Хищный аленький цветочек

Увидев компанию в разноцветных шапочках, с цветами-подарками в руках и узнав, что Бирюковы в полном составе явились к ней домой, дабы отпраздновать Старый новый год, Жанна криво улыбнулась.

Всю ночь гости хвалили хозяйку, танцевали вприсядку, целовали-обнимали «мамулечку», и в конце концов Львова оттаяла.

Деньги на лекарство пришли, Оля перевела дух и поклялась себе никогда более не пытаться прервать череду праздников.

С того дня Бирюковы стали личными скоморохами бизнесвумен. Жанна оказалась эмоционально ненасытной, развлекать ее требовалось постоянно. Обращаться к благодетельнице иначе как «наша любимая мамочка» запрещалось. Утро Бирюковой начиналось со звонка в дом Львовой. Оля спрашивала:

– Как спалось нашей любимой мамочке?

– Ничего, вот только спина побаливает, – капризно сообщала Жанна.

– Боже! Дети, Сережа, нашей любимой мамочке плохо! – кричала Ольга. И обещала собеседнице: – Сейчас приедем к тебе, сделаем массаж, сварим куриный бульон.

– Нет, я убегаю на работу, – останавливала ее порыв Львова. – Сама к вам вечером загляну.

Жизнь Бирюковых превратилась в постоянное прислуживание той, от кого зависела жизнь Сони. Сергей делал в квартире Львовой мелкий ремонт, мыл-заправлял ее машину, привозил продукты. Оля убирала, стирала, готовила. Жанна Сергеевна очень часто говорила:

– Я на себя трачу копейки, лишь бы Соня осталась жива.

У бедной матери после этих слов появлялось некомфортное ощущение, что ради своей дочери она отнимает у Львовой честно заработанные ею тяжелым трудом деньги. Но противнее всего было изображать любящих родственников. Однако Бирюковы очень старались, потому что понимали: Сонечке пить лекарство надо не менее пяти лет, месячный курс стоит четыреста пятьдесят тысяч рублей, и если Жанна перестанет давать деньги, ребенок окажется в могиле.

На второй год такой жизни Сергей начал прикладываться к бутылке, а Олю стали мучить боли в желудке. Ни один врач не мог понять, что с ней – анализы хорошие, а женщина ничего съесть не может.

А еще Ольге пришлось бросить занятия по истории искусства, которые были организованы владелицей одной из художественных галерей. Сами понимаете, у многодетной матери нет особого времени на самосовершенствование, но Оля после рождения Сони, чтобы не превратиться в робота, исполняющего домашние обязанности, записалась на бесплатные лекции, каждый четверг с семи до десяти вечера ходила слушать рассказы о живописцах и картинах. И вот из-за общения с Жанной лишилась единственного любимого досуга.

Бирюкова подошла попрощаться к владелице галереи, не выдержала, расплакалась, рассказала, почему больше не сможет посещать занятия. Но чем искусствовед могла помочь слушательнице? Она подарила Бирюковой авторский экземпляр книги об импрессионистах, на том и расстались.

Изменилось и отношение детей к благотворительнице. Вначале и старшие, и младшие были в эйфории от дорогих подарков, которые им покупала Львова, но потом градус восторга начал падать. Ребята поняли, что мобильные телефоны, компьютеры и прочие радости следует ежедневно отрабатывать. У детей теперь не было времени на простые ребячьи радости, вроде похода с приятелями в кино или на общение в Интернете. Но еще хуже оказалось то, что им почти некогда стало делать уроки, в их дневниках появились двойки. Младшие заныли: «Почему из-за Сони всем должно быть плохо? Это ей лекарство покупают, а не нам. Надоело каждый день веселиться». Львова же говорила им: «Бог с ней, с учебой, не переживайте из-за плохих отметок, я вас устрою на платное отделение в любой институт».

Оля поняла, что еще немного – и благодетельница полностью развалит ее семью, необходимо дистанцироваться от пиявки. Но где потом найти денег на медикаменты?

И вдруг Львову убили. Услыхав новость, Бирюкова в первый момент заликовала. Ура, они избавились от вампира! Но через минуту пришел ужас – а как же Сонечка?

Вскоре выяснилось, что благодетельница завещала Бирюковым все, что имела. Узнав от нотариуса о наследстве, мать Сони зарыдала от радости: больная дочка сможет получать лекарство. Потом Оля испугалась. Что, если полиция посчитает их с мужем убийцами? Бирюкова обожает детективы, а во многих криминальных романах написано: первыми под подозрение попадают те, кто заинтересован в смерти жертвы. А кто оказался в выигрыше после гибели Жанны Сергеевны?

Оля с Сергеем посовещались и решили: если к ним придет полиция, надо сказать, что его родители дружили с матерью и отцом Львовой, а сама Жанна крестная Сони. Бизнесвумен собственных детей не имела, вот и считала ребятишек друзей родными, помогала семье материально, а также составила завещание в их пользу. Когда следователь Малкин задал Бирюковым ожидаемый вопрос: «Вы, очевидно, хорошо знали Львову?» – они выдали заготовленную версию, расхвалив бизнесвумен, но подчеркнув, что та была замкнутым человеком, ни малейших подробностей о своей личной жизни даже им не рассказывала.

Сейчас, получая прибыль от SPA-салонов, Бирюковы тратят деньги в основном на покупку медикаментов и продуктов для Сони, а то, что остается, кладут на счет. Они решили для себя, что никогда не воспользуются даже копейкой на личные нужды, в том числе и на покупку столь необходимой семье просторной квартиры. В банке копятся средства, которые пойдут исключительно на образование детей. Еще Бирюковы отчисляют двадцать процентов с каждой получаемой суммы в благотворительный фонд, заботящийся о больных ребятишках. А вот переступить порог бывшего жилища Жанны ни Оля, ни Сергей не способны. Они прекрасно знают, что, продав «двушку» Львовой и выставив на торги свою «трешку», смогут приобрести достойное жилье, но начать операцию с недвижимостью не спешат…

– Поймите меня правильно, – плакала Ольга, заглядывая в глаза Панова, – Жанна Сергеевна нас до сих пор словно на крючке держит. Я раз в неделю на могилу ее езжу, убираю там, скоро памятник поставим. В последнее время мы с Сережей ее просто ненавидели, и теперь нам стыдно – получается, она с того света за таблетки для Сонечки платит. Но через несколько лет, надеюсь, необходимость в лекарстве отпадет, вот тогда мы избавимся от Львовой навсегда. Если же продадим ее квартиру, то постоянно, входя в новые хоромы, будем думать, что опять надо благодарить ее. Поверьте, мы не убивали Жанну, просто не способны на это.

– И мы же не знали про завещание, Львова о нем ничего не говорила, – тихо добавил молчавший во время разговора Сергей. – Представления не имели, что она нам все оставит. От Жанны зависела жизнь нашей дочери, вот мы перед ней все на задних лапках и плясали. Терпеть благодетельницу не могли, но пылинки с нее сдували. Не в наших интересах было ее жизни лишать.

Вадим Олегович по банковским документам легко установил, что в разное время бизнесвумен помогала еще семи ребятам, и проверил их родителей. Четыре семьи давно уехали за рубеж, одна попала в авиакатастрофу, а две пары с головой ушли в церковную жизнь. Все оказались вне подозрений. А еще нотариус, заверивший завещание, рассказал, что Жанна составляла подобное распоряжение многократно, отписывала имущество и бизнес родителям подопечного ребенка, а потом, взяв под опеку другое дитя, меняла наследников.

Пока Панов разбирался со Львовой, Николай Михайлович отправился в дом к Сизову и стал методично обходить соседей. Все, как один, рассказывали о геройском прошлом Валерия Яковлевича, отмечали крайнюю замкнутость Кати и болезненность ее маленького сына. Андрюша постоянно хворал, неделями сидел дома и казался на удивление пугливым малышом. Если крошка ехал вместе с мамой в лифте, а в кабину подсаживался какой-нибудь мужчина, Андрей прятал личико в колени Кати и не отрывался от нее, пока попутчик не выходил.

Дергачев, не узнав ничего нового, слегка приуныл. А потом ему вдруг пришла в голову простая мысль. Некоторое время назад Сизов сменил квартиру, перебрался из трехкомнатной в «двушку». Согласитесь, ведь немного странно ухудшать жилищные условия, если учесть, что твоя незамужняя дочь вот-вот родит ребенка? Большинство людей в ожидании прибавления семейства, наоборот, желает по возможности расширить жилплощадь. Но, может, на этот шаг Сизова заставила пойти бедность? Ребенок, появляясь в семье, приносит не только радость, но и требует больших расходов.

Николай Михайлович поехал по старому адресу Сизова, и там соседи спели о Валерии Яковлевиче совсем иную песню.

Глава 6

– Валерка герой? – засмеялся Леонид Рогов, первый, к кому обратился Дергачев. – Он врун! Да, когда-то его отправили в Афганистан, но Сизов сидел в штабе, пороха не нюхал. В наш дом въехал лет пятнадцать назад, может, больше, точно не помню. Долго всем голову дурил, на праздники пиджак с орденами натягивал, плакался постоянно: «Государство у меня здоровье отняло, хожу с трудом, ноги в Афгане лишился. И что? Пенсия две копейки». Его все жалели, помогали, как могли. А Вера Сизова жутко краснела, когда моя жена осенью им домашние консервы приволакивала, и шептала: «Спасибо, не надо. Мы ж не нищие!» Валерка же всегда свою бабу затыкал: «Бери, не обижай добрых людей. Они, в отличие от государства, герою уважение оказать хотят». Мне Сизов никогда не нравился – мордатый, шумный, про свои подвиги на каждом углу орал. А вот Вера с Катей тихие были, незаметные. Девочка постоянно болела – два дня ходит в школу, три недели дома сидит. После вроде в какой-то техникум поступила, но здоровей не стала. Ну а потом правда выяснилась. Приехали к Сизову корреспонденты с телевидения, и он им про свое боевое прошлое растрепал. Небось, думал, столько лет прошло, никто подробностей не помнит. Или заигрался, сам в свою ложь поверил. Короче, едва сюжет про него в эфир вышел, прикатили крепкие мужики и наподдавали Валерке, а в подъездах объявления повесили: «Сизов никогда не участвовал в боевых действиях. Служил при штабе, бумаги перекладывал. Его ордена куплены на рынке. Рассказ о подвигах – вранье. Ногу он потерял, попав по пьяни под машину. Не верьте подлецу. Хотите узнать подробности, звоните». И внизу телефоны. Кое-кто из соседей звякнул, детали выяснил, и народ Валерке бойкот объявил. Вера в больницу с инфарктом попала и умерла. А Сизов квартиру поменял, спешно уехал. Где он сейчас, понятия не имею. Да вы у Галины спросите, у сестры его, та в соседнем доме живет.

– У Валерия Яковлевича есть близкая родственница? – удивился Николай Михайлович, который знал, что по документам у Сизова числятся лишь дочь и внук.

– Ну да, – закивал Рогов. – Мрачная такая, нелюдимая. К брату часто приходила, они с Верой не разлей вода были. Фамилии ее не помню, а вот квартиру знаю – на первом этаже живет, на подоконнике цветов полно.

Николай Михайлович живо отыскал Галину Петровну Гренкину. Пришел к ней и увидел на стене гостиной большое количество разнокалиберных картин. Они не представляли никакой ценности, похоже, покупались на улицах у тех художников, которые за небольшую плату охотно нарисуют заказчика хоть в образе царя. Но, чтобы расположить к себе действительно мрачную на вид хозяйку, Дергачев начал нахваливать мазню.

Галина слегка оживилась, сказала, что любит и коллекционирует искусство, специально откладывает часть пенсии на покупку очередного полотна.

– Сама хотела художницей стать, – призналась пенсионерка, – но родители запретили даже думать об этом. Сказали: «Негоже краски кисточкой по бумаге размазывать, получи нормальную профессию». Вот и пришлось в техникум поступать. Только на старости лет смогла творчеством заняться – записалась в художественную студию при одной галерее. Там с пенсионеров денег не берут, хожу туда два раза в неделю.

Вдруг Николай Михайлович заметил небольшую, размером с почтовую открытку картинку и замер. Этот рисунок был выполнен явно талантливым человеком и кардинально отличался от остальных «произведений». На листке изображена комната с красными бархатными занавесками, посередине сидит на стуле привязанный мужчина, одетый как крестьянин пару-тройку веков назад. Вокруг валяются ремни, кнуты, палки, камни. Справа изображено какое-то современное военное сражение – на поле боя танки, пушки, солдаты в советской военной форме. Слева вверху лежат два окровавленных женских тела, одна несчастная совсем молодая, и возле нее сидит покрытый синяками маленький мальчик. В нижней части композиции стол, за ним восседает судья в парике и с деревянным молотком в руке. Его лицо, как, впрочем, и лица женщин с малышом, размыты. А вот в селянине четко угадываются черты Валерия Яковлевича Сизова.

– Откуда у вас это? – резко спросил Николай Михайлович.

– Странная вещь, – поморщилась Галина. – Очень мрачная, мне такие никогда не нравились, я люблю солнечные, добрые произведения. И уж больно мелкая, у меня глаза слабые, трудно детали рассмотреть. Но ее Катенька мне подарила, вот и пришлось повесить.

– Племянница не рассказывала, где взяла картинку? – насел на хозяйку Дергачев.

Галина Петровна пояснила:

– Денег у Кати мало, я знаю, каковы ее доходы, дорогой подарок она мне на день рождения сделать не могла. Отругала девчонку, когда она эту жуть мне принесла. Я-то в курсе, сколько художники за живопись просят, меньше чем за три тысячи никогда ничего не отдадут, совсем обнаглели. А Катюша ответила: «Не переживай, я только на рамочку потратилась, нашла симпатичную и недорогую. А рисунок обычная почтовая открытка, я нашла ее в нашем ящике, лежала в конверте без адреса. Видимо, какая-то фирма рекламу разложила. Не поняла, правда, чего они продают, и телефона там нет. Но сделано красиво».

– Вы не узнали мужчину, привязанного к стулу? – уточнил Дергачев.

– Нет, очень уж у него лицо миниатюрно нарисовано, – прищурилась Галина Петровна. – У меня дальнозоркость, вблизи ничего не различу, а далеко тоже плоховато детали вижу. Надо бы очки заказать, да они дорогие.

И тут Дергачев, неожиданно поняв, в чем дело, задал следующий вопрос:

– Ваш брат часто бил жену, дочь и внука?

Пенсионерка покраснела, ее глаза наполнились слезами.

– Нет! Никогда! Валера хороший человек, герой афганской войны…

Следователь остановил ее:

– Извините, что перебиваю, но вы прекрасно знаете, что Сизов никогда не принимал участия в боевых операциях. И был даже вынужден сменить место жительства после того, как его за вранье побили настоящие ветераны.

Гренкина разрыдалась и выложила правду. С Сизовым они двоюродные брат и сестра. Галина, не имеющая собственных детей, очень любит Катю, поэтому изо всех сил всегда старалась ей помочь. Валера хороший человек, но у него случаются припадки немотивированной ярости. В такой момент он не владеет собой. Свою жену Сизов начал бить на второй день после свадьбы, но позднее отстал от нее, переключился на дочку. Когда же на свет появился Андрюша, дед стал измываться над внуком.

– Вот почему Екатерина часто «болела» в детстве, – догадался Дергачев. – И понятно, из-за чего Андрей неделями не посещал садик – мать ждала, пока у крошки сойдут синяки. Почему вы не обратились за помощью?

Галина Петровна накинула на плечи платок.

– Господь терпел и нам велел. Всех баб лупят. Моей маменьке покойной часто от отца доставалось. И, между прочим, почти всегда за дело – деньги у матушки в руках не задерживались. Принесет папка зарплату, предупредит: «Расходуй аккуратно». Куда там! В первый день всего понакупит, конфет шоколадных…

– Хорошо, пусть Вера тоже не умела вести домашнее хозяйство, – перебил Николай Михайлович, – и Катя выросла белоручкой. Но чем провинился Андрюша?

Пенсионерка опустила голову.

– Ребенка с ранних лет надо уму-разуму учить, не то бандитом вырастет. Всех в детстве пороли, а как иначе… Чего вы ко мне привязались? Валерка здоровый был, начнешь возражать, он как вмажет! А потом из дома не выпускает, пока бланш не рассосется. Я бы никогда к нему не ходила, но жили-то рядом, через двор. Брат приказывал к нему являться, орал: «Ты, дура, мужа не имеешь, а баба не способна одна жить, глупости делаешь, зарплату по ветру пускаешь». Забирал у меня получку и выдавал по крохам, а то, что экономилось, прятал, говорил: «Вот помрешь, на что тебя, шалаву, хоронить? Надо запас иметь». Катя, когда отец ее, беременную, измутузил, в полицию пошла, а там ответили: «Мы семейными ссорами не занимаемся. Вот если он вас убьет, тогда вызывайте, приедем». Когда Сизов квартиру поменял, я неделю от радости плясала. На другом конце Москвы брат оказался, ему до старой квартиры два часа теперь на перекладных добираться, сначала на трамвае до метро, в подземке две пересадки, потом на маршрутке, дальше пешком. Я сразу сообразила, что он сюда не поедет, побоится столкнуться с соседями, которые теперь о нем правду знают. Валерка звонить начал, визжал: «Немедленно, дура, свою нору продавай, переезжай ближе ко мне!» А я сбегала на телефонный узел, все, как есть, про двоюродного брата начальнику рассказала, тот оказался хорошим человеком, номер мне поменял. Все. Живу теперь свободно.

– Екатерине с Андреем так не повезло, – вздохнул Николай Михайлович. – Вы и с ними оборвали связь?

Галина Петровна показала на картинку.

– Сказала же, ее Катюша подарила. С ней и мальчиком я общалась. В основном, правда, по телефону. Но несколько раз в год они сюда тайком от ирода приезжали.

– Где сейчас Катя находится, знаете? – задал следующий вопрос Дергачев.

Гренкина опустила голову.

– Нет. Думаю, она сбежала от Валерки. За неделю, кажется, до его убийства она мне звякнула и предупредила: «Тетя Галя, если услышишь, что мы с Андрюшей не пойми куда делись, не пугайся. Все хорошо». Я заволновалась, стала вопросы задавать, а она перебила: «Больше ничего не скажу. И так правила нарушила. Запрещено о том, что я сделаю, рассказывать. Если узнают, что я тебе звонила, не пойдем по дороге».

– Ваша племянница собиралась сесть на поезд? – тут же сделал стойку следователь.

– Сказала: «Не пойдем по дороге», – повторила Галина Петровна, – слова «железная» не говорила. Хотя, может, я неправильно расслышала или Катюша оговорилась. Не собиралась же она куда-то пешком с малышом переть.

Уже стоя в прихожей, Николай Михайлович задал последний вопрос:

– В документах Сизова двоюродная сестра не указана, вас не оповещали о гибели брата, а Катя исчезла до убийства отца. Откуда вы узнали о смерти Валерия?

Галина спокойно ответила:

– Утром встала, телик включила, не помню, какой канал. У нас в доме антенну коммерческую установили, теперь хоть обсмотрись, полно всего. Тогда как раз новости криминальные показывали. Гляжу – фото Валерия, да не современное, а десятилетней примерно давности. А потом корреспондент про труп, найденный в брошенном доме, рассказал. Я на радостях себе зефиру в шоколаде купила. Сдох гад. Может, теперь Катюша вернется? Бояться ей больше некого.

Дергачев и Панов поняли, что их версия об ангеле-мстителе верна. Убийца знал о том, что Львова требует бесконечной благодарности от людей, которым оказывает помощь, доводит их до истерики, до разрыва отношений с собой, и немедленно прекращает покупать лекарство смертельно больному ребенку, тем самым убивая его. И преступнику было в деталях известно, что творилось за фасадом с виду вполне нормальной семьи Сизовых. Жанна и Валерий где-то пересекались, и в этой точке они столкнулись с киллером, который смог выведать о них правду.

Но тщательная проверка контактов жертв не дала результатов. Бизнесвумен и «герой войны» жили в разных мирах, их ничто не связывало. Ничто, кроме маленькой открытки, которую и мужчина, и женщина получили незадолго до смерти.

Валерий Яковлевич послание не увидел, конверт из почтового ящика вынула Катя и, приняв его содержимое за какую-то рекламу, вставила картинку в рамочку и подарила тете. А вот Львова, похоже, сама вскрыла конверт.

Почему Жанна Сергеевна не испугалась, увидев собственное изображение в страшноватом сюжете? По какой причине сохранила мрачную картинку? Ответов на вопросы пока не находилось. А вот эксперты, тщательно изучившие рисунки, рассказали много интересного.

Глава 7

По мнению криминалистов, автор обоих посланий один человек. Манера, в которой работает художник, уникальна, такой техникой сейчас мало кто владеет, ее корни тянутся в четырнадцатый век.

Тогда в одном из монастырей Китая был придуман особый вид небольших, как правило, размером с ладонь, картин. Художники использовали специальные кисти, сделанные из шерсти живущих только в одной провинции обезьянок, а краски изготавливались из коры деревьев, цветов и яиц. Китайцы всегда отличались трудолюбием и методичностью, рисовальщики не торопились, процесс создания небольшого полотна мог растянуться на годы. Для работы требовалась особая многослойная рисовая бумага, причем большое значение придавалось положению звезд на небе – в некоторые дни художник не имел права переступать порог мастерской, в другие сутки ему предписывалось трудиться исключительно по ночам. Известен случай, когда один мандарин в день появления на свет сына заказал монастырю такую картинку, чтобы преподнести ее своему долгожданному наследнику в момент его бракосочетания. И вот, когда через шестнадцать лет мальчик стал женихом, оказалось, что мастер не успел дописать произведение.

В древние времена «ладошки», так назвали полотна современные искусствоведы, стоили баснословно дорого, обладать ими могла лишь знать. Сейчас в мире существует несколько школ, где обучают этой старинной технике, и пара магазинов, где можно купить особые кисти, краски из натуральных материалов, бумагу, рамы – короче, все необходимое. Удовольствие совсем недешевое, китайского трудолюбия и терпения у европейцев с американцами нет, поэтому настоящие «ладошки» пишут только немногие художники в Поднебесной, и заплатить за их творчество придется ошеломительную сумму. В России, где люди во все века любили монументальные произведения живописи, миниатюры особым успехом не пользуются. В них надо тщательно всматриваться, изучать изображение, смаковать крохотные нюансы, беседовать с живописцем, чтобы тот указал на детали, которые ваш неискушенный взгляд не заметил.

«Ладошка» не сразу открывается владельцу. Сначала человек считывает самую простую информацию, видит лишь пейзаж, портрет или натюрморт. Потом, порой – спустя годы, если коллекционер вдумчив, он начинает понимать замысел художника. И нужно обладать большими знаниями истории, религии, литературы, чтобы полностью вникнуть в него. Обычный любитель живописи увидит на полотне, скажем, вазу, сидящую около нее маленькую голубую птичку, оценит тонкую работу мастера, восхитится игрой света, необычным выбором красок. Но тот, кто умеет читать «ладошки», поймет: художник, создавая эту, находился в полнейшем спокойствии. Вот если бы около вазы, причем не слева, а справа, находилась не птичка, а кошка, тогда было бы ясно, что создатель полотна полон активности. Если ты постоянно нервничаешь, покупай первую миниатюру, если пребываешь в депрессии – бери вторую. Неправильно подобранная «ладошка» передаст владельцу не те эмоции и может навредить ему.

Картинки, полученные Львовой и Сизовым, не являлись уникальными произведениями. Эксперт, изучивший их, сказал:

– Тот, кто нарисовал миниатюры, находится в самом начале творческого пути, делает лишь первые шаги. Его нельзя назвать ни мастером, ни даже умелым подмастерьем, он – ученик-первоклассник. Да, бумага, краски, кисти правильные, но нет мастерства и зрелой вдумчивости. В Москве есть только одна студия, где обучают искусству создавать «ладошки», она открыта при картинной галерее, которой владеет Елена Львовна Козина. Я видел в каком-то журнале интервью с дамой, и там было фото одной работы студийца, который пытается творить в манере древних китайцев. Это оказалась этакая рашен-«ладошка». Китайской тщательности в ней не было. Думаю, ваш художник занимается там.

Панов и Дергачев аккуратно навели справки о Елене Козиной и выяснили следующее. Энтузиастка открыла при своей галерее лекторий для тех, кто хочет познакомиться с историей живописи, узнать биографии художников. Еще она приглашает на занятия всех, кто мечтает сам писать картины, для них работает кружок, где преподаватель учит правильно держать кисти, объясняет, как составить композицию. Раз в месяц в галерею Козиной приходят искусствоведы из разных музеев и рассказывают слушателям о собраниях своих хранилищ. Но никакой открытой для всех студии по созданию «ладошек» нет. Есть несколько человек, близких друзей галеристки, они-то и увлекаются написанием миниатюр.

Постороннему в узкий круг избранных попасть трудно, но можно. Козина по пятницам организовывает тематические чаепития, на которые приглашает самых разных понравившихся ей людей. Ни малейшего налета снобизма у Елены Львовны нет, ей все равно, чем занимается человек, лишь бы он был талантлив в своем деле. За столом легко могут оказаться и великий тенор, и… сапожник. Маленькая деталь: к последнему клиенты слетаются со всего мира, потому что никто, кроме него, не способен так стачать ботинки.