Так Бывает

– Вот смотрю я на вас, молодых и глупых, и думаю, сколько еще времени своего разбазарить вы готовы, а, Дима? Ты делать-то что будешь? К себе она тебя не подпустит теперь.

– Не знаю, Сан Саныч, но я верну ее.

– Вернет он ее. Я тебе еще тогда что сказал, помнишь? Замуж ее выдавал за тебя, доверил, а ты что же? Удавил бы, как кутенка неразумного, да только любит Татьяна тебя, видеть не может, а любит. За что счастье тебе такое досталось, не скажешь мне, Дмитрий Сергеевич? Как проворонить умудрился-то? Танька молчит. Приехала, только и сказала, что на развод подала, а больше ни слова. Я-то, дурак старый, думал, в руки надежные отдал, а ты? Как исправлять-то будешь? – и вроде Саныч его журил по-доброму, но глаза горели зло, непримиримо зло. И будь действительно у него возможность, Саныч бы его удавил. Дима бы и сам такое за дочку свою сделал, правда, Таня ему не дочь, но близка к этому понятию.

– Адрес ее новый дадите?

– Ты нахрапом лезть задумал? Смотри, чтоб Кирилл с лестницы не спустил, тот тоже защитничек, от себя не отпустит и тебе места в ее жизни не отдаст. – Саныч усмехнулся, глядя на него. – А ты что думал? Она вернулась домой, ко мне и к нему, больше здесь ее никто не ждал. И я понимаю, что как бы она не сопротивлялась, как бы не злилась на тебя, ты ее муж любимый. Простит рано или поздно, не знаю, уедет ли, но простит. Кирилл же… тяжко ему тут без нее было, и сейчас тоже тяжко. Сам-то себя помнишь в таком возрасте? Если ссора, то навсегда, если дружба, то навечно. Таня его спасает, а он ее. Вот и все, Дима, вот и все.

– Так адрес дадите?

– Куда ж я денусь-то? – он еще раз внимательно поглядел на Диму, вздохнул, но взял бумажку и адрес записал. – На охране скажешь, что вернулся из командировки и покажешь паспорт, пропустят без предварительного звонка хозяйке. Сама она тебе разрешение не даст, ты ж упрямство ее не хуже меня знаешь.

– За это и люблю Саныч, упрямство ее люблю.

Как бы ни хотелось ему сейчас рвануть по нужному адресу, перво-наперво нужна гостиница, душ, переодеться и только после уже ехать к ней.

ГЛАВА 2

Вечер вышел не таким, каким она бы хотела. Ей не дали напиться водки, а до вина она просто не успела добраться.

Всего за каких-то несколько часов ломается жизнь. Опять. Это дежавю, не иначе.

Нельзя сказать, что все перемены касаются исключительно ее. Нет. Но теперь, видимо, коснутся, а иначе она бы не смотрела сейчас в глаза того, кого так ненавистно любила. Только собиралась открыть злосчастную бутылку испанского вина, которую ей подарили недавние клиенты – прознали, чем можно порадовать, – уже достала штопор, бокал из тонкого стекла на высокой ножке поставлен на стол, а бутылка вынута из холодильника, как позвонили в дверь.

Если звонят в дверь, значит это кто-то из списка разрешенных гостей. На душе даже полегчало. Она ждала кое-кого другого, но и этому гостю не слишком будет рада. Кирилл, конечно, спит крепко, но новоявленный папаша заслужил хорошую трепку и она ее ему устроит. За этого мальчика Таня убить сможет, не то, что закатить банальный скандал с битьем посуды о чью-то не слишком умную голову.

Но, открыв дверь, поняла, что ошиблась. Неважно уже, каким образом его пропустила охрана.

Пустота накрыла, слова застряли в горле, а руки безвольно опустились, даже не пытаясь захлопнуть перед наглым носом дверь. Бесполезно. Это знали оба.

Смотреть на него было больно, не спасали ни усталость, ни злость. Пустота в груди при одном взгляде в карие глаза начинала невыносимо пульсировать. Дыхание из груди вышибало, стоило только заметить, как от недосыпа посерело любимое лицо, как прорезались от усталости морщины в уголках рта, скулы еще больше заострились, из-за чего его лицо трудно было назвать хоть капельку привлекательным, скорей пугающим, и это в тридцать шесть лет… ходить с таким отчаянным выражением глаз.

За последнее время они оба, мягко говоря, не похорошели. Кто в этом виноват? Она, -потому что уехала и оставила его одного? Или он,– из-за поступков которого она сбежала? Теперь не важно…

Молча пропустила его в квартиру, так же молча поставила гостевые тапочки перед ним и кивнула головой в сторону кухни. Ждать не стала и, нервно теребя край пижамной сорочки, пошла-таки открывать ту бутылку вина.

А может, ну ее? Расхреначить эту бутылку о стену, заорать, чтоб убирался и никогда не смел являться на порог?! Кинуть, стоявший на плите чайник, наброситься с кулаками и попытаться доставить ему столько боли, сколько сможет? Возможно, такой всплеск эмоций сослужил бы хорошую службу, снял напряжение, позволил бы расслабиться хоть немного… Бесполезная трата нервов, вот что это.

Если Дима пер, как танк к намеченной цели, несмотря ни на что, то сама она привыкла эмоциональные порывы сдерживать. Не проявлять эмоций при… чужих людях. Мужчина, что зашел в кухню, с интересом осматриваясь, был именно чужим. Слишком много между ними произошло за короткое время, слишком отдалились и не сумели справиться, стали чужими. Ей это стало ясно еще год назад, а вот он сопротивляется, не верит! И будет мучить ее еще долго, пока сам не поймет, что нет давно того, что так крепко связывало их раньше. Исчезло. Истончилась, обветшала ниточка и, в конце концов, оборвалась.

Видеть его в новом доме было непривычно. Здесь ремонтом занималась не она, а нанятый дизайнер,– по оговоренным просьбам сделала трехкомнатную квартиру наиболее комфортной. Первое время домом это место назвать было трудно, ощущалась чужеродность какая-то, неестественность. Саныч с Кириллом ничего такого не чувствовали и подавно, сказали «хороший ремонт» и все. А ей тяжко было, маетно находиться первое время тут одной, отвыкла от одиночества.

– Хорошая квартира, мне нравится, – оглядевшись, он выбрал стратегически верное место и присел на стул, ближе всего стоявший к выходу. – Старая была лучше. Продала зачем?

– Мне отчитаться о потраченных и полученных деньгах? Решил подать на раздел имущества?

– Не болтай глупостей, твои деньги мне не нужны. Просто спросил, что не так с квартирой, в которой ты выросла.

– С ней все так, захотелось перемен, знаешь ли.

– А больше тебе ничего не хочется? Например, вернуться домой?!

– Мой дом здесь был и будет, и ты зря пришел, я не уеду.

Он встал и подошел ближе к Тане и от желания прижаться к знакомому телу, ощутить его тепло и набраться сил закололо кончики пальцев и, чтобы голос не дрогнул, пришлось сглотнуть ненавистный комок в горле.

– Мы все решим, обещаю. Только давай уедем домой, я не буду тебя трогать. Ты даже можешь выселить меня на диван, я слова против не скажу, буду спать там, сколько понадобится. Только давай вернемся домой.

– Мой дом здесь, Дима, а вот твой там. Ты зря приехал, нас разведут через неделю, и ты будешь свободен, так же, как и я.

– А если я не хочу быть свободным, не желаю этого?! – хладнокровие танка мужу не грозило, он чуть ли не орал, говоря это.

– В гостиной спит Кирилл, и тебе его лучше не будить, – прошипела и оттолкнула от себя подальше, чтоб дал пройти к столу. – О своих желаниях надо было думать раньше! Ах, погоди-ка, ты именно о них и думал, а я была побоку. Теперь чего ж спохватился?

Договорить им не дали, в дверь опять позвонили.

– Закончится этот день когда-нибудь или нет?! – Дима застыл на секунду, зло полыхнул взглядом и демонстративно уселся все на тот же стул. – Тебе лучше уйти.

– А мне и тут хорошо, твоим гостям я не помешаю. Кто это, кстати, к тебе в такое время приходит? – проигнорировал мои слова, спросил, выразительно скосив глаза в сторону коридора.

– Не твоего ума дело. – Огрызнулась и пошла открывать.

Вдох-выдох! Еще одна словесная баталия наметилась, но уже с другим претендентом получить чайником по голове.

На лестничной клетке стоял, кто бы мог подумать, сам Владимир Липов собственной персоной.

– Какие люди и без охраны, чего явился? – впускать этого гада в дом теперь не представлялось возможным, потому вышла на лестничную клетку, а дверь прикрыла.

Мужчина под сорок лет, хотя на вид ему можно дать и все пятьдесят, за прошедшие годы утратил всю свою привлекательность: теперь блистал пивным животом и малость отекшим от долгого сидения в офисе лицом. Рожа небритая с утра, временами он напоминает алкаша запойного, что, кстати, правдой не является, но, тем не менее, глаза серые и невыразительные, сейчас наполненные злобой, осуждающе смотрели на меня. Можно подумать, таким взглядом кого-то напугать хотел, собственная жена-то его не боялась, может, если только подопечные на работе, сомнительно, конечно, но бывает.

Раньше он производил другое впечатление, раньше я его уважала. Сейчас же, после рассказа Кирюшки, ничего, кроме отвращения и жалости, он не вызывал. Куда только всё подевалось? Удивительно.

– Он у тебя, я знаю, позови! – приказной тон взбесил до невозможности.

– Ты, Вова, адресом ошибся, приказывать на работе будешь, а тут гонор поубавь.

– Таня, я не хочу ругаться с тобой, просто позови его.

– Он спит, пусть отдыхает, у него был трудный день, правда, Володя?

– Что, пожаловаться успел? Ты его разбаловала, – он облокотился на стену и за миг весь как-то сжался, ссутулился и потерял всякий боевой настрой. – А может, так и лучше? Ты ему всегда вместо матери была, вот и пришел к тебе.

– Господи, Вова, а ты куда смотрел, а? Что ж позволяешь ей такие вещи сыну говорить? Он в чем виноват?

– Она беременна, это гормоны,– пройдет.

– Себе врать-то прекрати! Лиля всегда такой была, а ты позволял. Понимаю, вы девочку ждете, родную и любимую, но про сына своего ты успел забыть?

– Он не мой, ты знаешь! – хрипло ответил и, кажется, сам же своими словами подавился, потому, что вдруг закашлялся и покраснел. Но слова уже произнесены и их не воротишь. Подозреваю, что и Кириллу мать его нечто подобное уже говорила.

– Он твой с тех пор, как ты его усыновил, Вова. Ты тогда подумал и решил, что твой он, а теперь, когда Лиля от тебя ребенка ждет, все? В приемного отца ты наигрался и можно парня на мусорку выбросить?

– Никто его никуда не выбрасывает, он сам виноват. Нет, чтоб промолчать, Лилька бы поворчала и успокоилась. А этот? Сам виноват.

– Ты его отец, твоя обязанность его защищать даже от родной матери, если ей гормоны в голову ударили! Ты его бросил, потакаешь ей, а дальше что? Мальчишку из дома погоните, лишь бы не мешал вам?

– Он поступит, поживет в общаге, в этом нет ничего страшного. Что ты мне здесь целую обвинительную речь устроила? Не в суде и присяжных здесь нет! Ты тоже хороша, защищаешь его, всегда добренькая, святая, блин. Ты только представь, что начнется дома, когда Лиля родит. Малая будет плакать по ночам, Лилька беситься, этому нужно учиться, мне работать… лучше будет ему жить в общаге.

– Ваш дом находится в квартале от его университета, ему никто не даст комнату, ты ведь знаешь все эти правила и заморочки.

– Лиля его выписала из квартиры и прописала у бабки в деревне. – Тихо признался, даже лицо отвернул так, чтоб неяркий свет лампочек коридора не показал его глаза.

Таня засмеялась. Это ж надо такое выдумать и сделать.

– Кирилл узнал и у матери спросил, почему она так сделала, вот и огреб по самое не балуйся. Я с работы вернулся, его нет, Лиля молчит, сказала только, что из дома выгнала.

– И много еще чего ему наговорила, Вов. Так нельзя, он же ей не мальчик для битья, а ты все молчишь, не заступаешься, а, значит, виноват не меньше! Жить Кирилл будет у меня, раз родителям не нужен.

– Спасибо, что ты… Я думал, не согласишься. – Он в карман полез за бумажником.

– Деньги свои в задницу себе засунь, Вова, понял?! Сама обеспечу, к вам он больше не поедет, я настаивать на этом не буду, если только сам захочет. И Лиле лучше тут не появляться, постарайся донести эту мысль до нее так, чтоб запомнила и поняла, иначе затаскаю по судам, ты меня знаешь, я могу!

– Чертова баба, ты свою семью не уберегла и в моей снова копаешься, не надоело еще?

Слушать его больше не стала, вернулась в квартиру и застала возле двери сонного Кирилла. Он молча смотрел, а в глазах стояли слезы. Обидные детские слезы от несправедливости, от нелюбви собственных родителей, что так быстро сплавили его практически на чужого человека.

– Кирюша… – тихо позвала и потянула его за руку к себе.

– Ты же меня не оставишь? – тихо пробормотал он, уткнувшись мокрой щекой в шею, у меня самой от этого безнадежного шепота сердце замерло, да так и застыло. – Не бросишь?

– Не брошу. Иди спать, ладно? – отодвинула от себя, ладони на щеки положила и заглянула в очень грустные глаза, – Завтра утром поговорим и все решим, ты жить со мной будешь теперь, а с остальным решим, ладно?

Молча кивнул, развернулся и ушел в комнату, вряд ли спать. Будет теперь полночи сидеть, хотя, учитывая, что при мне этот уж никак не субтильный молодой человек выпил водки, и только уже хорошо захмелевшим рассказал все, то, может, и уснет. Стресс, нервы, это представление на площадке… надеюсь, уснет и проспит до утра спокойно, а мне даст подумать.

Возвращаясь на кухню на какой-то момент, увлекшись размышлениями, забыла о Диме, но вспомнила о его присутствии сразу, как натолкнулась на сверкающий яростью темно-карий взгляд и противную до зубовного скрежета улыбку:

– Ты, значит, решила новую семью завести? Мать Тереза чертова! Конечно, зачем тебе муж и ребенок маленький, если у тебя уже практически все есть. Так, что ли? Ты ради этого вернулась и уезжать не хочешь? Из-за Кирилла? – подскочил ко мне, схватил больно за плечи, встряхнул, – Таня, он чужой ребенок, понимаешь? Чужой! А ты отказываешься завести своего, родного, от меня. Твоим он никогда не будет, понимаешь? Лиля успокоится, и он вернется обратно, а ты с чем останешься? Так было уже много раз, но ты не его мать, ты, по сути, чужой человек и лезешь в чужую семью, а на свою плюешь!

Мне казалось, что злиться и ненавидеть его больше, чем есть сейчас невозможно, но поняла, что не права. Каждое произнесенное им слово, каленым железом, выжигало что-то в сердце, а оно, бедное, все билось и искало ему и этим жалящим словам оправдания. Что он обижен, что он одинок, что от собственных ошибок злость свою вымещает на другом, на мне, но и у моего запаса прочности есть предел и, видимо, он достигнут.

– Ты решил про семью мне напомнить? Про детей? Я своей вины не отрицаю, надо было остановить тебя и заставить выслушать, но ты ухватился за то, что услышал, за то, что хотел слышать и ушел мстить мне. Той, кто была столько лет твоей семьей. Ребенок маленький, говоришь, мне не нужен от тебя? А ты спрашивал, ты слушал, что я тебе говорила? – это была истерика, я уже не стеснялась разбудить кого-то, кричала ему в лицо, – Ты пошел трахать свою секретаршу, пошел делать ей детей, раз жена отказалась, да? А теперь явился сюда и тыкаешь мне в лицо свои обвинения? Жизни меня учить будешь? Нет у тебя такого права, я свои обиды на других не переношу, не сплю со всеми подряд потому, что муж отказался от обещаний данных, или надо было поступить, как ты?

– Таня…– с предупреждением в голосе начал говорить он, но я уже вошла в раж и остановиться было невозможно.

– Я не завожу новую семью, Дима, а восстанавливаю старую. Кирилл всегда присутствовал в МОЕЙ семье, и сейчас ему нужна помощь, и я помогу. Если он посчитает нужным уйти, значит, уйдет. Пусть я останусь одна, не впервой, переживу. Мать пережила, тебя вот тоже.

– Что ты несешь? При чем тут мама твоя? Я тебя не бросал, это ты уехала. Ты меня бросила!

– А мне нужно было остаться и смотреть, как ты свою злость на других бабах сгоняешь? Может, скажешь, что ни с кем не спал, а мне все приснилось? Не было у тебя ничего с этой? Не ты ей сказал волшебное «люблю, женюсь»?

– Я не говорил ей «люблю», никогда, слышишь?

– Не важно уже, ты с ней спал. Мне ее даже жалко, знаешь. Ты не только нашу жизнь разрушил, ты и ее подкосил.

– Не говори глупостей, успокойся.

– Это не глупости, а правда, – бушующий ураган уже начал успокаиваться, даже дышать стало легче, – После всего, хочешь сказать, она так и работает твоим секретарем? Или уволил без выходного пособия? Честно.

– Уволил.

– Вот, а говоришь «глупость». – Устало опустилась на стул возле него, сама того не замечая, склонила голову ему на плечо, и на несколько мучительно коротких минут мы замолчали, наслаждаясь тишиной и присутствием другу друга рядом. Совсем чуть-чуть тепла, так необходимого, чтоб затем решительно подняться и, повернувшись к нему спиной, скрывая вновь набежавшие слезы, попросить: – Уйди, Дима. Ты делаешь мне слишком больно, пожалуйста, уйди.

И ничего другого не остается, кроме как бессильно вдавливать ногти в собственные ладони, удерживать себя, чтоб не кинуться догонять его и продлить минуты тишины еще немного. Лишнее это, только душу себе рвать.

Так и стояла, когда услышала тихий щелчок дверного замка. Ушел. И уже после позволила себе сползти по стеночке, опуститься на холодный пол, и, уткнувшись лицом в колени, рыдать беззвучно. Выпускать наружу то, что так долго копилось, что душу травило и рвало на части все это время. Выпускать и, к сожалению, не чувствовать желанного облегчения, не чувствовать так необходимого тепла и от этого рыдать еще сильней, сдерживая рвущийся из горла вой, вой тоски потому, что единственный в мире человек, способный это тепло дать, только что тихо вышел за порог твоего дома и ты сама его прогнала… И остается только сидеть на холодном полу и давить в себе желание кричать и выть от тоски, от бессилия, от холода в душе, от того, что как бы сильно не хотелось, так и не смогла найти в себе силы, чтобы его простить. Не для того, чтобы вернуться, а для себя, чтобы самой стало легче жить. Чтобы улыбки были искренними, чтоб радость на лице была не напускной и притворной, чтоб свободно дышать и знать, что ничего не гнетет, и нет той любви в тебе больше, пережила и отпустила.

Сделать это не представлялось возможным, оттого и сидела, раскачиваясь на полу собственной кухни, давясь слезами и криками и не заметила, как появился Кирилл, не сопротивлялась, когда он меня поднял, усадил на диван и обнял, стараясь хотя бы так облегчить боль.

***

Сколько они так просидели, Кирилл затруднялся ответить, просто обнимал женщину, которую давно считает матерью, обнимал, а у самого кулаки чесались разукрасить дяде Диме морду. Хорошо, что она уже успокоилась и теперь затихла, засыпая. Пусть лучше спит, чем то, что он увидел, когда пошел на кухню посмотреть, все ли в порядке.

Он собой не гордился, но разговор их подслушал, не из праздного любопытства. Ему важно было знать, что случилось и почему Таня вернулась в город такой не настоящей.

* * *

Было начало сентября, как раз закончились уроки, они с ребятами выходили из школы, когда он заметил за воротами на парковке возле поликлиники знакомую фигуру, и не совсем осознавая, что делает, бросился бежать к ней, не думал, что будет делать, если ему привиделось, просто летел, как сумасшедший, к облокотившейся на капот машины, женщине, а когда до нее оставалась пара метров, замер, не веря собственным глазам. Молчание, и все,– снова полетел:

– Вернулась! – кинулся ее обнимать, подхватил и начал кружить, – Вернулась!

– Вернулась, Кирюшка, – грустно ответила и выдавила из себя улыбку.

* * *

Таня теперь постоянно улыбки именно выдавливала, но не улыбалась. Если только совсем редко. Он не понимал от чего, а теперь, услышав обрывки разговора, понял и разозлился еще сильней.

Еще когда Таня только замуж собиралась, желание побить мужчину проявилось с такой силой, что было сложно удержаться, а сейчас и подавно. Останавливало только одно: Таня разозлится, а злая Таня для него – это очень плохо. Ему, конечно, сейчас не восемь лет, и она не даст ему по попе, но видеть в ее глазах разочарование он не мог, да никогда и не хотел. И что делать в такой ситуации, как помочь самому дорогому человеку, -не знал.

****

Утром проснулась, как после запойной недели, не иначе. Рожа опухшая, глаза красные, во рту сухо, как в пустыне, в общем, разложение личности на лицо, так сказать, даже жалко, что не напилась, так хоть был бы понятен такой видок с утра. Это в восемнадцать можно гулять ночь напролет, проснуться и идти по своим делам, как говорится, с небрежной прической, творческий беспорядок: лицо умыла и пошла. С возрастом такие вещи уже не сотворишь, с утра без душа и укладки выглядеть хорошо проблематично. И пусть мне далеко не сорок, но и в двадцать восемь ночь слез налегает свой отпечаток.

Лучше от этого мне не стало, но эмоции чуть спустила с поводка и дышится немного легче, уже радует. Те мысли, что не дают покоя, душу бередят, сегодня закрываются в такую малюсенькую коробку в уголке моего сознания, и не тревожат меня до ночи… день будет нелегким. Критически обозрев себя, фыркнула отражению. Душ холодный не только бодрит, но и мысли в порядок приводит. Так что на кухню я вышла уже оптимистично настроенная, планов великое множество, и все их надо приводить в жизнь, тут главное определиться с приоритетами, чтоб ничего не забыть и никого ненароком не обидеть.

Кирюха дрых так, что аж на кухне его сопение слышно было. Завтрак я готовила на двоих, так что дать проспать все на свете ему сегодня не суждено.

– Кирилл Владимирович, подъем! Нас ждут великие дела! – от моих слов парень отмахнулся, только закопался под подушку. Ничего-ничего и не таких будили. – Не встанешь, я тебе гимн революционеров спою, а слуха у меня нет, ты ж знаешь.

Угроза возымела действие и тело, нехотя, вылезло из-под оделяла, разлепив один глаз и, посмотрев на меня ну очень выразительно,– что, примерно, он хочет мне сказать я представляла,– потому сгинула с глаз долой доготавливать завтрак.

– Знаешь, Таня, я всегда считал тебя добрейшим души человеком, но с возрастом и доброта проходит, да? Старость не радость?!

– Ах ты ж, паразит, завтраки будешь сам себе готовить, понял?! Возраст ему, видите ли, не нравится, капец, – за слова свои он схлопотал кухонным полотенцем по мягкому месту, но за стол сел и с аппетитом начал уминать сырники, – И посуду тогда моешь.

– Жестокая ты женщина, готовишь, правда, вкусно. А варенья нет?

– Нет, но куплю сегодня.

Дальше завтракали молча, старательно делая вид, что такое положение вещей нормально и нет тут ничего необычного, мы так всю его жизнь и жили, и слез моих вчерашних тоже не было.

Приоритеты расставлены…

Первым делом мне надо было смотаться на работу, хоть и выходной, но вчерашний инцидент на дороге требовал срочных мер. Наши архаровцы уже работают, уверена, осталось дело за малым, то есть посмотреть все документы этого конкретного контракта, проверить оплаченные счета, составить документ по издержке при разрыве договора в одностороннем порядке и отправить кого-то с этим делом в офис нашего бывшего клиента. Еще не забыть прочесть заявление для журналистов, если таковые появятся у нас на пороге. Вообще-то, представитель следственного комитета обычно такие вещи делает, но в новостях вчера ничего не было, а значит, нужно быть готовыми и к такому повороту событий. Вторым номером в нашей сегодняшней программе – перепланировка гостевой в комнату Кирилла: надо кровать другую, там диван раскладывается, но он маленький для него, ноги свисать будут, шкаф побольше тоже необходим, компьютерный стол, кресло… и с вещами определиться… что делать. Этим вопросом его и озадачила, в ответ получила забавную моську на лице и глаза по пять копеек:

– Ты же не серьезно? Мне неудобно так, поживу в общаге, не страшно, – говорил уверенно вроде, а глаза грустные-грустные. – Тань, правда, все нормально будет. Как-то переживу пару лет, работать буду, квартиру сниму, может… позже.

– Ты давай без вот этих глупостей своих, если бы я не хотела, не предлагала бы. Нам, за выходные, все сделать надо, чтоб ты спокойно в школу ходил и к экзаменам готовился. Репетитор по истории и обществознанию, да? – в ответ кивнул, – Когда соберешься, скажешь, сколько денег надо, нам бы еще в банк заскочить и карточку на твое имя сделать, документы с собой или дома оставил?

– Нет, Тань, я так не могу. Ты…ты не чужая мне, но я же… я же не твой, и как-то… я что-то придумаю, па… папа помогать будет, не откажется. Не надо, ладно? – с несвойственной робостью опять затянул он.

– Я повторять больше не буду, так что запоминай, а лучше запиши и больше такие вещи мне не говори. Ты мне как брат младший, помогу всем, чем смогу,– всегда. На отца не рассчитывай, первое время он помогать будет, а потом что? Первый год в университете будет сложным, тебе учиться надо, если хочешь в будущем добиться чего-то, а не работать официантом в какой-то кафешке, понимаешь? Деньги не проблема, не обеднею, на жизнь нам с тобой хватит, машины-квартиры тебе купить не смогу, конечно, это уж ты сам как-то, но образование и возможность успешной карьеры обеспечу, договорились? Я тебя люблю и буду помогать до тех пор, пока ты будешь в моей помощи нуждаться, – пока я говорила, он посуду помыть успел и слушал вполуха, но спина напряжена была так, что становилось ясно, ловит каждое слов и запоминает, – Так что с вещами и документами? Еще ж учебники, да?