурлила настоящая жизнь, обитали нормальные люди, даже с некоторой натяжкой – цивилизация, а после долгих лет на диких островах эти суровые форпосты казались вполне уютными и родными.

Прилично заработав, люди всё больше задумывались о том, как потратить прибыль. Не столько пропить (это я мог бы устроить и здесь), сколько пустить пыль в глаза приятелям, что остались на материке.

Артели выходили на промыслы всё реже и всё с меньшей охотой, от безделья участились свары, стычки, злые подначки. И только всеобщая апатия и усталость не позволяли вспыхнуть серьёзным разборкам.

Выкроив время я бродил по берегу ручья, пинал камни, переваривал новости, искал выход из положения, прикидывал так и эдак.

Я давно уже перестал испытывать радость от затянувшейся авантюры. Обладание ледяными просторами и курящимися скалами не вызывало прежнего энтузиазма. Кровь больше не бурлила в жилах, когда я топтал очередную девственную землю, а розовая краска мечтаний давно слезла с лубочных картинок первопроходчества.

Я оседлал время, но не историю. Эта дама продолжала преподносить сюрпризы. И ухмылялась, когда тщательно выверенные планы трещали по швам.

Людей не хватало. Отработав положенный срок, многие возвращались в метрополию. Остальные считали дни до истечения оговоренного контрактом срока. Пополнение шло тоненьким ручейком. Флот приходил в упадок. Новые корабли строились медленно, а старые служили недолго. Через пять лет затраты на ремонт уже превосходили начальную стоимость. Возведение крепостей оказалось ещё более сложной штукой, а туземцы были не столь миролюбивыми, как мне представлялось ранее.

Я серьёзно выбивался из графика. План предусматривал на первом этапе захват пяти плацдармов. Я жаждал вонзиться в побережье Америки пятью коготками, удержать добычу и только потом приступать к планомерному освоению. Но коготки вязли.

Каким же я был наивным, отводя по году на каждый из эпохальных пунктов. Реальность перекроила планы. Два года ушло на сборы флотилии и интриги с камчатскими промысловиками, Уналашка потребовала трёх лет суровой борьбы с людьми и природой, а на Кадьяке мы застряли надолго. Местные жители отнюдь не обрадовались чужакам. Стеклянные бусы не сделали из пришельцев богов. Торговля аборигенов не увлекла, и первые два года пребывания на острове нам пришлось отсиживаться за стенами крепости, отражая короткие, но регулярные набеги конягмиутов.

На преодоление океана ушло десятилетие, это если считать по календарю. Моего личного бесценного времени утекло почти что три года. Опередив историю, мы, по сути, забуксовали на тех же границах, каких промышленники достигли бы и без всяких хитростей с перемещением в пространстве. Ещё немного и испанцы отрежут нас от калифорнийской целины, ещё чуть-чуть и англичане приберут всё остальное. А в нашем тылу копилась сила обуянная жаждой наживы, сила которая, дорвись она до монополии, перечеркнёт последнюю надежду.

И если для многих воцарение Екатерины прогремело выстрелом стартового пистолета, то для меня оно прозвучало колоколом последнего круга. Нужно было спешить.

Казалось бы, дальше будет легче. Путь завоеваний теперь лежал к югу. Мы могли не транжирить время на долгие зимовки и выжидание хорошей погоды, не совершать длительные автономные переходы, не дохнуть от цинги или простуды. На юге организм меньше нуждался в калориях, а тело в тёплой одежде; лес и прочие природные ресурсы с каждой сотней миль становились богаче. Но на следующей остановке нас ожидали тлинкиты.

Тлинкиты, или колоши, как называли индейцев русские, в конце концов, стали той силой, о которую империя сломала зубы. Обитатели архипелага положили край русской экспансии в Америке, остановили победное шествие торговцев пушниной. Собственно они скорее всего сделали это ещё до начала колонизации, сорвав высадку капитана Чирикова. Хотя это больше из области мифологии.

Так или иначе, этот народ не желал покоряться. Его не удалось истребить, не удалось превратить в полусоюзников-полурабов, как это проделали с алеутами и эскимосами Кадьяка. Его не удалось затянуть в православную веру или имперское подданство. Малочисленные колонисты завязли в борьбе с воинственными племенами и упустили время на продвижение к более благодатным землям Колумбии, Орегона и Калифорнии. Ведь если подумать, легендарный Форт Росс стал уже паллиативом – хозяйственным проектом, колхозом, безуспешной попыткой вытащить колонии из прозябания.

Мне же предстояло в сжатые сроки покорить тлинкитов и основать город. В постройке города заключался ключ. Настоящий город на американском берегу казался мне решением большинства проблем. Но для начала нужно было предпринять последний рывок. А людей для такого рывка катастрофически не хватало.

Именно поэтому я игнорировал ворчание промышленников, именно поэтому стягивал на Кадьяк все наличные силы, именно поэтому ждал, пока не вернётся Окунев и новый галиот под командой Яшки Рытова. И только поэтому я готов был потерять ещё один год. Даже больше чем год – до штормов Окунев с Яшкой вряд ли успеют проскочить на Кадьяк, застрянут где-нибудь по пути, а значит, и в следующем сезоне мы потеряем лишний месяц, а то и два.

Но даже с изрядными силами я всё равно опасался неудачи.

Неожиданно под носком сапога что-то блеснуло. Чешуйка рыбная или самородок? Здесь в принципе могло попадаться и золото. Немного, раз уж Кадьяк не числился среди достопримечательностей золотой лихорадки, но могло.

Я нагнулся и, словно получив привет с того света, поднял пятикопеечную монетку родной эпохи. Пятаком её называть язык не поворачивался. В нынешнем пятаке веса гораздо больше – и буквально и в смысле покупательной способности. Всё равно, что сравнивать здешнего кадьякского медведя с мультяшным Винни-Пухом.

Находка не удивила. Из будущего я прихватил кучу мелочи. Кассиры разных стран отчего-то предпочитали сбывать её с рук. Монетки со всевозможными гербами, символами, профилями ещё не рождённых королев и президентов годились теперь разве что на пуговицы. Впрочем, российским копейкам нашлось иное применение. Я стачивал с них всё лишнее, оставляя только Георгия, разящего копьём змия. Затем пробивал отверстие и вешал на шнурок. Получались амулеты, которые зверобои называли ладанками, хотя никакого ладана в них не помещалось. Амулеты я дарил суеверным друзьям.

На этот ручей мы ходили за водой с самого основания крепости. Видимо одну из монет я обронил, когда ещё не додумался до изготовления подарков. Что ж, получится «ладанка» для Яшки.

Я вернулся в крепость и сел за точильный камень.

– Народу в Охотск понаехало, жуть, – рассказывал я за работой Комкову. – Глазёнки у всех горят, крови жаждут, денег. А как начальник запретил на промысел выходить, так многие без дела остались. Протянет полковник с разрешением до осени, наберём людей сколько в корабли влезет. Но за всё нужно платить, и боюсь еще один сезон мы упустим.

– Да пес с ним с сезоном, – сказал Комков. – Вот только малы кораблики наши для того дела, что ты задумал, сколько бы в них ни влезло.

– Здесь добирать придётся, – сказал я.

– Из кого добирать, из коняг?

– А из кого ещё? – я пожал плечами. – Ты что про Жилкина думаешь? Посмотрел я, как он торгует. По записям вроде всё чисто, но цены занижает на шкуры, а на муку, напротив, накидывает пятак.

– Продешевить опасается, – предположил Комков. – А мука в эдакой сырости портится.

– Весу она набирает от сырости, – буркнул я. – Людей бы мне не распугал. Я же всем обещал, что охотскую цену буду давать. Неудобно.

Таков он фронтир. Здесь каждый стремится урвать кусок, а собственность была священна только до тех пор, пока за ней присматривает хозяин.