Стоик

Он сидел с ней рядом и разговаривал так, как если бы это был пайщик или солидный финансист, такой же делец, как и он сам. И хотя ее вовсе уж не так интересовали подробности его финансовых дел, она чувствовала, что это действительно его сфера, что он живет в ней деятельной, напряженной и по-своему увлекательной жизнью.

– Я знаю только одно, – перебила она его, – это то, что, по-моему, тебя ничто сокрушить не может. Ты для этого слишком умен и слишком хитер.

– Допустим, – сказал он, явно польщенный. – Но так или иначе, на все это требуется время. Может быть, немало лет пройдет, прежде чем мне удастся сбыть с рук все эти транспортные предприятия. А между тем такая затяжка может принести мне немалый ущерб. Предположим, я задумаю какое-нибудь новое дело, – я буду чувствовать себя связанным по рукам и по ногам, пока окончательно не распутаюсь со всей этой историей.

Он замолчал и, задумавшись, уставился в одну точку своими большими серыми глазами.

– Чего бы мне больше всего хотелось теперь, когда у меня есть ты, – медленно промолвил он, – это позабыть хотя бы на время обо всех делах и отправиться с тобой куда-нибудь путешествовать. Довольно я потрудился. Ты для меня дороже всяких денег, несравненно дороже! Знаешь, как странно! Я только сейчас вдруг почувствовал, что слишком много жизни ухлопал на все эти дела. – Он улыбнулся и обнял ее.

А Беренис, слушая его и с гордостью сознавая свою власть над ним, проникалась к нему чувством глубокой нежности.

– Вот это ты правду сказал, милый! – ответила она. – Ты точно какой-то громадный паровоз или машина: летишь на всех парах, а куда – и сам не знаешь. – И она взъерошила ему волосы и ласково скользнула ладонью по его щеке. – Я часто думала о твоей жизни и о том, чего тебе удалось достигнуть. Мне кажется, для тебя было бы очень хорошо уехать на несколько месяцев за границу, поглядеть на Европу. Я не представляю себе, что ты сейчас можешь здесь делать, – разве только еще увеличить свой капитал! И ведь Чикаго, по правде сказать, совсем неинтересный город. По-моему, он просто отвратителен!

– Ну, этого я бы не сказал, – возразил Каупервуд, заступаясь за Чикаго. – У него есть и свои привлекательные стороны. Ведь я сюда, в сущности, приехал затем, чтобы сколотить капитал. И я прямо скажу: мне жаловаться не приходится.

– Да это я знаю! – сказала Беренис, немножко удивленная тем, что он так пылко заступается за Чикаго, несмотря на все обиды и неприятности, которые ему пришлось здесь претерпеть. – Только вот что, Фрэнк… – Она помолчала, обдумывая, как бы получше выразить то, что ей хотелось сказать. – Я считаю, что ты настолько крупнее, больше всего этого. Я, знаешь, всегда так думала! Неужели тебе не кажется, что тебе сейчас надо отдохнуть, оглядеться, поехать куда-нибудь, так просто, без всякого дела? Тебе может дорогой прийти какая-нибудь счастливая мысль, может во время путешествия представиться случай – ну, скажем, возможность взяться за какой-нибудь крупный общественно полезный проект, который принесет тебе не столько прибыль, сколько положение и славу. А может, тебя заинтересует какое-нибудь предприятие в Англии или во Франции. Мне бы так хотелось пожить с тобой во Франции… Ну почему, правда, не поехать туда и не построить для них что-нибудь новенькое? А как насчет того, чтобы заняться городским транспортом в Лондоне? Или еще чем-нибудь в этом роде? Во всяком случае, что бы там ни было, давай уедем из Америки.

Он одобрительно улыбнулся.

– Знаешь, Беви, – сказал он, – хоть это и несколько противоестественно – обсуждать такие серьезные деловые вопросы, когда видишь перед собой эти синие глаза и копну золотых волос, однако должен сказать, что ты рассуждаешь мудро. Примерно в середине того месяца, а может быть, и раньше, мы с тобой уедем за границу – ты и я. И там уж я кое-что придумаю, что тебе будет по душе: год назад или около того мне делали предложение насчет подземной дороги в Лондоне. Я тогда так был занят своими здешними делами, мне просто не до того было. Но теперь… – Он похлопал ее по руке.

Беренис ответила ему довольной улыбкой.

Уже смеркалось, когда Беренис, спокойная, улыбающаяся, сдержанная, простилась с Каупервудом и села в экипаж, который он для нее вызвал.

Спустя несколько минут после ее ухода Каупервуд вышел на улицу, веселый, окрыленный радостью жизни, уже строивший планы на будущее: завтра с утра он поговорит со своим поверенным и поручит ему устроить встречу с мэром города и с еще несколькими влиятельными лицами, чтобы обсудить, на каких условиях и каким способом он мог бы разделаться со всеми своими многочисленными предприятиями и обязательствами. А затем… затем будет Беренис. Мечта всей его жизни, которая наконец-то сбылась! Ну пусть он потерпел крах! Да никакого краха и не было! Жизнь – это любовь, а не только деньги и деньги!

Глава IV

Предложение насчет лондонской подземной дороги, о котором Каупервуд упомянул в разговоре с Беренис, было сделано ему год назад двумя предприимчивыми англичанами, мистером Филиппом Хэншоу и мистером Монтегью Гривсом. Они привезли ему письма от нескольких хорошо известных лондонских и нью-йоркских банкиров и маклеров, рекомендовавших их как солидных подрядчиков по постройке железных дорог, городской трамвайной сети и вагоностроительных и паровозостроительных заводов в Англии и других странах.

Несколько времени тому назад они вошли пайщиками в Электротранспортную компанию (английская компания, учрежденная в целях расширения городского транспорта), вложив десять тысяч фунтов стерлингов в реализацию проекта постройки подземной железной дороги протяжением четыре-пять миль от станции Чэринг-Кросс – в центре Лондона – до Хэмпстеда, который с недавних пор начал превращаться в крупный жилой район. Одно из обязательных условий этого проекта заключалось в том, что новая линия подземки должна была связать прямым сообщением Чэринг-Кросс (конечную станцию Юго-восточной железной дороги, которая обслуживала южные и юго-восточные районы Англии и являлась основной артерией, связывавшей Англию с континентом) с Юстонстэйшен, конечной станцией Северо-западной железной дороги, которая обслуживала северо-западные районы и соединяла Англию с Шотландией.

По словам мистера Гривса и мистера Хэншоу, Электротранспортная компания располагала капиталом в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Ей удалось провести в парламенте через обе палаты акт, предоставляющий ей право на постройку и эксплуатацию новой линии, которая отныне поступала в полную собственность компании. Однако для того чтобы добиться этого, Электротранспортной компании пришлось, вопреки распространенному среди англичан мнению о своем парламенте, затратить изрядную сумму – не на то, чтобы подкупить ту или иную группу, но, как осторожно выразились мистер Гривс и мистер Хэншоу (которых Каупервуд, разумеется, понял с первого слова, ибо уж кто-кто, а он-то отлично разбирался в этом), ведь приходится прибегать к разным средствам и способам, дабы заручиться протекцией того или иного полезного лица, способного повлиять на членов комиссии, от которых зависит решение дела в куда большей мере, чем если вы просто так, со стороны, обратитесь с ходатайством о предоставлении подряда на крупную общественную постройку, тем более когда она, как это бывает в Англии, поступает в ваше вечное владение. И вот, учитывая все это, и пришлось обратиться к юридической конторе «Райдер, Баллок, Джонсон и Чэнс» – солидной, широко известной фирме, которую возглавляют талантливые и хорошо осведомленные в технических вопросах представители юридической профессии, пользующиеся заслуженной славой в столице Великобритании. Эта прославленная фирма обладала бесчисленными связями с отдельными пайщиками и председателями самых различных компаний. Она действительно разыскала таких людей, которые сумели не только повлиять на членов комиссии и провести акт через парламент, но уже после того, как акт был в руках у компании, а от первоначальной суммы в тридцать тысяч фунтов почти ничего не осталось, сумели вовлечь в это предприятие Гривса и Хэншоу, и они, взяв подряд на постройку в течение двух лет линии Чэринг-Кросс – Хэмпстед, заплатили год тому назад десять тысяч фунтов наличными.

Условия акта были довольно жесткие. Они предусматривали, что Электротранспортная компания должна внести шестьдесят тысяч фунтов стерлингов в государственных ценных бумагах как залог в обеспечение того, что предполагаемые работы будут закончены к указанному сроку. Но, как эти лондонские предприниматели объяснили Каупервуду, не трудно будет найти такую группу финансистов, которые согласились бы за обычный ссудный процент внести требуемое количество ценных бумаг в предусмотренный условиями акта банк, а в парламентской комиссии, если, разумеется, там будет поручительство, безусловно, можно добиться продления сроков окончания работ.

Однако после полутора лет усилий с их стороны и несмотря на то что на это было ухлопано сорок тысяч фунтов стерлингов наличными и вложено на шестьдесят тысяч залоговых ценных бумаг, денег на прокладку туннеля (а требовалось на это миллион шестьсот тысяч фунтов) по сие время достать не удалось. Причина этого крылась в том, что, хотя в Лондоне и функционировала вполне успешно одна линия подземной дороги, Сити – Южный Лондон, оборудованная по всем правилам современной техники, тем не менее это не могло убедить английских капиталистов в том, что вновь проектируемая подземная дорога, значительно большей протяженности и соответственно требующая значительно больших затрат, будет приносить доход. Две другие действующие линии городской железной дороги представляли собой полуподземку – по ним ходили паровички, которые то шли по открытому месту, то ныряли в туннель; одна из них, так называемая Районная железная дорога, проложена была на пять с половиной миль, другая – Метрополитен – всего на две мили. Между дорогами действовало соглашение о сквозном движении по обеим линиям. Но поскольку эти линии обслуживались паровой тягой, то туннели и платформы были закопченные, грязные – ни та, ни другая дорога почти не приносили дохода. И так как на деле пока еще никто не доказал, что дорога, постройка которой обойдется в несколько миллионов фунтов, может приносить прибыль, английские капиталисты не склонны были интересоваться подобным предприятием. Отсюда возникла необходимость искать капитал в других частях света, и это в конце концов привело мистера Хэншоу и мистера Гривса – через Берлин, Париж, Вену, Нью-Йорк – к мистеру Каупервуду.

Каупервуд же, как он и говорил Беренис, был в то время до такой степени поглощен своими чикагскими неприятностями, что выслушал мистера Хэншоу и мистера Гривса без особого внимания. Но теперь, после того как его борьба за получение концессии кончилась полным провалом, и в особенности после того как Беренис выразила желание уехать из Америки, он вспомнил об их предложениях и планах. Конечно, ему тогда показалось, что они просто засыпались с этим своим проектом, на него уже ухлопано столько денег, что ни один опытный делец никогда не рискнет на такую авантюру; а все-таки, может быть, стоит посмотреть поближе – как там у них обстоит дело с подземной дорогой в Лондоне, и если окажется возможным развернуть строительство в широком масштабе и обойтись без того мошенничества, к которому он вынужден был прибегать в Чикаго, он даже готов отказаться от сверхприбылей. Он уже и сейчас мультимиллионер – неужели ему надо загребать деньги до конца дней своих?

К тому же с таким прошлым, как у него, и после всех этих грязных вымыслов, которым столь неуемно предавались на страницах газет его враги, заслужить добрую славу – да еще в Лондоне, который в своих коммерческих сделках до сих пор как будто слыл образцом непогрешимой честности, – вот было бы замечательно! Это даст ему возможность занять такое общественное положение, какого ему никогда не достигнуть у себя в Америке.

Он очень воодушевился этой идеей. А ведь ее подсказала ему Беренис, эта девочка, еще не видавшая жизни. Уж такой у нее природный дар, смекалка, – вот она и почувствовала, какая замечательная ему предоставляется возможность. И подумать только, что все это – и эта лондонская затея, и все, что сулит ему в будущем жизнь с Беренис, – все выросло из какого-то легкомысленного приключения девять лет назад, когда он с полковником Натаниэлом Джилесом из Кентукки отправился в домик этого погибшего создания, Хэтти Стар, матери его Беренис! И кто это выдумал, будто зло никогда не приводит к добру?

Глава V

Тем временем Беренис, слегка попривыкнув к своим отношениям с Каупервудом, начала задумываться над теми препятствиями и опасностями, которыми окружила ее жизнь. Она не обманывалась на этот счет, решив соединить свою судьбу с Каупервудом, но сейчас она чувствовала, что должна незамедлительно подготовиться к ним, чтобы спокойно все выдержать и не спасовать.

Первая и главная опасность – Эйлин, эта ревнивая, эмоциональная женщина, которая, если только узнает, что Каупервуд любит Беренис, конечно, не остановится ни перед чем, чтобы погубить ее. Затем – газеты. Они, безусловно, предадут скандальной огласке ее связь с Каупервудом, если их будут часто видеть вдвоем. И наконец – мать: ведь надо же будет как-то объяснить ей, почему Беренис вдруг решилась на такой шаг; и потом еще брат, Ролфи, которого она теперь надеялась куда-нибудь пристроить с помощью Каупервуда.

Все это обязывало ее быть постоянно настороже, взвешивать каждое свое слово, хитрить, изворачиваться, быть мужественной и готовой на многие жертвы и уступки.

И Каупервуд также частенько задумывался надо всем этим. Поскольку Беренис предстояло теперь занять главное место в его жизни, он не мог не заботиться об ее благополучии и о том, что предпринять, чтобы постоянно быть с нею. Он начал всерьез подумывать о лондонском предложении. В следующее свое свидание с Беренис, едва только она вошла, он сразу заговорил обо всех этих делах.

– Знаешь, Беви, – сказал он, – а эта твоя идея насчет Лондона кажется мне очень заманчивой. Тут, несомненно, заложены интересные возможности.

И он рассказал ей все, что он за это время передумал, и поставил в известность о визите лондонских подрядчиков.

– Вот я сейчас и думаю послать кого-нибудь в Лондон, чтобы узнать, остается ли это предложение в силе. Если окажется, что да, тогда путь открыт и твоя замечательная идея может осуществиться. – Он посмотрел на нее с улыбкой, словно поздравляя с тем, что она так хорошо все придумала. – Однако мы с тобой должны действовать осторожно, нам надо опасаться, во-первых, газетной огласки, а во-вторых – какого-нибудь сюрприза со стороны Эйлин. Это существо эмоциональное, сумасбродное; ее поступками управляют только чувства, а не рассудок. Я много лет пытался объяснить ей насчет себя: как человек, помимо своей воли, может измениться в течение жизни. Но она этого никак понять не может. Она считает, что человек меняется только потому, что сам этого хочет. – Он замолчал и невольно усмехнулся. – Она из той породы женщин, что хранят вечную привязанность: полюбит – и всю жизнь будет любить одного человека.

– А тебе это не нравится? – спросила Беренис.

– Напротив! По-моему, это замечательно. Но только беда в том, что я-то сам до сих пор никогда еще таким не был…

– И, я думаю, не будешь! – поддразнила его Беренис.

– Не говори так, – взмолился он. – Зачем ты меня дразнишь? Ведь я только хочу сказать, что она просто не в силах понять, как это может быть: вот я когда-то был в нее влюблен, а теперь почему-то этого больше нет. И у нее это так наболело, что любовь ее сейчас обратилась в ненависть, или, быть может, она просто старается убедить себя в этом. Но хуже всего то, что у нее все это смешано с чувством гордости: она носит мое имя, она моя жена. Когда-то она мечтала блистать в обществе, да и мне тоже очень хотелось предоставить ей такую возможность: мне казалось, что мы оба от этого выиграем. Но я скоро убедился, что для этого она просто недостаточно умна. А потом я и сам отказался от мысли обосноваться в Чикаго. Меня больше привлекал Нью-Йорк – вот это город для человека с деньгами, решил я. Дай-ка, думаю, попробую там. И тут мне пришло на ум, что, быть может, я не всегда буду жить с Эйлин, но, хочешь верь, хочешь нет, впервые эта мысль промелькнула у меня, когда я увидел твой портрет в Луисвилле, – тот самый, который я теперь всегда ношу с собой. И вот после этого я и решил выстроить дом в Нью-Йорке и сделал из него настоящий музей, надеясь обосноваться в нем. Я думал, что если ты когда-нибудь обратишь на меня внимание…

– Так, значит, этот роскошный особняк, в котором я никогда не буду жить, – задумчиво сказала Беренис, – был выстроен для меня!.. Как странно!

– Такова жизнь! – вздохнул Каупервуд. – Но ведь мы с тобой и так можем быть счастливы.

– Конечно, – отвечала она. – Мне просто показалось это странным. Я не хочу доставлять никаких огорчений Эйлин, ни за что на свете!

– Да, я знаю, что ты умна и великодушна. И может быть, ты даже лучше меня придумаешь, как нам из всего этого выпутаться.

– Наверно, что-нибудь придумаю, – спокойно промолвила она.

– Но, кроме Эйлин, надо еще иметь в виду и газеты. Ведь они мне просто жить не дают. Стоит им только пронюхать про этот лондонский проект, – предположим, что я действительно надумаю за это взяться, – тут такой поднимется звон! А если еще кто-нибудь догадается твое имя к моему приплести – ну, тогда тебя совсем заклюют, налетят, точно коршуны! Я пока что вижу только один выход: либо мне удочерить тебя, либо, если мы поедем в Лондон, выступить там в роли твоего опекуна. Это даст мне право находиться подле тебя под тем предлогом, что я распоряжаюсь твоим состоянием. Что ты об этом скажешь?

– Ну что ж, – помолчав, ответила она, – других возможностей я пока не вижу. А насчет поездки в Лондон нужно будет еще хорошенько подумать. Ведь я забочусь не только о себе.

– Я в этом уверен, – сказал Каупервуд, – но если нам хоть чуточку повезет, то все это мы с тобой преодолеем. Должно быть, надо сделать так, чтобы нас как можно меньше видели вместе. Но прежде всего надо придумать какой-нибудь способ отвлечь внимание Эйлин. Потому что она-то, конечно, знает о тебе решительно все. Ведь я тогда в Нью-Йорке часто бывал у вас, ну и ясно, она подозревала, что мы с тобой в связи. Конечно, я тебе не мог этого рассказать: не слишком-то ты меня тогда жаловала.

– Вернее, не совсем понимала, – поправила Беренис. – Ты был для меня слишком большой загадкой.

– А теперь?

– Боюсь, что и теперь тоже.

– Ну уж этому я не поверю! Однако насчет Эйлин мне что-то ничего в голову не приходит. Она до того подозрительна! Пока я живу здесь и только изредка наезжаю в Нью-Йорк, она как будто ничего – терпит. Но если я уеду надолго и поселюсь в Лондоне, а газеты будут изощряться в догадках… – Он не договорил и задумался.

– Ты боишься, что она будет болтать? Или что она приедет к тебе и устроит сцену?

– Трудно сказать, что ей придет в голову и что она может сделать. Будь у нее какое-нибудь занятие или развлечение, она, возможно, и ничего бы не стала делать. Но, принимая во внимание, что она за эти последние годы пристрастилась к вину, от нее можно ожидать всего. Несколько лет назад она как-то раз напилась с горя и пыталась покончить с собой… (У Беренис невольно сдвинулись брови.) Хорошо, я подоспел вовремя, высадил дверь и поговорил с ней как следует. – И он описал Беренис всю эту сцену, но постарался оставить себя в тени, боясь, что она упрекнет его в безжалостности.

Беренис слушала и только теперь убеждалась, что Эйлин действительно любит его без памяти, а она, Беренис, обрекает ее на новые неизбежные страдания! Но ведь, что бы ни делала Эйлин, Каупервуд все равно не изменится! «А я, – думала Беренис, – для меня самое важное – отомстить светскому обществу…» Ну, Фрэнк ей тоже дорог. Конечно же, дорог. Он действовал на нее словно сильно возбуждающее средство. Ее восхищала его мощь, его неукротимая энергия – в нем было какое-то неотразимое обаяние. Главное сейчас, рассуждала Беренис, так построить отношения с ним, чтобы не причинять дополнительных страданий Эйлин.

Она сидела молча, задумавшись.

– Да, в самом деле трудная задача, – наконец промолвила она. – Но у нас еще будет время подумать. Давай отложим это на день-другой. Не бойся, я о ней не забуду. – Она окинула Каупервуда теплым, задумчивым взглядом. И мягкая, как бы ободряющая улыбка скользнула по ее губам. – Вдвоем мы с тобой что-нибудь наверняка придумаем, – сказала она.

И, встав со своего кресла у камина, подошла к нему, ласково провела ладонью по его волосам и села к нему на колени.

– Оказывается, на свете бывают не только финансовые проблемы, – целуя его в лоб, шутливо промолвила она.

– Да, бывают иной раз и другие, – так же шутливо отвечал он, растроганный ее сочувственным пониманием. – И потом, развлечения ради, поскольку накануне была метель и выпало много снегу, не поехать ли нам прогуляться, чтобы отвлечься от всех этих дел?

Он предложил покататься на санях, чтобы приятно завершить день. Он знает прелестную гостиницу на Северном берегу – можно там поужинать и полюбоваться озером при луне.

Вернувшись довольно поздно, Беренис еще долго сидела у себя в спальне перед камином и снова и снова обдумывала, как все устроить. Она уже послала телеграмму матери, чтобы та, не откладывая, ехала в Чикаго. Она отвезет ее с вокзала в гостиницу на Северной стороне, и они там устроятся вместе… Когда мать приедет, можно будет спокойно поговорить с ней и посвятить ее во все их планы.

Но, раздумывая об этом, Беренис неотступно видела перед собой Эйлин: Эйлин одна, совсем одна в своем громадном дворце в Нью-Йорке. Эйлин – все еще красивая, но уже отцветшая, обрюзгшая, ибо ей все так немило, что не хочется и следить за собой. И одета она безвкусно – слишком роскошно и вычурно. Возраст, внешность, узкий умственный кругозор – все это, конечно, не оставляло Эйлин ни малейшей возможности соперничать с Беренис. И Беренис обещала себе, что она никогда, никогда не будет жестокой к Эйлин, как бы мстительно и враждебно ни поступала та по отношению к ней. Нет, она все равно будет относиться к Эйлин сочувственно, великодушно и со стороны Каупервуда не потерпит никакой жестокости, никакого небрежения к жене. У нее сжималось сердце от жалости, когда она представляла себе, сколько горя выпало на долю этой несчастной женщины. Ибо как ни молода была Беренис, она уже перенесла немало, она видела, как страдает мать, и достаточно выстрадала сама. И эти раны еще не совсем затянулись.

Итак, она решила, что ее роль в жизни Каупервуда должна быть как можно более незаметной для постороннего глаза. Она поедет с ним, куда бы он ни захотел, – она знает, как нужна она ему сейчас, но они должны держать себя так, чтобы их отношения для всех оставались тайной. Вот если бы найти какое-нибудь средство отвлечь Эйлин от ее горьких раздумий, тогда бы она не питала такой бурной ненависти к Каупервуду и даже, если бы узнала все, не так бы уж ненавидела и Беренис.

У Беренис мелькнула было мысль о религии, вернее, не столько о религии, сколько о каком-нибудь пасторе или духовнике, который своими душеспасительными беседами мог бы повлиять на Эйлин. Всегда можно найти такого благорасположенного, хотя на самом деле весьма расчетливого наставника душ, который в надежде на щедрую награду или на то, что его не забудут в завещании, охотно возьмется утешать и наставлять ее. Беренис даже припомнила, что в Нью-Йорке она знала одного такого священника – преподобного Виллиса Стила, настоятеля церковного прихода Сент-Суизина. Она не раз бывала в этой церкви, ее тянула туда не столько потребность молиться, сколько желание помечтать под этими высокими сводами, слушая величественные звуки органа. Преподобный Виллис, человек средних лет и приятной внешности, отличался необыкновенной вкрадчивостью и мягкостью манер; однако при всем его светском лоске денег у него, по-видимому, было немного. Беренис вспомнила, как он однажды попробовал наставлять ее, но это воспоминание только рассмешило молодую женщину, и она оставила мысль о духовном наставнике. А все-таки нужно, чтобы кто-то развлек и занял Эйлин.

И тут ей пришло на ум, что для этой цели можно просто кого-нибудь нанять: в светских кругах Нью-Йорка ей нередко приходилось встречать молодых повес с прекрасными манерами, но без всяких средств. Так вот, если заплатить такому молодому человеку хорошие деньги или предложить солидное содержание, он, безусловно, мог бы создать для Эйлин если и не совсем великосветское, то, во всяком случае, интересное окружение и таким образом хотя бы на время отвлечь ее. Но как отыскать такого молодого человека и как обратиться к нему с подобным предложением?

Беренис сознавала, что ее идея может показаться чересчур хитрой и циничной, особенно если она сама преподнесет ее Каупервуду. Но вместе с тем она считала, что это ценная мысль и пренебрегать ею не следует. Ведь Каупервуду достаточно только намекнуть – это может сделать ее мать, – а уж он сам сообразит, как это устроить.