Проза Парижской Жизни

Ах, сколько раз меня потом утешали, понимали, поддерживали! Сколько раз утешала и поддерживала я! А своего ребёнка не смогла. Теперь слёзы наворачиваются уже на мои глаза, слёзы необратимого раскаяния.

– Доченька, ну если ты его любила…

Ой, не сфальшивь сейчас, ой, не сфальшивь, Ленка.

– Я его любила, а он улетел!

– Значит, он тоже тебя любит. Даже если он далеко. Он летит сейчас над Эйфелевой башней и думает о тебе.

Я ничего не говорю ей, но, кажется, у меня дома есть шоколадка. Я толкаю тяжёлую входную дверь.

– Заходи, котик.

И мысленно добавляю: «Скотина он, твой шарик, просто скотина!»

Сумасшедшие мамы

Часть первая

Солнечным январским днем мы сидели в гостиной у Магды и пили кофе. За окнами, за невидимыми занавесками искрились снежные сугробы, весело потрескивал огонь в камине, отгороженном от остальной гостиной серым экраном безопасности, на ковре, среди тяжёлой мебели тёмного дерева, уставленной свечами и семейными фотографиями, кувыркались и лепетали наши малыши. Мы все были затянуты в модные джинсы, тёплые свитера, сверкали, как снег за окном, крупными бриллиантами на безымянных левых пальцах, слегка подкрашены, легко улыбчивы, расслаблены. Мы все друг другу нравились. Хотя нет, здесь я, пожалуй, немного преувеличиваю.

Нас было шестеро. Мы – мамы и члены клуба мам «Гринвич Дэйл». Клуб этот основала я, вечная жертва беспощадной внутренней борьбы между убежденным интровертом и убедительным любителем человеческого общества, вскоре после рождения Беляночки. «Гринвич Дэйл» был квартирным комплексом, практически единственным в этом городе, размером с Париж и населением с Анапу, городе, где в роскошных особняках и виллах, спрятанных в лесной чаще, вили свои золотые гнёзда русские олигархи, голливудские звёзды и волки с Уолл Стрит, гнёзда, где стройные и ухоженные «курочки рябы» в спортивных леггинсах и с «Биркин» наперевес несли золотые яйца.

В таком городе «Гринвич Дэйл» был островком, который облюбовала себе интернациональная община Гринвича, все те, кто хотели его школы, его безопасность, красоту и престиж, но не на всю жизнь. И для нас, мам маленьких детей на этом острове, клуб был прекрасным способом общения (как мы это называли), или игрой в дочки-матери (как это было на самом деле): мы наряжали детей как кукол, показывали их как кукол, играли с ними как с куклами, забавлялись со всеми теми очаровательными бутылочками, игрушками и сосками, которые человеческая фантазия и наши возможности предоставили в наше распоряжение.

Я получала удовольствие от этого клуба: любитель общаться внутри меня распускался, как майская роза, в то время как интроверт страдал и грыз ногти – и тайно был этому рад, потому что когда страдание становится привычкой, оно становится комфортным.

Впрочем, я была не одна, кто получал от этого общения удовольствие, это делали все, и каждая из нас по-своему. Кэрол, в прошлом президент крупного банка, а теперь мама двух очаровательных близнецов, была рада случаю услышать взрослую речь. Её муж, банкир, как и мужья многих из нас, делал то же, что и большинство мужчин в Гринвиче: уезжал на электричке рано утром в город и приезжал поздно вечером. «Городом» в Гринвиче назывался, конечно, Нью-Йорк, ни один другой город в мире не имел для Гринвича такого значения, как этот.

Гвен, врач из Новой Зеландии и мать долгожданной Анастасии, которая, казалось, всем своим поведением пыталась показать, что ждать дочку так долго было ошибкой, искала в нашем общении забвения от душевных ран – она остро и глубоко переживала разлуку со своей матерью.

Магда, бывшая манекенщица из Венгрии, вся обуреваемая страхами и комплексами, была столь же восхитительна в своём неустанном стремлении их преодолеть, сколь невыносима в своих постоянных провалах в этом плане. Например, она обожала и одновременно терпеть не могла англичанку Кэйт, маму кудрявого Александра, за то, что та всегда была красива как картинка. У Кэйт кроме красоты был ещё и потрясающий класс, не говоря уже о смертельном чувстве юмора, и видеть, как она ставила Магду на место раз за разом, было настоящей эстетический нирваной, даже в какой-то степени для Магды, по крайней мере, я хочу так надеяться. Когда тебя ставят на место красиво и со вкусом, это должно быть удовольствием, ведь это красиво и со вкусом.

Кристин, мама неугомонного Энтони, тихо и тщетно искала ответ на вопрос, что с ней не так. Как и многие из нас в той гостиной в тот день, Кристин страдала бесплодием и как многие из нас задавала себе вопрос: что с ней не так, и задавала она его горько и часто.

Тот факт, что почти все мы тогда, счастливые мамы очаровательных малышей, прошли через геенну огненную борьбы с бесплодием, стало случайным открытием во время одной из наших встреч. Это не сплотило нас, это просто стало ещё одной темой для нашего общения. Например, мы говорили – прыская от смеха, который едва прикрывал нашу боль, как слишком рано выпавший снег едва прикрывает потемневшую осеннюю траву, – о самых бестактных вещах, которые можно сказать женщине, страдающей бесплодием. Первое место по популярности и бесчувственности заняла фраза «Постарайся стать матерью самой себе, дорогуша», сказанная всё знающим тоном. Никогда не говорите её женщине, старающейся стать матерью. Просто не говорите. Эта фраза не только неуместна и жестока, она бьёт женщину ниже пояса, именно туда.

Но в тот день мы не говорили о таких неприятных вещах. В тот день мы были полны постновогоднего оптимизма и надежд. В тот день мы мечтали о других детях.

– Мы подождём до августа и будем стараться забеременеть, – сказала Кэйт.

Каждая из нас подумала, что до августа семь месяцев, то есть два-три цикла лечения можно провести, а может, и больше, зависит от назначений врача, удачи.