Так говорил Ихтиандр

Дмитрий Миронов

Так говорил Ихтиандр

ТАК ГОВОРИЛ ИХТИАНДР

Яблоки рассыпаны по коридору, они везде – на общей кухне в тазиках, на газете, в карманах плащей и курток. В дальней комнате мать орет на сына-первоклассника, учебный год начался, осень.

Человек сидит на кровати контуженный сочным сновидением, пытается прихлопнуть, зацепить ускользающие фрагменты. Он помнит мелодию, слышал даже, как шуршит иголка по краю пластинки и все как бы замерли перед стартом. Синкопы бутылочных этикеток, незнакомых женских лиц и голых задниц, кокаиновые слоны, слезы и сопли. Но вся эта карусель слилась в оранжевое пятно, портал памяти захлопнулся, нет, там было что-то еще, какие-то конкретные лица и осмысленные, очень разумные действия.

За окном утренний звездопад, блестит полумесяц в фиолетовой дымке, слышно, как хлопает дверь парадной; эхо лижет стены старого дома. На полу грязная сковородка и пустые бутылки. Отвратительное зрелище – грязная посуда на полу…

Комната большая, квадратная, классически поделена шкафом на две половины, за шкафом кровать, телевизор, у окна письменный стол. Крошечное бра освещает картинки, распечатанные на принтере, черно-белые фотографии, прилепленные скотчем к обоям. На одной "Beatles", совсем еще дети, за их спинами – подворотни Ливерпуля, блестит булыжная мостовая. А вот Купчино: двор с помойкой, "хрущевки", Цой, Рыба, Свин, Болт, Алекс тоже смеются.

Человек вернулся из кухни с дымящейся кружкой, мокрое полотенце полетело на веревку. Включил компьютер.

Вчера он отправил свой новый рассказ на литературный сайт, вот он третий сверху в ленте на главной. Шесть комментариев от полуночников, пока одни дебилы, к вечеру отметятся достойные люди, тогда и надо ответить, поблагодарить.

Телефон, ключи, мелочь на обед, все на месте. Соседям в коридоре – здравствуйте, доброе утро, и вниз по ступенькам, бегом на работу.

Метро. Потоки чужого дыхания, запах зубной пасты, каждое утро одни и те же лица, телодвижения, даже машинист приближающегося поезда всегда один и тот же.

– Проспект просвещения, следующая – Парнас.

У метро служебный автобус, коллеги курят, тянут ладони.

– Привет, Антон.

– Привет.

Ждут только его, он садится рядом с водителем, поехали. Родные склады сразу за виадуком, шлагбаум, пропуска, мальчики, девочки по своим раздевалкам.

Фыркнул, завелся погрузчик, зажужжали рич-траки, поползли вверх роллеты на воротах, Антон идет встречать новую партию узбеков. Узбеки прибывают каждый день, с баулами, нарядные, прямо с поезда, еще перепуганные цивилизацией.

Он, как Оскар Шиндлер, со своим списком ходит вдоль шеренги, выбирает, отворачивается от несчастных аксакалов. Приходится изображать агрессию, нервничать, материться, так легче погасить приступы сочувствия. Нужны двое. Остальным не повезет, пойдут на склады "фреш". О, они уже слышали фрэш-мэш! Мазги сыктым! Там весь день будешь носиться как ужаленный без перекура на обед, и ленивых бьют палками злые молдаване бригадиры.

Сегодня последний день перед отпуском, в обед Антон получил два конверта с зарплатой и отпускными.

Вечером у метро долго не прощался, купил коллегам по бутылке пива и поехал домой один.

Утро. День первый.

Итак, у него есть месяц. Время начать, страниц на триста, что бы не утонуло в Сети, что бы потом напечатали на бумаге, и хрустела обложка и острые листы резали пальцы у покупателя в "Доме Книги" Еще ничего нет, ни идеи, ни главных героев, белый квадрат монитора, как чистый лист бумаги…

Может о девяностых? У него есть чего вспомнить, и еще пачка газет и журналов тех времен, Антон нашел их на кухне в соседском столе, сосед уехал, стол остался. Газеты с желтыми полями, на фотографиях ничего не разобрать.

– На торгах Московской межбанковской валютной биржи курс доллара составил девятьсот семьдесят четыре рубля, курс немецкой марки – пятьсот шестьдесят девять рублей, финляндской марки – сто семьдесят. Ельцин едет в Голливуд, кассовые аппараты оптом. Ерунда какая-то.

Книга с вырванными страницами наполовину, на обложке "мерседес", пачки долларов, рука с пистолетом. Название кровавыми буквами. Произведение начиналось так – кооперативный ресторан, пьяные бузят – не хотят платить, несчастный хозяин зовет на помощь своего повара. Повар – дядька два метра ростом в тельняшке Николай Штормов ветеран Афгана, пинает ножкой охламонов по мордасам, те в ужасе убегают. Но это не все. В зале сидит еще один клиент, солидный пожилой мужчина, он все видел. Предлагает Николаю настоящую работу, – я подумаю, говорит Николай, ну и так далее.

Золотое время для такой галиматьи, печатали тоннами, торговали со столов у метро, как пивом или мороженным в любую погоду. Выгружали целыми контейнерами на складах дома культуры имени Елизарова. А в самом ДК толкучка, народу…

Весна девяносто второго, Антон только из армии.

Встретил одноклассника – летит, пиджак до колен, штанишки зеленые, носки белые, картонные туфли модные такие с "лапшой"

– Здорово! Сколько лет, сколько зим!

– О, привет. Есть партия джипов! Надо? Бери!

– Спасибо…

– Ты где сейчас?

Ответа ждет, глаза круглые.

– Да нигде, вот только дембельнулся, а ты как?

– Кручусь!

И поскакал дальше.

Как некрасивы были женщины той весной в треугольных кожаных куртанах а-ля "жук", красных сапогах, куриными коками на голове. У метро ящики, торговля, ларьки. Азербайджанец Тамерлан на первом этаже снимал комнату у алкашей. Он постоянно был немного растерян, он охренел от денег, и с сожалением смотрел на местных.

– Здесь все мое, – говорил он, – этот ларек, этот, вон тот.

Его земляки тянули лапы из своих стеклянных нор, приглашали девушек на "день рождения" Как и любая напасть, все это смылось в унитаз забвения – ящики, тамерланы, красные сапоги.

Шея! Вот…

Корефан по прозвищу Шея, они познакомились на ринге стадиона Ленметростроя. Разбили друг другу лица, потом шли вместе после тренировки.

Шея жил с мамой в Озерках. Телевизор "филипс", магнитола размером с чемодан, и угол комнаты завален импортными тряпками, спортивные костюмы в целлофановых пакетах, коробки с кроссовками.

– Магазин "Рибок" на Невском открылся, они нам контейнер со шмотками отдали, наличмана не было. На, померяй.

Шея работал с Мазаем и Герой Корлеоне крышевали маклаков у ювелирных магазинов.

– Как-то прилетели черные вдесятером на одной "восьмере" – вау! Ми! Ми теперь здесь будем! Ми! Шум, вонь. Забили стрелу в Пулково. У Мазы «ппш» старенький, у Геры "макаров", у меня нож. Приехали, сидим, ждем. Лес, ручей. Вижу – едут, кароче, мы им из машины выйти не дали, шмальнули из всех стволов, уши заложило, я думал все, оглох навечно. У "восьмеры" руль отскочил, вся машина в дырках, один убежал прямо в болото, провалился по яйца, за березку держится, плачет. Знаешь, что он мне сказал? Не убивай, братом твоим буду, заложником твоим буду! У нас патроны кончились, я ему нож в глаз воткнул по самую рукоятку и буль-буль. Оружие выкинули автомат не жалко, все равно к нему патронов нет, а "макаров" новенький был…

Он постоянно гнал такие байки по дороге из спортзала до метро. И все повторял – надо валить отсюда, подальше, от этой советской власти, которой не будет конца, только нужна "тема", нужны деньги. Так он и пропал в конце девяносто третьего. В том году много "пацанов" исчезло – уехали, просто канули неизвестно куда. Конец «коллективам» и «массовкам» по двести человек, приватизация смыла всю шпану кровавой пеной. Заводы, фабрики, утекали из одряхлевших государственных лап в клешни частного капитала – холдингам, АО, ТОО. Это тебе не ларьки крышевать.

Антон потянулся, выглянул за занавеску, все белым-бело, тропинка из-под козырька его подъезда до подворотни. Наконец-то. Станет чище и тише. Антон не любил лето, прятался в прохладном, продуваемом сквозняками складе, в отпуск уходил всегда осенью, когда меньше людей на улицах, блядского солнца и насекомых. Пора прогуляться, пора опохмелиться.

В рюмочной на Владимирском залпом кружку пива и сто грамм беленькой, закусил горячей котлетой.

В "Галерее" блаженно пьянел на кожаном диване, полчаса назад он переоделся в новые джинсы, свитер, ботинки, прошелся мимо зеркальных витрин, вещи скрипели и вкусно пахли. Вставать с дивана не хотелось, толпа шелестела где-то сбоку, какое счастье, думал он, целый месяц…

С набережной Фонтанки повернул к дому в переулок Джамбула, в пакете мурлыкала бутылка водки, сейчас он съест ее под Интернет. Завтра продолжит, а послезавтра весь пол в блевотине и бутылки с мочой…

Да нет, шутка, конечно же.

Навел порядок вокруг монитора, открыл бутылку, разложил закуски и включил компьютер. Как обычно – высокий рейтинг и длинный хвост комментариев под его рассказом, надо ответить, поблагодарить, пообщаться, завтра он исчезнет – потеснят "новые поступления". Полистал ленту сегодняшних новинок, многих Антон давно знает, глупые животные, попробуй, скажи правду, не поймут, будут топать ножками, огрызаться. В профайл заглянешь, залюбуешься – юристы, нефтяники, головы седые, один часами сверкает, часы дороже этой облепленной фотографиями комнаты. Я пишу для себя! Вранье, никто не пишет для себя.

Вот жил человек, все есть, и вдруг его озаряет. Да! Он сможет, у него получится. Но надо время, надо много свободного времени. Он постоянно теперь где-то прячется, что-то записывает на клочках бумаги. Уволился со службы. Жена в шоке.

– Зачем, Гриша?

– Я писатель…

– Я так и знала.

Жена собирает вещи, пакует детей, уезжает к матери. Друзья смеются. И вот чудак отправляет свой роман, например, на "Литсбыт". Муки ожидания. Первый комментарий от пробегающего мимо гавнокритика – дристня! С ним соглашается второй гавнокритик – заебался шкролить. Кто-то вяло похвалит, кто-то даже что-то посоветует, а еще хуже – пожалеет, и через пару дней все это смоется с главной странички сайта, станет еще одной какешкой в океане такого же, откровенно говоря, абсолютно нечитабельного и, как правильно замечено в первом комментарии, кала. Ну, ничего! Я еще покажу вам, говорит чудак, и вываливает очередную дристню еще жиже.

Не, потом найдет, конечно же, какой-нибудь уютный ресурс, кладбище графоманов, с добрыми "коллегами" и плюшевыми редаками. Где у автора есть "отдельный кабинет" и каждому высеру припечатывается индивидуальный номер, чтобы не украли «произведение», что вы, не дай Бог. И чем все это заканчивается? Никто не знает, у каждого своя тайна.

Хорошо, если ты разумный – да, это действительно не мое, нефиг людей смешить, а если ты дурак, несчастный и упертый, да еще годков за сорок пять.

Разумеется, есть приличные авторы, Антон всегда с удовольствием читает, хвалит – пиши еще, братан. Но таких очень мало. Есть поэты и поэтессы, стехи! Здесь хоть поржать можно.

Не смешно все это на самом деле, вот Антон в десятке лучших за последний год, почти классик сетевой литературы.

– А хули толку.

Месяц. Если у него не получится, завяжет, забудет. Все забудет, выкинет из головы. Женится во второй раз, и будет нормальным обычным человеком.

Как-то у него была минута славы: в прошлом году он ездил в Москву на ежегодную тусовку "Литсбыта". Бухали в ресторане на Красной Пресне, ему вручили футболку с логотипом сайта за победу в конкурсе. Он померил подарок в туалете, футболка оказалась мала, и он отдал ее одному поэту, с которым этим же вечером возвращался в Петербург. О футболке потом жалел, что сделаешь, пьяный был дурак. С поезда сразу на работу, двадцать восьмое декабря, последний рабочий день, он мучительно ждал корпоративной вечеринки.

Ее звали Катя, работала у них несколько месяцев, девочка в кожаных штанах, в том году было очень стильно – героиня из фильма "Девушка с татуировкой дракона", к сожалению, Катя была толстой и некрасивой, но начитанной. С ней было интересно поговорить в курилке или по дороге домой.

После вечеринки они с Катей остались у магазина рядом с метро. Чокнулись баночками, он спросил:

– Ты есть "ВКонтакте"?

– Не, я на "Литсбыте" тусуюсь.

– Ни хрена. И как тебе?

– Круть…

Она назвала пару имен и его в том числе.

– Знаю, читал…

Это было его первое живое признание, даже там, в шалмане на Красной Пресне было не так, там все были одинаковые, все такие мучительно гениальные, да и запомнилась больше пьянка на Ленинградском вокзале.

Он не признался, страшно подумать, если узнают на работе.

– А у нас писатель.

– Что блядь! Где?

– Вон идет.

– Хи-хи-хи.

Лучше даже не думать об этом. С Катей попрощался, она обиделась, наверное, знала, что он живет один. Не тащить же эту корову к себе, он уже получил удовольствие, ему хорошо, с наступающим Новым годом!

Антон, вдруг, вспомнил женщин, которые были в этой квартире. Две пьяницы с работы, он и имен-то уже не помнит. Вылакали три литра водки, разумеется, у него ни хрена не получилось, утром разбежались по домам.

И была еще одна, познакомились на Сенной у "Макдоналдса". Лето, ночь, жарко, слово за слово и, два совсем незнакомых человека пошли вместе, оба пьяные. Для этого и существует алкоголь.

Утром она сказала – я тебя люблю. Его вытошнило, с трудом затолкал в себя рюмку водки, стало легче, она ждала ответа, сидела на диване в его рубашке, лохматая, ноги искусны комарами.

– Пойдем в магазин.

Купил себе и ей пива, дал немного денег и проводил до метро. Может, она и осталась бы у него жить на какое-то время, но он тогда болел другим именем. И только потом и сейчас во время ежевечерних сеансов рукоблудия вспоминал только ее тело. Бывало, несколько раз в припадке одиночества он буравил толпу на Сенной площади в поисках этой потерянной параллели своего бестолкового существования.

А сколько вообще баб у него было, нет, не проституток, это дело покупное. Стал считать, Господи, всего-то!

Открыл свою страничку "В Контакте", давно сюда не заходил, стена заляпана еще новогодними соплями, с двадцать третьим февраля, святым Валентином, котики, банты, зайчики, гирлянды. Семьдесят друзей. Кто все эти люди? Откуда? Не, вот есть Леха – когда звонит, значит бухой. Жена его в спортивном костюме, альбом называется "аэробека)))" Жаба, даже фигура жабья – плечи, как у штангиста, плоская жопа. Вот Леха в обнимку с дельфином, голубая вода, песок, пальмы, дети – "египет)))" Дальше – "мой сынуля)))" тысяча одинаковых снимков. Блядь, кому это интересно? Твой сынуля задушит тебя потом за квартиру или сипровизирует кухонным ножом в героиновом припадке на почве латентной слабости к извращениям.

– Ирочка…

Подружка его, тоже работала на складе, была в этой комнате. Молодая, красивая. Миллион кадров расфасованы по альбомам, вся жизнь, "Наше счастье!", "МЫ!!!". Кто это – мы? Кольнула ревность. Мурло квадратное, лысый, деловой, Архангельск. Ну почему бы и нет, дай Бог…

Еще несколько полузабытых портретов. Конечно им не до него, они делают то, что должны делать нормальные люди. Переезжают из коммунальных комнат в квартиры, меняют машины, детишек куча, отдыхают черт знает где, он таких названий и не слышал.

– Египет-хуипет, пойду завтра возьму кредит, куплю все, что есть у вас – любое гавно, которым вы так гордитесь. Каждый живет, как он хочет, вот мне ничего не надо, у меня ничего и нет.

Еще лица, совсем из прошлой жизни. Когда-то, вдруг, очень давно понадобилось жениться. Женился. Не понравилось. Развелся. Влюбился, тоже неудачно. Родители разменяли квартиру на проспекте Энгельса, переехали в Купчино, ему досталась вот эта комната в переулке Джамбула. Так он и живет один, срет буквами на литературных сайтах, рисует благодарным слушателям высосанные из пальца истории, ждет чего-то…

В ночь на воскресенье завыла метель, началась зима настоящая, та самая, которая до апреля. Надо как-то убить время до открытия винно-водочных прилавков. Телефон звонит. Замечательно, еще полчаса будут расстреляны необременительным трепом.

Олег Филимонов, тот самый поэтишка с которым он возвращался из Москвы в прошлом году.

– Здарова.

– Ну, привет.

Фил рассказал, что напечатал книгу своих стихов, арендовал на воскресение два квадратных метра в "Буквоеде" на Лиговском проспекте, будет сегодня сидеть торговать. Он уже обзвонил всех Питерских.

– Ого! Где денег взял?

– Да это копейки, сто буклетов где-то около семи тысяч, верстку я сам делал, ISBN – тысяча, ну и так далее, в общем, все по карману.

– Конечно, приду, возьму чего-нибудь.

– Да-да, "чего-нибудь" обязательно.

Поэта разглядел сквозь мельтешение мокрых спин, народу в магазине было много, метель ему в помощь. Он сидел за раскладным столиком, в футболке "Литсбыта" рядом у ног клетчатая сумка. На столике развал одинаковых книженций и плакатик с надписью маркером: "торгует автор требуйте автограф", ценник – 100 руб. Легкий ажиотаж, одни бабы, фотографируют автора на телефоны и планшеты. Антон подошел, поздоровался, взял книжку, ушел к столикам. Растопырил мокрое пальто на вешалке, заказал сок. Книга называлась "Так говорил Ихтиандр"

Звякнула СМС-ка: "принес?"

Антон незаметно налил водки в апельсиновый сок, поставил стакан ему на стол, тот немедленно выпил. Антон разбавил еще, воткнул в коктейль соломинку.

– Не гони.

– Читаешь?

– Ага.

– Делай вид, что ты в ахуе, бровями умеешь шевелить?

– Глаза могу надувать, вот так.

– Ой, не надо.

Филимон стал часто бегать в туалет, Антон садился вместо него, хлопал в ладоши. Покупатели оборачивались.

– Как зовут?

– Настя…

Девушка в плаще, как у пьяниц семидесятых годов – с капюшоном и широким ремнем с круглой пряжкой. Когда Антон был маленький, алкоголики донашивали вещи модные в шестидесятых, женщины щеголяли в блестящих сапогах чулках на высокой платформе и таких вот плащах.

А девочка красивая, и он написал маркером на обложке: "Насте от Антона позвони сегодня" и телефонный номер.

– Кто такой Антон?

– Я.

– А где автор?

– М-м-м, а вон идет…

Филимон прибежал с расстегнутой ширинкой, лоб мокрый.

– Что здесь? Пожалуйста.

Он даже дыхнул на свой вензель, будто у него в авторучке чернила.

– Фу…

– Пардон, мадам, аромат перегара придает некий оттенок брутального шарма, вы не находите?

– Спасибо.

– Следующий!

Он рисовал вместо автографов то горбатого мамонтенка или смайлик чебурашку, подписывал книгу то своей настоящей фамилией, то сетевым псевдонимом, кому-то тоже нарисовал свой номер телефона. Клетчатая сумка похудела наполовину.

Антон следил за капюшоном. Видел, как она выбирает, ищет, листает страницы. Обернулась. Антон подошел.

– Погодка, да? И на улицу не хочется.

– Мне нравится.

– Где я мог тебя видеть? Я определенно где-то видел тебя раньше. Сейчас, сейчас…

– В Москве на вокзале, ты был пьян и этот лохматый тоже. Я читала "Русскую десятку", ты орал – смотрите! человек читает! Моей маме ты не понравился.

– Вспомнил. Да-да. Ты так таращилась на меня, помню, я еще подумал – что это с тобой.

– Я долго на всех таращилась. На всех и вся. Мне в Москве операцию делали, я много лет ничего не видела, грохнулась когда была маленькой с дерева на какие-то железяки.

– Слушай, чего мы стоим? Пойдем, у меня столик занят, я там соки пью. Будешь?

Она пожала плечами, сняла плащ, повесила рядом с его пальто. Антон сделал пальчиками девушке за стойкой, что бы та подошла.

– Любишь стихи?

– Гопницкие очень.

– У тебя интернета нет?

– Есть, но я не люблю с монитора, еще не привыкла.

– А рассказы читаешь, романы там всякие?

– Читаю, здесь два моих любимых стеллажа.

– Сходи в Дом Книги, только не потрать деньги зря, там много самопала. Охламоны из интернета печатают книжки за свой счет, тот же кал, только на бумаге.

– А твой друг?

– Фил – гений!

– Знаю, а то бы я не потратила сто рублей.

А смеется, как дура, подумал Антон. Он плюхнул водки под столом себе в стакан, спрятал бутылку обратно в карман пальто.

– Извини. Будешь?

– Черт. У меня сегодня еще столько дел. Гению налей.

– А как же.

Антон налил ей сока из графина.

– Значит, ты была слепой? Разве это лечится?

– Лечится, если не с рождения.

– Расскажи. Можно я блокнот достану?

– Тоже поэт?

– Почти, только я в строчку.

Пока она говорила, он разглядывал ее из-под ладони, которой поддерживал свою голову. Мокрые волосы на щеке сложились в цифру девять, красивые руки без колец и лака, вена вздулась там, где начинается указательный палец, свитер с эмблемой заповедника штата Огайо. Как хорошо, что я надрался, думал он, трезвый никогда бы к ней не подошел. Любит Мэта Гроунинга и "Южный парк", черт подери, а они бы могли жить вместе и второй телевизор бы не понадобился…

Запиликал телефон в ее сумке, она сказала кому-то – сейчас буду. Уходить ей совсем не хотелось, это было заметно.

– Рада была познакомиться.

– Я тоже…

– Мне пора.

Так неожиданно.

Несколько секунд он тупо смотрел на стул, где она только что сидела, на ее пустой стакан. Когда она прошла мимо витрины, жмурясь от падающего в лицо снега, бросился ее догонять, забыл сказать, что бы она обязательно позвонила. Потом. Как сможет. Настя успела перебежать Лиговский проспект, зажегся красный, даже если кричать, не услышит…

Настя чуть не забыла – сегодня в воскресенье она обещала сходить со слепой девушкой в спортивную школу, где-то далеко на севере города. Девушку звали Алина, подружка с "банды кротов". Настя вчера разговаривала по телефону с ее мамой:

– Вы вообще представляете, что такое гандбол?

Мама ответила, что это типа, когда все сидят на полу и, растопырив ноги, катают друг другу мячик.

– Возможно, что так оно и будет…

– Я адрес школы и деньги на кухне оставила, поедете на такси, это далеко. Там будет еще группа инвалидов.

День только начинался, им надо было к двум часам. Нормально.

Долго ехали, пробки из-за непогоды.

Тетка в спортивном костюме и с секундомером на груди дальше вестибюля их не пустила.

– Девочки, зал сейчас занят, вон еще ваши сидят, познакомьтесь пока.

Группа инвалидов – трое мужчин. Познакомились. Дядя Алик, дядя Боря и еще один с гитарой на ремне за спиной, он не представился. Им было лет за сорок, все в одинаковых штанах и куртках. Настя предложила:

– Пойдемте в столовую?

– Отличная идея!

Заорал дядя Алик, Алина вздрогнула. Сели за стол, Настя принесла поднос с компотом, мужчины продолжили прерванный в вестибюле разговор. Говорил Борис:

– Они у меня в подвале живут, сердце мне вырезали, какой-то механизм вшили, пощупайте, не бьется, и пульса нет. Пришельцы везде, маскируются под предметы, вот как вы думаете, это стакан? Стакан, я вас спрашиваю?! Откуда мы знаем?

Толстый седой дядя Алик, презрительно отмахнулся.

– Пришельцами сейчас никого не удивишь, на Земле и без них есть много удивительных существ.

– Например?

– На улице академика Вавилова, в доме номер семь дробь четыре, живет мой друг двухголовый человек.

– Господи…

– Да-да, он приходил к нему в больницу, только вторую голову прятал под куртку.

– Показал хоть?

– Не, мы и не просили, он и без второй головы страшный.

Все замолчали, было слышно, как стучит в спортзале мяч, свистит арбитр.

– А я Виктор Цой, – сказал мужчина с гитарой.

– Простите…

– Пятнадцатого августа девяностого года я тоже попал в аварию, лежал в коме, был там. До этого гитару в руках не держал, а теперь даже сочиняю.

– Сыграйте.

Он секунду подумал, подкрутил колки на грифе, тренькнул пару аккордов и запел «Восьмиклассницу»

– Я хорошо помню тот день, – сказал дядя Боря, – в середине августа, когда утром в "Сайгоне" мне сунули «Ленинградскую правду», маленькая такая заметка гласила на весь мир – «Вчера в автомобильной катастрофе…». Помню, слезы сами потекли из глаз, немедленно побежал кому-то звонить, так плачут об умерших родственниках.

Алина слышала эту фамилию из трех букв, Настя знала по надписям на заборах, песенка им понравилась.

– Мамина помада, сапоги старшей сестры, мне легко с тобой, а ты гордишься мной!

– А что здесь за концерт?!

Тетка в спортивном костюме стояла на пороге столовой, ее взор буравил пустые стаканы. Бутылки не было.

– Идите вон, пожалуйста. Тренировки для вас сегодня не будет.

На ее добром лице читалось – для «вас» тренировки вообще никогда не будет, потеряйтесь навсегда, граждане инвалиды.

На улице гандболисты достали сигареты, прикурили.

– Дядя Альберт, как зовут вашего двухголового?

– Коля – Миша, можно просто Колей, он более умный.

– Ой, а это возможно посмотреть?