А еще был случай… Записки репортера

Потом выяснилось, что старушки-двойняшки решили под конец жизни посмотреть, как они будут выглядеть на смертном одре. Купили гроб, продумали сценарий и взялись за дело.

Остатки своих денег они выплатили в виде компенсации нашему каскадеру.

…Сломанную ногу моему коллеге подправили. Но он все-таки немного хромал. Однако, это не мешало ему забираться в трюмы кораблей и карабкаться на борт по штормтрапу.

* * *

Счастье – что подвижны ум и тело,

Что спешит удача за невзгодой,

Счастье – осознание предела,

Данное нам веком и природой.

Игорь Губерман.

Теперь уже пришло время рассказать о газете, корреспондентом которой я был зачислен. Она принадлежала морскому пароходству – крупной судоходной организации. Оно владело десятками пароходов и теплоходов, танкеров и сухогрузов, банановозов. Его флот плавал на всех широтах и меридианах планеты. В собственности пароходства были также три морских порта и крупный судоремонтный завод, склады, разветвленная сфера обслуживания.

Обо всем этом должна была сообщать газета моряков из номера в номер.

Сначала в редакции все делали что под руку подвернется – не было деления по роду деятельности. Сегодня я мог заниматься портом, завтра бежать на зашедший в нашу гавань пароход или на судоремонтный завод.

Делить было нечего – на троих нам выделили один стол. За ним мы по очереди что-то писали.

Как-то мне позвонил приятель:

– Я слышал, ты в редакции работаешь. У меня есть талантливый паренек. Ему 16 лет, знает английский – его мамаша учительница английского языка. Мечтает стать журналистом. Не мог бы ты его приютить?

– Понимаешь, газета у нас небольшая. Вряд ли шеф возьмет в штат еще одного человека, да к тому же не журналиста.

– Нет, о штате речь не идет. Просто надо дать ему понюхать журналистского пороха, поднатаскать парня.

– Пусть придет. Хочу его увидеть.

Паренек ничем не отличался от таких же, как он, пацанов. Не раскормлен. Боек на язык.

– Что умеешь делать?

– Для газеты ничего.

– Зачем же пришел?

– Хочу быть корреспондентом.

– Для чего?

– Хорошая профессия. Позволяет больше, чем обычно, видеть, много знать, думать.

– Это правда, что владеешь английским?

– Да.

– Хорошо?

– Разговариваю свободно. Читаю.

– Ну, вот и ладно. У меня есть для тебя особое задание. Ты знаешь, кто такой Херлуф Бидструп?

– Знаю.

– ?

– Художник в Дании. Рисует смешные картинки. У меня есть две его книжки.

– Совсем хорошо. Он очень популярный художник. Сейчас отдыхает в Юрмале. Никому не дает интервью. Его заблокировали на даче корреспонденты центральных газет. Но Бидструп прячется, не отвечает ни на один вопрос.

Я хочу, чтобы ты достучался до него. Задай несколько вопросов. Скажи, что ты из газеты моряков и тут же попроси хоть что-нибудь нарисовать для читателей и написать два-три слова на рисунке. Если сделаешь это, будешь героем.

На следующий день смотрю – стоит в дверях мой соискатель Пулитцеровской премии.

– Проходи. Ну, что, сорвалось?

– Нет, я с ним поговорил.

– Садись, рассказывай.

Паренек раскрыл принесенную с собой книгу, вынул из нее листок бумаги, протянул мне. Я посмотрел и – о, боже! – на ней был нарисован Рижский залив. В нем по колени в воде – Бидструп. Он гротескно дрожит. На рисунке написано: “Морякам Риги. Я купаюсь в вашем море и мне не холодно”…

С рисунком в руках я побежал к редактору:

– Можно в номере найти немного места?

– Зачем?

– У нас бомба. Ни один журналист не может пробиться к Бидструпу в Юрмале, а у нас – горячее интервью. Вот его рисунок для нашей газеты.

Конечно, это была сенсация. Ради нее стоило заново рисовать макет полосы.

Я вернулся к парнишке.

– Рассказывай.

– Во дворе дома, где он отдыхает, и вправду, стояло несколько корреспондентов. Я незаметно рошел мимо них. В корпусе узнал, где живет художник из Дании. Стучать к нему не стал. Сел на пол в уголке и принялся ждать.

Потом смотрю – выходит. Я к нему. На счастье, он говорит по английски. Я ему: дядя Бидструп, спасите меня!

– Что случилось?

– Я молодой журналист. А знаете, как здесь трудно устроиться в редакцию. Сегодня мне шеф сказал: если принесешь интервью с датским художником, завтра приму на работу. Если не принесешь, больше тебе у нас делать нечего.

– Почему так строго?

– У меня опыта еще нет. Вы же тоже где-то начинали в молодости. И вам кто-то помогал…

– Пойдемте. Вижу, вам, действительно, надо помочь.

В его комнате я рассказал о вашем задании. Показал вопросы – их я придумал еще вчера. Ему особенно понравилось, когда я спросил, как бы он отозвался о профессии моряка с позиции человека, который рисует добрые карикатуры. Ответ есть в интервью. По поводу рисунка не сопротивлялся. Тут же сел и нарисовал. Даже расписался, когда я попросил.

Вот и все. Мы попрощались.

Так паренек и прилип к нашей редакции. Собирал информацию, писал небольшие заметки, помогал по неизбежному редакционному хозяйству.

Однажды подошел ко мне:

– Я бы хотел еще что-нибудь серьезное сделать. Как с Бидструпом…

– Хорошо. Дам тебе еще одно специальное задание. Ты знаешь, что такое маяк?

– Конечно, знаю. Он ночью показывает кораблям дорогу.

– А вот многие не знают. Потому что никто о маяках не пишет.

Сделаем так. Для начала ты узнаешь, где на побережье стоят маяки. В один из них поедешь. Напишешь очерк о смотрителе. Об одиночке в ночи у ревущих морских волн.

– А как я узнаю, где маяк?

– Вот тут для тебя начинается журналистика. Самое трудное для нас – получить информацию. Понять, где ее добыть. Я бы, наверное, пошел за справкой к пограничникам. Они на побережье знают все. Потому что это не только пляж, но еще и граница. Думаю, они охотно расскажут о маяках. Я дважды бывал на заставах, ночевал там. Ребята охотно мне помогали.

– А без документов меня к ним пустят?

– Не пустят.

Мы быстренько сделали ему временное удостоверение на редакционном бланке с печатью. К сожалению мальчишки – без красных корочек.

– Надеюсь, ты и до постоянного документа доживешь. А пока тебя по этой бумаге пропустят.

Два дня юноша не показывался в редакции. Наконец, явился.

– Получилось?

– Не знаю. А маяк я нашел.

– Тогда рассказывай.

– У пограничников мне, и правда, помогли. Дали адреса двух ближайших маяков. На одном оказалась большая семья – огород, козы… Нет романтики.

Я поехал на другой. Там, как мне показалось, интересно.

Маячник живет один. Немолодой человек. До войны жил в Ленинграде. Художник. Приобретал все большую известность. Выставлялся.

На фронте был тяжело ранен в кисти рук. Вылечить-то его вылечили, но пальцы после после этого не в состоянии держать кисть. Он уже не художник.

Уехал из Ленинграда подальше от бомонда. Захотел стать смотрителем маяка. – Там подлинное уединение и близость к натуре. Жаль только, что кисть в руке не держится…

– Я думаю, что из этого выйдет очерк. Больше души, твоих переживаний и рассказанных им деталей. О его творчестве, его тоске по работе над полотном…

Материал, действительно, удался. Редактор похвалил, да и публика тоже.

…После той истории прошло несколько лет. Наш паренек возмужал, стал профессиональным журналистом. Ушел работать на радио.

Как-то я заходил по делам в радиокомитет. Возвращаюсь и вижу: дежурный милиционер неестественно хмурый и, кажется, у него глаза на мокром месте.

Подошел:

– Что-нибудь случилось? Нужна помощь?

– Спасибо! Только что слушал по радио передачу о своем фронтовом друге. Он маячник. У него трагическая судьба.

– Художник?

– Да. А вы откуда знаете?

– Несколько лет назад я готовил этот очерк в печать. Вы слышали сегодня?

– Да, только что. Никак не могу успокоиться. Друг-то мой умер три года назад. А сейчас послушал – как живой…

…Вот так наш паренек оказался не рутинно резвым. Для того, чтобы реанимировать старую байку, он с приятелем записали как бы прямую речь художника. Так что в эфире был не только мертвый человек, но и неживой голос.

Позже он эмигрировал в Канаду. Оттуда до меня дошла информация, что он представлялся журналистом, который писал речи генеральному секретарю ЦК КПСС.

* * *

Даже самого ослепительного света не бывает без тени.

Уинстон Черчиллль.

На первом этапе существования редакции у нас не было деления по темам. Каждый писал о том, что под руку подвернется.

Я чаже всего работал в порту. До него было рукой подать и темы там были разные.

Первое, с чем я столкнулся, это воровство. Мне, например понравилась одна выдумка грузчиков. В порт потоком шел запакованный в мешки кубинский сахар. Его складировали в огромные штабеля прямо на причале. Умельцы в связи с этим придумали на удивление простую штуку. Уходя из дома на работу, они надевали зимой или летом кальсоны, завязывали их на щиколотках и отправлялись на работу.

Когда на причале не было посторонних глаз, доставали латунную трубку, силой протыкали ею мешок, а второй ее конец вставляли через дырявый карман брюк в кальсоны. Путь сахару был открыт.

Теперь оставалось чем-то оправдать свое безделье у сахарного саркофага. Делать это было нелегко, но люди справлялись.

Когда исподнее белье было полностью затарено, грузчик вынимал трубку и неспеша, вразвалочку уходил – то ли разгружаться, то ли прямо домой через проходную.

За эти проделки отвечал человек, которого мне не очень хотелось критиковать.

Он был начальником складского хозяйства порта. Величина большая. VIP. Но в жизни – человек без чванства. Прост, открыт, искренен. К тому же и лицо у него было открытое, располагающее. Словом, симпатичный во всех отношениях человек.

Нас свело то, что он обладал обширной информацией, связанной с портом. В любой момент я мог приехать к нему на работу или позвонить по телефону – без материала для газеты не останусь.

Он был старше меня. Воевал. Однажды зашел в редакцию:

– Из военкомата иду. На, посмотри, – протянул мне коробочку. Там лежал орден.

– Как ты пишешь, – улыбнулся, – награда нашла героя. Сколько времени прошло… А он вот шел-шел и нашел все-таки.

Как-то так получилось, что о его прошлом я не знал. К слову не приходилось. А тут увидел на ладони орден – зауважал еще больше. Надо же, какой героический парень. Война давно кончилась, а награды приходят.

К моему приятелю хорошо относились и другие люди. Только один раз услышал я неуважительные слова о нем. Не враждебные. Может быть, завистливые.

Построили редкий по тем временам жилой дом для порта. Пошли новоселья. На одном из них по заданию редакции побывал и я. Гуляли грузчики. Всей бригадой. Истово гуляли. Напились, пошли нескладные разговоры. Ругали, как водится, начальство. Зашла речь и о моем приятеле.

– Умеют же люди устраиваться, – расшумелся один парень. – Всю жизнь мы вроде вместе. Но поди ж ты – одному пышки, а другому шишки. В концлагере вместе сидели. У меня понос от травы, а он на хлеборезке работает. Не хлеб в руках держал. Жизнь. Богач был… Приехал я сюда. Поступил в порт, спину гну. Глядь, а он в больших начальниках ходит. Считай хлеб жизни опять в руках держит. Ну, и гляди – кому везет в жизни, а кому и нет…

На пьяную болтовню внимания не обращают. Пропустили мимо ушей и эту. Тем более, что никто за столом и лыка не вязал. Не обратил на треп грузчика внимания и я. Хотя меня покоробила враждебная зависть пьяного человека.

С тех пор прошло какое-то время. Однажды мне звонят из порта и рассказывают, что моего приятеля арестовали.

– За что? Неужели воровал на своих складах?

– Нет, не за воровство.

– Тогда за что?

– За политику…

– Да я от него ни одного политического анекдота не слышал!

– Не знаю. Меня там не было. Пришли в порт и прямо тут арестовали. Под конвоем увезли…

Я поехал в порт. Собирать информацию. И услышал жуткую историю.

Туда и вправду приехали какие-то люди. Собрали всех в красном уголке. Привели приятеля и стали читать бумагу от имени украинского правительства. Из нее вытекало такое.

Он, действительно, воевал. Был ранен – отстал от части. Прижился в каком-то селе. Когда залечил раны, пошел к полицаям на работу проситься. Его приняли. Он быстро отличился – был храбр, жесток, общителен. Вскоре назначили уже командиром карательного подразделения. Настолько важного, что ему была придана немецкая механизированная часть. Стал заметным человеком. Ценным работником. По этой причине его отправили на учебу в Берлин. В высшую полицейскую школу.

Назад он уже не вернулся. На восточном фронте к тому времени произошли перемены. Немцы откатывались назад. Начальство решило странно распорядиться его судьбой. Распорядилось не по чину – направило в концентрационный лагерь. Не начальником – заключенным.

Цели были две. Вербовать пополнение в армию Власова. А если Германия потерпит поражение, сохранить его, как ценного работника. Такой была вторая цель. Для освободителей он будет жертвой фашизма, заключенным.

В лагере его не бросили просто так, на нары. Пристроили в блок питания, на хлеборезку. Дали ему в руки мощное оружие. Кусок хлеба в тех условиях ломал чью хочешь психику. Этим хлебом он и вербовал добровольцев. Вконец изголодавшиеся, опустившиеся люди были за него готовы на все.

Именно ту зловещую краюху я и вспомнил, когда рассказывал о своей тоске по горбушке. Не по арестантской, конечно, по ароматной современной. У нас оказались разные судьбы, разная тоска и разный хлеб.

Дальше фашизм был разбит. Концлагерь осободили американцы. Узников передали советской комендатуре. Потом пошли фильтры, карантины и – свобода. Как следствие – работа в порту, быстрый рост по служебной лестнице, активность в партийной организации. Как предполагала группа, арестовавшая его, к американцам попали списки немецкой агентуры и те направили его в порт, на консервацию. До поры, до времени.

Документы с обоснованием ареста читали долго. Основные обвинения относились ко времени, когда он служил в полиции на Украине. Следствие шло долго. Были найдены свидетели преступлений этого человека. Его подчиненные, да и он сам, отличались особой жестокостью – расстреливали, казнили многих людей. Мирных жителей. Несколько очевидцев показало, что он лично убивал евреев. Одного младенца ударил насмерть о косяк двери на глазах родителей.

Где-то на Украине позже прошел судебный процесс. Я пытался на него попасть. Не удалось. В те времена журналистская любознательность не поощрялась.

* * *

В мире, полном ненависти, надо уметь надеяться.

В мире, полном зла, нужно уметь прощать.

В мире, полном отчаяния, нужно уметь мечтать.

В мире, полном сомнений, нужно уметь верить.

Майкл Джексон.

Ситуация в редакции вошла в нормальное русло. Каждый из солдат получил свой окоп. Точнее, свою сферу деятельности. Из уважения к основной нашей социальной группе – морякам – создали специальный отдел флота. Я был рад, когда руководить им назначили меня.

Появились новые темы, проблемы. Я знакомился с людьми мужественной профессии, по натуре своей романтиками. С капитанами кораблей, штурманами, механиками, матросами, лоцманами.

Однажды получил я радиограмму с одного из наших танкеров. От капитана. Мы с ним недавно познакомились и сходу расположились друг к другу симпатией.

В радиограмме сообщалось:

“Полагаю прибыть в порт такой-то такого-то числа. Жду с чистой тарой типа канистра”.

Я был озадачен. Как это следует понимать? Если розыгрыш, то какова его цель? Станет ли уважаемый капитан крупного судна вступать в сомнительные игры с прессой? Но если депеша серьезная, то зачем моему новому приятелю чистая канистра? Неужели боцман не принесет?

Проблема решилась просто – у меня не было чистой канистры и достать ее за несколько часов было невозможно. Жена Бира нашла крупные стеклянные банки и дала мне их с собой в дорогу.

Приехал я в указанный в депеше город. Прохожу к проходной порта. Вижу: на лавочке сидит женщина в шинели.

“Охранница”, – определил я. – Полез за документами. Но вижу – женщина обняла винтовку и спит богатырским сном.

Не стал будить. Пошел через проходную искать свой теплоход.

После первых же шагов удивился: в порту непривычная тишина. Не кружатся стрелы кранов, не снуют автопогрузчики, даже люди не ходят по причалам.

Поднялся по трапу на борт. Тут все, как обычно. Есть вахтенный у трапа. Капитан в своей каюте. К нему, кстати, приехала жена.

Я отдал свои банки, спросил, что происходит в порту.

Он рассказал. Его судно вернулось из рейса. Оно перевозило спирт. Не технический – пищевой. Неимоверное количество спирта. К родным берегам пришли порожняком, или, как говорят моряки, в балласте.

Как бы ни откачивали при разгрузке, ни высасывали из танков груз, на их дне какое-то, и немалое, количество останется. Нефть ли это, керосин, либо спирт. Так случилось и с судном моего приятеля.

Не надо догадываться, что с приходом в порт тут же на корабль потянулись любители дармовых остатков на дне емкостей танкера. Сначала сняла пробу высшая портовая власть. За ней люди с шевронами потоньше. Затем и вовсе простой люд – грузчики, стивидоры, все остальные вместе с женщиной, уснувшей с ружьем в обнимку.

А тут и я пожаловал со своими банками.

– Ну, с проблемами тех клиентов мы всегда успеем. Пойдем нацедим для себя и посидим за чашкой чая.

Капитан взял какую-то тару. Мы вышли на палубу и он стал присматриваться к трубам на надстройке. Надо сказать, что на танкере много трубопроводов. Не знаю их назначение, но они всюду.

Наконец, нужная труба нашлась. Капитан покрутил вентиль – нам под ноги потекла темная, густая жидкость. Нефть. Остатки предыдущих перевозок.

Приятель терпеливо ждал. Жидкость начала светлеть. И, наконец, потекла совсем прозрачная.

– Вот это наша.

Нацедили емкость. Жена моряка успела накрыть на стол и мы славно посидели на бочке спирта емкостью в десять тысяч тонн.

* * *

Из всех вещей, подаренных нам мудростью для того, чтобы прожить всю жизнь счастливо, превыше всего стоит умение дружить.

Эпикур.

Шеф сказал:

– Противоестественно, что наши герои, их проблемы, радости и переживания находятся где-то в море, а газета суетится на берегу за тысячи миль. Мы должны быть рядом с ними. С этим он пошел в партийный комитет пароходства, к нашему издателю. Там его поняли. Согласились, что одного корреспондента надо сделать плавающим.

– Кого?

– Руководителя отделом флота. Илью Геймана. Его публикации вы читаете постоянно. От этого будет польза.

На том и порешили. Начали готовить документы.

Когда мне рассказали о новости, я опешил:

– Это самый лучший способ погубить идею. Да кто выпустит в море, за рубеж, на торговом корабле – а) не моряка, б) человека, родившегося за границей и в) представителя непатриотической национальности?

Наши редакционные смутились, потом стали возражать: в любом, дескать, плохом деле бывают исключения. Чем черт не шутит…

Спорить было не о чем. От нас ничего не зависело. Вернулись к работе. Бумага, как известно, долго по этажам ходит, гадать нам нечего.

Прошло несколько недель – ни слуху ни духу. Прошло еще… Двое моих коллег, пошептавшись, пошли куда-то с таинственным видом.

– Куда они?

– В КГБ, – сказали мне.

– Зачем?

– Да разве у них узнаешь? Сплошные секреты…

Потом выяснилось, что они оказались самыми нетерпеливыми в нашей конторе. Не выдержали ожидания и пошли на прием к председателю Комитета государственной безопасности республики.

Стар и мал. Один – опытный журналист, начинал свой путь с работы прокурором. Другая – девчонка, совсем молодая. Но очень темпераментная. Позже, уже в другой редакции, она была капитаном футбольной команды. Во время матча сидела на трибуне и так материла своих игроков за ошибки, что слышно было на всем стадионе. У нас в редакции она работала в моем отделе, была моей ученицей.

Таким образом, эти двое записались на прием в самый страшный дом в нашем городе. И их приняли. Принял сам председатель комитета.

Они оговорились, что пришли не с жалобой. С желанием уточнить некоторые вопросы, связанные с их коллегой. Наша парочка рассказала, в чем состоит идея открытия мне визы моряка дальнего плавания. Об особенностях моей жизни. Рассказали о Маркусе Пятигорском, моей маме, Борисе Григорьевиче.

– Мы пришли к вам вдвоем, – сказали они, – чтобы здесь, в вашем присутствии, написать личные поручительства, как коммунистов, за нашего коллегу. Он достоин доверия и мы готовы понести за него ответственность.

– Того, что вы сейчас рассказали, – заверил председатель, – вполне достаточно, чтобы понять – он человек достойный. Я вас заверяю, мы изучим это дело очень серьезно. Без ошибок. И вы о нашем решении скоро узнаете.

Через несколько дней мне сообщили, что виза открыта.

Заторопился редактор:

– Пока не передумали, надо сходить хотя бы в самый маленький рейс – на один-два дня. Тогда факт будет свершившимся и на нас махнут рукой. Илья, посмотри, что там у нас с флотом?

Я взял свежее сообщение о расстановке флота. Нашел небольшое судно – оно на следующий день уходило в Копенгаген и тут же возвращалось в родной порт.

– Это то, что нам надо, – потер руки шеф. Привезешь репортаж, а мы придумаем рубрику – что-то вроде наш специальный корреспондент в заграничном плавании. Капитана знаешь?

– Конечно.

– Договаривайся. Надо срочно внести тебя в судовую роль, чтобы ты мог получить паспорт.

Разъясню набор непонятных слов.

Мне открыли бессрочную визу. По ней нельзя ехать в отпуск, служебную командировку, на олимпийские игры и по всяким другим подобным причинам. Мне открыли визу моряка дальнего плавания. Она работает тогда, когда я плыву на грузовом корабле за границу, если мое имя занесено в судовую роль. Ну, а судовая роль – это список людей, находящихся в данный момент на корабле и являющихся членами экипажа.

Таким образом, стояла задача: в течение одного дня найти мне должность на судне, уходящем в рейс. Оформить всякие приказы и распоряжения. На их основе занести меня в судовую роль.

После этого я смогу зайти в контору капитана порта, сдать свой гражданский паспорт и получить вместо него свой же паспорт моряка. На время рейса.

Больше – никаких формальностей. Забегая вперед, скажу, что этот паспорт мне нравилось получать, но сдавал я его неохотно, не спеша. По нему можно было в кинотеатре покупать билеты без очереди – ну, кому такое может не понравиться?

…Много позже, уже во времена Горбачева, наблюдал я умилительную сцену.

На рынок привезли бочку с квасом. Привезли его для молоденькой девушки. Это был ее парнос. Бочку поворачивали, подключали к водопроводу. Девочка стояла растерянная, но вокруг нее крутились два старика. Очевидно, дедушка и бабушка. Они бежали за кирпичами, подкладывали их под колеса бочки – чтобы ненароком не уехала. По какому-то уже разу перемывали пивные кружки. Они много лет мечтали о собственном гешефте и теперь всю накопившуюся страсть изливали на внучку и ее бизнес, который власти, наконец, разрешили.

Эта сцена мне сильно напоминала то, как наши газетчики провожали меня в первое дальнее плавание.

Я получил паспорт и он переходил из рук в руки – как-никак реликвия, кусочек заграницы. На причал пришла вся редакция. А я в это время сидел в своей каюте и у меня поджилки тряслись. Я молил об одном: быстрее бы комиссия – пограничники и таможенники – ушли с корабля и граница была, наконец, закрыта. Мне казалось, что в какой-то момент они спохватятся и скажут мне: “А у вас ошибка вышла. Сойдите на берег – нам нужно кое-что уточнить.”

Но нет. На борту было спокойно. Наконец, я увидел между бортом и причалом ленточку воды. Она становилась шире.

Мы отходили от причала. Комиссия ушла. Ошибки не обнаружила. Я выбежал на палубу – помахать на прощанье своим друзьям и коллегам.

Первое плавание под опекой царя морей Посейдона началось.

* * *

Никогда не бывает больших дел без больших трудностей.

Вальтер.

Судно вышло в залив, легло на курс. Я зашел к капитану:

– Матрос второго класса готов приступить!

– Вольно! Сообщаю для информации: обращаешься не по чину. Самый большой начальник для матроса второго класса – боцман. А без шуток – тебя мы записали на эту позицию потому, что тут было единственное свободное место на судне.

От вахты, как сам понимаешь, ты освобожден. Делай, что сочтешь нужным. Ну, и надеюсь, это будет не только твой первый рейс, но и первая публикация с моря.

Казалось бы, море и судно были для меня не новостью. Я добывал материалы для газеты на многих кораблях, но они были тогда привязаны к причалу. Сейчас, в рейсе, все вырисовывалось в ином свете.