Дело рук Сталина. Том 1

Одновременно с работой я учился на вечернем отделении рабфака Ленинградского Государственного университета. С 1926 по 1930 гг. учился в Ленинградском Государственном университете на вечернем отделении факультета советского права и одновременно работал, в течение трех созывов, отсекром парторганизации, председателем оргкомиссии парткома и членом Василеостровского районного комитета Партии. [А я родился именно тогда, в 1928 году. Перечитывая, думаю, что за такую деятельность, да и ещё – его активную деятельность во время блокады, ему после войны стоило присвоить звание героя труда, а его посадили – Авт.]

По окончании Ленинградского Государственного университета работал в управлении Резиноасбестового комбината „Красный Треугольник“ юрисконсультом и одновременно агитпропом партийного комитета.

Затем, после исключения из Партии, работал в Северо-Западной торговой базе „Союзхлопкосбыта“, Ленинградском отделении и базе „Росгалантерейторга“, в Тресте столовых Свердловского района, на заводе № 246 юрисконсультом, и во Врачебно-Санитарной службе Октябрьской Железной дороги, с 1939 года по…30 августа 1949 года – начальником социально-правового кабинета. Будучи беспартийным [после исключения из партии. – Авт. ], я всё время выполнял общественную работу председателя местной организации „Осоавиахим“, члена местного комитета, члена редколлегии и другие общественные поручения.

Членом ВКП(б) я состоял с 19 мая 1919 года по июль или август 1935 года. Вступал я в Партию в г. Одессе…

В 1935 году по инициативе бывших секретарей Струго-Красненского РК КПСС Усачёва и Псковского Окружкома КПСС Петрунина и др., впоследствии разоблачённых врагов народа, я был исключён из рядов ВКП(б), видимо, для того, чтобы не мешал их вражеской деятельности.

В январе 1935 года меня исключили из Партии за то, что я якобы во время чистки Партии в 1933 г. заявил, что был делегатом 22-й Ленинградской Губернской партийной конференции, но не сказал, что голосовал за резолюции, принятые на этой конференции, и это было названо – „скрыл своё участие в зиновьевской оппозиции“. Что я говорил на чистке в 1933 году, сейчас, спустя 22 года, я не помню, но знаю, что руководящие работники райкома в прошлом были партийными работниками г. Ленинграда и им было известно, что абсолютное большинство делегатов 22-й Ленинградской Губернской конференции были обмануты и введены в заблуждение бывшим вражеским руководством Ленинградской парторганизации и голосовали за хитросплетённые резолюции этой конференции.

В жалобе на имя Ленинградского Губернского КК-ВКП(б) я сообщил, что после 8-летней службы в Военно-Морском флоте я в мае 1925 года был демобилизован по болезни с исключением с военного учёта (тяжёлая психоневрастения и хроническая экзема верхних и нижних конечностей – результат контузии), что в ноябре 1925 года был направлен В.О.РК-ВКП(б) на работу ответственного секретаря парторганизации завода „Электроаппарат“ и, не успев освоиться с гражданской заводской обстановкой, спустя 20 дней после прихода на завод, т. е. в 20-х числах ноября того же 1925 года, на партсобрании завода был избран делегатом 22-й Ленинградской Губпартконференции, что, будучи в первый раз на таком большом и ответственном партсобрании, как Ленинградская Губернская партконференция, я не сумел своевременно разобраться в обстановке, созданной на этой конференции и в Ленинградской парторганизации врагами народа Зиновьевым, Евдокимовым, Бакаевым и другими, я вместе с большинством делегатов, вопреки своим политическим убеждениям и взглядам (см. моё выступление на этой конференции…), голосовал, как впоследствии мне стало ясно, за оппозиционные резолюции, что сразу после этой конференции я в течение 10 лет на ответственной партработе вёл активную борьбу с зиновьевской и др. оппозициями и что, кроме всего, я во время работы этой конференции был болен и с трудом присутствовал только на утреннем заседании.

С учётом этого Ленинградская областная КК ВКП(б) решение РК ВКП(б) Струго-Красненского района отменила и меня в Партии восстановила со строгим выговором. Затем Обком ВКП(б) и Леноблпрокурор, с учётом затруднений в районе с весенним севом, не считаясь с моими возражениями, направил меня в тот же Струго-Красненский район…

В июле 1935 года в район приехал бывший секретарь Псковского Окружкома ВКП(б) Петрунин и вместе с бывшим секретарём Струго-Красненского РК-ВКП(б) Усачёвым предложили первичной парторганизации ходатайствовать перед райкомом патртии о снятии меня с работы… Это предложение было выполнено: в начале июля первичная парторганизация просила райком партии поставить вопрос перед Облпрокуратурой об отзыве меня с работы… В это же время было решение облпрокурора о переводе меня в Псковскую прокуратуру, а дня через четыре после принятия первичной организацией первого решения, те же Петрунин и Усачёв прислали в первичную парторганизацию инструктора райкома (фамилии не помню) и члена бюро райкома, редактора районной газеты Агапова, с тем, чтобы они провели постановление первичной организации об исключении меня из рядов партии.

На заседании первичной парторганизации под нажимом вышеуказанных представителей райкома было принято решение об исключении меня из партии, причём это решение дня три писал редактор районной газеты Агапов, и после этого мне выдали копию, в которой было нагорожено всякой чепухи – для того, чтобы подвести покрепче „базу“ под моё исключение.

Струго-Красненский райком партии и бюро Псковского Окружкома Партии, по инициативе которых это решение было принято, подтвердили постановление первичной парторганизации о моём исключении из Партии.

Я немедленно обжаловал это решение в Лен. Обл. КК-ВКП(б), которая срочно запросила материал из Псковского Окружкома. С июля до ноября 1935 года Псковский Окружком, несмотря на неоднократные напоминания, материал не представлял.

В ноябре 1935 года по просьбе Лен. Прокуратуры, где я продолжал работать, было назначено слушание моего дела и на заседание был вызван представитель Псковского Окружкома. На заседании Обл. КК-ВКП(б) в моём присутствии было заявлено, что меня не имели права исключать без нового материала, поскольку имеется неотложенное решение Обл. КК-ВКП(б) о моём восстановлении в партии. Мне было предложено оставить заседание, и я был глубоко уверен, что решение о моём исключении будет отменено. Но когда меня пригласили, то вопреки логике и здравому смыслу было объявлено, что решение Псковского Окружкома Партии о моём исключении подтверждено, т. к. якобы я не принял должных мер по борьбе с перегибами в районе. Каких мер и с какими перегибами, мне объявлено не было. Для меня было ясно, что слова „должных мер“ были добавлены к старому решению специально для того, чтобы подтвердить решение Псковского Окружкома партии, т. к. другого ничего не было.

Это решение Лен. обл. КК-ВКП(б) мною было обжаловано в ЦКК-ВКП(б).

Мою жалобу рассматривал выезжавший в Ленинград представитель ЦКК-ВКП(б) Осипов (если память не изменяет). При этом дело рассматривалось так: несколько слов сказал член Обл. КК-ВКП(б) т. Касмин, и дополнил его несколькими словами председатель Лен. обл. КК-ВКП(б) Богданов. Они же рассматривали моё дело в Обл. КК-ВКП(б). Мне не было задано ни одного вопроса, а когда я попросил слова, то Осипов, не дав мне высказаться, заявил: „Вопрос совершенно ясен. Оставьте нас“. После этого мне было объявлено, что решение о моём исключении из партии подтверждено.

После исключения меня в районе в начале июля я был отозван… а после рассмотрения моего дела в Лен. обл. КК-ВКП(б)… был уволен за невозможностью использования на… работе как беспартийного.

Решение ЦКК-ВКП(б) я получил только в 1937 году.

Исключение меня из партии, увольнение… и последующие действия органов бывшего МГБ СССР настолько ошеломляюще подействовали на меня, что я на значительный промежуток времени выбился из нормальной колеи, перенёс несколько тяжелых болезней с длительным лежанием в больницах»…

На этом я прерываю воспоминания моего отца, так как дальше он говорит о войне, о блокаде и далее, т. е. о времени, не относящемся к описываемому в этой повести.

2.3. Рассуждения после прочтения автобиографии отца

Я сознательно, как видите, не редактировал воспоминания моего отца, т. к. в их документальности – основная прелесть. Но позволю теперь некоторые комментарии.

Не судите строго стиль этих моих комментариев. Дело в том, что они рождались отрывками, в ходе длительного, по сути дела – многолетнего, обдумывания всего этого. Уже написанное многократно уточнялось и дополнялось. При этом я старался как бы вести разговор с читателем, как бы обращался к нему с письмом. А при всех шероховатостях писем их не редактируют. Хочу и я оставить всё, как есть. Вот в результате и получились некие «былое и думы» о XX веке.

Так теперь – о письме отца, когда вы с ним ознакомились.

Мне представляется это письмо совершенно уникальным документом, который к тому же, надо понимать, чудом оказался в моих руках. Тут стечение характерной судьбы честного труженика «от сохи», – получившего (невероятно!) университетское юридическое образование и фактически отстранённого от дел по сфабрикованным обвинениям, – и обстоятельств, позволивших ему обо всём этом написать, и – многолетний опыт юриста, знающего, как излагать обстоятельства в подобных случаях. Ведь вся его работа и состояла в ведении сложных юридических дел, в составлении всевозможных бумаг, а в свободное время он помогал людям в этом же, составляя для них такие же обстоятельные и убедительные заявления, при этом не раз засиживаясь до самой глубокой ночи и никогда не беря с них ни одной копейки. Даже в самое тяжёлое голодное время блокады Ленинграда, при том, что мы голодали, он не брал ни корки хлеба, хотя благодарные, тоже голодавшие, люди, отрывали еду из полученного по карточкам мизерного пайка, и в моём присутствии уговаривали его взять, а у него хватало силы воли не взять, и это при том, что нередко на улице голодные люди просто выхватывали хлеб из рук прохожих, выходивших из булочной с полученным по карточкам маленьким пайком, а он сам от голода и цынги даже потерял все зубы! И вот теперь профессиональный опыт составления заявлений пригодился ему самому. И я усвоил по наблюдениям за работой отца как юриста одно: надо излагать все детали, чтобы тот, кому решать, имел достаточный материал. А если это – для чтения, а тема – важная, надо, чтобы читатель мог проникнуться смыслом написанного и поразмыслить по ходу чтения, чтобы были сделаны правильные выводы и не осталось никаких сомнений.

Как вы понимаете, я узнал содержание его заявления давно, – когда его переписывал. Но я это делал так, как будто эти дела меня не касаются и я в этом ничего не понимаю. А потом я узнал от мамы, что в тот момент, на том заседании первичной организации, когда было объявлено решение об его исключении из партии, мой отец не выдержал всего этого и, выхватив пистолет, хотел прямо там покончить с собой, но что-то, или кто-то, его удержало; по роду своей тогдашней работы он имел при себе огнестрельное оружие…

А тогда я ничего этого не подозревал, по-детски радуясь жизни. Да и вообще всё то время было величайшим всеобщим лицемерием, обманом, заблуждением. Весь народ, закрывая глаза на многое, многое просто не ведая, верил тому, что ему вкручивали, слепо верил в то, что «скоро наступит коммунизм», радовался, что вылез так или иначе из тьмы бесправия и безграмотности недавнего существования при царизме и в упоении ежедневно слушал по радио и повсюду гимн «Интернационал» и песню в исполнении баса Марка Рейзена «Широка страна моя родная»… Состояние это было безусловно радостным. Но разделяла его только часть людей, в то время как очень многие пострадали, погибли. Ну, а красивая мечта так мечтой и осталась…

Из моего рассказа вы понимаете, что и я ничего больше, чем здесь написано, о той деятельности моего отца не знаю, поскольку он об этом ни мне, ни при мне другим, ничего не рассказывал. И, читая этот его рассказ, я хорошо себе представляю его мытарства. И по моим впечатлениям я понимаю, что так же образно должен понять это и любой другой. А хороший сценарист мог бы написать хороший сценарий для содержательного фильма о том времени.

2.4. Отец о проблемах в своей судьбе

А теперь я приведу, и тоже без купюр, вам письмо отца, тоже найденное мною в его архиве. Оно было, в отличие от предыдущего, отпечатано. Это – копия. Прочтите его внимательно. Это – всего одна страница, но какая! А чтобы вам было яснее, что к чему, позволю себе и здесь несколько вводных слов, которые, надеюсь, облегчат вам его понимание. Из письма ясно, насколько в условиях того режима, в партии, не партия решала, направляла, а отдельные её представители, порой – нечистоплотные карьеристы. Видим, что если кому-либо сверху, не только Сталину, а везде на местах, кто-либо из нижестоящих казался неугодным, мешал, был попросту мало симпатичен, не нравился, его ему ничего не стоило, как бы от партии, услать, уничтожить. И мы видим, как в результате вся эта атмосфера вполне здорового сельского парня, выросшего на природе, – на свежем воздухе и натуральных продуктах, довела до состояния полного нервного расстройства, фактически вывела из строя. И только отчаяние, трудные обстоятельства и на работе, и в семье, вынуждали его из последних сил, денно и нощно, изо дня в день, в описанной невероятной, чужой и чуждой, враждебной, обстановке, целых два года вкалывать в сельской местности, без лечения и какой-либо передышки.

[Добавлю. Видим по этим конкретным фактам и рассуждениям, насколько такая обстановка способствовала всему, что творилось самим Сталиным и вокруг него, что и является темой этой книги.]

Добавлю в своём предисловии к этому письму ещё, что среди документов отца есть ещё немало медицинских заключений о его болезни, – полном психическом, нервном, расстройстве, для лечения которого, как мы понимаем, нужно было бы прежде всего устранить те обстоятельства, которые и привели к этой болезни (как и в отношении всякой другой, между прочим, болезни). Забегая вперёд, можем кстати сказать, что если бы его не исключили и не отстранили от дел и от той среды, очевидно, его могли потом и вовсе уничтожить, как это и было с миллионами других… Но его нервозность, болезнь, всё равно не могла исчезнуть, ибо для удовлетворения, радости жизни, счастья, ему, отстранённому, сброшенному, оставшегося было мало. И тем не менее его фактически изъяли из более нервозной среды, партийной, где человек сам себе не был хозяином, а был безвольным винтиком в руках тех, кто стоял над ним (тот самый пресловутый «демократический централизм», который так расхваливали теоретики коммунизма, а мы потом изучали в их трудах). И всю эту пирамиду, понятно, возглавлял, а значит, произвольно ими распоряжался, генеральный секретарь партии. К чему это привело, мы из всего теперь хорошо поняли.

А теперь – обещанное письмо, в котором я лишь подправил некоторые грамматические описки. Вот оно, даже с сохранением фамилий неведомых нам тех самых персонажей:

«Секретно

Прокурору Ленинградской области тов. Пальгову.

29 ноября 1932 г. меня вызвали в отдел кадров обкома ВКП(б) и предложили на другой день выехать в Струго-Красненский район… т. к. в таковом всё руководство за правооопортунистическую практику с работы снято, а прокурор снят с работы и исключён из партии [Подтверждение того, что рассказ здесь – только об одном из „винтиков“ в цепочке других таких же. – Авт.].

На мои доводы о невозможности выезда из-за болезни (тяжёлая неврастения и др.) и того, что я непрерывно с 1923 года лечусь, мне заявили, – положение в районе такое, что всякие разговоры должны отпадать, поезжай в район, с годик поработай, выправишь положение в районе, а затем можно будет приехать для продолжения лечения. Это же было подтверждено т. Ирклис, в то время находившимся на ликвидации прорывов в Струго-Красненском районе. Предложение Обкома ВКП(б) мною было выполнено. На другой день я выехал в район, даже не сдав дела по месту работы в резиноасбестовом комбинате „Кр. Треугольник“. Условия работы в Струго-Красненском районе вам известны, так что мне в течение с 1 декабря 1932 г. пришлось работать, не считаясь ни с чем, в том числе и со здоровьем, – без выходных дней и, как правило, выходил на работу в 8–9 часов утра и уходил в 2–3 часа ночи.

Болезненное состояние моей нервной системы безусловно сказывалось на работе, но в такой степени, что можно было работать без лечения. В последнее время, т. е. начиная с лета 1934 года, состояние моей нервной системы резко ухудшилось – появились периодические резкие головные боли, сильная нервная раздражительность, зачастую по пустяковым поводам я дохожу до состояния потери равновесия и др. болезненные явления, связанные исключительно с нервной системой, а 31 октября с.г. я на этой же почве дошёл до такого состояния, что вынужден был… 2 недели отлежать в постели. Получить какую бы то ни было медицинскую помощь в нашем районе не представляется возможным из-за отсутствия врачей невропатологов или психиатров, да и к тому же мне нужно систематическое амбулаторное лечение, а у нас никакого оборудования нет. В силу изложенного я вынужден просить вас освободить меня от работы… и предоставить возможность поработать в Ленинграде, я смогу подлечить свои нервы. Продолжать работу в Струго-Красненском районе в таком состоянии я не могу, т. к. отдавать столько внимания и сил работе, как я это делал в прошлом, в силу изложенного выше, я не в состоянии, а работать менее интенсивно это значит завалить дело, что не в моих интересах. В силу изложенного ещё раз прошу разрешить этот вопрос как можшо скорее, т. к. затяжка с разрешением такового сильно отразится на состоянии моего здоровья и на работе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.