Апостолы Революции. Книга первая. Лицедеи

Он проснулся оттого, что кто-то слегка тронул его за плечо.

– Гражданин Сен-Жюст, – тихим виноватым голосом сказал секретарь, – уже семь часов. Мы ничего не ели с полудня. Прикажешь послать за провизией?

– Да-да, конечно, – поспешно отозвался депутат, протирая сонные глаза. – Думаю, от меня сегодня больше не будет пользы. Подготовь все необходимые распоряжения, я подпишу их завтра.

– Завтра тридцатое плювиоза, последний день декады, выходной, – напомнил секретарь.

– Верно, – согласился Сен-Жюст. – Тогда встретимся первого вантоза. Впрочем…

До того ли будет свежеиспеченному председателю Конвента в первый день председательства? И он, отправив посыльного за хлебом, колбасой и вином, остался в комиссии, которую покинул около полуночи.

Ночь с 29 на 30 плювиоза II года республики (17-18 февраля 1794 г.)

К ночи дождь прекратился, черное небо, постепенно очистившись, засветилось миллионами ярких звезд, окруживших тонкий серп луны, словно свита возлюбленного императора. Сен-Жюст шел быстро, сжимая подмышкой портфель. Его мысли были целиком поглощены предстоящей речью, которую он с такой поспешной легкомысленностью пообещал Бареру. Направить удар одновременно против эбертистов и дантонистов и в то же время представить правительство как единственную силу, способную привести граждан республики к благополучию, – задача не из легких. Что противопоставить призывам Эбера к физическому устранению врагов народа, с одной стороны, и предложению Дантона и Демулена о торжестве милосердия по отношению к десяткам тысяч подозрительных, заполнивших французские тюрьмы, – с другой? «Не увлекаться дантонистами!» – приказал он себе. На данный момент главной целью является борьба с экстремистским крылом муниципалитета и оголтелыми клубными агитаторами, особенно с теми, кто обосновался в бывшем монастыре кордельеров. Чем отвлечь парижан от соблазнительных и опасных идей Эбера о новом народном восстании против депутатов, думающих куда больше о своем кошельке, чем о счастье нации?

Ответ на этот вопрос не был найден ни по возвращении Сен-Жюста в отель «Соединенные Штаты», ни после полутора часов работы над текстом выступления, результатом которых стали три опустошенных бокала вина, дюжина испорченных листов, валявшихся теперь в виде мятых шариков вокруг стола, и… восемь строк.

Сен-Жюст устало взглянул на плоды своего труда, скомкал покрытый ровными мелкими строчками листок и швырнул его на пол. Похоже, задача оказалась ему не по зубам. Решив, что пора дать отдых утомленному мозгу, он переоделся в темно-зеленый шелковый халат и домашние туфли с загнутыми по-восточному носами и расположился на диване в гостиной с модным романом в руках. Роман был в меру занимателен, в меру примитивен, но после напряженной работы лучшего отдыха и желать нельзя. Сен-Жюст не заметил, как уснул.

Резкий, но осторожный стук в дверь заставил его проснуться. Книга валялась на полу, свечи полностью догорели, и комната освещалась лишь слабым светом полупогасшего камина. Стук повторился: два раза, потом еще два. Он ждал лишь одного человека. Неужели уже шесть часов утра?! Сколько же он проспал? Стрелки каминных часов потонули в темноте, к которой глаза Сен-Жюста еще не успели привыкнуть.

На пороге стоял тот же человек, что наведывался предыдущей ночью.

– Проходи, – чуть хрипловатым после сна голосом проговорил хозяин, впуская гостя.

Тот вошел в гостиную, удивленно оглядываясь в темноте.

– Я не задержу тебя надолго, – зачем-то сказал Сен-Жюст, поймав вопросительный взгляд агента, как будто короткая беседа не нуждалась в ярком освещении.

– Я слушаю, – только и ответил тот, усаживаясь в кресло у камина. Он не стал снимать плащ, а шляпу положил себе на колени. Его ведь предупредили, что разговор не затянется.

– Нужно найти одного человека, – столь же лаконично ответил Сен-Жюст, встав за креслом напротив гостя и облокотившись о его спинку. По его лицу забегали алые тени, отбрасываемые скудным пламенем. – Скорее всего, парижанина.

– Имя?

– Элеонора. По всей вероятности, она была любовницей убитого тобой шпиона. Ее письмо к нему было среди его бумаг. Большего сказать не могу.

Посетитель молчал, уставившись невидящим взглядом на спинку кресла напротив.

– Понимаю, дело трудное, – продолжал Сен-Жюст. – В противном случае, я разыскал бы ее без твоей помощи.

Агент едва заметно усмехнулся: да это никак комплимент!

– Можно попробовать, – отозвался он, выдержав внушительную паузу. – У этого человека было не так много связей, чтобы не найти женщину, писавшую ему письма.

– Письмо, – поправил Сен-Жюст. – Нам известно лишь об одном письме.

– Не имеет значения! – отмахнулся гость. – Могу я на него взглянуть?

Перечитав любовное послание, по меньшей мере, раза четыре, он вернул его Сен-Жюсту со словами:

– Я найду ее, гражданин.

Другого ответа Сен-Жюст и не ждал.

– Осталось договориться об оплате, – добавил агент.

– Две тысячи ливров, – ответил Сен-Жюст с быстротой, свидетельствовавшей о том, что он был готов и к этому вопросу, и к ответу на него.

Агент усмехнулся и медленно-медленно покачал головой.

– Три, – тут же сдался депутат с легкостью, говорившей о том, что и к торгу он был готов.

– Ты сказал, что задача трудна, – гость тихо вычеканивал слова. – Я же скажу, что она невыполнима. А дамочка тебе нужна, очень нужна, не так ли? Ведь она, рассудил ты, может знать много, достаточно много, чтобы представить доказательства нечистоплотности гражданина Барера.

– Сколько ты хочешь? – в голосе Сен-Жюста послышалось раздражение.

– Не желаешь расплатиться камешком из доставленных тебе вчера сокровищ? – широко улыбнулся гость самой невинной улыбкой, на какую только был способен.

– Надеюсь, ты шутишь, – холодно-спокойным тоном проговорил Сен-Жюст. Проговорил утвердительно, давая наглецу путь к отступлению.

Но тот либо не понял намека, либо не желал отступать.

– Ведь если вдуматься хорошенько, к чему тебе эта горсть камней? – спросил он все так же невинно. – В казну их не сдашь, иначе придется объяснять происхождение камешков весьма сомнительной репутации. Конечно, ты всегда можешь сохранить их у себя, но, как я понимаю, такую возможность ты не рассматриваешь, не желая мараться. Остается их выбросить. Ну, или раздать нищим. Правда, если память мне не изменяет, декретом Конвента было объявлено, что нищих во Французской республике больше нет. Мне, однако, это утверждение представляется весьма спорным… Но речь не о том, – поспешно поправился он, поймав на себе колючий взгляд члена революционного правительства. – Я лишь хочу сказать, что, расплатившись со мной камнем с дурной репутацией, ты сохранишь в казне десять тысяч ливров, которые тебе пришлось бы извлечь оттуда, когда некая Элеонора окажется под замком.

«Десять тысяч? – мысленно усмехнулся Сен-Жюст. – Разве я предлагал тебе десять тысяч?»

– Так как? – не получив ответа на свою тираду, спросил агент.

– Я не могу распоряжаться тем, что мне не принадлежит, – сухо сказал Сен-Жюст. – Я еще не решил, как поступить с драгоценностями.

– Советую тебе поторопиться, – посоветовал гость. – Узнай кто-нибудь из членов Комитетов об их существовании, последствия могут быть весьма неприятными.

– Как же они узнают о них, – ледяной взгляд так и впился в неосторожного советчика, – если об их существовании известно лишь тебе и мне? Случись это, мне не останется ничего другого, как усомниться в твоей лояльности.

Очевидная угроза, заключавшаяся в этих словах, похоже, не испугала агента.

– Пока я тебе нужен, – беззаботно проговорил он, – мне нечего опасаться. Когда же ты перестанешь нуждаться в моих услугах, избавиться от столь опасного свидетеля станет для тебя жизненной необходимостью, как бы верен я тебе ни был. Так что моя задача – оставаться нужным тебе как можно дольше, выполняя невыполнимые поручения. Тебе же стоит заботиться об обеспечении хорошей оплаты моих трудов, чтобы в один прекрасный момент я не переметнулся к тому, кто будет платить больше. Не переметнулся до того, как перестану быть тебе нужен.

Сен-Жюст повернулся в гостю спиной и подошел к окну, в котором поблескивало отражение красного тлеющего пятна камина. Прошло не менее минуты, прежде чем он проговорил, не отрывая взгляда от черной бездны за окном:

– Черт с тобой. Ты получишь тот камень, который выберешь сам, когда я получу эту женщину.

– В таком случае, гражданин, – бодро проговорил агент, поднимаясь и надевая шляпу, широкие поля которой скрыли проницательные голубые глаза, – ее полное имя и адрес будут известны тебе через два дня. Остальное, как я понимаю, твоя работа?

Сен-Жюст коротко кивнул.

1 вантоза II года республики (19 февраля 1794 г.)

Барер оказался прав: избрание Сен-Жюста председателем Конвента на вечернем заседании прошло гладко – ни одного голоса против. Заседание длилось не более двадцати минут, которых оказалось достаточно для выдвижения кандидатуры нового председателя, голосования, подсчета голосов и оглашения результатов, тем более предсказуемых, что речь шла об одном из Одиннадцати. Сен-Жюст не скрывал торжества: самый молодой депутат Национального конвента, которому не было еще и двадцати семи лет, на две недели стал первым гражданином Французской республики. Должность сугубо представительская, как член Комитета общественного спасения Сен-Жюст обладал куда большей властью, но для удовлетворения самолюбия вполне подходила: этот мальчишка, как его за глаза именовали коллеги-депутаты, стал первым среди них. «Мое председательство войдет в анналы революции», – пообещал себе Сен-Жюст.

Барер настиг его во дворе Карусель, при выходе из дворца Тюильри. Он энергично поздравил коллегу и не преминул напомнить о выгодах, которые Комитет рассчитывает извлечь из его высокой должности.

– Что с твоей речью против эберистов? – спросил Барер.

– Я работаю, – уклончиво ответил Сен-Жюст.

Но обмануть Барера было не просто. Он кинул на молодого человека насмешливый взгляд и понимающе кивнул:

– Непростая задача, Антуан, согласен. Но у нас мало времени. Если тебе нужна помощь, ты всегда можешь на меня…

– Справлюсь, – буркнул Сен-Жюст. – Не в первый раз. Я отправил на гильотину короля, отправлю и Эбера.

– Не сомневаюсь, – примирительно проговорил Барер. – Робеспьер, кстати, считает так же. Я был у него вчера.

– И?

– Он здоров. Не понимаю, что мешает ему посещать Конвент или, на худой конец, Комитет.

– Он ждет, – уверенно заявил Сен-Жюст, заявил так, словно знал наверняка.

– Чего?

– Пока мы сделаем всю грязную работу. А потом он появится на сцене, красиво довершит удар – и снова пожнет лавры спасителя народа. Его обычная тактика. С королем вышло именно так. Но на этот раз ему нас не провести. Мы должны заставить его явиться в Комитет и замарать руки вместе с нами, Бертран. А потом… Потом он нам уже будет не нужен до тех пор, пока… – он замолчал, решая, стоит ли продолжать. Но он сказал уже слишком много, чтобы останавливаться на полуслове, и продолжил: – … Пока не настанет черед дантонистов.

– Вот такая сложилась ситуация, Эжен, – заключил Барер свой рассказ о событиях прошедшего дня и сделал щедрый глоток вина. – Так что давай делу задний ход. Ни к чему сейчас портить репутацию Сен-Жюста. Она нам ой как нужна!

– Нам? – Верлен удивленно вскинул брови. – Кому это – нам?

– Республике, дорогой мой, той самой республике, на благо которой все мы работаем. Комитету общественного спасения, тому самому Комитету, который является главным оплотом республики. И мне, кто всячески заботится о стабильности этого самого Комитета.

Друзья только что плотно поужинали и теперь сидели в просторной гостиной Барера, занимавшего целый этаж дома на левой стороне Сены. Его роскошная квартира состояла из столовой, спальни, будуара, приемной, кабинета-библиотеки, гардеробной и туалетной комнат, ну, и конечно, гостиной, выполненной в бежевых и желтых тонах, обставленной дорогой мебелью из акации, которая была куплена хозяином по весьма выгодной цене у герцога де Рогана, когда тот в спешке покидал Париж, спасаясь от гильотины.

– Так что забудь о драгоценностях, – повторил Барер. – В моих же интересах теперь беречь репутацию Сен-Жюста пуще своей собственной. Слишком серьезная игра затевается. Не до личных счетов.

– Интересно, Сен-Жюст разделяет твою самоотверженность? – вопрос был задан самым невинным тоном, словно вопрошавший, действительно, желал получить на него ответ, а не подготовил этот ответ заранее, о чем, разумеется, его собеседник мгновенно догадался.

– Твоя ирония неуместна и оскорбительна для любого, кто считает себя патриотом, – строго проговорил Барер. – Революционное правительство стоит на пороге тяжелейшей борьбы против раздирающих Париж фракций. Ему необходима энергия всех его членов. Единство и гармония – вот девиз, под которым должны сейчас работать Комитеты.

– Ты так и не ответил на мой вопрос, Бертран. Ты уверен, что Сен-Жюст разделяет твое мнение?

– Абсолютно.

– На чем же основана твоя уверенность?

– На его собственных словах.

Громкий хохот был ответом Бареру.

– Ну и ну! – вскричал Верлен, хлопнув себя по колену. – Вот уж не думал, что услышу от тебя столь наивную глупость! Право, мне начинает казаться, что твое хваленое политическое чутье изменило тебе. Сен-Жюст заверил в своей лояльности – и ты поверил! Господи, Бертран, да не далее как три дня назад он приказал убить твоего агента!

– И что с того? – пожал плечами Барер, вновь наполняя опустевшие бокалы. – На его месте, я поступил бы так же. Это пройденный этап. На кону судьба республики, Эжен. И мы с Сен-Жюстом нужны друг другу.

– Вы с Сен-Жюстом нужны друг другу или ты нужен Сен-Жюсту? – с нажимом спросил Верлен. – Это разные вещи, мой дорогой, – Барер собрался что-то возразить, но он жестом остановил его. – Сен-Жюсту нужен Дантон, не правда ли? Борьба с эбертистами – так, для отвода глаз. Великий Дантон, Народный трибун, создатель Революционного трибунала, председатель и вдохновитель первого Комитета общественного спасения, – в состав которого, помнится, входил и ты, Бертран, – вот, в кого метит Сен-Жюст. И ты – идеальный союзник. Кто еще сможет уговорить Робеспьера пожертвовать друзьями, если не ты? Кто поддержит борьбу одновременно против обеих фракций? Снова ты! Колло и Бийо с радостью набросятся на Дантона, как шакалы на поверженного медведя, но уничтожить Эбера согласятся вряд ли. А чем еще можно купить Робеспьера, если не разгромом экстремистов? В одиночку Сен-Жюсту не справиться. Он это понимает, потому и запел о единстве правительства, о гармонии среди членов Комитета, о дружбе между вами. А сам только и ждет, чтобы нанести тебе удар в спину – потом, когда фракции экстремистов и умеренных будут уничтожены, и ты станешь ему не нужен.

– До этого еще слишком далеко, Эжен, – отмахнулся Барер. – Ко времени, когда Сен-Жюст, согласно твоим словам, перестанет нуждаться во мне, я успею подготовить оборону против возможной угрозы с его стороны.

– Ты настолько в этом уверен? – с сомнением спросил Верлен, отправляя в рот сложную композицию размером с четверть ладони из соленого бисквита, лосося, миндаля и лимонной мякоти. – Мне же кажется, что оборону лучше готовить сейчас. В виде нападения.

– Сперва покончим с фракциями.

– В таком случае, можешь считать себя политическим трупом. А жаль, мой план был безупречно хорош!

Верлен сделал вялое движение, словно собирался подняться с кресла, но прохаживавшийся по гостиной Барер предсказуемым жестом велел ему остаться.

– Не горячись. Обсудим все еще раз, – велел он, и Верлен понял, что партия выиграна.

– Мы разоблачим Сен-Жюста так, что на тебя не падет даже малейшая тень подозрения, – с тонкой улыбкой пообещал он. – Я все устрою, твоя помощь понадобится лишь на одном, самом первом этапе.

– Что за помощь? – насторожился политик, усаживаясь на диване стиля Людовика XV напротив собеседника.

– Ничего сложного, – небрежно бросил Верлен. – Если помнишь, для осуществления моего замысла нам нужен человек, готовый разоблачить Сен-Жюста: аристократ, которому уже нечего терять, кто ненавидит революционный режим и его служителей.

Барер коротко кивнул.

– Догадываешься, где мы можем отыскать такого?

Барер снова кивнул.

– Ты обладаешь доступом к соответствующей информации. Найди мне подходящего кандидата в одной из парижских тюрем, назови его имя и место заключения. Все остальное – моя работа.

– И в чем же будет заключаться твоя работа?

– Мой план естественен и прост, – самодовольно проговорил Верлен. – Я сообщу выбранному тобой заключенному, что к одному из членов Комитета общественного спасения попали драгоценности из шкатулки казненной королевы, а также подскажу, как он может использовать эти сведения, чтобы сохранить свою жизнь и отомстить за гибель монарха и монархии. Ведь достаточно донести об этом Комитету общей безопасности, чтобы попасть под личную защиту его председателя Вадье, который не допустит, чтобы столь ценный свидетель оказался в Революционном трибунале. А когда за дело возьмется Комитет безопасности… – красноречивый жест завершил изложение «естественного и простого» плана.

– Вадье не отличается легкомысленной доверчивостью, – покачал головой Барер. – Он захочет проверить информацию.

– Разумеется, – согласился Верлен. – Проверить это можно будет только одним способом – сделав обыск в квартире Сен-Жюста. И обыск покажет справедливость показаний.

– Комитет общей безопасности не станет по одному сомнительному наговору бывшего аристократа обыскивать квартиру члена Комитета общественного спасения. Ты хотя бы представляешь себе, что случится, если при обыске камни не будут найдены? Вадье не пойдет на такой риск.

– Возможно, – искуситель согласился и с этим, – но подозрение будет брошено, Комитет безопасности будет иметь основания подозревать Сен-Жюста в коррумпированности, а при удачном раскладе – в службе роялистам.

– И тем самым получит козырь против всего Комитета спасения, которым воспользуется в случае необходимости! – добавил Барер. – Стоит ли игра свеч? Да и где гарантия, что Сен-Жюст не избавится от камней раньше? Может быть, он давно уже бросил их в Сену!

Молодой человек криво усмехнулся.

– Ты можешь представить себе члена революционного правительства, бывшего в миссиях при республиканских армиях, видевшего разутых солдат и голодных офицеров, выбрасывающим в реку полмиллиона ливров? Я – нет.

Барер вынужден был признать справедливость его слов.

– Если камни до сих пор нигде не были обнаружены, значит, они все еще у Сен-Жюста, – продолжал Верлен. – Не сомневаюсь, что он, в свою очередь, ищет способ не только избавиться от них, но и легально передать это богатство в казну. Именно поэтому мы должны действовать быстро.

– Твой доносчик где-нибудь проговорится, – заметил осторожный Барер. – Одним допросом Комитет безопасности не ограничится, будет второй, третий, четвертый.

Верлен улыбнулся, не разжимая губ, и эта улыбка очень не понравилась Бареру.

– Второго допроса не будет, – заверил молодой человек. – Доносчик исчезнет раньше, чем Комитет захочет переговорить с ним еще раз.

Барер, прищурившись, пристально посмотрел на говорившего. Верлен не стал дожидаться вопроса и, не меняя интонации, словно речь шла о самом обыкновенном деле, проговорил:

– Он получит обед, в котором будет достаточно яда, чтобы он уже никогда не раскрыл рта.

Барер поморщился и передернул плечами.

– Тюремный врач не признает эту смерть насильственной, – говорил искуситель ровным, безразличным тоном. – Все будет выглядеть, как вполне естественная смерть от остановки сердца. В конце концов, это можно даже назвать актом милосердия с нашей стороны. Яд вместо ножа гильотины – лучшая плата за услугу, которую он нам окажет.

Возразить было трудно. Барер молчал, остановив невидящий взгляд на ковре у себя под ногами. Верлен терпеливо ждал, потягивая вино. Прошло не менее пяти минут, прежде чем депутат нарушил молчание, которое, впрочем, не особо тяготило его собеседника, погруженного, судя по застывшей на его губах рассеянной улыбке, в куда более приятные раздумья.

– Красивый план, – звук голоса Барера заставил Верлена встрепенуться. – Но абсолютно нереализуемый. Даже если мы предположим, что тебе удастся уговорить этого несчастного донести на Сен-Жюста, Вадье не поверит словам человека, скончавшегося через час после сделанного им разоблачения. Не говоря уже о том, что безупречную репутацию Сен-Жюста не разбить одним наговором заключенного аристократа.

– Насколько бы невероятной ни казалась эта история, Вадье не выпустит из рук такое свидетельство, он надежно сохранит донос в ожидании, когда сможет дать ему ход. И когда, наконец, будут обнаружены те самые королевские драгоценности, о которых расскажет информатор, – ведь когда-нибудь они будут обнаружены! – Вадье, как ищейка, пустится по следу и с помощью нашей маленькой подсказки выйдет на Сен-Жюста.

– Послушай, Эжен, – Барер подался вперед и впился в друга тяжелым немигающим взглядом, – я давно хочу задать тебе один вопрос.

Верлен откинулся в кресле и ждал, чуть склонив голову набок.

– Почему ты так стремишься уничтожить Сен-Жюста? Что за счеты у тебя с ним?

– Боюсь, ты не совсем верно истолковываешь мои намерения, Бертран, если ставишь вопрос именно так, – ответил Верлен. – Я объясню тебе цель моих действий во избежание нежелательных недоразумений между нами.

Он замолчал и в задумчивости потер лоб, размышляя, как начать повествование.

– Я с радостью приветствовал революцию. Созыв Генеральных штатов, провозглашение Учредительного собрания, падение Бастилии – все эти события повергли меня в неистовый, упоительный, наивный мальчишеский восторг, – его речь потекла неторопливо, он с удовольствием кулинара выпекал каждое слово. – Впрочем, четыре с половиной года назад я и был мальчишкой. Мальчишкой, которому очень быстро пришлось столкнуться с жестокой реальностью. Она сразу же отрезвила меня. Уже с первыми проявлениями народного насилия я начал понимать, что эта революция не так хороша, как о ней говорили те, кто, по неведомой мне причине, именовали себя патриотами. Конституция, принятая в 1791 году, вселила в меня надежду, что теперь волнения успокоятся, исчезнет животный страх перед разъяренной голодной толпой, готовой в любой момент взорваться. Но я ошибся. Многие тогда совершили ту же ошибку, поверив красивому, но совершенно бесполезному тексту.

Верлен поднялся и принялся расхаживать по ярко освещенной гостиной, заложив руки за спину. Остановившись у горящего камина, он вглядывался в робкие языки пламени, пытаясь собраться с мыслями. Пауза затягивалась, но собеседников не тяготила: каждому из них было что вспомнить об этих первых годах, полных надежд и восторгов, за которыми последовали события, о коих они не смели тогда и помыслить.

– Хаос, который начался потом, испугал меня настолько, что я готов был, подобно многим, эмигрировать, – снова заговорил он, не спуская глаз с пламени. – Но это показалось мне проявлением трусости. Здесь я полностью разделяю мнение твоих друзей из Комитетов, с такой ненавистью ополчившихся против эмигрантов. Покинуть страну вместо того, чтобы бросить все силы на ее спасение, равносильно предательству, и совершившие его прощения не заслуживают. Я остался. И стал свидетелем несчастий, обрушившихся на Францию. Война с половиной Европы, штурм Тюильри, пленение королевской семьи, выборы в Национальный конвент и провозглашение республики – эти события неслись с такой скоростью, что я с трудом поспевал за ними. Подобно многим горячим головам, я хотел что-то делать, но не знал, где могу быть полезен отечеству: на поле брани, на трибуне Конвента, в революционном клубе? Да и какой клуб выбрать? Якобинцы и кордельеры пугали меня своими чересчур смелыми речами, а либералы, типа фейянов, раздражали своей нерешительностью и слабостью. Я предпочел выжидать, теряя с каждым днем друзей, поспешно покидавших Францию.

Он взглянул на Барера, неподвижно сидевшего на диване. Казалось, он не слушал Верлена, целиком поглощенный собственными мыслями.

– И при чем здесь Сен-Жюст? – неожиданно спросил депутат, поднимая глаза на собеседника. – Все это время он мирно сидел в своем провинциальном городишке и, подобно тебе, решал, чем бы ему заняться. Ни в одном из перечисленных тобой событий он не принимал участия.

– Подожди, я не закончил. Прежде чем перейти к ответу на твой вопрос, я должен убедиться, что ты правильно поймешь меня.

Нетерпеливый жест Барера велел ему продолжать.

– Итак, – снова заговорил Верлен, усаживаясь в кресло и наполняя бокал темно-бордовым вином, – я внимательно наблюдал за развернувшейся в Конвенте борьбой между группировками, присматривался к ораторам, прислушивался к их речам. Кажется, с октября 1792 года по январь 1793-го я не пропустил ни одного заседания, благо, что все они были публичными. Суд над королем окончательно разрешил мои сомнения. Ты, помнится, тогда председательствовал в Конвенте.