Тайна, покрытая мраком

Я чутко прислушивалась, не вернется ли Витька, но в конце концов уснула. Последней отчетливой мыслью было: надо старушку спасать.

Утром Витька как ни в чем не бывало пил кофе в кухне. Выглядел сонным тюленем и на отчаянного злодея не тянул, хотя я к нему очень даже приглядывалась. Любка то и дело мне подмигивала, косясь на Витьку, потом не выдержала и спросила:

– Где это тебя ночью носило?

Витька посмотрел на нее так, точно видел впервые, взял бутерброд и принялся жевать, не удостоив нас ответом, а потом уткнулся в любимую энциклопедию. Тут подала голос бабуля, и я отправилась к ней в спальню. В то утро подняться с постели она не пожелала. Выпила чаю и указала мне на дверь.

– Ваш любимец дома не ночевал, – сказала я не без ехидства.

– Это который? Пушкин?

– Нет. Витька.

– Неужто нашел кого? Послал бы бог такое счастье, – Теодоровна вздохнула, сложила руки на груди и в потолок уставилась.

– Вы когда вставать думаете? – проявила я интерес.

– Может, уж вообще не встану, – тоненьким голоском ответила старушенция.

Обычно в это время она наносила боевую раскраску (бабка у нас героическая, без макияжа спальню не покидала), и ее нежелание следовать заведенному порядку меня беспокоило.

Примерно через час она потребовала к себе Витеньку, и они довольно долго беседовали. Любка пробовала подслушать, но безуспешно. Дверь в будуар оказалась заперта. Еще одно новшество. Сразу после разговора с бабкой Витька отбыл в неизвестном направлении, причем «Волга», ветеран отечественного машиностроения, на которой он обычно возил Теодоровну, так и осталась в гараже.

К обеду Маланья не встала, есть отказалась наотрез, и я с перепугу вызвала врача, за что и схлопотала от бабки. И врач, конечно, тоже. Выскочил из комнаты Теодоровны, точно ошпаренный, и еще долго чертыхался в прихожей:

– Ну и бабуся у вас, ей бы полком командовать… в Гражданскую.

– Что с ней? – с тревогой спросила я, готовясь к худшему.

– Бабка крепенькая, – осчастливил врач, мужчина примерно моего возраста. – Мне бы ее здоровье.

– Но…

– Хандрит старушка, – отмахнулся он. – Конечно, надо бы анализы сдать и все такое… на всякий случай. Попробуйте ее уговорить.

– А вы не пробовали? – разозлилась я.

– Пробовал. Такой матерщины мне еще слышать не доводилось.

Разговор с врачом меня немного успокоил, но ясности не внес. Витенька где-то носится, бабка изображает умирающую… С чего бы вдруг?

Витька вернулся лишь к вечеру, а бабка так и не встала с постели. За весь день выпила три чашки чая с печеньем, хотя вообще-то поесть любила.

Ночью мы сторожили Витю и гадали, что затеяла старушка. Шофер спал себе спокойно, а бабка подняла меня среди ночи и попросила почитать ей «Житие святой Татьяны». Особой богобоязненности я в ней ранее не замечала и о наличии «Жития Святых» в доме даже не догадывалась. Жизнь святой Татьяны показалась мне чрезвычайно поучительной, но в три часа ночи я предпочла бы спать, о чем и сообщила Теодоровне.

– Грехов много, вот и не спится, – повздыхала она. – А ты иди, ложись, чего уж там…

Наутро все повторилось. Бабка потребовала чаю и заявила, что вставать ей ни к чему, скоро вынесут из дома вперед ногами. Данное заявление явилось последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

– Врач сказал, еще лет двадцать вам с вашим здоровьем беспокоиться не о чем, – произнесла я сурово.

– Дурак он, Господи прости. Чего они понимают, врачи-то?

– Хорошо. Давайте я позвоню Ивану Христофоровичу. Не вылечит вас, так хоть проститься успеете.

– Стервь, – беззлобно заметила старушка и отвернулась.

Я опустилась в кресло рядом с кроватью и решительно произнесла:

– Я поняла, вы при смерти. А теперь говорите, что вам надо. Не зря же вы все это затеяли.

– Испарись, – фыркнула старушка.

– Еще чего. Говорите немедленно. Или я отправлю вас на принудительное лечение.

Бабка взяла лорнет с тумбочки и на меня уставилась. Я терпеливо ждала, выдав свою лучшую улыбку. Бабка убрала лорнет и заявила:

– Сыщи мне внука. Боюсь и вправду помереть, так его и не увидев.

Такого я точно не ожидала и слегка растерялась.

– У вас есть внук? – вопрос, лишенный смысла, раз о внуке я уже знала от Витьки.

– Знамо дело, есть. Вот только где он, не знаю.

– И я должна его найти?

– Ага, – кивнула она.

– Почему бы этим Витьке не заняться? – предложила я, находя данную идею вполне разумной.

– Куда ему… Сердце у Вити – чистое золото, но мозгами его Господь обидел. И то сказать, редко кому все сразу дается… А у тебя ум изворотливый, хоть и ленивый, ты найдешь.

– Спасибо за блестящую характеристику, – скривилась я. – А где искать-то?

– Кабы знать, – развела старушенция руками.

– Это типа, поди туда, не знаю куда?

– Типа, да, – кивнула она.

– Задание – зашибись. Может, вам следует в полицию обратиться?

– Ни-ни, – погрозила пальцем Теодоровна. – Полиции мне только не хватало. Чует мое сердце, вляпался внучок в какое-то дерьмо. Не сделать бы хуже.

– Интересно, – нахмурилась я. – Ну, если так, начнем с чего-нибудь самого простого. Фотография внука у вас есть?

– Нет. Разорвала все, как с ним поругалась. Теперь жалею.

– А звать его как?

– Андрей Ильич Костюков. Тридцать лет. Дурак дураком. Но родная кровиночка. Фамилия у него от матери. Сынок мой покойный так на ней и не женился. И правильно. Не баба, а сущее недоразумение. Ни рожи ни кожи, а принцессу из себя гнула. Мальчишку вконец избаловала. Я его отобрать хотела, да какое там. Пока Илья, сынок мой, жив был, строжил его, а уж как Ильи не стало, просто беда… Потом и дуреха померла, а наш Андрюшка совсем от рук отбился. Связался с дурной компанией…

– Когда вы видели его в последний раз? – деловито спросила я.

– Лет пять назад, может, больше.

– Ничего себе…

– Зла я на него была очень, – вздохнула Теодоровна. – Но перед смертью помириться хочу. Грех внука-то не простить. Может, придет, поплачет на моей могилке. Кто, если не он?

Тут она всплакнула, вытерла глаза кружевным платочком, а я нахмурилась:

– Не увлекайтесь. Он в нашем городе живет?

– Квартира у него на Михайловской, тут неподалеку. Дом три, квартира двадцать пять. Только он давно там не появляется, за квартиру мне приходится платить.

– То есть, где он живет сейчас, неизвестно? Еще какие-нибудь ценные сведения? – Бабка развела руками. – Негусто, – констатировала я. – Задание я уяснила, но чувствую, что дело завалю. Вам нужен профессиональный сыщик.

– А кто детективы выдумывает? Да так ловко… Чешешь, как по писаному…

– Вам не приходило в голову, Милана Теодоровна, что это разные вещи?

– А ты попробуй, вдруг получится.

Я поскребла затылок, не зная, как отнестись к словам старухи. Полный бред… с другой стороны, отчего не попытаться, вдруг повезет.

– Вы кого-нибудь из его друзей знаете?

– С ума сошла? У него друзья все как есть каторжники, а у меня в доме добра на миллионы… Не ровен час, ограбят. Не знаю и знать не хочу.

– Хорошо, – кивнула я, не желая спорить. – Схожу на квартиру, соседей поспрашиваю… может, его видел кто…

– Сходи, милая, сходи. Я тебе ключ дам. Хотя он тебе вряд ли понадобится. Ты в квартире записочку Андрюшке оставь… на всякий случай.

– Кстати, а мобильный у него есть?

– Был. Но номер давно отключен. Поезжай-ка прямо сейчас, чего ждать? Шкатулку мне подай, вон ту, с сердечком, – я подала шкатулку, бабка достала из нее ключ и протянула мне. – Пиши записку, – откидываясь на подушку, сказала она. Взяв блокнот и авторучку, я приготовилась записывать, бабка пожевала тонкими губами и принялась диктовать: – «Дорогой мой внучок Андрюшенька. Прости ради Христа свою глупую бабку…»

– Может, не стоит так драматично? – попыталась я ее урезонить.

– Пиши, – махнула она рукой и продолжила: – «Чувствую свою близкую кончину, и нет у меня большего желания и большей радости, чем прижать тебя к сердцу, кровиночка моя ненаглядная. Не держи на меня зла и приходи проститься, хочу, чтобы в последние мои часы ты был рядом и принял из рук моих все нажитое непосильным трудом, не чужим же людям оставлять…»

– Это тоже писать?

– Пиши, пиши. «Терпеть меня тебе недолго придется. Жду тебя, ангел мой. Твоя несчастная старая бабка Милана Теодоровна». Написала? Вот и славно. Теперь ступай. А я отдохну. Что-то сердце опять прихватило.

– Вы не за ту грудь держитесь, – съязвила я.

– У меня слева болит, а справа отдает, – нашлась старушенция, а я с ключом и запиской покинула комнату.

– Витька опять куда-то смылся, – сообщила Любка, как только я появилась в гостиной.

– Я тоже сматываюсь, – порадовала я.

– Насовсем? – ахнула Любка.

– Нет. На пару часов. Теодоровна велела внуку записку передать. Помирать собралась, хочет с ним помириться, – в доказательство я сунула ей под нос записку. Шевеля губами, точно первоклассник, Любка ее прочитала и вернула мне.

– С тобой пойду, – заявила она.

– А бабку с кем оставишь, с попугаем?

– Почему бы ей не побыть с Петровичем? Он все-таки собака.

– Тебе совсем крышу снесло? – попеняла я.

– Ладно. Возвращайся побыстрее… – И вдруг заголосила: – Уволюсь завтра же, ей-богу уволюсь!

Я прошмыгнула в прихожую, обула кроссовки и вскоре оказалась на улице. День выдался прохладный, но солнечный. До Михайловской рукой подать, и я отправилась пешком, игнорируя общественный транспорт. Задание трудным не представлялось, правда, особой пользы я от него не ждала. Бабка мудрит по обыкновению. Наверняка знает, где внука искать, то есть уверена, что в квартире он появляется, иначе какой прок в этой записке? Выходит, спектакль «с умиранием» предназначался вовсе не мне, это она так к встрече с внуком готовится. В ловкости старушенции не откажешь, в записке все черным по белому: придешь и помиримся – деньги твои, а заупрямишься – на бабло не рассчитывай. Надеюсь, он сделает правильный выбор и Теодоровна с кончиной повременит.

Размышляя подобным образом, я довольно быстро дошла до Михайловской и вскоре увидела нужный дом, пятиэтажку-сталинку с аркой посередине. Дом выглядел солидно, двор тоже порадовал: парковка, клумбы и детская площадка. Возле ближайшего подъезда я заметила дворника, мужичок лет шестидесяти лениво помахивал метлой.

– Не подскажете, в каком подъезде двадцать пятая квартира? – громко спросила я, подходя ближе.

– У тебя что, глаза на затылке? – поинтересовался он. – Вон таблички висят.

Таблички с номерами квартир в самом деле висели над дверями подъездов, и я их, конечно, видела. А спросила для того, чтобы завести непринужденный разговор о хозяине двадцать пятой квартиры. Дворник отвернулся, и мне пришлось продолжить, адресуясь к его спине:

– А вы жильцов хорошо знаете?

– Мое дело двор мести, а жильцы мне без надобности. Ходят тут, мусорят… чтоб им пропасть.

«И тебе тоже», – мысленно пожелала я и тут обратила внимание еще на одного мужчину. Он сидел на скамейке возле детской площадки и возился с айфоном, как все мужики, которым нечего делать. Наш диалог привлек его внимание, он поднял голову, посмотрел без особого интереса, а я на всякий случай приосанилась, потому что мужчина был из тех, кого принято считать «интересным». Взгляды наши на мгновение встретились, но почти в ту же секунду он вновь вернулся к айфону, решив, что тот куда больше заслуживает его внимания, нежели я. Приятно. Может, бабка права, и я себя переоцениваю?

Поспешив отвлечься от тревожных мыслей, я направилась к подъезду. Домофона нет, замок отсутствует. Чудеса. Дверь, правда, была железной и свежеокрашенной. Я вошла в подъезд и поднялась на четвертый этаж, где располагалась двадцать пятая квартира. Кроме нее, на лестничной клетке было еще две квартиры. Выполнение задания я решила начать с опроса соседей, потому что доверять бабкиным россказням не торопилась. Позвонила в двадцать шестую квартиру, дверь открыла молодая женщина в коротком махровом халатике.

– Вам кого? – спросила с удивлением.

– Я из ЖЭКа, – нагло соврала я. – По поводу вашего соседа, Костюкова Андрея. Он ведь в двадцать пятой квартире живет?

– Понятия не имею, – пожала девушка плечами. – По-моему, квартира пустует. Мы сюда переехали три года назад, и соседей я ни разу не видела, – и тут же закрыла дверь.

Я еще не успела прийти в себя от чужой невежливости, как дверь рядом приоткрылась, а я чуть не заорала в голос, не сразу сообразив, что на меня смотрит толстуха с маской на лице ядовито-зеленого цвета.

– Вы из ЖЭКа? – шепнула она. Я испуганно кивнула, тетка ухватила меня за плечо и втянула в свою квартиру. – Наконец-то… – закрывая дверь, сказала она, все еще шепотом. – А то все пишу, пишу…

– Чего пишете?

– Роман, блин, – всплеснула она руками. – Нечисто с этой квартирой. Вроде никто не живет, а я же слышу: кто-то ходит. А позавчера свет горел. Я кота искала и видела.

– У квартиры есть хозяин. Почему бы там кому-то не ходить?

– А потому что неизвестно, как он туда попадает.

– Логично предположить, что через дверь, – подсказала я.

– Ничего подобного. Как-то вечером, слышу, ходит. Я взяла, да и позвонила. Надо ж с соседями познакомиться. И сразу тишина. Вышла на балкон, свет не горит. Тихо. Потом опять пошла в прихожую, в глазок с час таращилась, никто не вышел, а свет так и не горит. А теперь скажите, кому нужно в темноте бродить? Вот чертова квартира, то ходят, то стонут, то вроде в стену стучат. И дверь ни разу не открыли, хоть я полицией грозилась.

– Давно вы здесь живете?

– Почти пять лет. А соседа так и не видела. Это нормально?

– Хозяйка квартиры пожилая женщина, – пожала я плечами.

– Нормальные люди квартиру бы продали, если она не нужна. Или квартирантов пустили. Что-то с ней не так. С квартирой, я имею в виду. Вы про полтергейст слышали?

– Кто ж про него не слышал?

– Так вот. Там не он, там кое-что похуже.

«Повезло нарваться», – с печалью подумала я, приглядываясь к тетке. В своей зеленой маске она походила на упитанного пришельца. Тут я поняла, что у меня возникла еще одна проблема. Теперь попасть в квартиру будет затруднительно, если уж тетка любительница подглядывать в дверной глазок, а мне пришла в голову счастливая мысль соврать, что я из ЖЭКа. Чего доброго, полицию вызовет. А бабка насчет полиции выразилась предельно ясно: «ни-ни».

– Что ж, давайте посмотрим, что там с квартирой, – предложила я, быстро найдя выход, как мне казалось, блестящий. – Хозяйка мне ключ дала.

– Я только умоюсь, – обрадовалась тетка и кинулась в ванную, а я вышла на лестничную клетку, достала ключ и вставила в замок. Попыталась повернуть ключ, но попытка успехом не увенчалась. Правда, он легко повернулся в противоположную сторону. Я подергала дверь: заперто. Выходит, до этого она была открыта. Я вновь повернула ключ и легонько толкнула дверь. Она подалась без всякого труда. Вынув ключ, я нажала кнопку звонка, мысленно чертыхаясь. Звонок переливисто звенел, а хозяин не появлялся. Зато на лестничной клетке материализовалась соседка.

– Ну? – шепотом спросила она, а я решительно распахнула дверь и вошла в прихожую, тревожно оглядываясь. Соседка шагнула за мной и тоже оглядывалась с беспокойством, хотя чувствовалось: любопытство пересиливает.

– Хозяева! – гаркнула я, не надеясь, что мне ответят.

В квартире стояла гробовая тишина, прозрачно намекая на отсутствие разумной жизни. Понемногу успокаиваясь, я неспешно прошлась, сопровождаемая соседкой. Квартира оказалась однокомнатной, но просторной, раза в два больше моей, и обилием антикварной мебели напоминала жилище Теодоровны. Самое неподходящее место для молодого мужчины. Чувствовалось, что помещение давно не проветривали, но совсем уж нежилой она все-таки не выглядела. Один из ящиков на кухне прикрыт был неплотно, в ванной висели полотенца, стояли шампунь и гель для душа, в шкафу нашлись соль, сахар и банка кофе, правда, с просроченным сроком годности. Я провела рукой по столешнице, слой пыли имел место, но не такой, чтобы заподозрить: годами здесь никто не появлялся.

– Уборщица приходит, – заметила я, обращаясь к соседке. – Наверное, ее вы и слышали.

– А это кто? – спросила она, когда мы вернулись в комнату, и кивнула на портрет в золоченой раме, украшавший одну из стен. С портрета пакостно улыбался лысый дядя лет шестидесяти. Ответить я не успела, соседка схватила меня за руку и с легким повизгиванием заявила: – Ты глянь, он на нас смотрит.

– А куда ему еще смотреть? – вздохнула я.

– Да он правда смотрит, я в сторону и взгляд за мной. – О подобном эффекте я была наслышана, однако весьма неприятное чувство, что за нами в самом деле наблюдают, не стало от этого менее острым. – Вот что, ты как хочешь, а я пошла, – и соседка потрусила к выходу, крестясь на ходу.

Покачав головой в досаде, я продолжила осмотр квартиры. В шкафу мужские вещи, в верхнем ящике комода счета за коммунальные услуги. Я надеялась обнаружить что-нибудь вроде записной книжки или клочка бумаги с телефонами. Хотя кто сейчас пользуется записными книжками? Если только такой динозавр, как наш Витька. На осмотр я угробила не меньше часа, но так ничего и не нашла. Оставила на столе записку, приписав внизу номер своего мобильного. Непохоже, что внук живет здесь постоянно, но, скорее всего, иногда появляется. А вот почему входная дверь была открыта? Может, приходящая уборщица забыла ее запереть? Надо бабке сказать… И тут вспомнились слова Теодоровны, когда она отдавала мне ключ: «Хотя он тебе вряд ли понадобится». Выходит, знала, что дверь открыта? То есть держит ее открытой нарочно? Совсем спятила старая… Вынесут ее антиквариат или бомжи поселятся… А если хозяин все-таки здесь, просто отлучился ненадолго? Ненадолго растянулось на солидный временной промежуток… Черт-те что… Я вышла на лестничную клетку и задумалась: запирать дверь или нет? Ключей в квартире я не видела, выходит, тот, кто дверь забыл закрыть, войти все-таки сможет, а не сможет, так ему же хуже. Я решительно повернула ключ в замке и на всякий случай дверь подергала. Заперто. Что ж, будем считать, задание выполнено.

Я уже сворачивала к дому старухи, когда сообразила, что оставила в квартире свою сумку. Ну надо же… Пришлось возвращаться. При виде сталинки под ложечкой неприятно засосало, теперь, по неизвестной причине, казалось, что дом выглядит как-то странно, я бы даже сказала зловеще. Перед внутренним взглядом замаячила пакостная улыбка дяди с портрета… Пора от бабки съезжать. Длительное общение с ней до добра не доведет.

Перепрыгивая через две ступеньки, я поднялась на нужный этаж, вставила ключ в замок и едва не начала заикаться, потому что дверь вновь оказалась незапертой. Я надавила кнопку звонка, выждала минуту и распахнула дверь. Сумка моя лежала на банкетке в прихожей, в квартире ни души, дядька с портрета улыбается еще пакостнее. Покинув квартиру, я заперла дверь, подергала ее с большим рвением, постояла в раздумье и вновь позвонила соседке.

– Чего вернулась-то? – спросила она.

– Сумку забыла.

– Неудивительно. У меня от этой квартирки просто мороз по коже. Как думаешь, может, батюшку позвать?

– Неплохо бы, – кивнула я, вспомнив недавние фокусы с дверью.

– Заходи, – вдруг сказала соседка. – Чего на пороге-то торчать. Чаю хочешь?

– Можно, – кивнула я. И мы сели в кухне пить чай. Я решила потратить время с пользой. – В доме есть кто-нибудь, кто помнит прежних жильцов? – спросила я. – Ну, кто живет здесь дольше, чем вы?

– В нашем подъезде нет. В соседнем баба Липа… но она это… заговаривается. Так что веры ей никакой. Не думай, что я о квартире-то не спрашивала. Еще как спрашивала. Вроде мужик тут жил, да помер. А уж после него парень молодой. Вроде бы сын того мужика или племянник. Парень то ли жил, то ли нет. А потом и вовсе исчез. Вот так. Знай я, что у меня такое соседство будет, купила бы квартиру в другом районе.

– Не помню, заперла я квартиру или нет, – выслушав ее, заметила я в притворном раздумье, и попросила: – Вы не могли бы посмотреть? А то я себе не доверяю. Невнимательная…

Татьяна, так звали соседку, взглянула с подозрением, но пошла в прихожую вместе со мной. Я делала вид, что кроссовки зашнуровываю, наблюдая за тем, как она подходит к двери двадцать пятой квартиры.

– Заперто, – сказала Татьяна, добросовестно подергав ручку.

– Спасибо, – сказала я и поспешила с ней проститься.

Спустилась на два пролета, но вдруг резко развернулась и вприпрыжку бросилась на четвертый этаж, толкнула дверь и она открылась, что даже не особенно удивило на этот раз. Я прошлась по квартире – никого. Присев на корточки, осмотрела замок. Кто-то совсем недавно его смазал. Ключ поворачивался практически бесшумно. Допустим, Теодоровна шутки шутит. В двери глазок, когда появляюсь я – дверь оказывается открыта, когда соседка – закрыта. Блестящее логическое заключение с одним «но»: а кто эту дверь запирает и отпирает, если в квартире никого нет? На всякий случай я заглянула в шкаф и даже вышла на балкон. До водосточной трубы далековато, рискуя жизнью можно дотянуться до соседского балкона, но это Татьянин балкон. Кстати, а как поведет себя дверь, если мы подойдем к ней вместе с Татьяной? Можно попробовать, но велика вероятность, что соседка, наблюдая за моими действиями, уже вызвала неотложку. В общем, экспериментировать я не стала, показала дяде на портрете язык и покинула квартиру. Не терпелось поскорее увидеться с бабкой.

Стоило войти в дом, как Любка бросилась ко мне на шею с воплем радости, точно мы год не виделись:

– Наконец-то, – запричитала она. – Витька так и не вернулся, а бабушка у себя лежит. Кушать опять не стала. Меня это беспокоит. А ты как?

Если я расскажу Любке историю про дверь, она, чего доброго, совсем с катушек съедет.

– Нормально, – пожала я плечами.

– А чего так долго?

– С соседями болтала. Собирай на стол, есть хочется, а я к бабке загляну.

Бабка, держа планшет на коленях, смотрела «Женитьбу Бальзаминова», весело хихикая, но при моем появлении сунула планшет под подушку и сложила ручки на груди, тяжко вздохнув. В ту минуту мне очень хотелось ее придушить, но я напомнила себе, что старость надо уважать. Неизвестно какие кренделя я начну выписывать, когда мне стукнет восемьдесят… если стукнет.

– Ну, что? – с живейшим интересом спросила она.

– Вынуждена сообщить, дверь в квартире на Михайловской у вас с причудами.

Я поведала ей о своих, то есть дверных, приключениях, но старая вешалка даже бровью не повела. Махнула рукой, точно от мухи отбиваясь, и равнодушно заявила:

– Ерунда. Мишаня куролесит.

– А Мишаня у нас… – я устроилась в кресле, глядя на бабку с большим недовольством.

– Братец мой… сущий кровопиец, не тем будь помянут. Папашино наследство заграбастал, тебе, говорит, и своего добра хватит. Может, и так. А справедливость? Я спорить не стала, что мне, с родным братом судиться? Только ничегошеньки он не выгадал. Помер, шельмец, и все его добро мне досталось. Жениться он так и не сподобился.

– Очень поучительно, – кивнула я. – Только непонятно, как ваш Мишаня мог куролесить, если, по вашим словам, успел помереть?

– Чего непонятного? – удивилась старушенция, приподнялась с подушек и зашептала, выпучив ехидные глазки: – Любовница его убила. Житья ей от него не было. Замуж не брал, а на других смотреть не смей. Есть такие подлые мужики. Мой четвертый муж тоже…

– Мне бы лучше про Мишаню, – напомнила я.

– А я про кого? Взяла Любаня грех на душу и его порешила. По-женски я ее очень даже понимаю. Портрет видела? Мишанину квартиру я внучку оставила, а портрет себе забрала, почто он Андрюшеньке? Выкинуть жалко, все-таки брат. А он как начал куролесить. Ни одной ночи от него покоя не было. Сервиз разбил, подлюга. Саксонский, на двенадцать персон… только вазочка осталось. Прислуга разбежалась, а Витюша ночью со светом спал и крест носить начал. Я портрет в задние комнаты сослала, но стало только хуже. Чуть дом не спалил. Тут Андрюшка пропал, и я приказала портрет назад вернуть, пусть там куролесит, – бабка схватила лорнет и на меня уставилась, как видно, желая проверить, какое впечатление на меня произвел ее рассказ.

– Маланья Федоровна, – позвала я. Злясь на бабку, я называла ее исконным именем, тем самым подчеркивая, что ее стойкое стремление приврать мне очень даже хорошо известно. Бабка делала вид, что этого не замечает. Не заметила и сейчас. – Я верю, что у вас большое будущее в комедийном жанре, – продолжила я, – но не могли бы вы повторить ваш рассказ в присутствии психиатра? Есть шанс провести остаток дней в компании выдающихся исторических личностей. Наполеон, Александр Македонский… кто вам больше нравится?

– Не веришь? – отложив лорнет в сторонку, вздохнула бабка. – Ну и ладно. Есть дураки, которые и в бога не верят. Записку оставила?