Волчье лезвие

– Приветствуем в нашем герцогстве, – подошёл от стола в правом дальнем углу, где ужинал со своими воинами, безбородый Гундоальд. – Перевал прошли удачно?

– Перевал удачно, – ответил краснощёкий лангобард в кожаном поясе с драгоценными камнями, – а вот перед ним нарвались на разбойников. Я – гастальд Муних. Король Аутари поручил мне представлять его посольство, – уставил он глаза на Гундоальда и, как понял Людер по ответу бавара, взглядом вопрошал бавара назвать себя.

– Гундоальд, сын герцога Гарибальда. Есть потери?

– Один. Мы сядем здесь, – ткнул Муних пальцем в стол на десятерых рядом с очагом в центре зала, – Они разбежались, когда потеряли пятерых. Кроме двоих саксов и одного франка туда затесалась парочка диких тейфалов, – хмыкнул он, снимая плащ на соболином меху.

«Фроил! Оплошал любитель пошуза», – переглянулся Людер с Брюном.

– Ирм, ведите сюда Лега, – обратился русоволосый лангобард с бородой до середины груди к третьему воину – плотному коротышу с волосами цвета соломы.

– Нечего его сюда тащить, Агилульф. Здесь на всех места нет, пусть с остальными в шатрах ночует, – потребовал Муних.

– Он ранен, ему нужно тепло, – ответил Агилульф. Его указательный палец ткнул в пожелтевший от времени, некогда белый потолок с паутинками мелких трещин, – Нам шестерым хватит и одной комнаты, так что половина наших людей разместится в остальных, и даже его… – не закончил он фразу, как будто вспомнил, что говорить о чём-то здесь лишнее. – Вторую половину можно уложить прямо здесь, сдвинув столы.

– Мы убедили остальных постояльцев найти другой ночлег, поэтому места должно хватить всем, – добавил Гундоальд, уперев руки в бока.

Людер едва сдержал себя, чтобы не рассмеяться от того, как, с безволосым лицом и щуплыми плечами, Гундоальд пытался выглядеть внушительным и солидным. Ему не помогали ни вышитая рубаха из светлого льна и кожаный жилет, отороченный куньим мехом, ни меч на поясе с рукоятью, обтянутой черным бархатом и оплетённой серебряной нитью.

– Я с моими людьми решу, кому где быть. Их тоже зови, – произнёс Муних недовольным тоном, и лавка скрипнула под ним, когда уселся напротив двери, спиной к очагу. – А раненого посади за другой стол. Здесь сядут мои люди.

Ирм вышел. Агилульф обвёл взглядом зал, его серые глаза упёрлись в Людера, который не отвёл взгляда. Гундоальд заметил безмолвную стычку и заговорил:

– Там наши гости, – показал на Людера и Брюна, – а потому прошу привязать рукояти мечей к поясам, чтобы в случае ссоры не дошло до резни. – Затем подошёл к их столу: – Сделайте так же… и с топором.

Повисла тишина. Людер слышал, как трещат дрова в очаге, как за стенами снимают сбрую и заводят лошадей под крышу, гавкает Крувс, и даже учуял гарь сальных свечей, проникшую в сладко-пряные запахи из кухни, куда, стуча деревянными подошвами, шмыгнули хозяин с хозяйкой. Кожа его ладони ощущала шершавость рукояти секиры, а взгляд не отпускал ладонь Агилульфа, лежащую на рукояти меча.

– Негоже начинать встречу с раздора, – Гундоальд махнул баварам, и те встали.

Когда внутрь вошёл человек, похожий лицом и движениями на Агилульфа, а за ним ещё с десяток бородатых воинов, Людер решил, что обстоятельства в любом случае складываются не в их пользу, а потому подчинился, и через некоторое время он оказался за одним столом с Агилульфом, его братом и Легом, раненным в бедро парнем.

– Ничего, парень, тебе не ногой писать, – потрепал Рогарит левой рукой по плечу Лега, бледное лицо которого не вспыхивало даже от полынного вина с закусками, что щедро оплатил Гундоальд в знак гостеприимства и которые задержали за столом Людера с Брюном, потому как покинуть стол означало нанести обиду.

– За первый шрам, – поднял Агилульф чашу с вином. – Если б ты не выскочил наперерез, у меня топор торчал бы между плеч.

– Если идёте за перевал, опасайтесь разбойников, – продолжил Рогарит, обращаясь к Людеру с Брюном, которые также подняли чаши. – Куда путь держите?

– По торговым делам, в Венецию, – ответил Людер, изучая знатных лангобардов за столом Муниха. Его интерес привлёк крепкий воин в простых одеждах – без соболиного плаща и пояса с драгоценностями – с заметным шрамом на высоком лбу; он редко говорил, но, когда вступал в беседу, сидящие рядом замолкали.

– Нам поручено сговориться с купцами о ценах на соль для короля Хильдеберта, – добавил Брюн, на что получил суровый взгляд от Людера.

– Насколько мне известно, бургунды под властью короля Гунтрамна, – хмуро произнёс Агилульф, изредка, но раз за разом задерживая взор на шее Людера.

– Венеты очень хитры, – положил Рогарит правую ладонь на плечо брата, похлопал. – Они строят дома на сваях. Мы до них пока не добрались.

– В летние луны я разгромил шайку гепидов около Турина, – отрывал Агилульф зубами мясо с крыла куропатки. Людер чувствовал, как сердце мутузит рёбра от его пристального взгляда, и жалел, что согласился на «ремешок добрых намерений». – Одного оставил в живых. И он упоминал франка с рунической вязью на шее – то ли Людвальда, то ли Люгара, – продолжил Агилульф.

– Моё имя – Людер, и я готов перемыть кости любой шайке. И не только на словах.

Рогарит сжал плечо брата:

– Если он упоминал франка, а перед нами бургунды, то мало ли такой вязи во Франкии, а? – и, не дождавшись ответа Агилульфа, спросил Людера: – Что, кстати, она означает?

– Одо и Людер: «Вместе пока дышим». Мы с братом сделали её, когда остались одни.

– У эдельвейса такая же печальная история? – увёл Рогарит беседу в сторону.

Жилистая рука Брюна прошлась по лысине, затем почесала бороду под красными от жаркого вина щеками.

– Были времена, когда очень нуждался в удаче, а живой цветок сохнет и рассыпается. Вот и… теперь меня полюбила большая удача, – поднял он чашу: – За неё!

Выпили все, кроме Лега, который уткнул голову в руки среди чаш и блюд, а его сонное сопение вносило свою малую толику в общий гул в зале.

– Меня как епископа Турина интересует, как вы славите… – поднял Рогарит глаза к потолку, а затем закусил варёной репой с оливковым маслом. – Слышал, епископы Хильдеберта, как и мы, – да, Аго? – держатся учения Ария.

Агилульф скинул его руку с плеча.

– Не лезь с этой чушью. С баварскими епископами поспоришь. Тебя, надо думать, для этого и взяли. Теоделинда, наша будущая королева, она же католичка18, а наш король – нет. – Агилульф обернулся назад, чтобы кивнуть в сторону стола, где Муних шептался с высоколобым воином со шрамом, едва прикрытым тёмно-русыми волосами. – Я тебя от позора спас, а Аутари так пожурил, благодаря Муниху, что теперь я должен в казну сто золотых. – Он встал, накинув плащ на волчьем меху, подхватил Лега под одну руку. – Помогай. Хватит узоры словами завивать.

– Очень благодарен тебе, брат, хоть и просидел день и ночь в сырой темнице, – Рогарит встал , чтобы поднять Лега, спросонья вскинувшего голову. – Только фельгельд платишь не за меня, а за то, что прелюбодейку не дал умертвить… И уверен: слова, хоть ты болтовни не терпишь, дадут тебе больше побед, чем сотни мечей. Правда, не сразу, – последнее, что осталось в зале, когда они вышли.

«Значит, ты, Гарибальд, решил примкнуть к длиннобородым», – провожал Людер взглядом братьев, между которыми хромал Лег. – «А может, и дочка так захотела, ведь не зря шепталась со своим щуплым братцем на обратном пути», – сжал Людер чашу и стиснул зубы, но затем всё-таки разомкнул их, чтобы смешать горечь полыни с горечью в душе.

Больше Брюн не дал ему пить, потому как шепнул, что пора покинуть покамест ещё радушное место, не дожидаясь рассвета, для чего они, заявив шумному залу о намерении поспать, разыскали проводника в одном из шатров, которые поставили хозяева двора для нескольких постояльцев, чтобы освободить комнаты для важного посольства. Посулив размякшему ото сна юркому мужичку с десяток серебряных монет сверх оговоренного, после недолгих сборов, дождавшись, когда всё внутри и снаружи погрузится в тишину и покой, вышли в сторону перевала.

***

Северная Италия

Предгорья Доломитовых Альп

Три дня их обступали голые холодные скалы. На привалах они прятались от морозного ветра в горные впадины, наблюдая, как Крувс шныряет по каменистой долине, где только мох и трава задерживали снежную порошу, образуя мудрёные рисунки. Одинокие пастушьи хижины у тропы давали ночлег.

К середине четвертого дня вышли к опушке, откуда сосново-буковые и дубовые леса начинали спуск к плодородной равнине по берегам реки По.

Между стройными стволами бежал вниз и звонко бурлил прозрачный ручей. Они слезли с коней, чтобы напиться холодной воды с переливами радужных красок от ярких солнечных лучей.

Проводник первым утолил жажду, оставил коня, и ноги унесли его в чащу, откуда он не появлялся, несмотря на долгие крики Людера и Брюна и грозный лай Крувса. Зато вместо него на зов выступила из-за деревьев четвёрка вооруженных людей, следом ещё двое, которые толкали излишне юркого проводника копьями в спину. Людер вглядывался им в лица, а пальцы поигрывали на рукояти секиры.

– Где Фроил? – гаркнул Людер что есть мочи. В надежде на хороший слух у гепида, потому как среди этих шестерых его не было. – Крувс, сидеть! Он не двинется, если поступите так же, – предупредил он.

– Идём с нами, – остановился косичкобородый галл, – он в лагере. И надо решить с этим, – показал он пальцем на проводника. – Шибко юркий, может выдать.

«И то верно, – разглядывал Людер мужичка, чьи руки, ноги и голова, казалось, жили каждый своей жизнью – так он шевелил ими, оправдывая свою юркость. – Спустить пса? Хоть налопается».

– Возьмём с собой. Путь долгий, может пригодиться, – двинулся Брюн к лесу, уздечки в его руках зазвенели в такт поступи двух лошадей: своей и проводника.

– Но платить больше оговоренного не станем, – последовал Людер за ним. – Ничего, поешь дичи, – потрепал он пса по холке.

В лагере, состоящем из шести шалашей, сложенных на опорах из толстых сучьев и покрытых дёрном, Людер насчитал четырнадцать человек и восемнадцать лошадей.

– На конину перешли, – пустил Людер пар изо рта, подмечая с двадцати шагов от костра, где стоял с Фроилом, как дымят и скворчат куски мяса на камнях. – Как услышал про тейфалов, сразу понял – твоя шайка.

– Значит, гонец успел застать с моим посланием… Эй, добавьте дров, – крикнул Фроил людям, жмущимся к огню, – и ещё натаскайте, иначе к утру посинеем… Убито шестеро, и ещё двух лошадей проткнули длиннобородые.

– Они говорили про пятерых, – заметил Людер под треск веток от ударов топоров.

– Проводник у нас был, девка. Как засекли, что идут длиннобородые, так связал и с ней двоих оставил. Мы же думали, против шестерых будем, а их… Вон тот, – ткнул Фроил в косичкобородого галла с бледно-фиолетовой правой стороной лица, который у костра пробовал мясо и его лицо морщилось, – получил по башке и вырубился. У второго дырка на спине от кинжала. Видать, не любит Азиль, чтобы ей волосы трепали, – усмехнулся он. – А вообще, она поведала занятный случай, – и Фроил пересказал историю девицы.

– Азиль, значит, – поскрёб Людер подбородок, подняв глаза к шелестящим верхушкам сосен, – Раз ты отказываешься идти со мной, то, может, найдешь её? – вернул он взгляд с неба на плоское лицо гепида. – Когда погиб Одо, их тоже трое было: девчонка и два мальчишки-близнеца.

– Мои руки зажили. Хочу нарубить дров на зиму одной ласковой вдове, – потёр Фроил ладони друг о друга, пустив пар в лицо Людера. – Надо вернуться за перевал, а туда идти неблизко.

Стук топоров уже прекратился, пламя потянулось языками вверх, а Брюн, бросив Крувсу сырой конины, позвал:

– Идите. Скоро захрустит, не разжуёшь, – уселся он в круг к людям, облепившим огонь, как мошка.

– Ты обещал голову Агилульфа и не сделал, – придержал Людер за плечо Фроила, который двинулся к шайке.

– Да, вышло плохо. А ведь как сошлось всё удачно: замыслили здесь встретиться, а тут и этот длиннобородый. Отдал бы его голову здесь – и всё, разошлись бы. Теперь уже после зимы.

– Слушай, я иду к аварам, – не отступал Людер. – Так или иначе, вернёмся сюда, и уже с войском. Возьми двоих-троих, осядьте, осмотритесь, что здесь и как… А если ещё с девкой разберёшься, то получишь это, – сунул он под нос Фроила правую руку с золотым обручьем из львиных голов.

VI

Баварское герцогство

крепость Регенсбург,

Октябрь, 588 г. н. э.

В её сне колокол уже молчит. Над крепостью дым и пламя.

Сзади рёв. Всадники с мерзко-зелёными лицами скачут по горной тропе. Их доспехи в крови, а бешеная скачка забрасывает длинные бороды за плечи.

Вот что видит Теоделинда, взглянув назад. И – пятками в бок коню, снова вперёд, к ущелью. За ним спасение.

Ещё чуть-чуть. Тропинка. Она вьётся, бросая под ноги камни. Сосны и буки тянут корни, ветки; цепляют. Отец, братья впереди, и вот… обрыв. Дальше темно: внизу и вверху. Нет луны, звёзд.

– Прыгаем, – кричит отец.

– Давай, – толчок в спину.

Она летит, и ей кажется – нет воздуха. Он не обдувает лицо, руки, ноги. Отец, Гримоальд, Тассилон пропали в черноте. И вдруг Теоделинда видит острозубое и злое каменное дно. Об него бьются три валуна: два – в прах, третий взлетает ястребом.

«Львёнок!» – разворачивается лицом вверх. Падает. Ещё миг… и затылок пробьют камни!

Над ней нависает Гундоальд, тянет руку к её щеке. Удар. Спина мокрая, горячая.

– Теоделинда, – рука брата сухая и по-женски лёгкая…

– Заспалась что-то, милая, – звучит мягкий голос Херти.

Теоделинда села на постели, протёрла глаза. Херти уже сдвинула с окна плотную ткань, и утренняя свежесть зашла внутрь, взбудоражила огонь свечи, что пристроился на столе в дальнем углу комнаты правее окна. Огарок источал прогорклый запах, и слабый кружок света падал на тёмно-серую доломитовую кладку.

– Доброе утро! Сон плохой, даже спина взмокла, – поёжилась она в рубахе до пят из светлого ситца. – Будто лангобарды в боевом окрасе напали на нас, а мы бежали к ущелью, – подошла к маленькому, с половину сундука, загону в углу комнаты. Он ещё пах сосной, а внутри, среди сочных листьев клевера и щавеля, шевелил ушами подросший зайчонок.

– Как ты, Львёнок? – погладила Теоделинда пальцем его бело-серую бархатистую шёрстку. – Представляешь, а потом отец, Тассилон и Гримоальд упали камнями на дно, но один из них взлетел ястребом. Как растолковать такой сон, а, Херти?

– Вот увидишь сегодня своих зелено-бородатых родичей – спросишь, – пробурчала Херти, прибиравшая постель. – Садись, расчешу.

– Вот как они без меня? – уселась Теоделинда на кушетку перед зеркалом. – Надо, чтобы припасы не кончались, служанок проверять, следить, чтобы на полях урожай вовремя собрали.

– Ничего, скоро малявка у Гримоальда к мамкиной сиське приноровится, – зажгла Херти ещё три свечи на стенах и принялась за её волосы, – и тогда через две-три луны его жена и займётся. Всё равно ты за горы отправишься не раньше, чем на перевале снега сойдут. Успеешь ей всё объяснить.

В голосе служанки Теоделинда уловила грусть, что обычно навевает лёгкая пасмурность, какой и в помине не было в утреннем небе. На нём красовалось яркое солнце, а тёплый ветерок влетал в комнату со двора вместе со скрипом повозок, звоном наковальни, голосами слуг и крестьян.

– И как раз дошью рубаху будущему мужу, – произнесла Теоделинда с воодушевлением в голосе оттого, что ещё нескоро покинет дом. – Ты как будто не рада за меня, Херти? Или считаешь, раз отец позволил мне решать, надо было выбирать, как сердце велит?

В тот день, когда зайчонок на ладони Людера вызвал у неё ощущение, как будто в низу живота уголёк полыхнул жаром, Гундоальд придержал её лошадь, чтобы сказать о решении отца. Ликование охватило Теоделинду от первых слов брата, но затем, узнав, что на самом деле думает отец и как ей следует поступить по мнению Гундоальда и Тассилона, она словно вернулась на край пропасти, которую не переступить и не попасть на любимую поляну.

Перед прощальным пиром отец поднялся на второй этаж, упредив своё появление в её спальне увесистыми шагами и шумным дыханием на лестнице. Она, как раз сменив наряд, наблюдала, как зайчонок поедал траву, запертый в углу с одной стороны сундуком, с другой – мешком с соломой и тройкой камней для его устойчивости.

– Как назовёшь? – разглядывал отец охристо-серый комок. – Видишь, ноги посветлели?.. Линяет.

– Львёнок, – ответила Теоделинда.

– Такой храбрец?

– Его спасли львы.

Отец хмыкнул.

– Ладно, я получил послание от короля лангобардов. Кто-то рассказал ему, что франки сватаются к тебе. Тот, кто очень не желает нашего союза с ними, – постучал отец кулаком по своей левой ладони,

«Неужели Гримоальд? Нет, вряд ли он мог предать. Хотя… Нет, не верю», – показалось Теоделинде, что иглы впились в подвздох.

– Аутари желает разделить с тобой трон, – продолжал отец, – ведь в тебе их кровь, но это неважно, если решишь иначе, – повернул отец к ней лицо.

«Нет, сам-то ты считаешь, что союз с ними важен, очень важен для нас», – рвался из горла Теоделинды ответ.

– Было бы разумно укрепить нашу связь с ними, а королева может позволить себе приблизить к трону своих родичей. Ведь так, отец? – повернулась Теоделинда к отцу, чтобы ответить на его внимательный взгляд.

– Всё верно, Теоделинда, – затеребил отец белую бороду, – но речь не…

– Отец, моё место с теми, чья кровь течёт во мне, – прервала Теоделинда отца, взяла его за ладонь и погладила её.

…Гребень застыл, но затем рука Херти опять двинула его среди спутанных сном прядей, складывая волос к волосу:

– Тяжко, что надо отправляться так далеко, а у меня колени не гнутся, а если гнутся, то потом еле-еле выпрямляются. И потом, у королевы всегда много помощниц. Я буду только обузой.

– Какая обуза, Херти? Ведь я там буду одна, а так хоть с тобой.

– Не знаю, не знаю, – вздохнула Херти, покачав головой. – Да, и помни: королева правит не сердцем… Оденешься как обычно, ты же по хозяйству? – закончила Херти с волосами.

– Да, а к вечеру приготовь наряд. Пойду проверю приготовления к пиру, – встала Теоделинда с кушетки с чувством, что на её округлые плечи легли куски острого гранита, которые братья таскали на себе в юности, когда один из опытных воинов упражнял их в горах.

***

Прошло два дня после пира с лангобардами, а Теоделинда всё ощущала то прикосновение, и её рука раз за разом касалась ожерелья на шее.

…В тот вечер главный зал крепости заполнили гости и приближённые отца. Прежде чем все уселись за столы, что с таким усердием накрывали слуги под взглядом Теоделинды, гастальд Муних попросил её выйти вперёд, чтобы вручить ей подарок короля Аутари.

Когда она вышла в зелено-золотистом наряде, из рядов длиннобородых мужчин в расшитых рубахах-туниках и поясах в золоте и камнях навстречу шагнул крепкий воин в простом кожаном поясе и с заметным шрамом на высоком лбу. Его глаза забывали мигать, Теоделинде казалось, что ни одна её мысль, ни одно её чувство не скрылись от него. Как только золотое ожерелье из липовых листиков легло ей на шею, он провёл большим пальцем по её лбу до кончика носа – и скрылся за спинами гостей.

Всё случилось так быстро и дерзко, что никто ничего не заметил, а выясняя, кто надел ожерелье, она узнала, что король Аутари доверяет этому человеку как самому себе.

Сегодня утром бо́льшая часть лангобардов, стоявших лагерем за стенами – крепость не могла вместить всех, – убыли обратно, и того воина Теоделинда больше не видела. После разъездов по полям, виноградникам и пастбищам, когда тени стали удлиняться, она с полотном из мягкой пряжи, нитями и иглой устроилась в комнате, чтобы заняться шитьём.

– Позвольте поговорить с вами? – открыл дверь, предварив стуком, человек в чёрной дзимарре, чью голову украшала тонзура. – Король просил меня обсудить один вопрос.

– Пожалуйста, ваше превосходительство, – показала Теоделинда на кушетку у зеркала.

– Зовите меня Рогарит, – уселся он на кушетку, спрятав её под широкими полами своего одеяния, – так привычнее.

– Среди прибывших один очень похож на вас. Он ещё так жутко морщил лицо, когда малютки моего старшего брата оказались рядом, – улыбнулась Теоделинда, вспомнив, как русоволосый лангобард с квадратными скулами и серыми глазами перекрестился, а потом ретировался на десяток шагов от хнычущих младенцев.

– Так бывает, когда у вас одни отец и мать, – наблюдал Рогарит, как игла ныряет в ткань. – Мой брат Агилульф. Я обогнал его на две зимы… Пока мальчишки не возьмут в руки оружие, они для него как надоедливые москиты. А девчонок замечает… когда есть, что замечать.

– Возможно, дети его пугают, но, так или иначе, мужчине нужен наследник, – перекусила Теоделинда нить серебряными ножницами, – Слышала, римляне ещё сохраняют власть в Италии.

– Её земли идут от гор, что мы пересекли, до жаркого острова с высоченной дымящейся вершиной и с трёх сторон окружены морем. Этим островом владеют греки, а ещё куском земли через море. Там город Регия19. Нам пока не подвластны Неаполь, Венеция, Генуя. Всё это приморские города. Они удерживают их с помощью флота. Хотя у нас теперь есть римляне-корабелы, мы не рискуем плавать, – говорил Рогарит, а руки Теоделинды подрагивали, и она пустила кривой стежок: «Я не видела крепостей кроме своей, а сколько же их там, где мне быть королевой?».

– Но хуже всего, – продолжал он, – что узкая полоса земли от Рима до Равенны, между двух морей, никак нам не сдаётся, а за ней наши южные герцогства – Сполето и Беневенто, которые никак не утихомирятся, отказываются подчиняться королю… вплоть до мятежей. Я вас растревожил?

Теоделинда не отводила глаз от свечи.

– Нет, просто заговорили о Риме, и мне стало любопытно, как вы справляетесь, служа и понтифику, и своему народу, – посмотрела Теоделинда на него, затем вернулась к рукоделию, – ведь понтифик не жалует неправую веру (арианство).

– Но я служу не понтифику, а… – поднял Рогарит глаза к каменному потолку с деревянными балками бурого цвета. – Король запрещает нам католические обряды. Но теперь, раз вы, наша королева, следуете другой вере, то он смягчился и просит позволения, чтобы я написал понтифику о вас. Вот об этом-то мне и надо было поговорить.

– И что же это даст королю?

– Видите ли, случалось, что некоторые из моих собратьев нарушали запреты и подвергались наказаниям. Я и сам недавно рисковал стать изгоем, но… – перекрестился Рогарит, – мой брат меня спас.

– Другими словами, король желает наладить отношения с Римом, – ощутила Теоделинда укол от слов епископа и едва не воткнула иглу в палец. – Для чего же я ещё ему нужна?

– Понимаю вас, – ответил Рогарит, – но лучшие решения всегда бьют по многим трудностям. И чтобы вы знали, Рим не желает мириться с властью греков. Они бы с радостью зажили сами по себе.

– Как же брат вам помог, интересно? – сказала Теоделинда после непродолжительного молчания, в котором ощущала явную тяжесть в плечах, словно затекли мышцы от сидения на месте.

– Приказал своим людям, и утром, когда я спал, они вытащили меня из постели и упрятали в темницу, чтобы я не выступал на таге, – ухмыльнулся Рогарит, – представил так, будто я напился из-за содеянного. А потом сговорился с вождями и гастальдом на двести монет фельгельда.

– Так поступить с родным братом! Не слишком ли жёстко? – сказала Теоделинда с мыслью: «Интересно, Гримоальд или Тассилон пошли бы на такое?».

– Может быть, и жёстко, но он получил, что хотел… Знаете, когда Аго сделал первый вздох, то волки, что кружили вокруг нашего селения, испугались и ушли. Потому его стали звать Волчье лезвие. И я рад тому, что он мой брат.

Они поговорили ещё немного. Теоделинда дала согласие на письмо в Рим.

Следующий день принёс весть, которая взбудоражила всех в крепости и в округе: франки с гонцом прислали ультиматум. Он гласил, что либо бавары откажут лангобардам в браке с Теоделиндой, либо отдадут герцогство под власть короля Хильдеберта.

Отец слёг. Братья ходили хмурые, отправляли гонцов, собирали войско. Когда Теоделинда ловила на себе взгляды – братьев, приближённых герцога, слуг, крестьян на полях – ей казалось, они винят её, а потому ночью долго не ложилась, бродила по комнате с Львёнком на руках. Пальцы ходили по мягкой шерсти, а живот сводило от страха.

Из всех только Херти осталась прежней, да Тассилон с привычной жизнерадостностью сказал ей, что подобная стычка – мелочь, не сулящая вреда. Его слова показались Теоделинда прохладной водой, что смягчает горло, пересохшее от жажды. Но как же тогда: «Отдайте все земли!» – разве это мелочь? Ведь могла же поступить иначе? И она снова злилась на себя.

Через два дня посольство лангобардов отправлялось обратно. В то утро Теоделинда спустилась во двор под солнечные лучи, которые не радовали, а только заставляли её щурить сонные глаза. Двор крепости шумел привычными звуками, к ним добавились разговоры длиннобородых воинов, которые у конюшни седлали лошадей, крепили походные мешки, оружие и провизию. Тассилон и Гримоальд стояли в двадцати шагах от них, обхватив ладонями кожаные пояса.