Край сгубил суровый

 По обыкновению Никифор с зари торчал на лавочке у подъезда. Это насиженное местечко эксплуатировалось закоренелым тунеядцем нещадно.

  Петька же, не зная, что и сказать престарелому бездельнику и более – бывшему уголовнику, вроде, как онемел. Дыхание его невольно затаилось, и он молчал, все глубже погружаясь в наваливающуюся скуку. Расположения к беседе с Некешой (так тоже часто называли прилипалу) Петька вовсе не имел. К тому время оказалось настолько ранним, что многоэтажный дом городской окраины еще спал. И только где-то вдалеке, со стороны проспекта нет-нет, да уркнет редкий автомобиль. Но когда подвыпивший старожил захваченного беснующимся травостоем обдала окликнул пробирающегося домой Петьку, тот безропотно присел на скамью. А что не присесть, когда суббота зарождается. Всё одно трепач не отстанет.

 От Никифора невозможно разило спиртным, потому как пил Никифор заведенным порядком – каждый Божий день. На районе даже прижилась молва, что глотка у лодыряги луженая. Клубящийся над лавочкой дух был настолько крут, что Петька невольно поморщился и еле сдержал подступивший чих.

 Будучи под турахом, пустобрех непременно цеплялся с болтовней ко всякому, кто послабже волею или покладист характером. Потому обыватели, зная о препятствии, старались пулей прошмыгнуть в подъезд. Петька, если и представлял из себя что-то, то это определить можно было выражением «ни то, ни се». Нравом парень не вышел, в противность Нинке, с недавнего времени считавшейся его пассией. Вот та бестия, не сказать крепче, оказалась норовиста. Чисто дикая кобылица. Через врожденную свою простоту и слыл парень подкаблучником этой лахудры и легкой поживой для мимолетных дружков в сомнительных делишках. Из этой малости он и состоял на учете в полиции, после громкого скандала о разборке автомобиля. Знакомый попросил Петьку подмогнуть в гараже. Тот, не долго думая, согласился. Денег за работу простофиле дали без обману, а машина оказалась угнанной. Еще легко отделался.

 Пользуясь бесхребетностью "пациента", матерый выпивоха без усилий ухватил «жирного карася за жабры» и начал осаду.

– Я, малый, вот собственно о чём…, – начал монолог Никифор, – слышь?

– И дернул же меня черт свернуть именно на эту сторону! – корил себя Петька, – Нет, чтобы обыкновенным путем пройти, так приспичило зайцем петлять. Будто бы не знают, что от Нинки волокусь. А теперь, вот, не меньше часу потеряется на пустое. И этот тоже – кака страшна жисть…  На дворе двадцатый век хвоста отбрасывает, машины вон иностранные снуют, а он – кака, ентот. Тьфу, тоже мне лингвист хренов! Хранитель мертвечины. А еще сидел. Ему бы «Фенины» глаголы разливать, а он нахватался где-то дури, наколупал артефактов и донимает всякого ненужностью.

 Между тем, не дождавшись ответа, дед твердо продолжал свою линию.

– Я тебе, Петенька, че скажу. Ты ток того, внимай по-сурьезному, – прошелестел он, закуривая.

– А на шо оно мне? – вырвалось у парня само собою.

– Это как! – встрепенулся "репей"(негласное прозвище нудного дедка), забыв на мгновение о сигарете, и невольно подобрал грязнющие ноги, которые обычно от посторонних глаз не прятал. – Ты, брат, не того! Никифор пустобрехом никогда не значился. У меня завсегда дельное на языке вертится и покою не дает – суть бытия, ежели так можно выразиться. Наву-ука, – поднял он вверх не менее грязный, заскорузлый палец.

– А че пристаешь тогда? Де-е-льное, наву-ука… Еще руку подымает. Кушай свое дельное на здоровье, что других в это путать? – сказал Петька, подметив движение ногами собеседника. Петька и сам редко мыл ноги. По приходу домой бухнется на диван и часами шерстит приложения на смартфоне или зависает в чатах. А навались сну, так он скинет несвежие носки, не подымаясь, зашвырнет их в угол и на бок. А утром не до туалета. Куда-а… Мать едва растребушит засоню минут за пятнадцать до начала рабочего дня и он скачками на частную металлобазу, где, как уже год слесарил. И так изо дня в день. Но вид Некешиных ступней вызвал у него острое желание принять душ.

– Да как же без разговору-то, помилуй Бог! Ты, паря, шибко не туда гнешь, однако. Старших-то уважать надо, али нынче в школе подобной малости не учат.

– Ага, в особенности пьяных уважать учат, которые туда гнут.

– Че ты взъелся? От Нинки, чай, крадешься? спровадила, никак? так я тут при чем? То ваши дела, и не ерепенься заранее, Петруша.

– Не спровадила.

– А что не в настроении?  не справился? осечка? хе-хе-хе… плюнь, бывает… Ну-ну, дело молодое, но это давай-ка в сторону. Я, ведь, дурья твоя башка, желаю наметить твому недозревшему разумению весьма нужную директорию. Базис, так сказать, оформить – Никифор, конечно, догадывался, что его недолюбливают, но считал, что это по мелкости людского ума выходит, – вот в чем дело-то.

– Очень интересно, прям спасу нет.

– А ты, Петенька, не обосабливайся. Вникни изначально, усвой хотя бы половину, а после ужотко ерничай.

– Э-э-ээ… В особенности «ужотком» проникнуться.

– Ну, прям вылитый ерш! Но, ладно, все одно примешь, вот в чем дело-то. Вот слухай, Петя…

  И тут понесло говоруна. Залился в гармонный перебор об соседях по двору да про залетных. Всем кости перемыл, всех уважил вниманием и критикой поэтажно и поквартирно. Власть упомянул от большого душевного к ней проникновения. Вкривь и вкось разделал ее, заразу. Как же без власти-то в разговоре!  Доклад сухим выйдет, совсем без весу. А без весу пропаганде нельзя. И где только выучился такому старый пустозвон. Вроде, кто зону примерил, не здорово-то разговорчивые. А Никифора не заткнуть. Вот и в этот раз разные разности в одну кучу собрал. Да так ладно, будто эта чепуха значения не меньше военного донесения особой важности.

 Петька отчаянно хотел спать. Но, повинуясь глупому положению и рассеянно слушая стариковские бредни, длинно зевал и одновременно слагал в уме особую математику. Занимала его случайно увиденная три дня назад в хозяйственном магазине чудная вещичка. Даже ночь с Нинкой не выветрила из головы мысли о ней, так крепко засела.

 И вроде ничего особенного. Портативная газовая плита для туризма, и всего-то. Аккуратненькая такая штукенция насыщенного красного цвета. От баллончика работает. Защиты в ней разные, сообразно требованиям безопасности, как и положено, соблюдены. Угар дает малый и прочие технические премудрости внедрены. Да, вот еще – броская надпись «FENIX» была на самом выгодном месте – глаз не оторвать. Вот только смущал ценник, на котором жирным фломастером старательно была выведена сумма в одну тысячу двести рублей.

 Так бы и ничего. Сойти бы недоумению с рук будь это годом ранее. Не без "оговорки", но выкупил бы Петька так понравившийся предмет. Да надо же было случиться так, что финансовые дела Петьки «пустил под откос» разбушевавшийся кризис. Провинциальный городишко не просто увяз по уши, а агонизировал в непроходимой нищете и буквально издыхал на глазах. Работы не было, а которая и предлагалась в смысле зарплаты равнялась насмешке. При этом отвалить аж тысячу двести рублей было самоубийством. А тут явись сердцу забота такая. Потому Петька и раскидывал умом, как выкрутиться из столь щекотливого положения. Дебетовая статья давно приказала жить, а заначек на черный день Петька держать не умел.

– Да на што мне сдалась эта штуковина? – задавал он себе вопрос в успокоительной форме, – эка невидаль! Я не турист, не рыбак и не охотник. И тут же: – Да-а-а… вещь хорошая, сработана на совесть. Испробовать бы ее на природе. Воды вскипятить, к примеру, или яишню зажарить, – изводил себя Петька. – Жаль дороговато. Тыща двести! И за что! Ерунда туристическая. Весу всего-то не больше одного кило. Пару раз попользуешься и забросишь, а стоит, будто что дельное. На ветру наверняка гаснет. Бросовая штуковина, ненужность. Мда-а-а.. Красивая, конечно. В изящности не отнимешь. Другие против ее линий грубы, что увалень рядом с балериной. И окрашена, черт ее возьми, качественно… Работает вот от баллончика. Одного аж на два часа хватает. Всем хороша!

 К тому времени Петька уже успел примелькаться в проммаге. И всякий раз, подойдя к стеллажу, не отлипал от дразнящего нахлынувшие чувства изделия…  И так посмотрит вещицу, и этак. То крышечку откроет, то краник туда-сюда покрутит. Иной раз пьезоэлементом пощелкает, разглядывая искру. И внутрь, найдя щелочку, таращился не раз, и незаметно пытался ногтем краску сколупнуть. Нравилось изделие Петьке. Ох, как нравилось! Все нюансы высмотрел в нем. И клапанок защитный обнаружил, и что цанга пластиковая, а не из металла сработана. Окончательно попал малый. Помешался.

– Петька, Пе-етька! Приснул что-ли? – толкнул его в плечо Никифор.

– Не-е.

– А че тады молчишь? Онемел? Я тебя в третий раз спрашиваю, ты смотрел в новостях, что на Украине власть ихняя вытворяет? Нет? Так слухай, – давай дальше «мести пургу» Никифор.

 Действие профессионального бездельника несколько отвлекло Петьку, на какое-то время отведя думы в политическую колею. – Украина, – про себя говорил Петька, – на хрен она мне сдалась и все что там вытворяют. Там вытворяют, а здесь, значит, розы нюхают? Че-то за двадцать лет ничего не изменилось, а только хуже и хуже с каждым днем становится. По телеку только и слышно – ракета у нас самая скоростная, самолет лучше всех мире, та-а-анк. А по соседнему каналу тут же скулят, мол, такого лекарства для лечения ребенка в стране нет, давайте сбро-о-осимся. Народ стал, что те цыгане. Пожары погасить не можем, целые районы позатопили, жилье по всей стране обветшало, а Украину обсераем. Киев покажут, а там жизнь, как жизнь. Хронику бы осады Ленинграда сначала посмотрели. Вот там действительно дело обстояло хреново. Покойников на санях таскали, вдоль заборов мертвецы, краюшка кислого хлеба на сутки… А о Киеве ничего подобного не скажешь. Машины потоками прут, асфальт хороший, люди улыбчивые ходят, много и с колясками. Что ж там плохого? А тут плевую забаву человек не может позволить себе купить. В этом месте, будто околдованный, Петька снова вернулся к обжигающему желанию обладать плиткой.

– Может микрозайм взять? В окошко залогом паспорт – тебе оттуда три тыщи. Тут его увлекла занимательная калькуляция.

– Это если тыщу двести отнять из трех, остается тысяча восемьсот. Баллончик газа стоит шестьдесят рублей. Допустим, для начала приобрету парочку. Или нет, три.  Два, наверное, маловато. Один ведь, как пробный будет. Сразу весь баллончик должно быть не стот жечь. Кто знает, выдержит ли пластик цангового крепления. И не написано термостойкая это деталь или нет. А примериться к аппарату надо бы. Три не стоит брать. Двух вполне хватит для начала. Если же взять баллончики те, что по сорок пять? В девяносто рублей обойдется испытание. Нет. По сорок пять брать не нужно. Вещица нежная, мало ли. Вдруг там газ плохой закачали. Забьет сажей топливную трубочку и хана. Трубочка тоню-юсенькая… Нет брать надо только хороший газ. Остается тыща и к ней более шестиста рубликов. До аванса – неделя. Тыща шестьсот делим на семь. Сколько получается? Правильно – двести пятьдесят. Если пораньше вставать и на работу пехом двигать? Нормально. Пивко на выходные, как с куста…, – складывал Петька удачную судьбу.

– Оно, конечно, по карману здорово лупанет. Нет, не бьет. Процент неподъемный. Шкуродеры! Да и коллекторы замучают. Взял три, через неделю отдай шесть. Аванс всего пять. Не бьет, не бьет. Что же делать? – мучился страдалец, ища спасительную лазейку, А взять и не оплатить за электричество? Ну, отключат свет и что такого. Пока лето можно месячишко и потерпеть. Фильмы и на смартфоне сойдет зырить. Газ и воду все равно ведь оставят. Организации разные и прав нет таких, чтобы за один долг сразу всего лишать. Да могут и не отключить. Это неплохая идея! Другие по году не платят и хоть бы что. А тут, подумаешь, одна неуплата. Нет, и этот расклад не в дугу. Мама расстроится и обязательно попрется к соседям унижаться, чтобы занять денег. Че же делать? Э-э эх, жил бы вот один… Или незаметно все-таки взять отложенные деньги, а там хоть потоп… Один раз живем. Не выкупишь сейчас, потом такой могут и не завезти.

 Тут из оцепенения мечтателя вывел Некеша, зло трясущий Петькино плечо.

– Малый, да что с тобой? Я тут распинаюсь, понимашь, на всю катушку, а ему хоть бы хны! Петруша, случилось че? – сверлил глазами Петьку старик, – так ты излей душу, полегчает.

– Да отстань ты, заноза. Ничего у меня не случилось.

– Не-ет, дружок, меня не проведешь. Не женитьбой оболел, бедовый? А что, Нинка девка видная. Ей токо перебеситься и как за каменой стеною будешь. Токо потерпи малость. У баб часто такое – оторва, а набесится  и лучше спутницы не выискать.

– Пойду-ка я, наверное. Спать охота.

– А-а, вона че. Ну ступай, ступай себе, сынок.

Петька поднялся со скамейки, отряхнул штаны, сладко потянулся и растворился в подъезде.

 А уже через минут десять выскочил обратно и скорым шагом направился через пустырь в сторону проспекта по натоптанной тропке.

– Петька, куды рванул? – окликнул его приподъездный завсегдатай.

– А, – отмахнулся Петька.

– Что происходит с мальцом? Будто тетива натянут. Не отчебучил бы чего…, – на мгновение промелькнуло у Никифора, но только на мгновение, потому и осталось без ответа. Его внимание отвлекла пьяная тетка Дуська и такая же ее подруга, внезапно нарисовавшиеся у скамьи и не с пустыми руками. Дуська подсела к Никифору и, заговорщески подмигнув, просипела беззубым ртом: – Некешинька, похмелимся?

 Ее подруга, также беззубая, покачиваясь, стояла рядом, похабно корча из себя принцессу. Ног она тоже не мыла, видимо не считая туалет этому предмету важным.

 Тут же на скамье чудесным образом возникла поллитра и к ней пара соленых огурцов на изнахраченной салфетке. В компании горькому пропоице стало совсем не до Петьки, который, к слову сказать, в это мгновение с осоловелыми глазами выбивал в кассе проммага чек в одну тысячу триста шестьдесят рублей. И при этом, хоть и глупо и широко улыбался, нежно прижимая к груди картонный кейсик словно малого дитятю, но все же, будто чего совестясь, старательно прятал глаза.

Опоздавший ангел

Каким «макаром» прилипла к дураку эта кличка уже не выяснить, хотя поискам истины я жертвовал некоторое старание, не давшее не то что результатов, а даже всходов. У русских так уж принято: идут двое, к примеру, по улочке Ейска и вдруг один спросит, указывая кивком подбородка на незнакомца: – « Слышь, а чё это за урод хиляет?», а спутник ответит: – «Ты чё, не знаешь? это же Копчёный с Балочки!», на что первый протянет многозначительное: – а-а-а… ,  что верно означает – ну Копчёный, ну с Балочки, ну и Бог с ним. А чего именно Копчёный уже никого не интересует, так как разговор, вдруг, соскользнет в сторону.

 Потому я решил не тратить сил и времени, руководствуясь не требующей доказательств аксиомой  «гематоген – он и в Африке гематоген». Но давайте по порядку.

 Тот год на Дальнем Востоке брёл наперекос привычности: декабрь только-только начался, а морозы, даже для этих мест, ударили нешуточные; народ перестал обращать внимание на детский лепет президента о благосостоянии и с присущим ему азартом ринулся нищать; бабы перестали рожать; осенью на нерест в Амур не зашла красная рыба; новогодние подарки значительно потеряли в весе, хотя цена наборов несколько превысила прошлогоднюю; черная икра теперь обнаруживалась только на депутатских бутербродах. Да что говорить – луна и та откровенно маялась дурью. Выплывая из-за сопок огромным оранжевым пятном, уже спустя час она теряла вызывающий медовый окрас, значительно уменьшалась от чего и становилась похожею на потёртую рублёвую монету.

 Одна из окраин города, среди жителей известная, как «аул» также не избежала грустной участи дивных перемен – распоясавшаяся цивилизация неумолимо вонзала свои безжалостные когти во все притоны отчизны, а беспечный капитализм разводил на постсоветских просторах незаживающие язвы. От этого некогда великая Родина имела тот вид, который имеет изъеденная оспой пропитая рожа слесаря процветающего ЖКХ.

 Нужно отметить, что и сам дальневосточный городок, многолетними махинациями предыдущего мэра давно отбившийся от стада, отощал и представлял собою жалкое зрелище. Градоначальнику, сменившему предшественника, ничего не оставалось, как констатировать своё бессилие перед разрухой и продолжать великое начинание удачно смывшегося от правосудия деляги – раскрученный маховик финансовых афёр могли остановить только расстрелы, а этому методу воспитания очень противилась благочинная католическая Европа. Потому местный прокурор был глубоко апатичен к окружающему и давно пребывал не в настроении, из-за чего не стесняясь брал мзду, покрывая расхитителей и, на всякий пожарный, "сидел на чемоданах".

 Ныне статус упомянутых живописных трущоб здорово пошатнулся, а в свое время «аул» гремел на всю округу, имея выгодное стратегическое расположение: ухоженной стороною он примыкал к главной городской улице; левый и правый его бока терялись один – в частном секторе, другой – где-то в парке у танцплощадки; криминальная же его сторона была обращена к северу и отделялась от мира непроходимыми зарослями пыльного кустарника, который и вносил весомую лепту, давая обильную пищу неисчислимым оргиям целой оравы хулиганов и потворствуя чревоугодию Гематогена.

 Чтобы умерить гражданское любопытство в этом месте, наверное, стоит остановиться и перейти к образу Гематогена. К оговоренному времени Гематоген уже десятка два с лишним лет слыл визитной карточкой маленького бандитского анклава, пугающего законопослушных граждан. На «ауле», да и во всём городе не без основания его считали законченным идиотом и откровенно боялись. Даже соседи предпочитали лишний раз обойти его стороною, чем связываться с ним.

 Это был очень сильный дебелый верзила с воловьими глазами и тем бессмысленным взором, который можно приписать, правда, с некоторой оговоркою к «киркоровскому». Его нос чем-то походил на нос Майка Тайсона, но был более мясист, а рот напоминал распахнутый трюм баржи. Можно сказать, что у Гематогена было всё, что нужно простому обывателю, прожигающему жизнь без остатка, за исключением самой малости. Никто и никогда не замечал, чтобы на правом его плече устроился некто с нимбом над головой и крылышками, даже когда он часами валялся под деревом в стельку пьян.

 Круглый год упырь носил зимние ботинки без шнурков, доставшиеся ему в наследство от уголовного элемента с именем Степан и одно время открыто жившего с его матерью. В праздники он напяливал на себя бордовую сорочку испещренную  черными треугольничками, которую по случаю подарил ему дядя Петя, какое-то время посещавший его мамашу, но уже после исчезновения Степана. И хоть сорочка никогда не стиралась и была несколько маловата рослому балбесу, Гематоген устоявшейся традиции не изменял и каждый праздник выглядел нарядно.

 В отличие от «ильфпетровской» Эллочки он обходился всего десятком слов и таким же количеством неопределенных звуков, потому любой сразу определял в нём много животного и очень мало мог обнаружить человеческого.

 Характер любого индивида формируется под влиянием многих факторов, что особенно заметно в детстве. В нашем случае на героя ни одно из условий, оказывающих на других детей часто тлетворное и редко иное влияние, не действовало. Гематоген развивался сам по себе по одному из незатейливых биологических алгоритмов, нахально втиснутым в его гены бесшабашным и малонравственным папашей.

 Особенно это бросалось в глаза, когда можно было наблюдать, как дети охотятся на бабочек. Пацанва весьма изобретательна в ловчем деле. Любой из них сначала сломит ветку попушистее и постарается ею сбить порхающее насекомое. Но вскоре убеждается, что сжатый воздух при ударе отбрасывает легкое божье создание в сторону и оно, как ни в чем не бывало, преспокойно удирает от преследователя. Тогда малый обязательно обдерёт с ветки листья, что тут же принесёт охотнику желаемый результат, который толпой домучивается у песочницы.

 Гематоген же с мальства был прост, как трёхсантиметровый отрезок из учебника геометрии за седьмой класс. Бабочек он ловил своеобразно. Как правило, воодушевлённый балбес подбирал с земли увесистый дрын килограмма в два и гонял бабочку до тех пор, пока та либо терялась из виду, если очень повезет, либо  обессиленная не рухнет в траву. Которую упала, вконец изможденный погоней и с пеною на губах Гематоген равнодушно растаптывал, выказывая самую дьявольскую при том улыбку…

 В былые времена тугодум не бедствовал и жил, как говорится, от пуза. Добывать достойное пропитание ему помогала северная сторона и неприметная вдоль неё тропинка, в жару пользующаяся спросом у населения, потому особенно вольготно Гематоген чувствовал себя летней порой. Растворившись в непролазных куширях, Гематоген подкарауливал неосмотрительную жертву. Как только «заблудшая овца» подбиралась к зоне досягаемости татя, тот набрасывался на неё, хватал за шиворот, хорошенько встряхивал и произносил: – Ну, ты, это… давай.

 И жертва, тут же поняв, что от неё требуется, впадала в панику, начинала плакать и послушно расставаться с карманными деньгами. Были случаи, когда добыча пыталась противиться чужой воле. Тогда налетчик сначала оглоушивал, а затем равнодушно забивал непонятливого до полусмерти, после чего у бездыханного ослушника изымал все носимые ценности. Бил Гематоген провинившегося с остервенением, долго и наотмашь. И каждый удар по силе равнялся удару оглоблей. Потому, что такое получить сдачи Гематоген прочувствовать на своей шкуре ни разу не удосужился. По окончании избиения он обязательно смачно сплёвывал на поверженного зеленый сгусток.

 Как это ни странно, а жертвами Гематогена в большинстве своём были люди среднего и преклонного возраста; более юркая молодёжь зачастую умудрялась выскользнуть из цепких лап юродивого, а эти убегать стыдились. Потому ближайший ГОМ с завидной регулярностью отправлял следователей в больницу снимать побои, фиксировать сотрясения мозгов, переломы рёбер и брать показания от пострадавших.

 И, хотя разбойник был частым гостем в камере временного содержания, ему сходило с рук. Сначала милиция, а вслед и полиция по заявлению очередного покалеченного с усердием брались за дело. Но промучившись два дня, вынужденно отправляли Гематогена на обследование в психушку. Там арестованного невменяемым не признавали (по городу упорно расхаживал слух, что доктор, в свою молодость весьма ушлый проныра, имел какое-то отношение к появлению Гематогена на свет, и сам при том состоял в родстве с местным прокурором, по мнению граждан очень нечистым на руку) и ещё пару дней спустя улыбающегося дебила возвращали в отделение.

 Правоохранительные органы, как ни старались, а  выбить чистосердечное признание из него не могли. Попробуйте-ка написать объяснительную записку, пользуясь шестью глаголами и четырьмя существительными. Даже под многочасовую диктовку выходящего из себя сержанта на бланке выходило черт знает что. Свидетелей же преступления также никогда не находилось. От беспомощности крепкие воздаяния подследственному посредством резиновых дубинок в милицейских казематах ничего не давали. После взбучки Гематоген только почесывал бока и срывал зло на сокамерниках, вышибая из них дух и последние крохи веры в провидение.

 Суровыми зимами Гематоген подолгу голодал. Уже издалека завидев скучающего громилу, прохожие заблаговременно шарахались в сторону, от чего стол лиходея был настолько скуден, что он, дабы не слопотать авитаминоза, частенько обирал своих соседей.

 Как и все Гематоген пил. В удачу он приобретал три бутылки креплёного вина, затем располагался прямо на земле, в тени у глухой барачной стены. Первую бутылку он выпивал залпом. Затем следовала минутная пауза, зычная отрыжка и в три-четыре захода уничтожались вторая и третья, после чего непременно съедался цветок одуванчика или кусок черствого хлеба. Спустя минут пять после этой процедуры белки глаз баловня судьбы краснели, страшно выпучивались и начинали вращаться против часовой стрелки. Его челюсть отвисала, а изо рта начинала течь тягучая слюна. По-прошествии ещё четверти часа Гематоген засыпал, и мог мирно проваляться у стены до наступления следующего дня.

 Беда случалась в те разы, когда будучи в подпитии Гематоген был нечаянно разбужен. В такие пикантные моменты он становился неуправляемым и крушил всё, что подвернется под руку. Больше всего ему нравилось выламывать двери соседям. Жильцы знали эту особенность Гематогена и заранее давали стрекача через окна, считая довольно надежным укрытием густой бурьян за туалетом.