Суждено выжить

Сосед мой по кровати оказался словоохотливым. Не спрашивая меня ни о чем, рассказал, что он из деревни Верещагинского района Пермской области, имеет четырех детей. Самому старшему 10 лет. Три раза ранен. Показал фотографии детей и жены. Он приехал из госпиталя и просил направление в свой пехотный полк, где до ранения командовал ротой. Левая рука еще висела на привязи на шее.

Я спросил: «Почему вы так спешите, рана еще не зажила». Он ответил: «Рука перебита в двух местах, раны зарубцевались, но не подвязывать нельзя, сильно отекает. Пока до своей части добираюсь – подживет. Все будет в норме».

Усталость и пережитое за день брали свое. Я внимательно слушал соседа, не помню, как уснул. Проснулся утром, какой-то чудак встал, оделся, крикнул: «Подъем» – и скрылся на улице. Все зашевелились, как пчелы в улье.

В 8 часов утра я снова пошел на прием. Люди, как и вчера, начали подниматься вверх по скрипучей лестнице и спускаться вниз с направлениями в воинские части.

Я сидел на своем вчерашнем месте в углу и вспоминал прожитую короткую 24-летнюю жизнь. Помнил из своего раннего детства лишь прививку оспы, сделанную женщиной в белом халате. По-видимому, с этого момента началась осязаемая жизнь. Прожитые долгие годы безрадостного тяжелого детства и юношества казались одной минутой. Но вот сверху раздался крик: «Старший лейтенант Котриков».

Я встал, поднялся по скрипучей лестнице, без стука вошел в кабинет, зная, что вопрос со мной решен не в мою пользу.

Принимал знакомый майор. Полковник вошел следом за мной. Майор вскочил для рапорта и приветствия, но полковник сухо сказал: «Садитесь, майор». Полковник взял мою карточку и снова внимательно стал ее изучать, как будто видел впервые.

Майор вручил мне направление рядовым на пересыльный пункт. Я взял его и прочитал. Во рту у меня от волнения сразу пересохло. Немного заикаясь, я сказал: «Лишать воинского звания вы не имеете права, так как не вы его мне присваивали».

Полковник сухо ответил: «До выяснения в Наркомате обороны вы пока побудете рядовым, ничего страшного. Ждите и пишите нам. Пока до свидания».

Я вышел из кабинета мрачный и медленно пошел на пересыльный пункт, который находился недалеко от железнодорожного вокзала.

На пересыльном пункте отдал направление старшему лейтенанту. Он внимательно прочитал и спросил: «Офицер?» Я ответил: «Был, а сейчас рядовой».

Старший лейтенант спросил анкетные данные. Я рассказал, где родился, крестился и так далее. «Судим?» – спросил он. Я понял, что он спрашивает от нечего делать, ответил, что судим. «За что?» – послышался вопрос. Я коротко рассказал: «До войны жил, работал и учился в Омске. Вместе со мной на рабфаке училась одна симпатичная особа. Она пригласила меня как гармониста на двадцать пятый день рождения. Все пришедшие приносили подарки, а я, кроме гармони, ничего не принес. Мне было очень неудобно, об этом я сказал своему соседу по столу. Сосед мне на ухо шепнул: «Я тебя выручу» – и дал мне небольшой бумажный сверток. На содержимое я не посмотрел и подарил. Весь вечер я старательно играл на гармони, а через неделю вызвали в суд. Присудили строго предупредить, учитывая, что поступок совершен в первый раз. Мой подарок оказался начинен тремя пачками презервативов».

Старший лейтенант расхохотался и сказал: «Хочешь, я тебя писарем оставлю на пересыльном пункте. Веселый ты парень». Я ответил: «Ничего из этого не выйдет, хотя и имею среднее образование, а пишу очень скверно, как курица лапой». «Ну, тогда дело твое. Завтра направляем одну команду, включим и тебя в нее, а пока свободен, иди в общежитие».

Я поблагодарил старшего лейтенанта за любезный прием и ушел в помещение, битком набитое солдатами разных возрастов и национальностей.

После обеда всех нас выстроили, скомандовали: «Шагом марш» – и мы, более 500 человек, отправились по заснеженной дороге в воинскую часть. Двигались не спеша, через каждые 50 минут делали привал и снова в путь. Шли лесом, полями и небольшими деревнями почти целые сутки. В одной небольшой деревушке сделали привал для отдыха и обеда. Накормили нас не то супом, не то киселем, приготовленным из воды, ржаной муки и растительного масла.

Ели все с большим аппетитом, просили добавку. После еды по очереди заходили в небольшой деревянный дом, где пожилой лейтенант спрашивал фамилию, имя, отчество, год рождения и воинское звание и выдавал направления в воинскую часть.

Быстро подошла и моя очередь. Я сказал, что был офицером, без суда и следствия сделали рядовым. Лейтенант внимательно посмотрел на меня, сказал: «Бывает» – и вручил мне, как и всем остальным, бумагу рядового 80 стрелковой дивизии 77 стрелкового полка. «По прибытии в полк разберутся».

После короткого 5-часового отдыха мы снова пошли и, пройдя километров 12, влились в истрепанный в боях под поселком Синявино 77 стрелковый полк 80 дивизии.

Весь личный состав полка был новый, кроме штабных офицеров и интендантов, транспортной роты.

Командиром полка стал бывший начальник штаба этого же полка майор Козлов. Начальником штаба был майор Басов, заместителем по политической части – подполковник Барышев.

Здесь нас всех переписали, указали фамилию, имя, отчество, год рождения и адреса родных.

Меня зачислили рядовым в 1 батальон, 3 роту. Командир роты молодой лейтенант Ремезов, только что окончивший Читинское пехотное училище, лично познакомился со всеми нами.

С нашим приходом рота стала большой, более 100 человек. Младших командиров не хватало. Командир роты назначил меня командиром отделения 1 взвода и сказал: «Буду писать рапорт о присвоении вам воинского звания ефрейтор». Я ответил: «Служу Советскому Союзу» – и подумал: «Жизнь начинается снова».

Наша 80 дивизия, маршем преодолевая 60-70 километров в сутки, спешила к Новгороду. Шли ночами, прихватывая вечер и утро. Спали днем в основном в деревнях, в нетопленых домах, так как все население было эвакуировано. К Новгороду подошли в начале марта с большим опозданием. Наши заняли его почти без потерь, но поступил приказ отступить. Опомнившиеся немцы по нашим отступающим открыли ураганный огонь. Весь широкий, хорошо обозреваемый Волхов был покрыт трупами в серых шинелях.

Мы разместились в землянках, еще не успевших остыть после какой-то воинской части. В километре от окопов переднего края, которые проходили по берегу великой реки Волхов, отдыхали двое суток. Слышалась пулеметная и автоматная стрельба. Я снова находился в 20 километрах от концлагеря "Заверяжские покосы", так и хотелось пробраться туда всем батальоном, устроить "шухер" и освободить узников.

Солдаты говорили, что на днях снова марши и походы. Командир роты объявил, что наш батальон завтра утром будет проводить разведку боем. Надо выявить огневые точки противника в Новгороде и районе.

Рано утром, еще не видно было проблесков зари, наш батальон вышел на передний край. С той и другой стороны почти беспрерывно висели осветительные ракеты. Над нашими головами летели трассирующие пули.

Батальон сосредоточили на линии переднего края в неглубоких окопах с высоким бруствером. Мы в белых маскировочных халатах, прижавшись к стене окопа, ждали команды. Люди тихо разговаривали и беспрерывно курили, пряча интенсивно горящие папиросы в рукавах шинелей и полушубков. Многие думали, что табак больше не будет нужен, так как через несколько минут все будем живыми мишенями для немцев. Всем ясно, что нас посылают как штрафников для выявления огневых точек противника, то есть на верную смерть, и из всего батальона после операции останутся только счастливчики, а может быть, и никого.

Прозвучала отрывистая команда: «Вперед». Она передавалась по цепочке по отделениям, от взвода к взводу, от роты к роте. Люди, подсаживая и помогая друг другу, вылезали на бруствер окопа и во весь рост шли по неглубокому снегу, покрывшему лед реки.

Начинался рассвет, на юго-востоке пробилась яркая полоса кроваво-красной зари. Над рекой стояла дымка, видимость была неважной. Немцы нас не видели, но они или предчувствовали, или слышали нас, открыли пулеметный и автоматный огонь. Только что прятавшиеся в окопах люди сейчас шли, подставляя свои тела, как мишени, немецким пулеметчикам.

Вставало солнце, из-за горизонта показался его огненный серп. Мы шли по снегу, окрашенному в темный цвет от порохового дыма и крови убитых и раненых, обходя зияющие проруби-воронки с темно-голубыми пятнами воды.

Река была нейтральной зоной между двумя линиями обороны. Люди шли, как на прогулку, держа в руках автоматы, приготовленные к стрельбе.

С восходом солнца дымка над рекой развеялась. На мгновение создалась тишина. Наши огонь прекратили, и немцы почему-то замолчали. Мы были в 20 метрах от немецких окопов.

Лавина стали, латуни и свинца обрушилась на реку сзади нас и на наши головы, на идущих людей. Многие падали. Потемневший снег окрашивался кровью. Над нашими головами с воем с обеих сторон летели артснаряды, мины и белые, как лебеди, снаряды "Катюши".

Немцы опоздали с открытием по нам артиллерийского и минометного огня. Снаряды и мины летели в реку, с хлюпаньем круша и ломая лед. Заревели, как ишаки, восьмиствольные минометы, но поздно. Мы залегли в 10-15 метрах от немецких окопов и по-пластунски ползли вперед, оставляя позади недвижимых товарищей.

Вот они, окопы, мы поднимаемся и с криками "Ура!" прыгаем на головы немцам. Слышатся отдельные выкрики: «За Родину, за Сталина, в Бога, в Христа, в мать…»

Ошарашенные внезапностью немцы бегут. Мы догоняем их, кидая гранаты в сложные лабиринты окопов, огневые точки, землянки. Многие немцы стоят с поднятыми кверху руками. Пленных уводят через реку. Я завидую счастливчикам, сопровождающим более сотни пленных немцев.

Мы расширяем во флангах занятые немецкие окопы. Голодные наши люди кидаются в благоустроенные немецкие землянки, набивают вещевые мешки трофеями. Берут все, что попадает под руку: продукты, табак, котелки, термосы, примусы и так далее.

По окопам раздается команда отступать. Мы вылезаем из немецких окопов и бежим к реке, а затем – по реке. Опомнившиеся немцы снова занимают свою линию обороны и посылают нам вдогонку тонны пуль, мин и снарядов.

Мы не бежали, а медленно ползли к своим окопам. Из 800 человек нас вернулось 27, считая и тех, кто сопровождал пленных немцев. Многие лежали под шквальным огнем противника. Тяжелораненые просили о помощи во всю силу своих легких.

Во втором эшелоне встретил нас, оставшихся в живых, подвыпивший командир полка майор Козлов с начальником штаба Басовым и заместителем по политической части Барышевым. С ними находился руководивший разведкой боем начальник штаба дивизии полковник Иванов. Он был сильно пьян, неуверенно пошатываясь, обошел всех нас, поблагодарил за успешное выполнение операции. Пообещал всех оставшихся в живых представить к правительственным наградам. Майору Басову приказал переписать всех и представить ему список. Мертвые награждения не требовали. Раненые в награду получат смерть или госпиталь.

Завтрак и обед был приготовлен поварами на всех и водка получена тоже на всех, поэтому повара объявили полный коммунизм. Ешь, сколько желаешь, водки тройная порция, то есть вместо 100 грамм – 300 грамм.

Мы с сибиряком Огневым, пьяные, с раздутыми животами, пришли в нашу землянку. Она была пуста. Со всего нашего взвода мы остались вдвоем, а от роты – пять человек. Еще мерещились в глазах наши товарищи. Многих из них больше никто не увидит. Они лежат мертвыми или тяжелоранеными, истекая кровью, в нейтральной полосе на покрытом снегом тонком льду Волхова. Их места на нарах землянки с настланным лапником ели вместо матрацев, солдатские котелки с самодельными оловянными ложками и разными личными вещами напоминали об их присутствии. На сердце скребли кошки, было тяжело, глаза невольно становились влажными. В голове роились обрывки мыслей, не поймешь что. Казалось, что нахожусь в царстве смерти, ее безобразный скелет с поднятой для приговора косой летает надо всеми нами в землянке. Вот она целит свою косу на меня и Огнева, ее прицел точен и верен. В ушах звенит, слышатся звуки визжащего металла и стоны умирающих товарищей. В глазах призраки, страхи, умирающие люди. Кажется, я схожу с ума, начинаются галлюцинации. Лучше было умереть со всеми, чем остаться невредимым после бесполезной вылазки и гибели всего батальона.

В землянку вошел заместитель командира батальона по политической части старший лейтенант Скрипник. Судя по его виду и походке, он был чем-то сильно возбужден. Мы с Огневым попытались встать. Он негромко, глухим голосом проговорил: «Отставить». Начал говорить с наигранной веселостью: «Как дела, товарищи бойцы?» Мы с Огневым молчали, так как считали излишним брать роли убитых и раненых на себя, а он обращался, судя по смыслу, ко всем. Я пьяной головой подумал, не один я думаю заболеть тихим помешательством. Скрипник, по-видимому, уже заболел, приняв нас двоих за целую роту. Замполит понял свою ошибку, но признавать ее не хотел. Повысив голос до крика, произнес: «Вы что, воды в рот набрали?» Находчивый Огнев хотел отделаться легкой шуткой, ответил: «Мы, товарищ старший лейтенант, очень усердно кричали с Котриковым на немцев. Я – "ура, за Родину и Сталина", – и показывая в мою сторону пальцем. – А эта нехристь – "в крест, в Бога, в душу и мать", поэтому на наших языках появились мозоли».

Неуместная шутка до предела взвинтила старшего лейтенанта. Он крикнул: «Встать, смирно! С кем ты разговариваешь?»

Мы с Огневым вскочили на ноги в проход между нарами и вытянулись по стойке смирно. Скрипник дрожащим голосом, с большим трудом сдерживая себя, чтобы не кричать, хрипловато заговорил: «Идиот, да как ты смеешь со мной так разговаривать?»

В этот момент дверь в землянку распахнулась, вошел командир роты Ремезов с подвязанной к шее правой рукой, а в левой держал суковатую можжевеловую палку. Левая нога ему почти не подчинялась, неуклюже переступая, он перешагнул порог землянки и сразу сел на нары: «Ребята, тихо, – заговорил он. – Пришел к вам проститься, может быть, больше не увидимся. Сами видите, время тяжелое, сегодня жив, а завтра…» Последнее слово он не договорил. Его не успевшие привыкнуть к полутемноте глаза никого не видели. Он почти шепотом спросил: «Сколько же вас осталось?» «Двое, товарищ старший лейтенант», – ответил я. Не поверив, он переспросил: «Только двое?» Мы молчали. Осмотревшись, он неуклюже подошел к Скрипнику и сказал: «Вы тоже здесь, товарищ замполит». Старший лейтенант утвердительно ответил и сел на нары. Мы с Огневым продолжали стоять. Ремезов подошел ко мне, крепко обнял здоровой левой рукой и поцеловал, так повторил и с Огневым. «Спасибо вам, мои дорогие боевые товарищи, желаю вам живыми, невредимыми возвратиться домой».

Он подал руку замполиту Скрипнику и со слезами на глазах вышел из землянки, где его ждал санитар.

Старший лейтенант за это время остыл, устремив взгляд вниз на ноги, он сказал: «Что стоите, садитесь. Вы сегодня изрядно потрудились, устали ваши нервы и мышцы, отдыхайте».

Медленно поднялся, как раненый, вышел. Не успела еще полностью закрыться дверь, как Огнев сказал: «Он белены сегодня объелся, шуток не понимает». Я ответил: «А ты бы как на его месте поступил. Нервы до предела взвинчены, он вместе с нами был и уходил из немецких окопов последний. При расширении левого фланга он шел вместе с Ремезовым, кидая гранаты в извилины окопа».

«Скажи, что будем делать дальше?» – спросил я Огнева. Огнев ответил: «Что имеешь в виду? Умирать еще рано, не собираюсь. Если Бог спас в сегодняшнем аду, то буду просить его и о будущем спасении». Он что-то еще хотел сказать, но я его опередил. «Не о смерти тебя спрашиваю. Будем ли топить печку?» «Не будем, – ответил Огнев, – сходим к повару и попросим грамм по триста, он мне земляк – даст. На ночь теплом будем обеспечены».

«Но ведь водка-то у старшины», – возразил я. «Старшина на том свете у ворот рая стоит, вместе с ротой, а водку еще утром отдал на хранение повару».

Раздалась команда: «Выходи строиться в полном боевом порядке». Всех оставшихся в живых в батальоне выстроили, включая минометчиков, поваров, связистов и штабистов. Батальон выглядит взводом. Командир батальона старший лейтенант Шаталов убит, командиром батальона назначен старший лейтенант Шишкин, командиром 1 роты – капитан Воронцов, он же заместитель комбата по строевой части, он и начальник штаба батальона.

В строю мы стояли вместе с Огневым. Он шепнул мне на ухо: «Воронцову дали три должности. Пиши заявление, может быть, и тебе отвалится что-нибудь».

Разместили нас всех в одной нашей землянке. Места в ней было столько, сколько нас всех. Мы с Огневым как старые знакомые и жильцы землянки стали друзьями и заняли места рядом. Вечером повар принес полный термос могаровой каши и термос водки, хлеба досыта. Было объявлено бесклассовое общество. «Ешь, пей, сколько душа желает, болтовня в меру».

Изрядно подвыпивший Огнев встал на нары, при свете тусклой коптилки выглядел странным растрепой. Отработанным, командирским голосом крикнул: «Тише, товарищи красноармейцы, равнение налево, повернуть головы в центр. Смотрите на меня и моего друга, – он кивком показал на меня. – Вы знаете, почему мы остались живыми, потому что громче всех ругались и кричали "Ура!". Аж пули от нашего крика поворачивали в сторону». Все захохотали. «Поэтому языки у нас устали и на них появились мозоли, но кое-кто этому не верит».

Заскрипела дверь землянки, вошли командир батальона Шишкин и замполит Скрипник. Все вскочили на ноги. «Вольно, товарищи, – сказал Шишкин, – садитесь. Мы к вам зашли поблагодарить присутствующих здесь участников сегодняшней операции. Оценка командования дивизии и полка дана отличная. Враг потерял много раненых и убитых солдат и офицеров. Кроме того, захвачено в плен сто тринадцать человек. Поэтому фашисты вынуждены будут снимать живую силу для подкрепления с других фронтов». Про наши потери молчали. Шишкин многим напоминал мне Виктора Шишкина. Даже голос и тот был похож. Я намеревался спросить, но не хватало смелости. Поразмыслив пьяной головой, пришел к выводу – для этого нужен удобный случай, разговор наедине.

Скрипник не проронил ни слова, он сильно переживал, лицо его осунулось, побледнело, глаза глубоко запали. Когда они ушли, несколько человек одновременно сказали: «Что с ним?»

Появился ветеран полка – ленинградец Васильев. Он гордился тем, что с момента формирования в Ленинграде ни разу из полка не выбывал, хотя весь личный состав менялся несколько раз, кроме интендантов и Васильева.

Разведка боем на сознание Огнева нисколько не подействовала. Он ни о чем не думал и ничего не хотел вспоминать, поэтому шуткой нарочито громко спросил Васильева: «Ты сегодня в Новгороде был?» Васильев ответил: «Нет, не довелось».

Огнев продолжал: «А мы на окраине были, но почему-то в город не было желания прогуляться, главное, не было тебя. Говорят, немцы приготовили для нас хорошее угощение, был шнапс, грог, бутер и флиаш». Послышался чей-то голос из самого угла землянки: «Только при одной фразе "Идем в разведку боем" у Васильева появилась дизентерия». Васильев ехидно огрызнулся: «Ну и что, действительно живот схватило». «Что-то быстро он у тебя поправился», – пробурчал Огнев.

В землянке воцарилась тишина. Все знали и думали, что Васильев филон и ни в одном бою он не участвовал, вовремя умел смыться в медсанбат. После боя спокойно возвращался в поредевшие ряды батальона. Как ему это удавалось, для всех было тайной. Командиры взвода, роты и батальона, как правило, после боев из полка выбывали, и проверить или, вернее, взяться проверить было некому. Кое-кто из ветеранов полка говорил, что с Васильевым при разговоре надо быть осторожным, он на хорошем счету у СМЕРШа. Ездовой транспортной роты Путро утверждал, что полгода назад еще до Синявских болот командира взвода младшего лейтенанта Князева благодаря ложному доносу Васильева как неблагонадежного убрали неизвестно куда. Это только за то, что Князев обозвал Васильева трусом, паникером и дезертиром.

Васильев донес и на скотаря-баптиста Еремеева. Его посадили два дня тому назад, идет разговор, что судить будет трибунал. При обыске у Еремеева в вещевом мешке нашли три пачки немецких листовок с пропусками в плен. Еремеев говорил, что листовки взял для курева, так как с бумагой для закруток махорки было действительно плохо.

Многие сохранившиеся ветераны 77 стрелкового полка – Вася Бахарев из обозно-вещевой службы (ОВС), Путро и цыган Тарновский из транспортной роты, Айзман из ПФС – про Васильева говорили, что с момента наступления ни в одном наступлении, ни в одной боевой операции он не участвовал. Каким-то образом заранее пронюхивал о времени наступления и сматывался в медсанбат. Там у него был кто-то близкий, свой. Грудь Васильева украшали две медали "За отвагу" и орден "Красной Звезды", за его трусость и умение вовремя заболеть сколько еще ждет наград впереди.

Выбывших из части по ранению к наградам не представляют, убитым они не нужны. Награждают, как правило, оставшийся после боя личный состав. Счастливчиков – здоровых непосредственных участников – остается очень мало, поэтому награды получают больше люди второго эшелона. Большинство из них в дивизии с начала войны и уцелеют до самого конца.

Глава тридцатая

Под Новгород наш 77 стрелковый полк пришел первым, ночью. Испробовал свои силы 1 батальоном. Выявил огневые точки противника. Еще не успели остальные полки достигнуть Новгородского рубежа обороны, еще штаб дивизии находился в 70 километрах от Новгорода, как поступил приказ покинуть гостеприимные землянки и политую слезами и кровью Волховскую, Новгородскую землю.

В 11 часов вечера мы снова шли маршем проселочными дорогами, перелесками, полями и по пустынным небольшим деревням, где не было ни одной живой души. Двигались всю ночь до восхода солнца, делая 10-минутные привалы через каждый час марша.

В небольшой деревне была организована дневка. По-боевому был приготовлен завтрак – из ржаной муки, кипящей воды и растительного масла. Хлеба старшины не жалели. Давали, сколько поместится в желудке.

День проспали в неотапливаемых домах, вечером снова вышли и ускоренным шагом стали догонять не дошедшие до Новгорода остальные полки 80 дивизии.

Наутро в землянках в лесу встретило нас новое пополнение. Роты пополнились в нашем батальоне и стали боеспособными. Повара, оружейники, связисты, минометчики и обозники ушли на свои места. Меня вызвал командир батальона старший лейтенант Шишкин. Прием состоялся в сырой, жарко натопленной землянке.

Тускло светила коптилка, сделанная из 45-миллиметровой артиллерийской гильзы. Табачный дым, перемешанный с паром, наполнял землянку. Кроме табака, запахов жженой бумаги, горелого хлеба и керосина пахло чем-то затхлым и земляным, как прелое сено.

Я отрапортовал: «Прибыл по вашему вызову». Шишкин мягким баритоном сказал: «Вольно! Садитесь». На мгновение в землянке воцарилась тишина. Замполит Скрипник весело проговорил: «Кто-то родился».

Капитан Воронцов, командир 1 роты, заместитель командира батальона, завел разговор на философскую тему. Он начал с того, что в Советском Союзе каждую секунду родится несколько человек, а сейчас в войну умирает еще больше, то есть смертность в десятки раз превышает рождаемость. Он хотел продолжить свою тему, конкретно подсчитать, сколько рождается и умирает, но Шишкин мягко перебил его: «Вы, товарищ капитан, про себя посчитайте, а потом о результатах доложите». Обратился ко мне с вопросом: «Где родился? Где проходил службу, в каких воинских частях?» Спросил про образование, специальность и так далее. Я коротко рассказал о прохождении службы, не скрывая, что был в плену, бежал к партизанам и с боевым поручением был направлен к своим. После проверки особым отделом попал в отдел офицерских кадров Волховского фронта, откуда без суда и следствия был направлен на пересыльный пункт рядовым.

Все трое смотрели на меня широко раскрытыми глазами и внимательно слушали. Когда я кончил, Шишкин, глубоко вздохнув, сказал: «Ваша жизнь начинается снова. Сегодня по нашему представлению вам присвоено воинское звание старшины, одного жаль, вас от нас переводят в третий батальон, поэтому вы свободны, идите в распоряжение командира третьего батальона. За проявленную стойкость, мужество в бою под Новгородом будете представлены к правительственной награде».

Я отрапортовал и быстро вышел. Разыскал в шалаше командира 3 батальона, попросил разрешения влезть в узкую щель и доложил в полусогнутом положении: «Прибыл в ваше распоряжение старшина Котриков».

Командир батальона старший лейтенант Шагалов пригласил сесть к железной печке на землю и сказал: «Назначаю вас старшиной батальона». Я ответил: «Служу Советскому Союзу». Он не спросил кто я и откуда. Тоном командира, не требующего возражений, сказал: «Идите с замполитом, познакомьтесь с командирами и старшинами рот, накормите людей и доложите».