За золотым призраком

«Бедная девочка! Не по себе в напарники выбрало твое доверчивое сердце! В этой стране, где на каждом углу спотыкаешься глазами о позорные вывески “ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ”, “ДЛЯ ЦВЕТНЫХ” никогда не быть браку белого господина с темнокожей девушкой!»

И еще одно подтверждение, что тревожился он в день отъезда не напрасно. Случайно не успев уснуть в своем купе, слышал, как старший из братьев заявил молодому господину Дунеклю, что их отец никогда не даст своего согласия на брак с Амритой. Али и раньше знал, что хозяин – расист, но то, что ненависть белого господина обращена не только к полудиким неграм, но и к потомственным индусам!.. К народу, который своей древнейшей культурой и историей намного богаче заносчивых европейцев, – это для него было настоящим убийственным открытием, потрясшим душу до самых сокровенных уголков. С глаз верного Али словно розовая пелена слетела. Вспомнились ворчливые разговоры горбатого и полуглухого Тюрмахера, который до появления в доме Отто Дункеля работал на руднике, о неравной оплате за одинаковый труд среди белых, желтокожих и несчастных негров. А ведь у каждого из них, у азиата или у негра, семья, дети, жилье в нищих кварталах и в рабочих деревнях, превращенных в настоящие резервации с колючей проволокой, на въезде в которые, словно в районы с неизлечимой проказой, висят предостерегающие от случайного вторжения вывески «ДЛЯ ЧЕРНЫХ».

«Как жаль, что нет теперь рядом Усмана», – со вздохом подумал Али, прислушиваясь к частому стуку шахматных фигур, который доносился через приоткрытую дверь – вдруг да еще что важное услышит?

Али гордился своим сыном. Выходец из штата Тамилнаду в теперешней далекой Индии, родом из касты кшатриев – касты воинов, он сам постарался сохранить в себе и передать сыну наступательность духа, умение мужественно сносить удары судьбы, как сносит их истинный воин, владеющий всеми приемами древней борьбы силамбам. Будучи довольно терпимым к разным религиям, Али хорошо знал и постоянно перечитывал древний эпос «Махабхарату», и не раз в своих мечтах видел, как его храбрый Усман, подобно народному любимцу Арджуну, один повергает в бегство тысячные полки алчных и злобных европейцев, изгоняя их и с этой африканской земли, которая стала для сотен тысяч индусов второй, если уже и не первой, родиной…

«Что задумал хозяин? – терзался душой в догадках Али, от вынужденного бессилия сжимая пальцы в кулаки. – Какие же хлопоты, да еще большие, ждут его из-за Амриты? Зачем он послал цепному псу Цандеру такую страшную телеграмму? И как должен позаботиться о моей бедной дочке этот Бульдог Гюнтер?»

Несчастный Али оглянулся на приоткрытую дверь – из соседней комнаты все так же доносились громкие выкрики, азартно стучали свинцом залитые фигуры, щелкали шахматные часы – достал из грудного кармана скомканный бланк, разгладил его. Слова «позаботься об Амрите… меня ждут большие неприятности…» жгли глаза хуже неразведенного уксуса. Ясно одно – хозяин и этот квадратный охранник Цандер что-то замышляют против его дочери! Но что?

«Да что угодно! – сам себе ответил Али. Резко распрямив спину, он обоими кулаками пристукнул о стол с полированной крышкой цвета серого мрамора. – От этих немцев можно ждать все!»

«Так что же делать ему, слуге белого господина, родом из касты кшатриев? Смириться и оставить по-прежнему дочь в руках Цандера? Смириться и смотреть в глаза бывшему фашисту преданно? И ждать, что может произойти с Амритой? Или все же проявить дух былой непокорности, которая все еще в крови бродит, и постоять за родовую честь и достоинство? Что именно теперь, издалека, можно сделать во имя спасения дочери? А что если так…»

Али решительно соскользнул с дивана, одернул на себе несколько просторный белый костюм, шагнул к двери – решение пришло, как показалось, к нему свыше, может от самого господа Кришны, а потому и самое верное. Лучше нападать на своих противников первым и внезапно, не дать им времени повредить в чем-то, а то и погубить Амриту!

«Именно так! Надо срочно послать телеграмму Усману. Он заберет Амриту к себе. Да и Раджане лучше будет убраться из дома Дункелей. Потеряет службу, зато сбережет себя и дочь от беды…»

В почтовом зале по-прежнему почти пусто. Али заполнил бланк и, постоянно оглядываясь на стеклянную дверь фойе – не пропустить бы возвращения хозяина! – подал его в окошечко вместе с деньгами. Когда вышел вновь в фойе, то кроме двух пожилых мужчин у стойки администратора и одного долголицого господина в темных очках и с короткими усиками в кресле около бочки с пальмой – этот читал газету «Френд» на английском языке – никого не было.

При появлении Али господин с лицом колли неожиданно отложил газету на журнальный столик у кресла и поманил его пальцем к себе. Повинуясь жесту с некоторой долей опасения – ведь совсем недавно господин Дункель строго-настрого запрещал ему с кем бы то ни было говорить! – подошел с легким поклоном.

– Твой хозяин у себя? – спросил странный господин на английском языке, но с акцентом, похожим на акцент немцев. Только у Дункеля голос звонкий и чистый, как у трубы образцового оркестра, в то время как этот господин говорит с легкой хрипотой, словно картавил с раннего детства, или курить начал весьма давно и прокоптил свои легкие.

Али не счел нужным скрывать очевидное и ответил, что хозяин довольно давно покинул номер и ушел куда-то.

– Таузенд тейфель![12] – прокричал что-то господин в очках, усы дернулись влево, как у неуравновешенного человека, перенесшего первый легкий удар давления в голову. – Как же! Я сижу здесь едва ли не с утра и не видел его выходящим! Не мог же он улететь через окно или через крышу!

Али молча пожал плечами, и это при его невозмутимом выражении лица можно было истолковать двояко – и как не желание раскрывать тайну господина, и как элементарную неосведомленность слуги.

– А куда вообще думает ехать господин Дункель? – снова полюбопытствовал господин Колли, как мысленно окрестил его Али. – У меня нет достойных попутчиков, и я охотно бы просил господина Дункеля разделить со мной свои путевые заботы. Так куда же…

– Извините, господин… – только и сказал на это Али, а глазами и мимикой напомнил, что не со слугой ему надо говорить на эту тему.

– Да-да, любезный, конечно, я дождусь твоего хозяина.

Али откланялся и поспешил по лестнице вверх, от волнения позабыв про лифт, открыл дверь и… едва не вскрикнул – перед ним стоял сам Отто Дункель! Али знал, что хозяин был в городе, и довольно долго, но выглядел так, будто только что вернулся из бассейна: лицо свежее, умытое, а волосы слегка влажные и аккуратно зачесанные назад. У ног на коврике стоит небольшой светло-коричневый саквояж – его раньше у хозяина не было.

– Что с тобой, Али? – строго насупив брови и каким-то настороженным тоном спросил Дункель, видя, что слуга усиленно пытается справиться со своим испуганным лицом. – Где ты был только что?

– Выходил молодым господам купить свежие вечерние газеты, но их еще не привезли, – соврал Али и, кажется, весьма удачно. О господине в темных очках и с волнистой челкой на низком лбу, что еще больше делало его похожим на колли, благоразумно решил не говорить – пусть сами разбираются между собой, у него и своих забот предостаточно.

– Распорядись об ужине. Пусть подадут в номер. – Видимо, удовлетворенный разъяснением Али, Отто Дункель поднял саквояж и ушел в комнату к сыновьям, плотно прикрыв за собой дверь.

«Когда же и как он вернулся? – недоумевал Али, осторожно ступая по доскам и прислушиваясь к доносившимся словам за перегородкой, но о чем говорили – не понять. Опустился на диван у окна, охватил голову руками. – Ведь я постоянно смотрел через стеклянную дверь и через большое окно в сторону главного входа. Наверно, когда подавал бланк в окошечко… Но тогда почему его не видел господин в очках? – поразился Али и с ужасом посмотрел на стену, за которой находился Дункель, словно боялся увидеть на ней отпечаток всевидящего глаза хозяина. – Этот Колли сказал, что был в кресле напротив двери с раннего утра! Он не видел ни уходящего Дункеля, не видел его и входящим!

– Всесильный Кришна! Неужели мой хозяин – оборотень? – прошептал на своем тамильском наречии обескураженный, сбитый с толку Али. – Ничего-о, понемножку разберемся, что к чему… Главное, чтобы Усман успел увезти Амриту к себе, пока этот Бульдог Цандер не натворил бед! – Али встал с дивана, огладил руками лицо, помянул всевышнего Кришну. – Хотел бы и я восплясать на спине этого Бульдога, как плясал Кришна на стоглавом змее Калийи! Возьми себя в руки, Али, сын и внук достойных кшатриев, и жди терпеливо своего часа!

Спускаясь со своего этажа, Али снова вспомнил немца с усиками и в темных очках.

– Интересно было бы посмотреть, а тем более подслушать их разговор, когда этот Колли поднимется в номер к Дункелю. О чем будут беседовать? Кто он и откуда? И, главное, зачем ему надо знать, куда именно собрался путешествовать мой хозяин?

Но господина в очках в полупустом фойе он, удивившись, больше не увидел.

* * *

Возвратившись в номер, Отто сразу же прошел в свою комнату. На громкий вопрос Карла: «Отец, это ты?» – ответил утвердительно, снял туфли, пиджак, накинул на плечи легкий халат и, опустившись в удобное низкое кресло, с наслаждением вытянул уставшие ноги.

– Фу-у, ну и жара здесь у них! – пробормотал он, потянулся рукой к пузатому сифону, расписанному зубастыми китайскими драконами, налил газированной воды, выпил одним глотком. Из кармана пиджака, повешенного рядом на спинке стула, достал платок, утер лицо, которое почти мгновенно вспотело после газированной воды. Потом провел платком по влажным волосам – отсырели под париком.

«Интересно, кто же установил такую пристальную слежку за мной? И что замышляют? Неужели в моей кильватерной струе идет целая пиратская эскадра? Устранять меня именно сейчас им нет никакого резона. Как политическая фигура я пока еще не велик и меня легко можно заменить другим сенатором… Выходит, о чем-то пронюхали или только догадываются? Тогда до конечной гавани не тронут, а будут только неприметно конвоировать. Это даст мне время для маневра и подготовки контратаки».

О том, что за ним уже ведется самая пристальная слежка, почти профессиональная, Отто убедился довольно твердо. Допустив оплошность перед выходом в город, он решил исправить ее по возвращении в гостиницу. Сопровождаемый удивленным молчаливым взглядом швейцара – что-то такого посетителя в своей гостинице он не помнит! – он вошел и внимательно, словно чужую гавань в перископ, осмотрел фойе, увидел у стойки администратора трех приезжих, которые копались в карманах, доставая документы для оформления временного проживания. В креслах сидели еще двое, должно, в ожидании своей очереди: тучный англосакс в клетчатых брюках и в клетчатом светло-зеленом пиджаке, а рядом с ним худой и высокий господин в темных очках и с газетой «Френд». У его ног стоял чемодан. Костюм и ботинки были любимого Дункелем темно-коричневого цвета.

Помахивая купленным в городе саквояжем, Отто прохромал в почтовый зал, взял один бланк и присел к столу, за которым накануне писал телеграмму Цандеру. Нацарапав несколько бессвязных слов с «липовым» адресом в Кейптауне, он скомкал бланк, кинул в корзину, до половины заполненную рваными бланками. Тут же наклонился, словно спохватившись, что сделал не так, и выбрал из корзины четыре скомканных, но не разорванных бланка.

– Ну вот, а то расписался, старый осел, – проворчал сам на себя, разворачивая стандартные светло-серые листки. – Это не тот. И это не мой черновик. Наверно, этот… Нет, чьи-то малограмотные каракули. Адрес полностью не написан, но начинается с Виндхука! Стало быть, «земляк» тут сидел, посылал телеграмму, или… Посмотрим последний экземпляр отбракованной продукции.

Отто, сдерживая начавшееся сердцебиение, поспешно развернул – нет! Это писалось адресату в Дурбан! Он еще раз запустил руку в корзину, прощупал шуршащие бумажки – больше скомканных бланков не было!

Холодный пот выступил под париком. Стало ясно – корзину прислуга еще не убирала, стало быть, кто-то, едва он оставил гостиницу, побывал здесь, для вида нацарапал на бланке, не вдаваясь в последствия, адрес в Виндхуке, и добыл из корзины его черновик телеграммы Цандеру! И знает теперь время отбытия, знает, куда он поедет – в субботу из Порт-Элизабета отходит, к несчастью, только «Британия».

Большого душевного напряжения стоило ему совладать с собственными нервами. Подумал было подойти с расспросом к дежурившей крашенной блондинке, не видела ли она, кто именно копался в корзине?

«Не видела! – сам сообразил Отто. – Она сидит гораздо ниже перегородки… Как не видела и меня только что».

Обескураженный случившимся, причиной чему была его собственная неосмотрительность и непродуманность до конца действий, тяжело налегая на трость, провожаемый равнодушными взглядами «Коричневого» и «Клетчатого» и не менее удивленным взглядом администратора, который даже приподнялся со своего места, разглядывая незнакомого хромого господина, Отто по мраморным ступенькам поднялся на второй этаж, вошел в кабину туалета. С огромным удовольствием и облегчением стащил с головы влажный парик, отклеил усы, втрое сложил специально сделанную складную трость и все это спрятал в саквояж.

С наслаждением освежил холодной водой лицо и перед большим, почти в рост зеркалом привел себя в порядок, отряхнул с плеч мелкую перхоть – от этой гадости он всю жизнь никак не может почему-то избавиться, хоть и каждый день мой голову. И только после этого не спеша поднялся в номер, обдумывая сложившуюся ситуацию, а она была не из многообещающих приятное…

За стеной громко захохотал Карл, послышался звонкий хлопок крышкой шахматного ящика.

– Все, сдаюсь! Положение мое хуже, чем у фельдмаршала Паулюса под Сталинградом! На этот раз ты вчистую переиграл меня, похоже, я за эту дорогу потерял форму. Отец, Вальтер разгромил меня похлеще, чем Ганнибал римлян под Каннами! Из всей серии партий – две трети остались за ним.

– Молодец, Вальтер. Ты хорошо работаешь мозгами, а это уже кое-что да значит в нашем волчьем мире, – почти машинально ответил Отто. Он глотнул еще пару раз газированной воды, надавив туда лимонного сока, добавил, чуть повысив голос: – Вальтер, голубчик, не поленись сбегать за вечерними газетами. Если нет в почтовом зале, то дойди до киоска слева от центрального входа.

– Бегу! – отозвался младший сын, на ходу заглянул в комнату отца, сделал приветственный жест рукой и, не прикрыв дверь, выбежал через прихожую в коридор. Едва за ним закрылась входная дверь, тихо клацнув замком, Отто негромко позвал:

– Карл, иди сюда. Нечто важное всплывает перед нашим форштевнем, будто перископ чужой подводной лодки по курсу… – И когда Карл опустился в соседнее кресло, серьезный, весь внимание, Отто, посматривая вправо на безоблачное, розовеющее от заката небо, сообщил сыну, что за ними кем-то организована слежка, подтверждением чему служит пропавшая телеграмма из мусорной корзины, которую он накануне отправил в Виндхук Цандеру с важными инструкциями.

– Может, кто случайно вытащил? Хотя кому придет в голову «случайно» копаться в мусоре, – поразмыслил вслух Карл. Известие неприятно поразило Карла, на скулах заходили желваки, как бывает при первой словесной разборке у молодых, прежде чем пустить в ход кулаки. – Может, за тобой и твоей перепиской следят болтуны-демократы из конгресса? – Он наклонился вперед и сцепил пальцы, острые локти до боли уперлись в колени.

– Скорее всего наши молодчики-экстремисты, если какой-то выживший из ума дурак проболтался дома, что я намерен самым серьезным образом противостоять американцам в Цамебском бассейне, а для этого предпринимаю меры к приобретению приличных средств, – со скорбью в глазах покаялся перед сыном Отто. Карл тихонько присвистнул, вскинул светлые брови и с укоризной покачал головой – не ожидал, дескать, я от тебя такого…

– Знаю, знаю, что лишнего сболтнул. И сам не пойму, что за черти дернули меня за язык, и слово вылетело, словно воздух из баллона, едва крутнули вентиль на открытие… Но ведь были только свои! Никого из посторонних и молодых, кто не нюхал пороха!

Карл снова, теперь с удивлением – неужели отец этого не понимает? – сказал со злостью, какой Отто от него и не ожидал:

– Отец, у этих «своих», кроме общей нашей цели загнать нигеров в лагеря за колючую проволоку, есть еще и свои личные и далеко не бескорыстные цели! А для этого они не постесняются ближнему подставить ногу, а то и пулю влепить в затылок! А что, если об этом узнали те, кто собирается в партизанские шайки? Для них такой шанс получить сокровища был бы не так уж лишним для закупки оружия в той же Анголе. Что тогда будем делать? Они одиночками не действуют!

– Исключено! «Только для белых!» Черномазый попадет в город из своего пригорода на работу в автобусе с особой отметкой. Если будет шляться по улицам без дела – живо сцапают и сошлют на принудительные подземные работы. Это может быть только белый, только свой сел нам на хвост и следит, что мы будем предпринимать для розыска сокровищ… Если приметишь чью-нибудь рожу более двух раз перед собой, тут же дай знать. Разберемся, что ему нужно да и привяжем к ногам чугунный колосник…

– Хорошо, отец, – ответил Карл, похрустывая суставами стиснутых рук. – Надеюсь, в той телеграмме ты ничего страшного Цандеру не сообщил, за что они могли бы зацепиться, узнать о твоих планах?

– Да не-ет, – после минутного колебания, вспомнив текст, ответил Отто. – Только день выезда на «Британии». – Он резко поднялся на ноги, прошел по комнате от окна к двери, закинув руки за спину. – Но и это уже не мало для тех, кто уцепился за наш хвост. – Об Амрите он решил сыну ничего не говорить, знал, что Карл хотя и относился к младшему брату несколько высокомерно, но по-своему любил его.

Минут через двадцать Вальтер с пачкой вечерних газет поднялся в номер. Отец и брат стояли на балконе и любовались удивительными красками неба: нежно-розовыми оттенками вверху, над головами, и темно-синими над дальним горизонтом океана.

Вошел Али, с ним официант из ресторана.

– Ужин готов, господин сенатор, – поклонился Али, стараясь не смотреть хозяину в глаза.

– Хорошо, Али, накрывайте стол. И себе возьми поужинать. В ресторан тебя наверняка не пустят за стол… одного, без нас. Там только белых обслуживают, – снова посмотрел на бескрайний отходящий ко сну океан, добавил с мальчишеским задором. – Хотел бы я теперь посидеть за одним столом и послушать за бутылочкой вина самые надежные и, как утверждали древние греки, верные предсказания старца Нерея.

Что бы он мог сказать нам в напутствие, а?

Вальтер не выдержал и посмеялся:

– И с его дочками не худо было бы пообщаться, не так ли, отец? Как знать, как знать, может, и придется… Мир велик, и дороги наши известны только Господу.

Глава 2. Перстень с ядом

К белому трапу «Британии» Отто Дункель рассчитывал прибыть последним, чтобы исключить возможность следящим за ним «типам» узнать, куда он направляется дальше. Ведь из Порт-Элизабета можно было уехать поездом до Кейптауна и оттуда во все концы земного шара. Можно было сесть на пароход внутренней линии и подняться на север в портовый город Ист-Лондон или еще дальше, в Дурбан… Конечно, если эти ищейки не владеют именно его копией телеграммы к Цандеру, тогда поспешат за ним следом на этот пароход, идущий в Мельбурн.

Пожилой и непривычно для глаз морщинистый таксист-негр уже доставал из багажника чемоданы, и Отто Дункель вышел из машины, когда к нему подошел румянощекий и светловолосы матрос, с почтительным поклоном сказал со скверным, правда, акцентом:

– Господин сенатор, ваши билеты доставлены. Прошу вас на борт, каюты третья и четвертая.

И здесь у трапа, пронзительно взвизгнув тормозами, остановился еще один автомобиль ярко-зеленого цвета. Шофер, на этот раз белый и довольно молодой англичанин, услужливо выпрыгнул на бетон причала, открыл дверцу, выпуская пассажира.

– Извините, сэр! Видит бог, впервые подвел мотор. И надо было ему заглохнуть именно сегодня, на полдороге… Вот ваш багаж, сэр!

Я помогу вам поднять его на борт.

– Ангстгегнер![13] – выругался по-немецки пассажир и далее бранил уже бедного шофера по-английски. – Из-за тебя едва не опоздал на рейс! Твое счастье, иначе платил бы ты мне неустойку, без штанов остался бы, болван!

Отто, пропустив по трапу вперед Карла, Вальтера и матроса с Али, не без интереса оглянулся на «земляка». И непроизвольно поджал губы – этого «Клетчатого» жирного типа с пушистыми и словно не живыми усищами он приметил еще в день приезда, в фойе гостиницы, когда искал пропавший черновик той злополучной телеграммы. Он принял его тогда за чистокровного англосакса, а выходит, он из бывших…

«Что-то не видно было тебя, бурская свинья, у подъезда, когда мы садились в такси!» – отметил про себя Дункель и тихо сказал вахтенному матросу, который, встретив их у трапа, поклонился с улыбкой, словно знакомому.

– Будь любезен, братец, проводи нас в каюты. – Он отдал дюжему матросу самый тяжелый чемодан и следом за индусом пошел на трап, прислушиваясь, как господин в светло-клетчатом костюме сопел за спиной, поднимаясь вверх, а за ним таксист покорно и виновато нес чемодан и туго набитый какими-то угловатыми предметами раздувшийся саквояж крокодиловой кожи.

Сенатору с сыновьями отвели просторную трехместную каюту по правому борту, Али поместился в соседней одноместной каюте, где все сияло чистотой и свежестью белья.

– Али, тебе не отработать такого путешествия – будешь ехать как настоящий раджа! – пошутил Отто, отдавая ключ от каюты вконец растерянному слуге: у Али была надежда, что, побывав в Порт-Элизабете, отдохнув на здешних пляжах, они вскоре возвратятся домой… Оказывается, хозяин задумал такую дальнюю прогулку по океану, что ей и конца не видно. – Отдыхай, набирайся сил. Будет что потом порассказать тетушке Ранджане и… дочке с сыном!

– А может, хозяин, мне лучше домой вернуться? – попытался использовать последнюю возможность Али, чтобы не отправляться с хозяином неведомо куда. – Правда, отпустите меня домой, видит бог…

– Ничего не видит твой бог, Али! – несколько грубовато пошутил Отто. – Шапка надвинулась ему на глаза, наверно. – И собрался идти в свою каюту, но Али остановил его, с мольбой сложив руки перед грудью, в глазах само страдание, как у распятого Иисуса Христа.

– Боюсь я большого моря, господин мой. Все по земле да по земле ходил, а теперь – вон страх какой… Говорят, акулы там!

– А ты не прыгай за борт, так и акулы не тронут, – снова пошутил Отто. – Акула не осьминог, лазать по трапу не умеет. – И переменил тему разговора: – Узнай у матросов, на какой палубе ресторан, да закажи нам легкий ужин.

Индус покорно поклонился в спину сенатора, который торопливо ушел в свою каюту.

«Есть знакомые лица на “Британии”, есть!» – поскрипывая зубами, размышлял Отто, вспомнив «портреты» недавних обитателей гостиницы, в которой останавливались. Шестерых уже опознал, пока палубой и коридорами добирались вслед за вахтенным матросом к своей каюте – самая первая от трапа вверх, где начиналась надстройка ходового мостика. Так и просил сделать Кугеля, чтобы никто не маячил у его двери на виду у всех, как это можно делать в сумрачной утробе коридоров.

Длиннолицый «Коричневый» и этот толстяк «Клетчатый» – так прозвал про себя Отто двух попутчиков – поселились неподалеку: первый наискосок в тридцать третьем номере, а второй через пять кают дальше. Где разместились остальные «знакомые», оставалось еще выяснить.

«Ничего-о, – успокаивал себя Отто, – идти через океан не один день, успеем присмотреться к многим, если не ко всем. – Прошел через каюту к борту, приподнял тяжелое круглое стекло иллюминатора и зафиксировал в таком положении винтовым стопором. В прогретое солнцем помещение освежающим потоком влился свежий океанский воздух. Вместе с ним каюта наполнилась громким криком чаек, которые летали у самого борта «Британии», к крику птиц примешивался редкий гудок буксира и легкий плеск волн – океанская зыбь через горловину порта проникала в огражденную молом акваторию, билась о борт и в серый пирс, внизу заросший морскими водорослями.

Карл и Вальтер, шутливо подталкивая друг друга, устраивались перед дальней дорогой у правой от двери переборки, где стояли углом друг к другу их диваны, накрытые нежно-зелеными пледами.

Вскоре у носа «Британии» послышался бархатный и непривычно ласковый гудок – это портовой буксир, надрываясь чумазой железной утробой, потянул на звенящем стальном тросе океанский пароход, разворачивая его носом в сторону выхода. Другой буксир круглым форштевнем с подушкой из плетенных канатов «бодал» «Британию» в левую скулу, помогая напарнику. Минут через десять далеко внутри, под ногами пассажиров, словно бы начал пробуждаться веками спавший вулкан, задрожала палуба – в машинном отделении парохода заработала машина, за кормой забурлили темно-зеленые вспененные валы, вода крученой струей докатилась до бетонной груди причала и подобно разжимающейся пружине словно бы вытолкнула белую железную громаду в сторону океана. «Британия» послала прощальный гудок мигающему за кормой маяку, а вместе с ним и огромному, изнывающему от зноя и духоты континенту, и острым форштевнем врезалась во встречные пологие волны.