Суждено выжить

«Подъем! Тревога!» – кричали по всему расположению бригады.

Я был весь мокрый от пота. Собрался в одну минуту. Люди бежали, хватали винтовки из козел и становились в строй. Рядом с нами рвались тяжелые артиллерийские снаряды, авиабомбы и мины. Влажный утренний воздух наполнился запахами порохового дыма и человеческой крови. С воем включенных сирен и бомб, шумом и визгом моторов на бреющем полете над нами проносились десятки самолетов. В нашу палатку ударила тяжелая авиабомба, прямое попадание. Вместо палатки и наших вещей на земле зияла большая воронка. «Метко бьет», – крикнул какой-то весельчак и остряк. «Да, – подумал я. – Попади двумя минутами раньше, мы все бы погибли. А сейчас уничтожены только наши вещи. У меня их было мало, но жаль писем и фотографий. У старших товарищей большие чемоданы были набиты до отказа».

Все страшное только начиналось. Шум, визг, грохот и раскаты грома с каждой минутой усиливались. С диким воем проносились самолеты. Выли сирены и бомбы. Очереди трассирующих крупнокалиберных пуль боронили грешную землю. Бомбы и снаряды в утренней прохладе рвались с каким-то особым треском и уханьем. Вершины и сучки деревьев, как скошенная трава, падали на землю, прикрывая убитых и раненых. Стоял кромешный ад. На головы беззащитных людей низвергались сотни тонн металла.

Разобраться в этом аду было невозможно. Голосов людей не было слышно. В воздухе стоял сплошной гул, вой и рев. Я тоже кричал: «Взвод, к бою». Но голос мой даже для своих ушей был почти не слышен. Он терялся еще во рту.

Самолеты раскидали свой смертоносный груз, улетели. Артиллерийская и минометная канонада утихала. С воем над нашими головами летели одинокие снаряды и мины. Рвались где-то недалеко от нас. «Отбой, выходи строиться», – кричали уцелевшие офицеры. «Проверить личный состав, установить потери», – поступила команда. Потери установлены: около ста человек в бригаде убитых и раненых. Разобрали уцелевшие палатки. Все штабное имущество упаковали и загрузили на полуторку. Легкораненые сами убежали в медсанбат. Тяжелораненых собрали и отвезли на лошадях. «Немцы нас бьют, – сказал командир батальона. – Мы их пока не видим. А если и увидим, то нечем достать. У нас нечем бить немцев».

Приказ командира бригады передавался по цепи: «В бои с небольшими немецкими группами не вступать. Возможно, это еще не война, а провокации со стороны немцев, так как нет связи не только с командующим округом, но и с командующим армии. Взаимодействия с окружающими воинскими частями нет. Мы сейчас каждый сам по себе. Посланы связные в соседние воинские части и штаб армии. Будем ждать ответа. Занять оборону по берегу этой речушки, всем окопаться».

Вдали на границе доносились пулеметно-винтовочная стрельба и нечастые разрывы снарядов и мин. Стрельба то затихала, то снова возобновлялась и сливалась в единый глухой вой.

Кошкин лежал рядом со мной и возмущенно говорил: «Что за глупости, нас бомбят, обстреливают с самолетов, стреляют из минометов и орудий, пока только пули не долетают. В бригаде много убитых и раненых. На границе идет настоящий неравный бой с превосходящими силами противника. Отсюда все хорошо слышно. Пограничники гибнут в неравном бою. Ждут от нас помощи. Мы сами лежим беспомощные. Начальство успокаивает себя: это пока не война, а провокация. Надеемся на какое-то чудо. Раньше верующие говорили так: «Богу молись, но и работай, не ленись». Мы вместо того, чтобы идти на помощь пограничникам, лежим с холостыми патронами и ждем милости от фашистов. Жаль, что только икон и крестов у нас нет. Все похоже на начало Первой империалистической войны 1914 года».

Связной комбата сообщил: «Привезли патроны и гранаты».

Не успели раздать патроны по двадцать штук на человека и по одной гранате, как на противоположной стороне речки появились немецкие танки с десятками пехотинцев на броне. Танки изрыгали на нас сотни снарядов и изрядно поливали нас пулями. Автоматчики что-то кричали и стреляли. На их лицах были видны улыбки.

«Времени шесть часов, – сказал Кошкин. – Запомни, Илья, на всю жизнь. Какой будет наша жизнь, длинной или короткой. В шесть часов в воскресенье 22 июня 1941 года мы вступили в бой с немецко-фашистскими головорезами».

«Гады», – кричали наши красноармейцы и меткими выстрелами били по немцам. Немцы падали и прыгали с брони танков. Немногие оставались лежать на месте. Остальные разбежались и залегли, стреляя из автоматов. Красноармейцы недоумевали, что это у них за оружие. Чем-то напоминает наши дореволюционные маузеры, но стреляет довольно часто.

Танки дошли до речки и начали пятиться, изрыгая из себя огонь и металл. Где-то рядом заговорила наша артиллерия. Били 45– и 76-миллиметровые пушки. Танки развернулись и удалились восвояси. Следом за ними скрылась в лесу и пехота.

Люди без команды стали окапываться. Многие вырыли себе траншеи по рост. «Нужда заставляет грызть и плесенью покрытые сухари», – шутили младшие командиры.

В восемь часов утра поступила команда: «Покинуть занятый рубеж – отступать». «Мы окружены. Немцы нас обошли», – раздавались со всех сторон одинокие голоса. «Смерть паникерам», – кричали офицеры. Раздался сиплый, но мощный голос комиссара батальона: «Товарищи, мы просим весь личный состав, доставьте сюда тех, кто кричит "мы окружены"». Наступила тишина, только далеко и почти со всех сторон была слышна ружейно-пулеметная стрельба. Раздавались нечастые орудийные выстрелы и разрывы снарядов. Комиссар продолжил: «В этой обстановке, чтобы сохранить каждому из нас жизнь, нужна сплоченность, выдержка и стойкость. Паника, трусость в данной обстановке – это смерть». Порядок был наведен.

Бригада, организованно держась рядом с лесом и обходя поля, прошла около 10 километров. Лес был наводнен нашими солдатами. По нему бежали, блуждали из разных воинских частей одиночки и группы. Многие присоединялись к нам. Отдельные уходили в поисках своих частей. На привале накормили завтраком. Каждому дали еще по двадцать патронов. Комбат шутил: «Вот мы и вооружены. Каждый из нас может убить двадцать немцев. Теперь нам немцы не страшны».

Потери в бригаде, по выражению начальника штаба, были значительные, а сколько – он и сам не знал, так как многие разбежались по лесу, отстали. Отдельные группы догоняли бригаду только на привале. Из штаба армии поступил приказ: «Бригаде перекрыть ближайшее шоссе и проселочную дорогу. Отрезать у немцев тыловые части от головных наступающих».

Вышли на проселочную дорогу. Она была пуста. Хорошо было слышно: в 3 километрах по шоссе шли танки и автомашины.

«Занять оборону на проселочной дороге до получения данных разведки», – поступила команда. Все окапывались и маскировались. Артиллеристы устанавливали пушки. Лошадей отводили в лес. Повсюду была слышна стрельба. Где-то далеко раздавалось наше русское "Ура". Но тут же было заглушено сплошным воем выстрелов.

«Наши наступают», – слышались голоса со всех сторон. «Нам везет, как утопленникам, – сказал Кошкин. – Война идет уже около шести часов. Мы еще ни разу в атаку не ходили. Лежим да отступаем», – не поспел он закончить фразу, из-за поворота дороги на больших скоростях выскочили мотоциклы с люльками, один, три, семь. К люльке каждого мотоцикла был приспособлен ручной пулемет. В люльках сидели пулеметчики. На заднем сиденье – автоматчик. Даже у водителя мотоцикла автомат был прикреплен к рулю.

Согласованно с трех передних мотоциклов короткими очередями стреляли по дороге и обочинам. Мотоциклисты, не подозревая о нас, на больших скоростях гнали в наше расположение.

«Не стрелять! – передавалась команда по цепи. – Подпустить, взять живыми». Вопреки команде с обеих сторон дороги застучали два станковых пулемета. Три мотоцикла перевернулись в кювет. Остальные резко затормозили, пытались развернуться. По ним все открыли огонь. Немцы лежали без движения. «Прекратить огонь! – раздалась команда. – Куда стреляете?»

Два немца выскочили из кювета и побежали в лес. «Не стрелять!» Кошкин и еще двое побежали их догонять. Один немец обернулся, выстрелил из автомата и тут же неуклюже упал. Второй бросил автомат, поднял руки вверх и снова кинулся бежать. Кошкин его быстро догнал, схватил за шиворот, поднял на вытянутых руках. Со всех сторон послышались голоса: «Молодец, какой сильный!» Немец шел, озираясь, как пойманный зверь, и, по-видимому, от страха кричал: «Русь капут, Сталин капут». Он мимикой и жестами показывал, что немцы за один месяц победят Россию. Кричал: «Хайль Гитлер». Многие понимали "хайль" по-своему и говорили: «Правильно он кричит, конец Гитлеру».

Кошкин уверенно вел немца. Один автомат у него висел за спиной, стволом другого он придавал пленному направление. Комбат сам решил допросить немца. Тот встал под стойку смирно и закричал: «Хайль Гитлер».

«Что он такое кричит?» – обратился он к комиссару. Комиссар ответил: «Откуда я знаю». Кошкин перевел: «Вроде "Да здравствует Гитлер"». «По-видимому, фанатик какой-то», – заключил комиссар.

Немец говорил на диалекте баварца и очень часто. Никто из нас его не понимал. Я подбирал слова, сохранившиеся в памяти со школьной скамьи. Задал ему вопрос. Немец мне ответил. Я понял его. В течение пяти минут я и Кошкин обменивались с немцем словами и понимали друг друга. Командир батальона не выдержал, прервал наш разговор: «Что он лопочет?» Я перевел: «Немец говорит, что в три часа ночи их подняли по тревоге. Подвели к нашей границе, зачитали приказ Гитлера о наступлении на СССР. В четыре часа по пограничникам был открыт огонь минометами и артиллерией. Полетела авиация. После короткой перестрелки пограничные кордоны были смяты и без сопротивления продвигались по территории Литвы. Много русских захвачено в плен, так как им стрелять было нечем».

Немец говорил, что их мотострелковая дивизия участвовала в боях во Франции, Чехословакии, Польше, что с Россией они покончат быстро.

Пленного увели в штаб бригады. Немецкие мотоциклы были все исправны. Любители-мотоциклисты отогнали их в штаб бригады. Младшие командиры вооружились трофейными автоматами.

Кошкин подарил мне автомат с тремя запасными кассетами. Короткими очередями и одиночными выстрелами мы их опробовали. Били они отлично на расстояние до 200 метров. Мы, офицеры, об автоматах слышали, но не видели их. Младшие командиры и рядовые о них не имели представления. По распоряжению командира бригады мы бегло ознакомили весь личный состав, как пользоваться автоматами. Далеко в нашем тылу шла артиллерийская дуэль. Стрельба то стихала, то возобновлялась с новой силой. В воздухе над нами парил самолет, похожий на "раму".

Командование бригады предупредило, что это корректировщик и разведчик. Все старались замаскироваться. Можно хорошо замаскировать взвод, роту, батальон. Трудно – целую бригаду с обозами, артиллерией, прочим хозяйственным скарбом.

"Рама" исчезла. Раздался гул. На горизонте появились самолеты. Шли они строем по пять, словно на парад. Всего 30. Над нашим расположением разомкнулись и с воем включенных сирен с высоты 50-70 метров обрушились на нашу бригаду. Выли сирены и летящие бомбы. Пули с шипением, как гадюки, ударялись о землю. Рикошетили и снова поднимались ввысь. Бомбы глухо падали на землю и с сильным треском рвались. Осколки с шипением и воем проносились над нашими головами. Не всем посчастливилось окопаться. Для тех, кто не окопался, был сплошной ад. К такому воздушному натиску мы не готовились, хотя имели все возможности быть готовыми. Многие неокопавшиеся красноармейцы повыскакивали и побежали в поисках убежища. Убегали недалеко – осколки снарядов и пулеметные очереди тут же догоняли.

Кошкин оказался очень предусмотрительным. Мы с ним разместили свои взводы по осушительной канаве, расположенной в 100 метрах от дороги. За самовольство командир батальона грозил нам наказанием. Приказал занять оборону возле самой дороги. Его приказ остался невыполненным. Сначала мешала "рама", а затем появились самолеты. Один самолет пытался прочесать нашу канаву. Он делал несколько заходов. Канава сверху была прикрыта кронами деревьев и кустарников, поэтому летчик не видел ни канавы, ни людей. Стрелял наобум лазаря. Самолеты разбросали бомбы и скрылись за горизонтом. Ко мне подошел Кошкин и лег рядом. Спросил: «Что, Илья, будем делать дальше?» Я ответил: «Надо ждать приказа». Кошкин возразил: «В этой путанице трудно разобраться: где наши, где немцы. Кругом стреляют. Надо немедленно уходить из этой мышеловки. Не дожидаться, пока нас накроют и уничтожат всех. Немцы отлично осведомлены о нашем вооружении. Они знают, что мы приехали не воевать, а на прогулку, то есть на маневры. Надо им отдать должное, что они на нас не жалеют патронов, вообще боеприпасов. Я бы на их месте забирал всех в плен, без единого выстрела. Тех, кто не хочет сдаваться, давил бы гусеницами танков».

«Нужны мы им, – возразил я, – как собаке пятая нога. Моего и твоего мнения пока никто не спрашивает, лежи и жди. Куда уходить, кругом немцы. Давай, пока не поздно, найдем хорошее естественное препятствие от танков. А то ты окажешься прав. Передавят всех гусеницами».

Санитары подбирали раненых и убирали убитых. Убитых клали рядами на лужайку возле дороги.

«Надо сходить узнать, что делать дальше», – предложил Кошкин. К нам пришел командир роты. «Неплохо вы придумали, молодцы», – похвалил он нас. На наш вопрос, а что дальше, ответил: «Не знаю, пока будем ждать». Я ему предложил: «Пока не поздно, давайте займем выгодную оборону. Отсюда не более 200 метров, куда впадает наша канава, находится магистральная канава, а может речка. А эта канава не является препятствием для танков». Командир роты согласился со мной. Ответил: «Поднимай людей». Мы перебежали. Это была небольшая речушка с заболоченными берегами. Русло ее было узким – 2-3 метра. Вдали виднелся большой омут площадью с гектар. «Лучшего места не придумаешь, – сказал командир роты. – Надо доложить командиру батальона». Мы перебрались на другую сторону, начали окапываться и маскироваться.

«Котриков, – крикнул командир роты, – доложите командиру батальона». Я не прошел и 50 метров, услышал рокот моторов, стрельбу из пушек, пулеметов, панические крики: «Танки, спасайся, кто может». На дороге появилось 12 танков с десантами пехоты на броне. Они на больших скоростях врезались в бежавших в панике наших солдат. Людей давили гусеницами, расстреливали в упор. За несколько секунд я был на берегу речки и лег рядом с Кошкиным. «Как жаль, что у нас не осталось ни одного станкового пулемета, – говорил командир роты. – Надо бы спугнуть сидящих на броне танков немецких грачей».

Мы собрали со своей роты гранаты РГД. Приготовили четыре связки. Три танка повернули к нам, расстреливая бегущих к укрытию людей. Кошкин с двумя связками гранат перешел на другой берег речки, кидать решил сам. Командир роты крикнул: «Отставить, Кошкин». Вместо Кошкина послал двоих рослых ребят. Когда танки подошли на расстояние 150-200 метров, мы из винтовок и двух ручных пулеметов открыли огонь. Десанты пехоты попрыгали с брони, побежали, прячась за танки. Машины подошли вплотную к берегу реки, изрыгая из себя снаряды и пули. Два танка остались на месте с подорванными гусеницами. Третий, пятясь, начал отходить. Немецкая пехота побежала обратно и залегла в 50 метрах от нас. Патронов немцы не жалели, строчили из автоматов, не давая поднять головы. Танки скрылись за поворотом дороги, оставив пехоту, по-видимому, с намерением перейти речку с заходом к нам в тыл. Справа от нас раздалось "Ура!" с редкими винтовочными выстрелами. Залегшие немцы побежали, отстреливаясь из автоматов. Командир нашего батальона с подвязанной правой рукой вел в атаку примерно с роту солдат. Командир роты поднял и нас в погоню за убегающими немцами. Немцы убегали быстро, однако немногим удалось достичь дороги и залечь в придорожную канаву.

Два немецких танка с подбитыми гусеницами заставили нас залечь. Командир батальона был убит. Командование батальоном принял комиссар. Кошкин с пятью красноармейцами подлез к танкам и предлагал немцам сдаться. В ответ немцы усилили орудийный и пулеметный огонь. Через верхние люки полетели гранаты. Кошкин облил танки бензином и поджег. Танкисты вылезли через нижние люки, начали отстреливаться из автоматов. Оба экипажа были убиты.

«Вот так, ребята, – сказал командир роты, – мы приняли первое боевое крещение, а дальше что будем делать?» «Только бежать отсюда», – вырвалось у меня. Командир роты резко оборвал меня: «Только без паники, товарищ Котриков. Без вас подскажут, бежать или сидеть». Передали команду комиссара: «Собрать убитых. Подобрать наше и трофейное оружие, боеприпасы».

Раненых поднимали санитары и уносили в лес.

Появился посланец от командира бригады, принес распоряжение: «Отступать. В связи с отсутствием боеприпасов отступление производить группами не более взвода. С немцами в бои не вступать, стараться уходить. Сбор бригады в местечке в 20 километрах отсюда. Где-то в районе Таураге». Появились агитаторы с немецкими листовками. Уговаривали без сопротивления сдаться в плен. Они говорили: «Немцы воюют против евреев, комиссаров и коммунистов, но не против русского народа. Поэтому всем сдавшимся в плен гарантировали сохранить жизнь и создать человеческие условия».

Откуда у Кошкина взялось такое красноречие? Он, как оратор, окруженный красноармейцами и младшими командирами, громко заговорил: «Не верьте, ребята, немецкой брехне. Если в 1914 году воевали зять с шурином, то есть Николай Второй с Вильгельмом, даже тогда немцы 75 процентов наших военнопленных уморили голодом. А сейчас фашисты, они вообще кормить не будут. Не забывайте, плен – это позор, предательство. Плен – это голодная, тяжелая смерть с избиениями и пытками».

«Откуда ты знаешь, младший лейтенант?» – донесся чей-то голос. «Знаю, – ответил Кошкин, – если бы не знал, то не говорил бы. У меня отец был в плену. В 1914 году попал раненым и вернулся в 1917 году. В ту пору немцы их не считали людьми. Кормили падалью, крокодильим мясом, лягушками, всякой дрянью. При этом хлеба, похожего на сырую глину, давали полфунта на человека. А вы захотели, чтобы Гитлер вас кормил и одевал. Если немцы не расстреляют при сдаче, то заморят в лагерях. Не поспели еще переступить нашу границу, уже кричат: «Русь, капут». Мы еще посмотрим, господа фашисты, кому капут, вам или нам. Русский народ добровольно никогда не клал и не положит голову на плаху. В первый день войны показали, что вы не люди, а хуже кровожадных зверей. Даже зверь беззащитного не всегда убивает. Они сегодня гусеницами танков давили раненых. Автоматчики в упор расстреливали тяжелораненых двадцатилетних парней. Что они им плохого сделали? Ели хлеб, выращенный своими руками, ходили по своей земле?»

Он говорил очень доходчиво и просто. Вокруг него собралось более 200 человек.

Комиссар отозвал меня в сторону и тихо сказал: «Меня вызывает командир бригады. Вы закругляйтесь быстрее. Меня не ждите. Организованно уходите, согласно переданному распоряжению».

После его ухода я подошел к собравшимся, встал в 5 метрах в стороне. Наблюдал за красноармейцами, окружившими Кошкина, которые превратились в слух. Один высокий худощавый сутулый солдат подошел к собравшимся, встал в 3 метрах от меня, спиной ко мне. Не только в нашем батальоне, но и в бригаде таких я не видел. На вид ему было не меньше 30 лет. У нас таких стариков не было. Бригада была полностью укомплектована кадровыми бойцами.

Я подошел к нему сзади и хотел спросить, откуда он. Он не спеша снял винтовку с плеча. Щелкнул затвор. Створ винтовки пополз по направлению головы Кошкина. Она выделялась среди всех. Я ударил рукой снизу по стволу винтовки, и как раз вовремя. Раздался выстрел. Пуля высоко прошла над головой Кошкина. Я выхватил из рук солдата винтовку и наставил на него дуло немецкого автомата. Тихо проговорил: «Руки вверх!» Красноармеец шмыгнул одной рукой в карман. Впереди стоящий сержант схватил его за кисть. В руке его оказался парабеллум. Допрашивать было некогда. Ему крепко связали руки. На допрос повели в штаб бригады на место сбора. Многие признали в нем агитатора, хвалившего немецкий плен. При обыске была обнаружена красноармейская книжка на имя Смирнова Евстафия Ивановича 1919 года рождения, 1500 рублей, две пачки папирос "Беломорканал", финский нож, защитные очки и письма от матери из Горьковской области. По дороге он утверждал, что он красноармеец 2 роты 3 батальона нашей бригады. Даже грозил: «Вот начальство разберется, и вам влетит». Правильно называл фамилию командира батальона, командира роты и так далее.

По дороге к нам присоединилась группа красноармейцев численностью около роты, которых немцы преследовали по пятам. Как было приказано, уходили, боя не принимали. Когда присоединились к нам, немцы отстали.

На привале я объявил: «Кто знает красноармейца Смирнова Евстафия?» Несколько человек отозвалось. Я поднял арестованного и спросил: «Кто знает этого человека?» Все молчали. «Встать, кто знает Смирнова», – крикнул Кошкин. Встало восемь человек. «Которого Смирнова, в нашей роте Смирновых двое. Оба они с Ветлуги, – раздался чей-то звонкий голос. – Там, говорят, во всех деревнях добрая половина Смирновых». Я ответил: «Речь идет о Смирнове Евстафии. Вот этот тип утверждает, что он Евстафий Смирнов».

Подошел небольшого роста сержант и спросил: «Разрешите, товарищ младший лейтенант, я его по-настоящему осмотрю. Что-то похожего ничего нет. Мы со Смирновым земляки, с одного района, да и деревни наши рядом. Ты говоришь, Смирнов. Вот тебе за Смирнова», – и ударил его в челюсть. Самозванец свалился. «Бей его. Расстрелять его», – закричали почти все. «Где Смирнов, куда его девали?» Разъяренные люди пинали и били самозванца.

Мы с Кошкиным и младшими командирами вынуждены были подать команду: «Становись в строй!» Люди встали в строй и требовали расстрелять самозванца. «Что вы галдите? – кричал Кошкин. – Расстрелять, расстрелять, это проще всего. А вот получить от него ценные сведения тоже немаловажное значение имеет. Сдадим в особый отдел бригады, там специалисты, пусть разбираются. Направо! – подал команду Кошкин. – Шагом марш!»

Шли быстро. По пути к нам примыкали рядовые, младшие командиры и даже офицеры из разных родов войск: артиллеристы, танкисты, чудом уцелевшие пограничники и даже летчики в темно-синей форме.

Среди многих царил страх за свою жизнь. Они говорили, что их воинские подразделения, не принимая боя, трусливо разбежались по лесу. Многие сдались в плен. Не было боеприпасов, чтобы дать отпор немцам. Те, кого беда разлучила со своими воинскими подразделениями, примыкали к нам, просили патроны и шли за нами до конца. Те, кто струсил, в трудную минуту бросил своих товарищей и сбежал, присоединялись к нам и тут же отставали. Уходили в леса спасать свою шкуру. Повсюду среди наших вояк сеялась паника. Распространялись нелепые слухи, что немцы высадили крупные десанты в Ригу, Минск, Киев, Ленинград и так далее и без сопротивления заняли эти города. Что наше правительство бежало в Америку. Поэтому напрасно мы бежим, надо сдаваться в плен.

Глава шестая

День клонился к вечеру. По небу плыли редкие высокие кучевые облака. Они медленно меняли свои очертания, изображая то средневековые крепости, то великанов или гигантских сказочных зверей. Вдали показался хутор. Кошкин предложил: «Зайдем, попьем холодной водички, может, поужинаем у гостеприимного хозяина». «Зайти заманчиво, даже неплохо. Посмотри, сколько нас. Мы не только весь хутор вместе с хозяином съедим, но и от строения ничего не останется, – возразил я. – Кроме того, опасно, там могут быть немцы».

«Ты, Илья, стал слишком мнителен», – буркнул сквозь зубы Степан.

«Война, Степан, у нее свои законы. Бдительность, осторожность в сочетании со смелостью – залог жизни солдата. На войне в первую очередь гибнут трусы». «Что ж, пусть будет по-твоему, – ответил Кошкин. – Я схожу на разведку, а вы подождите». «Сначала нужно отвести людей километра за два отсюда. Здесь оставить только наши взводы, а потом уже идти в хутор», – предложил я. «Правильно, – поддержал меня незнакомый старший политрук-артиллерист. – Вы оставайтесь пока здесь со своими взводами. Нас, офицеров, здесь много. Мы пройдем километра два-три и сделаем привал часа на полтора. За это время вы управитесь».

Сборный полк, как именовал его старший политрук, ушел. Неорганизованных людей в нем было больше тысячи человек.

Кошкин захватил с собой двух ребят, вооруженных трофейными автоматами, напрямую пошел к хутору. Провокатор просил, чтобы я с ним поговорил. Часовому велел отойти от нас на десять шагов и спросил: «Что вы хотите сказать? Что у вас за просьба?» Он скороговоркой ответил: «Ты грамотный офицер. Пойми меня правильно. Немцы уже победили всю Европу. Россию они пройдут за один месяц. Спасай свою жизнь. Я немец, отпусти меня. За это будешь вознагражден на всю жизнь. Не забудет тебя великая Германия до смерти». Я его оборвал на полуслове, крикнул «Прекратить разговоры!» – и позвал часового. Немец все равно продолжал: «Вашего друга могут убить. Многие литовские крестьяне нами вооружены. Они окажут большую помощь великой немецкой армии».