Так Бывает

– Не были, но ты друг моей женщины, ты ей помогал и не раз. И сейчас тоже. Это меньшее, что я могу для тебя сделать.

– Сделай ее счастливой,– мне большего не надо. А про остальное, я подумаю.

– Ты только недолго думай, дня через два мы уедем.

– А может, меня, для начала, спросишь, куда и с кем я хочу уехать?

Таня стояла в дверях кухни, крепко держалась за косяк двери, голос сипел. Бледная, испарина покрыла лоб. И видно же, что плохо ей, что сил нет. Но в глазах такая буря, такой гнев.

Он застыл на месте, словами своими подавился, когда увидел этот взгляд, полный гнева, ярости, и ему даже ненависть показалась где-то там в самой глубине. Ни одной теплой эмоции, ни капельки. Только первородный гнев. Дима не знал, как она на ногах то держалась, не говоря уж о том гневе, что видел. Откуда только силы взялись.

Кирилл не удержался и подошел к матери, заглянул в глаза, прислонился губами ко лбу.

– У тебя температура, – констатировал тихо.

– Я в курсе.

– На тумбочке у тебя таблетки лежат.

– Я видела.

Парень тяжело вздохнул, обернулся и глянул на Диму. Вышел из кухни и пошел за таблетками.

Олег спокойно докуривал, только смотрел изучающе, даже надменно немного. Докурил, затушил окурок в пепельнице и, не сдерживаясь, начал орать:

– Ты, твою мать, долбанная идиотка, понимаешь, что могло с тобой случиться в таком состоянии за рулем? Ты своими мозгами думаешь, хоть иногда, о себе? Или тебя заботят только все остальные? Так ты считаешь? Ты гребаная эгоистка! Ты хоть представить можешь, что было бы с Кириллом или со мной, попади ты в аварию? Я чуть не поседел, твою мать, пока до кладбища доехал!

– Не ори, у меня голова болит, – тихо просипела, и прошла вдоль стенки к стулу. – И поседеть ты не можешь, ты лысый, Олежа.

Его, Диму, демонстративно не замечала. Отлично. Прекрасно просто.

– А там есть чему болеть? Мозгов то нет, что там у тебя болеть может?

– Что ты отчитываешь меня, как малолетку какую?

– А что, ты больно взрослая? – надуманно удивился, – Умственное развитие, уж точно не тридцатилетней взрослой женщины.

– Ты уж определись: я или молодая и скудоумная, или старая и мудрая.

– Не скажешь, почему я тебя послать не могу, на все три стороны, и гуляй ты вальсом, красавица?!

– Наверное, потому, что я ничего плохого лично тебе не сделала. И за руль я села в нормальном состоянии, так что не надо мне на совесть давить, Олежа, не надо.

Дима наблюдал за ними, слушал, и внутри просыпалась ревность. То, как они говорили, как смотрели друг на друга. У него кулаки зачесались, по морде Олега пройтись. Чтобы не пялился так, на его Таню, и не говорил с ней так.

Бл*ть, если так дальше пойдет, он каждому встречному будет рожу бить.

– Ты испугался, я этого не хотела. И прошу за это прощения.

– Да пошла ты, знаешь куда, со своим прощением? – Олег снова заорал, Таня поморщилась, схватившись за голову.

– Не ори, Олег, не надо. – Дима попросил его тихо, но в помещении сразу наступила убийственная тишина.

Таня на него вообще смотреть отказывалась, будто его и нет здесь. Будто это не она полчаса назад на нем лежала, дышала его запахом, тянулась за его губами.

Он разозлился на нее. Но держался. Кулаки только сжал так, что суставы хрустнули и этот звук, как выстрел прозвучал, нарушая угнетенную тишину.

– Олег, выйди! – ему не было нужды повышать голос, но металл в тоне, четко обозначил, что вариантов у Олега нет, – только выйти и закрыть за собой дверь.

Дима молча ждал от нее каких-то слов, действий. Но она лишь облокотилась на стену и устало закрыла глаза, плечами передернула от холода,– он мурашки на ее руках заметил.

Не задумываясь, достал чай, – зеленый жасминовый, ее любимый,– бухнул туда ложку меда и залил кипятком, размешивая. Так же молча поставил перед ней.

Таня не смотрела на него. Грела руки о чашку, тяжело дышала, но не смотрела на него. И он прекрасно знал почему. У нее сил не было, чтобы усмирить то, что у нее в душе бушевало. Не было сил, чтобы взять себя в руки, успокоиться и, без эмоций, выставить его вон.

А она, безусловно, этого очень хотела. Поэтому молчала и не смотрела.

Сколько еще они будут мучиться? Сколько?

Он так устал быть без нее. Истосковался весь. Ему с ней рядом дышится по-другому. И сердце снова бьётся потому, что только с ней оно живое, с ней рядом он сам оживал.

Ему хотелось согреть ее тонкие ладошки своим дыханием. Прикоснуться к ней вот такой взъерошенной, после сна, слабой, бледной. Обнять, согреть, поделиться теплом.

И он бы это сделал, будь у него уверенность, что это не станет его последним прикосновением к ней. А уверен Дима не был.

– Зачем ты здесь?

– Тебе плохо, – просто ответил и отошёл от греха к окну. Или не сдержится и начнет ее обнимать, вспоминать, каково это, чувствовать ее рядом с собой, владеть ее телом, ее душой.

– Я спросила не почему ты здесь, а зачем!? – ее голосу не хватало резкости, но это все слабость организма. В отражении стекла, он видел ее взгляд.

– Я приехал за тобой.

– Мы это уже проходили, помнишь, чем кончилось? – усмехнулась, – Ты зря приехал.

– Таня, я приехал потому, что твой дом не здесь и не в Москве, а рядом со мной. Мне казалось, у тебя было достаточно времени без меня, чтобы понять…

– Что понять, Дим? Что ничего не изменилось? Ты такой, как прежде. Ты хороший человек, ты прекрасный муж…и даже прекрасный отец, Дим. Ты не изменился.

– А ты? Ты изменилась? – требовательно спросил у ее отражения.

– Нет, я просто стала настоящей.

– Разве это плохо?

– Для нас, Дим, это плохо.

– Почему? – спросил, едва дыша.

– Ты хочешь детей?

– Что? – обернулся к ней, впиваясь взглядом в ее глаза, полные горечи.

– Ты хочешь детей? Своих? – уточнила. Она больше не прятала взгляд, а смотрела прямо и уверенно.– Так хочешь?

– Таня, ну разве в этом дело?

– Все началось именно с этого. Мы много ошибок сделали, много боли друг другу причинили. И я не хочу больше, я больше не выдержу. У меня Кирилл и я должна думать о нем.

– Ну разве я против Кирилла? При чем тут, вообще, это? При чем тут дети? Я приехал, чтобы забрать тебя и Кирилла. Я скучаю по тебе. Скучаю, – он хрипло прошептал и подошел к ней, сел у ее ног, – Я не могу представить свою жизнь без тебя, Таня, не могу. Ты часть меня, и без этой части я не могу жить.

Она тяжело вздохнула. Теплыми ладошками обняла его лицо, и сама нагнулась ближе.

– Это пройдет, Дима, пройдет, а что останется потом? Ты снова захочешь ребенка, и когда я откажусь, что будет тогда?

– Но почему откажешься, маленькая? Почему? У тебя есть Кирилл, ты считаешь его своим сыном.

– В этом все дело, Дима. Он всегда был для меня кем-то большим, я просто этого не понимала. Он мой ребенок и я не хочу никого больше. Понимаешь? Просто не хочу. Без всяких причин, оправданий. Я просто не хочу больше детей. А ты нет. И я не спрашиваю, послышалось мне его «папа», по отношению к тебе. И не буду спрашивать.

– Мы это решим, слышишь, если будем вместе, все решим.

– А нечего решать, Дим.

– Я понимаю, ты устала от всего. От меня, от Саныча, от работы. Вы поступали, сдавали экзамены. Ты просто устала, может тебе в отпуск съездить, а, маленькая?

– Ты меня не слышишь, – она шептала, смотрела в его глаза и шептала, потому что говорить громче ей было больно. Она сама себе сердце рвала на части. – Тебе жена нужна нормальная, здоровая. Чтобы детей хотела, чтобы тебя любила…

– А ты не любишь? Ты не хочешь?

– Не хочу, Дима. Я мать, и я знаю, что я сейчас говорю. Я не мечтала о своих детях в юности, в девичестве. Не мечтала о свадьбе, о муже и детях. Никогда. Ты думаешь, это из-за матери и отца, но это не так. Я не хотела, никогда к этому не стремилась.

– Мы поженились, мы были семьей, Таня, не смей говорить, что ты этого не хотела.

– Я хотела тебя рядом с собой. Всегда. Чтобы ты был рядом, чтобы обнимал, чтобы заботился, чтобы любил. Я хотела тебя и была готова тебе дать все, что угодно, лишь бы ты был рядом. Кроме одного.

– Кроме ребенка, – он задохнулся от ее боли, что в глазах увидел. Она беззвучно плакала. Обнимала его лицо своими руками и плакала. – Моя хорошая, но ты сама говорила, что тебе нужно время, чтобы подумать. Ты говорила. Ты хотела развода и простора для мыслей. Я дал тебе развод, уехал. Но только, чтобы вернуться через какое-то время и увезти вас домой.

– Дима, ответь. Просто ответь. Что будет, когда снова встанет вопрос о ребенке?

– Я не понимаю, просто не понимаю, – он вскочил, отбросил ее руки от себя потому, что не хотел делать больно. Ему нужно было двигаться, чтобы себя сдерживать. – Ты боишься чего-то? Потолстеешь, и я тебя брошу? Или боишься рожать? Воспитывать? Чего ты боишься, Таня? Я не понимаю? Все можно решить, все! Лишь бы желание было.

– Я не хочу больше детей, – тихо проговорила, но он не слышал. Дима метался по кухне, как загнанный зверь, как раненый зверь, готовый в клочья, собственными зубами, порвать охотника.

– Не понимаю тебя. Почему?

– Я просто никого больше не хочу! – она закричала, но голос сипел, и вышло шипение, полное невысказанной боли, – Я не хочу больше никого. Мне никто больше не нужен, понимаешь ты или нет! Никто!

– А я? Я тебе нужен? – он тоже не смог сдержаться и повысил голос, но не заорал. Он помнил, что у нее голова болела.

– Дима, пожалуйста, не надо.

– Не надо, что? Я задал простой вопрос. Нужен ли я тебе и не вздумай мне врать, дорогая! Потому что ответ я и так знаю. Я тебе нужен! Нужен так же, как и ты мне, потому что без тебя жить не могу. И уже начинаю за это ненавидеть. Ты всю жизнь мою перевернула с ног на голову, слышишь! Все изменила. И я был рад, и сейчас рад. Но ты мне не веришь, вижу по глазам, что не веришь. И это моя вина. Ты хочешь еще поиграть в расставание? Отлично! Давай! Сколько тебе нужно? Месяц? Год? Два? Сколько?

Он уже себя не контролировал. Не мог сдерживать то, что внутри кипело, обжигало его болью и любовью одновременно. И так всегда. Только с ней. Он злился на нее сейчас, убить был готов за ее слова, за ее молчание, за то, что отталкивает его, как только может. Давит на больное место, бьет по нему со всей силы. Но, с другой стороны, он ее понимал.

Ребенок… а он хоть словом обмолвился о нем? Хоть слово сказал, что хочет? Нет. Но она его не слушает. Конечно, не слушает. Потому что ей тоже больно, и она не видит ничего вокруг, только хочет побыстрей избавиться от него навсегда. Потому, что она его звала. Он слышал. Таня его звала, и он пришел. Все бросил и приехал к ней. И ее это пугает. То, что, несмотря на полтора года порознь, она все равно живет им, думает, скучает, зовет.

Она боится ему поверить. Боится, что сломает ее окончательно.

Дима все это знал, и понимал в какой-то степени.

Все эти месяцы он думал над их жизнью, над ее словами, поступками. Вспоминал и анализировал свои действия. Сравнивал, прислушивался к своим ощущениям.

– Ты не ответил.

– Что? – Дима зло переспросил.

– Я спросила про ребенка, и ты не ответил. Ты промолчал Дима, потому что сам не знаешь. Ты хочешь знать, нужен ли мне? Нужен, но что с того? Что это знание меняет, скажи?

– Что бы я сейчас тебе ни сказал, ты мне не поверишь. Просто потому, что боишься. И я не буду ничего говорить. Ты хочешь еще побыть свободной,– пусть. Будь! Но, Таня, когда мы встретимся в следующий раз, я тебя больше не отпущу. Запрусь в спальне, вместе с тобой, и ключи выброшу. Слышишь! – он склонился к ней и шептал последние слова прямо в пересохшие губы, – Я тебя затрахаю до смерти, так что ты не то, что думать не сможешь, ты даже ходить будешь не в состоянии. И это не угроза. Ты меня любишь, что бы ни говорила и не думала. Хочешь свободы, получай. Но потом буду только я, и еще раз я! Я тебе обещаю.

Он видел, как от его слов у нее зрачок расширился, как ускорился пульс, затрепетала жилка на шее. И дыхание стало поверхностным. А губы…губы она облизала языком, потому, что стали невыносимо сухими. И Дима был уверен, что она стала влажной. Там, в центре своей женской сути, она стала влажной просто от его слов, от его шёпота и от его дыхания на ее губах. И это не могло его не радовать.

Все эти детали говорили об одном. Его женщина его хочет. Пусть она не верит его словам, пусть. Но она его зовет, и она его хочет.

Все мужское в нем ликовало в тот момент. И ему стоило титанических усилий не сорваться и не поцеловать ее раскрытые губы. А он хотел, черт побери, хотел ее поцелуй. Хотел сорвать с ее губ пронзительный стон удовольствия, когда их языки соприкоснутся, когда она ощутит его вкус, почувствует всю силу его желания и его потребности в ней.

Но не время.

Не верит его словам. Значит, поверит его действиям.

Он спокойно вышел из кухни, нашел в гостиной обеспокоенного Кирилла.

– Твоя мать жутко упертая женщина, но я ее люблю, наверное, и за это тоже.

Сын, после его слов тихо рассмеялся, и поднялся, чтобы его проводить.

– Ты присматривай за ней, пусть вылечится до конца. А потом мне позвонишь, я вам бригаду пришлю, чтобы с вещами помогли. И ты мне, по-тихому, адресок и телефон вашего риелтора скинь, посмотрю, что и как там можно с ремонтом, чтобы по-быстрому сделали.

– Будешь осадой брать, пап? Думаешь, поможет?

– Если не осадой, так штурмом, но крепость возьму.

– Обещаешь?

– Да, – кивнул, и притянул вихрастую голову к себе, – Обещаю. Звони мне чаще, я волноваться буду.

– Ладно.

– Скоро увидимся, не расстраивайся. – Дима похлопал парня по плечу, – И с Санычем я поговорю, ты только за матерью смотри.

– Окей, – но в спину отцу бросил, – Только сильно не бей его, он в возрасте уже.

Дима на слова сына внимания не обратил.

Он да, он собирался бить, еще как.

Вышел из квартиры с тяжелым ощущением на сердце. Ему не хотелось уходить вот так, но, если так надо, значит, он потерпит. Таня и сама долго ему сопротивляться не сможет. Как там говорилось: «Если любишь, отпусти»? Вот и Таня его отпустить пытается, да только кто ж ей позволит? Правильно. Никто и никогда.

К офису «Меридиана» он подъехал спустя полчаса. Олега по дороге вызвонил и попросил предупредить своих архаровцев, чтобы не мешали, а то, когда Дима злой, у него башню рвет. И, похоже, надо снова заняться контактным боем, чтобы было, куда пар спускать, иначе его точно посадят за разбои.

Без лишних слов поднялся на второй этаж и направился в нужный кабинет. Секретаря на месте не было, что хорошо.

Без стука открыл дверь и зашел.

– Какие люди и без охраны! – Саныч поднялся со своего места и пошел Диме навстречу, – Чем обязан, Дмитрий Сергеевич?

Дима сжал кулак и без всякого предупреждения двинул вперед, перенося силу корпуса в этот удар. И хруст костей, звук соприкосновения его костяшек и скулы Саныча для него был, как музыка.

Саныча с одного удара не завалить, все же габариты у него приличные. И опыта достаточно. Но никаких ответных действий мужчина предпринимать не намеревался. А Дима разочаровался из-за этого. Он хотел хорошую драку, а не избиение младенца. А глаза Саныча ему именно это обещали,– что сопротивляться не будет. И Дима может его хоть до смерти забить, мужчина и пальцем не пошевельнет в свою защиту.

– Ты и так все знаешь, так что говорить ничего не буду. Но если она опять будет в таком состоянии из-за тебя, – убью, собственными руками придушу, понял меня?

Саныч головой тряс из стороны в сторону, но Диму слышал прекрасно.

– А ручки замарать то не боишься? – саркастично протянул.

– Об тебя замараюсь с удовольствием, – Дима развернулся и пошел обратно на выход, – Ты для нее отец, она не признается, но ты для нее отец. Соглашайся и продавай все. Уезжай с ней, и возможно у тебя еще будет возможность повозиться с внуками.

Больше ничего говорить не стал.

Он и так сказал больше, чем планировал.

Ему нужно вернуться домой, как можно быстрей. Там Костя тоже в не слишком адекватном состоянии, чтоб его. Дела требуют внимания. Еще и эта благотворительная катавасия на них свалилась. Их компания, как одна из учредителей благотворительного фонда, должна была произвести взнос, с этим проблем нет. Он не против, чтобы поменьше государству отстегивать, но вся эта бумажная канитель бесила и отнимала много времени.

Таня спрашивала его о детях, и он не был готов ей сказать ответ. Но самому себе уже давно ответил. Ему отец помог, точнее то, как он на мать с тоской смотрит. Сергей Михайлович Мелех на старости лет остался один на один со своей тоской по жене, которую отпустил, потому что она попросила.

Дима так жить не собирался. Если Таню придется заново влюблять в себя, он это сделал бы. Только не нужно.

Она его во всех смыслах. Телом, душой, умом. Она вся его. И он ее весь с потрохами. Абсолютно.

И детей он хотел, но только ее детей. От нее. Ни от кого больше. Потому что только ее одну любил, и только ее одну хотел видеть рядом с собой всегда.

ГЛАВА 17

Вот уж откуда не ждала неприятностей, так это от собственного организма. Слабость во всем теле была дикая, она, кажется, даже пальцем самостоятельно не могла пошевелить в первые два дня. Кожа чувствительная стала, до невозможности, – когда Олег и Кирилл помогали ей с кровати вставать, чтобы постельное бельё поменять и комнату проветрить, чуть ли не стонала от боли. Ужасное состояние.

Она часто слышала, еще, когда в школе училась, что многие специально зимой снег жменями жрали, чтобы заболеть… Они скрытые мазохисты, что ли? Как можно добровольно обрекать себя на такое состояние?

Ей по коже наждачной бумагой сначала прошлись, а потом солью натерли… вот такое было ощущение. Про боль в мышцах и суставах, она вообще молчит. Про больное горло и ежеминутный кашель, который легкие наизнанку выворачивает,– вообще не упоминает.

Гадское состояние.

И еще депрессия накатывает. Начинаешь себя жалеть, буквально упиваешься этой жалостью. Все плохие, а ты одна хорошая. Обидели девочку, а значит, головы с плеч у всех должны полететь.

Да. Маленький капризный ребенок, по сравнению с большим больным взрослым,– это цветочки.

Господи! Столько таблеток за один раз она в жизни не пила. Порой ей казалось, что у нее печень раньше откажет, чем пройдет эта дурацкая ангина.

И в душ сходить нельзя. Да кто это, вообще, придумал? Бред какой-то. Но, под угрозами своих домашних, Тане приходилось терпеть и делать, что велят.

В тот день, когда Дима уехал, после их разговора, она вообще не сознавала себя, как человека. Ей казалось, что она превратилась в какое-то безвольное существо, которое не понимает, что забыло в этом чертовом мире.

Так вот, возвращаясь к тому вечеру…

Кирилл на нее обиделся.

– Я не понимаю!? Зачем ты его выгнала?

Сын нервно расхаживал по ее спальне, предусмотрительно отодвинув софу ближе к стене, и весь центр комнаты от кровати до той самой софы был в его распоряжении. Кажется, на ковре останутся следы от его метаний туда-сюда. Сама она лежала под теплым одеялом, точнее полусидела в кровати, опираясь спиной на три подушки, которые ей заботливо подсунул сам Кирилл, пила имбирный чай, делая глотки сквозь слезы, потому что горло болело нещадно. А Кирилл все возмущался и возмущался.

– Я его не выгоняла. Он уехал, потому что так надо, и прежде, чем ты начнешь снова меня в чем-то обвинять, лучше расскажи-ка, как давно вы перешли на такое тесное общение? И почему ты зовешь его «папа»? – если бы у нее были силы, она бы сама вскочила и металась по комнате точно так же, как и сын. Но приходилось лежать, сил не было.

– Да какая разница, как давно, и вообще!? Ты моя мама, ты его любишь, значит, и я могу его любить. Он заслуживает этого, по крайней мере, от меня, точно.

– И поэтому ты зовешь его отцом? Потому что он этого заслуживает? – если бы он только знал, как сделал больно этими словами ей.

– Да нет же, – парень остановился, как вкопанный посередине комнаты и уставился на нее, – Он… мама ты знаешь какой он. И… и мы разговаривали постоянно, он поддерживал меня, советовал. Да просто интересовался моими делами. А это намного больше, чем делал Вова, намного. И он тебя любит, разве этого недостаточно?

– Если ты считаешь его своим… – ей физически было больно произнести это, – Своим отцом, своим человеком и частью своей семьи, то я не могу тебе запретить этого, но Кирилл, дорогой, ты понимаешь, что и он к тебе привязался?

– Да, мама, – он сглотнул, – Я хочу, чтобы мы все были вместе. Жили одной семьей. А ты взяла и выгнала его! Зачем?

– Во-первых, сбавь-ка децибелы, молодой человек, ты с матерью разговариваешь или с кем? И так голова трещит по швам. И во-вторых, мои отношения с Димой тебя не касаются. Твои отношения с ним не касаются меня. Я тебе не запрещаю, общайтесь, но не нужно на меня давить и говорить, как я должна поступать в нашей с ним ситуации.

– Еще скажи, что я слишком мал и не опытный, чтобы понимать что-то в ваших отношениях, – обиженно буркнул, – Ты что, его больше не любишь?

– Кирилл, сынок, – она протянула руку к нему, желая прикоснуться к вихрастой макушке, чтобы успокоить бурю у него внутри, парень подошел к ней, сел на постель и позволил ее руке пригладить свои волосы, – Любовь, она не всегда значит, что людям нужно быть вместе, понимаешь. Мы уже пытались, и те годы моей жизни, они были прекрасными, но те моменты, на которые мы наткнулись и из-за которых разошлись, они никуда не делись. Проблема не решена, и я не уверена, что мы сможем ее решить.

– Какая проблема? Ты ведь его простила, я точно знаю, что простила за измену, мам. Ведь простила?

– Простила. И он меня простил. Только дело не в этом, – она сглотнула ком в горле, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы объяснить сыну свою позицию и не настраивать его против Димы, – Мы, точнее Дима, он хотел и хочет ребенка, а я нет,– и это основная причина. Даже, если мы сейчас будем вместе, через какое-то время он все равно захочет еще детей, а я… я не смогу ему этого дать.

– И ты боишься повторения, – закончил он за нее.

– И я боюсь повторения, – своей горячей от жара рукой погладила его по прохладной щеке, – Как бы я тебя ни любила, еще одно предательство от Димы я не вынесу. Просто не смогу, и именно этого я боюсь больше всего. И я не хочу, чтобы ты пострадал из-за наших с ним проблем.

Внутренне она еще переваривала новости по поводу статуса Димы в глазах ее ребенка, не смирилась. Но говоря вслух, аккуратно подбирала слова, видя с каким пылом, Кирилл бросается на защиту… отца.

– Это неправильно! Не правильно! Ты… ты и он, вы такие счастливые рядом всегда были, и даже сейчас. Он тебя любит, ты любишь его… и все эти твои причины просто отмазки. Ты просто боишься, и все!

То, как он говорил с ней, с какой скрытой детской обидой, ранимостью, так ему не свойственными… Слезы появились на глазах, но уже не из-за боли в горле. Таня понимала и видела, что обижает сына своим поступком, но и по-другому не могла. Быть с кем-то только для того, чтобы твой ребенок был счастлив, – не правильно, потом может стать гораздо хуже. А у Кирилла такой возраст сложный. Время юношеского максимализма, когда кажется, что только ты один во всем мире знаешь, как правильно поступать. У него есть негативный опыт в семье, он много пережил, но он все еще ребенок, как бы не пытался быть взрослым. И эти его слова она попыталась пропустить мимо ушей, чтобы они не легли камнем обиды у нее в душе.

Но сказать ему ничего не успела, в дверь позвонили.

Странно. У Олега есть ключи, Дима уехал, может Саныч наконец одумался?

– Я открою! – недовольно бросил сын и пошел открывать.

А Таня лежала и гадала, кого там принесло на ночь глядя, пока не услышала из коридора знакомый голос и улыбка сама по себе вылезла на лицо.

– О, здорово, Кирилл! Господи, ты здоровый то какой стал, а! Блин, это ж, когда я тебя видел в последний раз? Тебе сколько тогда было?

Послышались хлопки, похоже, кто-то по-мужски дружески обнимался. Она мысленно хмыкнула,– показушники. Застучали дверцы шкафа, Кирилл что-то отвечал.

– А где эта? Заразная которая?

Кирилл вошел первым, забрал у нее пустую чашку.

– Я сделаю еще чай, и тебе через полчаса пить таблетки надо и температуру мерить, не забудь.

Таня улыбнулась сыну, взглядом выражая всю свою благодарность за то, что, несмотря на их ссору, он все равно заботится о ней.

– Танюха! – заорал с порога в спальню Артём, – Ты в надежных руках, знаешь? Кирилл твой такой здоровый стал, капец! Когда только успел вырасти так? Прикинь, с порога меня в ванную погнал, руки мыть!

Мужчина захохотал и направился к ней. Стиснул своими ручищами так крепко, что она закашлялась.

– Мать, ты говорят, совсем плохая стала! Не хорошо!