Возвращение

Она проснулась от того, как два милиционера били ее сапогами за то, что она лежала на полу. «Это тебе не гостиница» – приговаривали они в процессе исполнения своих обязанностей. Они продолжали бить ее проснувшуюся, безуспешно пытающуюся встать на ноги. Даша закрыла лицо руками, чтобы тяжелые сапоги не оставили на нем отметин окончания ее странствия.

***

Иной раз задумываюсь о том, каким бы я стал, если б она скрыла от меня Историю Вагона. Какими были бы мои жалость и сочувствие, нетерпимость к несправедливости, способность любить и побуждать любовь множество других шестеренок, из которых смонтирован.

Но никогда я не задавал вопрос, а почему для нее было так важно поселить меня в том вагоне. Почему терпеливо, последовательно, настойчиво она это делала в таких подробностях, которые матери не всегда готовы доверить сыновьям.

Ответ я получил в одну холодную, мрачную мартовскую ночь, когда она позвонила мне в Бостон из Иерусалима, умоляя о помощи. Это был единственный раз, когда ей нужна была моя помощь. Это был единственный раз, когда ей вообще нужна была чья-то помощь.

В ту ночь и на следующий день она ее не получила.

ВСТРЕЧА

Безлюдное фойе с обращенным к серому пыльному небу высоким стеклянным куполообразным потолком. Улавливаю обрывки журчания водопада, стекающего по мраморной вертикали. Зрение медленно приходит в себя, секунды назад ослепленное нещадным солнцем, свирепствующим снаружи. Глаза готовы приступить к исполнению своих обязанностей и совершают первое деяние – очерчивают водяные лилии, вальяжно покачивающиеся на поверхности мелкого, искрящегося кристальной рябью бассейна. Слева от него проявляется нарядная, блестящая никелем и стеклом дверь.

В отличие от меня Илай ничему не удивляется. Может от того, что посещает это место по меньшей мере раз в неделю. Он отстукивает электронный код. В ответ замок отзывается глухим тяжелым лязгом, и дверь на удивление легко открывается. Илай входит первым и я – поспешно вслед, не доверяя узорчатому бетонированному стеклу, блестящему металлу, скрывающему в себе жестокие пружины, готовые безжалостно раскрошить любой предмет, легкомысленно застрявший на их пути.

Входим в людный холл. Отрешенная, застывшая в дреме старушка, вероятно, заблудившись на пути в покои обители, стоит в пяти футах в стороне, не воспринимая меня и заодно весь остальной мир, шумный, взъерошенный, мельтешащий вокруг. Лишь я пересек проем двери, встрепенулась и, с ювелирной точностью выбрав момент и траекторию побега, рванулась в узкий проем в намерении протиснуть невесомое тело сквозь щель, готовую расплющить ее секунду спустя.

– Не пускай ее! – кричит Илай.

Поздно. Я уже ввязан в отвратительную рукопашную с дряхлой высохшей старостью, отчаянно пробивающей путь к свободе, в просторы Иорданской пустыни, в голодную, растерзанную, колючую, испепеленную, высушенную безжизненность. Как можно дальше и безогляднее от этой невыносимой озонированной прохлады, мягкой бело-нежной постели, обилия еды и уюта.

Время, измеряемое миллиметрами просвета, работает на меня мучительно лениво. Дверная щель уже непролазна даже для ее ветхого тела, я все еще удерживаю его, пока дверь окончательно не заперта. Выпускаю старушку из объятий в ее ненавистное затворничество, провозглашая тем самым свой позорный триумф.

Ожидаю ее презрительное «и ты с ними, гад, тюремщик проклятый» (хотя бы взглядом), но она не жертвует песчинкой своей вселенной, заполненной одной единственной достойной внимания, памяти и смысла жизни целью. Застыла так же неожиданно, как начала паломничество к свободе – в той же позе, с тем же фальшивым безразличием, с каким я увидел ее несколько секунд ранее, набрав очередную толику ценного опыта, усовершенствовав изобретательность, готовая к следующей попытке, лишь только та долго-нетерпеливо-жданная представится.

Свет в помещение доносится отовсюду. Из солнечных проемов в потолке, сквозь громадные искрящиеся чистотой оконные стекла. Тень безропотно и смиренно уступает дерзким побегам света, яростно и радостно врывающимся во все, к чему прикасается взгляд.

Короткая стена отделяет дверной коридор от просторного холла. Вокруг большого стола в центре залы, в креслах у окна, на двух диванах у стены расположились полторы дюжины постояльцев и шесть молодых женщин персонала. Воздух хрустит крахмальными, светящимися лилеем, халатами и ласкает нежной мягкой фланелью домашнего уюта.

Вместительный холл заполнен неравномерно и несправедливо. Обитатели разделились в две неуступчиво соперничающие за жизненный простор группы. Первая (условно экстраверты) якшается шумно, непринужденно, ненасытно и безостановочно. Она завладела едва ли не всем пространством холла, хотя нуждается как раз в ограниченной территории. Чем ближе собеседники друг к другу, тем легче им разделить общность, раскрыть и доверить себя в придачу с рвущимися из недр на свободу неудержимыми потоками идей и суждений.

Меня, однако, больше притягивает противоположная немногочисленная группа, объединенная категоричным нежеланием воспринимать окружающих или самим попасться в ловушку зрения других обитателей дома. Это ее представителям необходимо заполучить все пространство вокруг себя и заполнить неприступным одиночеством.

Группы не борются за утверждение превосходства, захват пространства или даже вытеснение отверженных. Цель – выжить, отстоять независимость, не раствориться в чужой расе или, того хуже – исчезнуть в результате катастрофической химической реакции или аннигилироваться миром-антимиром в катаклизме физического взаимодействия несовместимостей.

Неожиданно почувствовал на себе пристальный взгляд. Его обладатель, неаккуратно тяжелый, аккуратно причесанный и гладко выбритый, некогда высокий поджарый и юркий, тесно втиснут в инвалидную коляску. Догадываюсь, Журналист. Не узнать этот типаж невозможно. Только этот народ способен на подобную проницательность взгляда, рассеивающегося в дюжину отдельных лучиков, точно солнце, пойманное в решето. Каждый устремился за своей важной и интересной историей. Три толстых коротких пальца правой руки неизящно изогнулись, обхватив несуществующее вечное перо, а пальцы левой начали мусолить страницы невидимого блокнота.

Я всегда полагал, что представителю этой профессии положено раскручивать контакт с нулевого уровня, даже если все козыри заблаговременно у него в руках, а оппонент ничего не подозревает о предстоящей игре. Это определенно не тот случай. Шанс избежать аутодафе утерян мной в момент входа в западню.

Я расхрабрился доброжелательной улыбкой, полагая, что миротворческий жест смягчит решительную непримиримость, но деловитый высверливающий из меня все мыслимые секреты взгляд Журналиста (а может это никакой не журналист, а как раз, наоборот) на полхода опережает меня бессловесным монологом: «К черту всю эту мишуру. Не казните время дурацким тактом и дипломатией. Нам с вами это ни к чему. Уж дозвольте быть откровенным, что и вам настоятельно рекомендую»

(определенно, не журналист)…

Тем временем:

«Я в восторге от ваших статей и высоко ценю ваше мнение. Читал всё вами опубликованное. Но и у меня есть кое-что для вас. Вы обязательно должны на это взглянуть»

(нет, все же Журналист)

«Не сомневайтесь – не потеряете время понапрасну. Вам будет кра-а-айне интересно. Как только закончите с ней, непременно и тотчас же вернитесь – я буду ждать здесь. Таково вы еще не читали. Только, пожалуйста, поторопитесь. Не упустите случай. А упустите, бог с вами – ваша потеря. Но это потом. Прежде всего, она. Идите же. Довольно торчать здесь без дела».

Не успеваю насладиться неожиданным избавлением – только вдохнул и уже на полу-выдохе увяз в томных объятиях Актрисы. Сочно-выразительная по тону и контуру губ помада. Экспрессивно исполняемый танец чувств на растресканном морщинами лице. Все движения многократно и тщательно отрежиссированы, готовы к долгожданному бенефису.

Радостное волнение поселяется в глазах, передается трепетной коже и наполняет дыхание. Выполнено мастерски. К моему стыду, не знаю не только, как интерпретировать увиденное, но и к какому жанру сценического искусства оно принадлежит.

Я поспешно перекроил любопытство в восхищение, непонимание – в заинтересованность в вежливой попытке угодить самолюбию исполнительницы. В ответ та благодарно улыбнулась и грациозно погрузилась в еще более вдохновенную импровизацию в страхе, что огни рампы неожиданно вспыхнут яркими прожекторами, и сцена с исполнительницей рухнет во мрак непонимания, всего лишь мгновения не дожив до апофеоза, объединяющего в законченный смысл всю только что изображенную гамму.

Удовлетворив в себе воспитанного зрителя, готовлюсь оторвать от нее глаза. Предчувствуя этот маневр, Актриса с подобострастной готовностью обрывает представление; плечи, руки, голова изящно опускаются в живописном реверансе. Восторженно улыбаюсь – «Великолепная Офелия» – все на том же языке взглядов. Она смотрит на меня с обидой и горьким разочарованием. «Я представляла вас совсем другим. Какие вы оба все-таки разные», – поддерживая традицию бессловесных монологов, провозглашают ее глаза и печальное покачивание головой.

Уязвленная, отводит глаза, осуждая мое отвратительное невежество, неспособность оценить великое искусство, но отворачивается неохотно, медленно, заранее отрепетировав и этот финал. Совершенно очевидно, выбора нет – этот фрагмент требуется по сюжету, не говоря уже о законах жанра. Едва отвернувшись, она тотчас же истощенно угасает, потеряв интерес даже к драматическому творчеству – последней привлекательности окружающего мира.

Пытливые глаза Изобретателя прежде, чем сфокусироваться на мне, с изумлением разглядывали изящные формы невидимого, высоко в воздухе подвешенного, двигателя сгорания далекого будущего. Восторг по всем начальным и исходным основан на точной, но, к сожалению, некогда утраченной формуле вычисления октановязкости энергоносителя. Восстановленное соотношение в комбинации с числами Фибоначчи можно в дополнение к техническим возможностям с гарантированным успехом использовать в расчете выигрышных номеров еженедельной лотереи.

«Я доверяю вам. Вы ее сын. Этого достаточно».

Вот… и этот тоже. Так искусно изъясняется глазами, что окончательно потерял желание пользоваться словами, а возможно, и умения.

«Знаю, – продолжает он, – физика, химия и математика – ваша сфера. Сознаюсь, мне нужна ваша помощь. Предлагаю соавторство и полагаю, вы мне доверяете. Вот, взгляните. Тут у меня сертификаты, лицензии, авторские права, свидетельства».

Популярные пьесы, талантливые изобретения, нашумевшие статьи ушли в прошлое – впереди сытое увядание в чужой незнакомой стране, о чем можно не думать, не замечать или с достоинством отрицать, если только не заглядывать в лица окружающих и не узнавать себя, реального, в отвратительном зеркале их угасания.

Всё, безмолвные монологи завершены. При всей мягкости своего характера никому больше не позволю навязать мне пустые бессмысленные нелепости, которыми этот дом изобилует. Тем более, что вопреки всем моим стараниям они всё равно мной не довольны. К этому времени я уже разглядел маму в глубине залы. И только направился к ней, как едва различил осторожно крадущиеся за спиной шаги. Ну, нет – этот номер, господа хорошие, у вас не пройдет. Даже голову поворачивать не стану. Но Илай удручающе взглянул на меня и с сожалением поджал губы в знак отсутствия у меня выбора. Одновременно я услышал вкрадчивое «вы знаете, кто открыл черные дыры?» и, не дав мне возможности обернуться, боясь, что у него отберут право представиться, как лишили множества других прав, некто за спиной поспешно выпалил в мой затылок – «доктор физико-математических наук, лауреат ленинской премии, Йосик Тойман». Согласившись с неизбежностью задержки и пытаясь свести до минимума время, потраченное на нее, скрыв раздражение, я торопливо обернулся.

В полушаге, ближе, чем позволяют хорошие манеры, стоял маленький, лысый, сморщенный, разукрашенный то ли родимыми, то ли солнечными пятнами, очень самодовольный старичок. Лупатые глаза чуть косили и оттого усиливали эффект птичьей рожицы. Его внешняя непривлекательность могла соперничать единственно только с самоуверенностью в своей неотразимости. Я чуть растерялся, не понимая, что Ленинский лауреат ожидает. Предвкушает ли мой восторг по случаю встречи с выдающимся ученым или проверяет мою компетентность?

– Очень приятно, Йосиф. Черные дыры, – начал я тараторить торопливо и нудно, стараясь показаться как можно менее интересным и поскорее избавиться от назойливого собеседника.

Он перебил меня:

– Пожалуйста, очень прошу, просто Йосик. Оставьте «Йосиф» для газет, обще-академических журналов и бюллетеней. С друзьями я просто «Йосик».

– Очень приятно, Йосик, – поправился я и выпалил на одном дыхании, – существование Черных Дыр следует из точных решений уравнений Эйнштейна и первое решение, насколько помнится, найдено Шварцшильдом.

– Откуда вы это знаете? – с обидой возмутился Йосик, – чушь какая-то, – авторитетно, но доверчиво добавил он уже новым тоном. – Казенный академический подход. Смеяться некому. Мы, ученые, называем это тупиковым открытием. Нельзя изобрести Черную дыру карандашом на бумаге. Необходимы телескоп и небо. Я лично доказал это. За что и получил премию в сто рублей денег. Нет, вы такое слыхали? Сто деревянных за открытие Черной дыры. Работал бы я в Йеркской обсерватории, получил бы миллион и не деревянных, а самых настоящих – зелененьких. И моим именем назвали бы астероид. «Астероид Йосика». Как звучит, а? Ну, хорошо. Пусть на худой конец – «Астероид Тоймана». Сто рублей – подумать только.

– Может еще, и назовут, – вселил я надежду в Йосика (и совершенно напрасно), за которую тот отчаянно обеими руками ухватился, а я поплатился дополнительной минутой задержки.

– Вы действительно так думаете? – с благодарностью произнес он, и чтобы собрать как можно большую аудиторию, с гордостью и громкостью добавил – «Астероид Йосика».

– Это высокая честь для меня познакомиться с таким выдающимся астрофизиком, – провозгласил я вполголоса, чтобы дать ему возможность осмотреть холл и проверить, сколько людей услышали мое негромкое признание, а я тем временем успею удалиться от него так далеко, что он не сможет вновь пристроиться ко мне.

Действительно, прилепиться к моей спине он не успел. Вместо того …

– Что вы коллекционируете? – бросил он вдогонку.

К моей великой радости, Йосик, отняв у меня возможность не только ответить, но даже задуматься над вопросом, самостоятельно продолжил: «Я коллекционирую моря и океаны. Искупался во всех морях и океанах планеты. В последний – Северно-Ледовитый – планирую окунуться этим летом. После чего коллекция будет полной. У кого еще есть подобная коллекция?!..»

«Не знаю» – подумал я – «Я коллекционирую пирамиды»

Если бы я вел с Йосиком немые переговоры, подобные тем, что вел в тот день с остальными, то они сильно отличались бы от диалога, в действительности состоявшегося между мной и Йосиком. К радости, меня не стали одолевать сомнения в подлинности других монологов того дня.

***

Вот и она. Незнакомый взгляд сумрачен и смутен, направлен в бок. Не обращен ни на видимые, ни на воображаемые предметы. Следуя его примеру, осанка также потеряла направленность, оскалилась изгибом верхней спины и потускневшей пятнистой шеи под тяжестью исхудавшего тела.

Прислушиваюсь… Ничего… Единственная поселенка дома, прочитать которую я не могу. Услышать ее монолог не способен. И есть ли он у нее?..

Это так несправедливо. Три послемартовских месяца я находился в непоколебимой уверенности, что она забыла только голос и непременно вспомнит меня, едва увидев. Но даже если и не вспомнит, то все остальное осталось в ней неизменным. Прямая спина, гладкая кожа, волнистые густые каштановые волосы, обрамляющие серо-голубые глаза, в глубине которых – был уверен с раннего детства – таится маленький родничок, из которого ключом извергались секреты и тайны. Глаза выдавали их блеском, и мне оставалось только терпеливо ожидать, когда она, добравшись до чудесного момента, поделится ими со мной.

Вопросом – если то были мои секреты, но я о них ничего не знал до поры, когда они рождались в том родничке. Да и родничком-то он назывался только, чтобы скрыть истинное назначение, и это был вовсе не родничок, а самый настоящий доподлинный тайничок. Место, где появлялись, прятались, хранились, ждали своего часа скрытые от мира наши с ней сокровища.

Откровенностью – когда она находила секреты в себе и щедро делилась со мной, и только два человека во вселенной знали об их существовании. И как она и ее тайничок находили меня в толпе, темноте, чужих незнакомых лицах, городах и даже странах, в моих разочарованиях, непониманиях, обидах, страхах.

Пусть все готовы признать – всё это необратимо рассыпалось на груды обесцвеченных и обесформленных осколков, раздроблено мириадами мозаик, расплавлено в стрелки утративших форму часов, переброшенных через бельевые веревки, ниспадающих с картин Дали, а для меня – это все та же она. И только терпеливое ожидание отделяет меня от ее никому другому недоступному «я здесь, я с тобой, ничто не может разлучить нас, только не торопись».

Приближаюсь к ней. Даю возможность заметить себя раньше, чем «а вот и я», привыкнуть ко мне, разглядеть в затуманенной памяти, принять после всего, что случилось, и если это так важно, простить. Я готов не узнать ее или что-то в ней, такой непредсказуемо знакомой в ее прошлой домартовской жизни.

Ее улыбка, рожденная на Илае, с безразличной инертностью проплывает сквозь прозрачного, бестелесного меня, не коснувшись ни единого листочка-лепесточка, ею же во мне и выращенного. После сумбурного нагромождения сомнений взгляд неуверенно возвращается амальгамой любопытства, смутных воспоминаний далекой прошлой жизни, непозволительности разглядывания незнакомых, поисков неуловимой тени, промелькнувшей или только почудившейся на безлунном безлюдном пустыре. Время спотыкается и начинает беспомощно увязывать в болоте смутных воспоминаний. «Нет. Ничего. Ошиблась… опять ошиблась». Утомленный взгляд сдается, с затаенной надеждой возвращается и продолжает искать на мне, в себе, в расщелине прищуренных глаз смутные запутанные ощущения.

Хочется целовать ее в щеки, глаза, волосы, шею, гладить, просто касаться, обнимать, прижаться и не отпускать, а она будет неподвижно наслаждаться воспоминаниями тела… Нельзя. Не могу позволить испугу и неприятию вытеснить чувство нашей близости, которое, знаю, все еще в ней, только затерялось в темных складках и лабиринтах.

– Дарья, посмотри, кто пришел навестить тебя, – вступает миловидная сестра, стоящая неподалеку, начав двигаться в нашем направлении.

Других посетителей в холле нет. Всеобщее внимание обращено к нам. Взгляды притворно безразлично, оживленно любопытно, каждый со своей мерой интереса и понимания, сворачивают в направлении медового зрелища нашей встречи.

Меня мало смущает публичность момента. Напротив, впитываю естественную среду ее обитания. Краем глаз изучаю застывшую в ожидании ее новую незнакомую мне семью.

– Илай, – с улыбкой догадывается она, несколько даже удивляясь легкости предложенной задачи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Рафид – игольчатый кристалл, образующийся в клетках некоторых высших растений.

2

Неведомый Шедевр – В новелле «Неведомый Шедевр» из серии Философские Этюды Бальзак описывает великого художника Френхофера. Десять лет Френхофер корпит над портретом обнаженной куртизанки Екатерины Леско и никому его не показывает. В эту работу он вложил все свое мастерство, все тайны искусства, которые ему некогда поведал гениальный Мабюз. Френхофер сетует, что не может найти во Франции подходящую модель для того, чтобы завершить работу своей жизни. После некоторых колебаний начинающий художник Пуссен предлагает ему писать обнаженную со своей возлюбленной – Жилетты. Оценив красоту Жилетты, Френхофер принимает предложение, а Пуссен в награду за услугу получает разрешение увидеть его шедевр. На холсте перед ними – абстрактное нагромождение цветовых оттенков. Лишь в углу они с трудом различают фрагмент женской ножки. Очевидно, старик так увлекся деталями, тонкими переливами цвета, что напрочь потерял идею целого.

3

(арамейский) – В иудаизме Поминальная молитва – «Кадиш»

4

Думпкар – грузовой вагон, для перевозки и автоматизированной выгрузки сыпучих пород – грунта, песка, щебня и пр.

5

Длинная рубаха жителей востока

6

Элемент национального испанского женского костюма. Длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль

7

Короткий с высоким отворотом воротник, вошедший в моду в XVI веке в Западной Европе