Буквы. Деньги. 2 пера. Том первый

Сердце Саньки замерзало от одиночества и страха, но рассчитывать теперь он мог только на себя. Он часто вспоминал их последний ночной разговор. И пусть понял не всё, из того что хотел донести ему дед, но знал, что обязательно разберётся и найдёт ответ на последний, самый важный вопрос, на который не успел ответить Николай Фёдорович.

25 лет спустя.

– Александр Павлович, вас сегодня уже не будет?

Секретарь Нина, строгая и собранная брюнетка в круглых очках, внимательно смотрела на начальника.

– Да, Нина, на сегодня у меня совсем другие планы, – красивый, статный мужчина в дорогом кашемировом пальто стремительно вышел из офиса, сел в новенькую «Ауди» и уже через несколько часов был на кладбище.

– Ну здравствуй, дед, – поздоровался Александр Павлович и рукавом пальто протер фотографию на памятнике. Дед смотрел с неё строго и весело, как Санька любил.

– А я, дед, в люди выбился, прости, что долго не приезжал. Но я не забыл, ты не думай, – мужчина улыбнулся и достал из кармана пачку сигарет, повертел в руках, убрал обратно. – Все у меня хорошо, теперь я всего добился, сын растёт, жена умница. Тебя только не хватает.

Он просидел на кладбище до сумерек, слово за слово выложив деду все, что происходило с ним последние несколько лет.

Николай Фёдорович с портрета одобрительно кивал, или Саньке так казалось. Это было не важно. Важно то, что теперь Санька все понял. И наконец-то нашёл ответ на самый главный вопрос, на который дед так и не успел ответить.

Старая деревня, в которой Санька, а теперь уже Александр Павлович, провёл самые важные свои годы, почти не изменилась. Разве что стала ещё запущеннее, больше покосившихся заборов и прохудившихся крыш.

Проехав по знакомым улочкам, Александр Павлович остановился у центрального магазинчика, захотелось зайти… У входа в магазин нищий просил милостыню. Не задумываясь, Санька запустил руку в карман и вынул тысячную купюру.

– Держи друг, – сказал он, протягивая банкноту. Нищий, не ожидав столь щедрой подачки, поднял голову, и Санька вздрогнул.

На него смотрел Андрюха Кобылкин. Нищий не узнал в дорого одетом мужчине бывшего одноклассника, мелко закивав, принялся благодарить за щедрость.

Александр Павлович на секунду задумался, а потом произнёс:

– Работа нужна?

Кобылкин молча приоткрыл полы видавшего виды плаща. Вместо одной ноги у него был протез.

Вздрогнув, Санька сказал:

– Ничего, я помню ты неплохо рисовал в школе, а мне как раз нужен художник, в моем детском доме стены разрисовать, а ногу мы тебе подправим…

Тень узнавания сменилась невероятным удивлением, а затем благодарностью. Слезы, выступившие на глазах бывшего мучителя, а ныне несчастного калеки, стали Александру Павловичу лучшим ответом.

– Папа-а-а! Наконец-то ты приехал, я прошёл второй уровень, Динка научилась приносить палку, а в классе у нас объявили бойкот Витьке!

Александр Павлович улыбнулся, обнимая десятилетнего сына и целуя его в макушку.

– Так, Николай, про бойкот поподробнее, за что объявили?

– Как за что? За то, что он самый бедный, у него даже айфона нету!

– Интересно, – мужчина нахмурился. – И ты тоже объявил?

– Я? Отец, я же твой сын и внук нашего деда!

– И что же ты сделал? – Александр Павлович смотрел с нескрываемым интересом.

– Я сделал его своим лучшим другом! Пусть теперь только попробуют его обидеть!

– Правильно, сын, – мужчина улыбнулся, – потому что бедность не порок…

– А настоящее несчастье! – закончил сын, убегая играть с собакой. – Я я помню, пап!

Мужчина посмотрел вслед радостному сыну и задумчиво произнёс:

– И я помню дед… И я понял. Быть бедным – это несчастье потому, что ты не можешь отдавать, а вынужден только брать, опустошая свою душу. Ведь ты именно это хотел сказать тогда. И я сделал все для того, чтобы я и моя семья были по-настоящему счастливы.

Хранитель

Александра Диордица

@alneru

Меня зовут Хромм. Я – хранитель. Когда-то давным-давно на небесах меня назначили на эту должность. Так себе, я вам скажу, работенка. Каждый день ко мне приходят гости, которые остаются навсегда. Я называю их Неугодными. Прежде чем расположиться, они обязательно рассказывают. Я их понимаю, надо выговорится.

Здесь у меня пустовато. Ни времени, ни пространства. Лишь одно бесконечное «сейчас». Вот и новенькие пожаловали. Их снова много. Ну что ж, давайте поговорим. Вот ты… не стесняйся, проходи.

– Шестая, не нашлось места. Маленькая квартира, безработица.

– Вижу, вижу… – я хмыкнул. – А пятерым, значит, нашлось? А ведь ты бы могла изобрести лекарство от рака. И вылечить миллионы людей. Ну что ж, я здесь не сужу, только выслушиваю. Располагайся.

Серебряной тенью новенькая скользнула в туман. У Неугодных есть аура. И это все, что у них есть. Так я их и отличаю. Я внимательно посмотрел на голубоватый комочек.

– Синдром. Испугались, – голубой комочек стал темнее, должно быть, это означало грусть.

– Ну, не стоит, не стоит… – я сочувственно помолчал. – А забавно. Всего лишь перепутали анализы. И такой финал. А за тобой ведь брат должен был идти и сестра. Не будет теперь. Наказаны.

Сиреневый сгусток подлетел совсем близко.

– Вижу, вижу… – я осторожно погладил туманную дымку. – Отцу сын нужен. Да ты проходи, не стесняйся, вон сестрички три твои уже тут. Освоились. А у матери твоей попыток больше не будет. Рак будет. А попыток – нет.

Сколько же их ещё… Я вгляделся в ряды разноцветных дымок.

– А ты… Ты мог бы стать прекрасным хирургом и прооперировать мать, подарив ей ещё семь лет жизни. Ну что ты, что ты… – я заметил, как зеленоватое облачко потемнело и задрожало. – Всё вижу, всё. Студентка, парень в коммуналке с родителями. Шестнадцать лет, куда им…

Я до сих пор удивлялся. Они прощали. Они понимали и пытались оправдать. Они безусловно любили, даже сейчас. Когда коридор на землю так и не открылся, а возврат на небо закрыт навсегда. Их обрекли на выжженную бесконечность, без завтра и без вчера. А они прощали. И заступались, темнея и дрожа.

– Обо мне не знали… – облачко потемнело. Я дунул на коричневый сгусток, желая пощекотать. Они не знают, что такое смех, но дуновение доставляет им удовольствие.

– Не знали… Количество алкоголя в организме твоей матери вытравило тебя без остатка. Не оставив ни одного шанса, – я помолчал. Так ещё обиднее, когда лишний бокал вина обошёлся так дорого.

Посмотрел вдаль. Трудная у меня работенка. Болезненная.

– А ты? Чего жмёшься в сторонке, подходи, подходи. Так-так… – я посмотрел пристально. Синее облачко уменьшилось в размерах. Нежная девочка бы выросла, ласковая. Надежда одинокой матери. Может быть, мать и не спилась бы тогда, закончив свои дни на Курском вокзале после того, как ее изнасиловали четыре бомжа одновременно. – Ну не дрожи, не дрожи. Ясно же все. В возрасте, без мужа, от кого понесла – не знает. Побоялась. А жить дальше – не побоялась…

Я потёр усталые глаза. Иногда хотелось их выколоть. И сердце вырвать. Чтоб не видеть и не чувствовать. Иногда хотелось спуститься в мир, взять за шкирку этих людишек и кричать, кричать, пока они не услышат.

Я сверился со списком на сегодня. Не вижу двух. Юленька и Варенька. Так их могли бы назвать. Куда ж подевались? Я оглядел толпу. Нет, точно нет.

А история там интересная. Иногда, когда мне становится совсем невыносимо, я открываю Книги Судеб. Читаю и молюсь, чтобы кто-то до меня не дошёл. Я – хозяин горизонта событий, который больше всего хочет, чтобы гости до него не дошли.

Юленька должна появиться у студентки. У студентки с диагнозом ВИЧ. Дочь родится здоровой. Но врачи убеждают в обратном. Неужели передумала? Да нет, вряд ли… Мать там костьми ляжет, но дочери шанса не даст.

А Варенька – последыш. Второй за сестрой идёт. Да только УЗИ этого не показало. Сюрприз. Вдалеке послышался гомон. Разволновались Неугодные мои. Пойду посмотрю.

О! А вот и Варенька. Я утёр выступившие против воли слезы. Сколько работаю тут, никак не привыкну.

– Ну здравствуй, дорогая моя, здравствуй… – желтое облачко увеличилось и посветлело. Должно быть, это означает радость. Я присмотрелся. И расплылся в улыбке. На сердце потеплело:

– Погоди, счастье мое, погоди, не торопись. Не сюда тебе! Не сюда! – я готов был плясать от радости. – Родили тебя! Родили! Но Бог прибрал, больной бы была. А так – нет, всё по-честному. В рай тебе, душечка, в рай! Идём, я провожу.

– Тужься! Тужься! Ещё, девочка, ещё… Вот умница! – акушерка утёрла пот со лба, держа на руках розовощекий комочек. Комочек тут же закричал, оповещая всех о своём появлении. – Погоди, лапонька! А это что?

Отдав малыша педиатрам, акушерка всплеснула руками:

– Второй! Идёт! Тужься, девочка! Давай, давай! Рано расслабляться…

Второй малыш появился на свет через две минуты после сестры. Мать устало откинулась на подушки. По щекам ее текли слезы! Смогла! Оставила! Мои… Теперь всё будет хорошо. Лицо акушерки потемнело:

– Реанимацию быстро! Закупорка легких. Не дышит!

Мать словно в тумане наблюдала за суетой. Кажется, она теряла сознание и снова приходила в себя. Все плыло.

– Мама! Мамочка!

Мать открыла глаза.

– Мамочка, спасибо, что ты такая смелая! Я – в рай! Я иду в рай! Я люблю тебя, дорогая моя мамочка! Я вернусь через три года! Жди меня! – мать снова провалилась в небытие.

– Пришла в себя! – акушерка протерла ей лоб. – Мы уж переволновались! Что ж вы, мамаша, у вас там дитё надрывается, кушать хочет! А вы тут в обмороки падаете!

– У меня… двое?

– Одна у вас… доча… – акушерка помрачнела. – Не спасли вторую… Закупорка лёгких, травмы… Инвалидом бы была, овощем, даже если б выжила…

Внесли дочку.

– Она придёт… – мать обняла девочку. Младенец жадно присосался к груди. – А мы с Юлей будем ждать нашу Вареньку… Через три года.

Я – Хромм. Хранитель и коллекционер детских душ. Ненужных душ. Для которых нет пути ни вперёд, ни назад. Я – хозяин горизонта событий, и каждый день я радуюсь, когда гости ко мне не приходят.

Грета

Александра Диордица

@alneru

Меня зовут Джессика Боккл, я работаю в хосписе для умирающих стариков.

Хоспис стоит в лесу, в отдалённом светлом месте. Высокие ели и сосны прячут его от посторонних глаз. Хотя и глаз-то этих посторонних – раз, два и обчёлся. Мало охотников смотреть, как люди готовятся к переходу в тот мир.

История, которую я хочу рассказать, все изменила. Случилось это ранним осенним утром. К дверям хосписа подъехала чёрная блестящая машина.

Если бы вы видели, как она выходила. Как королева. Светлые лакированные туфли на небольшом каблуке, брючный костюм персикового цвета. Безупречная прическа. Ухоженные руки, на пальцах – обручальное кольцо и перстень. На вид ей было не больше пятидесяти, на самом деле семьдесят пять.

Всю жизнь Грета Вудкис была моделью. Сначала снималась для глянцевых журналов, обладая потрясающей внешностью, которая прослеживалась даже сейчас, через маску времени и морщин, и тонкой фигурой – она была востребована во всех ведущих глянцевых изданиях.

Позже, когда она постарела, ее стали приглашать как амбассадора в мире моды и красоты. Реклама часов, элитной мебели и дорогих аксессуаров – через все это прозрачной нитью сквозило имя Греты Вудкис.

Я подружилась с ней. Раньше я всегда очень холодно относилась к нашим гостям. И, как правило, гостили они недолго, уходя на тот свет не прощаясь. Старость беспощадна. Она забирает людей тихо и внезапно. Я закрывалась от их уходов, слишком тяжело.

Но с Гретой все вышло иначе. С первого дня ее аура, утончённость и величие тянули меня к ней. Я проводила у неё почти все своё свободное время, больше и больше погружаясь в трагедию одной человеческой жизни

.

С самого рождения красивая девочка Грета мечтала стать моделью. Проделав нелёгкий, полный, коварства, унижений и несправедливости путь, она стала ведущей моделью агентства с мировым именем.

Когда пришло время подумать о замужестве, она выбрала тихого скромного мужчину на пять лет старше себя. Поль был французом, воспитанным, интеллигентным искусствоведом. По меркам Греты, ничего не добившимся в жизни слабаком. Зато он не мешал ей строить карьеру. Смотрел на жену восхищенно, будто не веря, что такая женщина обратила на него внимание. Ловил каждое слово, одобрял любой ее выбор. Оправдывал каждый поступок.

– О, конечно, у меня были любовники, – вспоминала Грета, когда мы сидели с ней на лавочке в парке.

– Первые люди города, известные артисты, музыканты. Они задаривали меня украшениями и заваливали цветами. И все это я с гордым видом несла домой. Поль ни разу не спросил – откуда. Улыбался своей грустной мудрой улыбкой и покорно ставил цветы в вазу.

Когда я забеременела Луизой, я хотела прервать беременность. И только тут Поль, пожалуй, впервые за время нашего брака проявил твердость. Обещал, что с малышкой не будет хлопот, он возьмёт всё на себя, уйдёт с работы, а я после родов смогу продолжить карьеру.

Луиза родилась слабенькой, всю беременность я держал строгую диету. Очень боялась за фигуру. Пила синтетические витамины и, конечно, это отразилось на ребёнке. Но Поль ее выходил, сидел у кроватки с орущей Луизой день и ночь, читал сказки, пел колыбельные. Через месяц после родов я уехала на съемки.

Когда родилась Вивьен, я оставила новорожденную малышку няне, которую к тому времени нашёл Поль, и улетела на три месяца в Китай. Был очень выгодный контракт. Первое слово Вивьен было «папа». Мамой она называла няню. Зато моя карьера шла в гору.

Когда девочки подросли, я настояла на том, чтобы отправить их в Лондон в закрытую частную школу. Им тогда было семь и девять лет. Домой они приезжали только на каникулы, да и то график моих съёмок был настолько плотен, что я могла улететь в день их приезда и вернуться только тогда, когда они уже уезжали обратно в школу.

Грета закуривает сигарету, длинную, коричневого цвета, и по парку плывёт запах ментола и табака. Нашим гостям нельзя курить, но для Греты хозяин хосписа сделал исключение. Ей невозможно отказать.

– Когда девочки закончили школу, у нас дома оказались две взрослые женщины со своими взглядами на жизнь и опытом, приобретённым где угодно, только не дома. Мне было тяжело с ними. Они были мне чужими. Ничего не взяли от меня.

Внешностью дочери пошли в отца, заурядные серые мышки. Амбиций и стремлений никаких. Луиза поступила на филолога, Вивьен на учителя. Скучно. Я бывала дома всё реже и реже, упиваясь своей славой, известностью и любовью поклонников. Однажды прилетев из турне на сутки раньше, я застала Поля в постели с женщиной.

Я испытала чувство облегчения и брезгливости одновременно. Тихий, покладистый Поль тяготил меня. Немым упреком вставая между мной и моей карьерой. Он изменил мне с соседкой, Мари Рене – одинокой старой девой. Все, что её интересовало – это цветущий в палисаднике розарий и, как выяснилось, мой муж.

Я с легкостью отпустила Поля жить к ней, со временем мы даже стали приятельствовать. Я не испытывала ревности, возможно, потому что никогда не чувствовала к Полю любви.

Дочери вышли замуж, родили Николя и Анатоля, я увидела внуков впервые, когда мальчикам было четыре и пять лет. Старший Николя, мне понравился. Чувствовалась наша порода. Гордый, независимый, настоящий боец. Кстати, это он привёз меня сюда.

Анатоль пошёл в мать и деда. Такой же безвольный и слабохарактерный. Ни с ним, ни с дочерьми я практически не общалась, в очередной раз окунувшись в роман с известным владельцем журнала. Мы завтракали в Ницце, а ужинали в Италии, внося в жизнь друг друга вечный праздник страстных ночей, шампанского и самолюбования.

Тем не менее, с годами мне стало требоваться нечто большее, чем моя карьера и сменяющиеся любовники. Я пригласила Николя побыть у меня на каникулах, в съемках был перерыв, я отходила от очередной пластической операции и рада была увидеть внука.

Звать себя бабушкой я ему категорически запретила. Он звал меня Душечка или Грета. Мы прекрасно провели время, я удивилась, насколько он начитанный и образованный. Какие у него приятные манеры. А внешность! Я решила, что ему самое место на обложке модного журнала.

Связавшись со своим агентом, я устроила для Николя первую фотосессию. Мальчик произвёл фурор, его захотели именитые журналы и подиумы, мне же оставалось лишь сдержанно улыбаться, не скрывая гордость за внука.

Когда Николя исполнилось девятнадцать и его карьера фотомодели была на пике славы, ко мне в дом неожиданно приехала Вивьен. Я давно не видела дочь, её жизнь мало интересовала меня, но вернувшись со съёмок и встретив её, поджидающую меня на пороге, я даже обрадовалась. Пусть посмотрит, какая у неё мать. Вивьен смотрела на меня с нескрываемой яростью.

– Во что ты его втянула? Такой жизни ты хотела для моего сына? Кто просил тебя вмешиваться! Ненавижу тебя! – дочь размазывая по лицу злые слёзы, упрекая меня во всем. Оказалось, что Николя – альфонс, живет за счёт богатых дамочек да к тому же, подсел на наркотики.

Тогда мне стало понятно его постоянное внимание ко мне, звонки и неожиданные приезды в гости. В конце встреч он всегда просил подкинуть деньжат. Поводы были очень веские. Учеба, новое портфолио или подарок возлюбленной. Денег я не жалела, благо у меня их было в избытке.

Окинув взглядом младшую дочь с чёрными подтёками под глазами, я брезгливо сказала:

– Какой тушью ты пользуешься? Судя по всему, она полное дерьмо.

Вивьен осеклась и секунду молча смотрела на меня. Потом прошипела:

– Ты чудовище, ненавижу тебя.

Дочь быстрым шагом направилась в сторону соседского особняка, к отцу. Тем лучше. Я плохо подхожу на роль жилетки для соплей.

Было ли мне жалко Николя? Скорее всего, нет. Каждый сам выбирает, как испоганить свою жизнь, кто я такая, чтобы запрещать взрослому мальчику жить так, как он хочет.

Я слушала Грету и поражалась. В её словах не было ни капли сожаления, лишь сухая констатация факта с оттенком лёгкой неуловимой горечи.

Грета, вернувшись с обеда, уютно устроилась на балконе с неизменной длинной сигаретой во рту. Налив себе бокал белого игристого вина, она улыбнулась мне и продолжила:

– Я узнала, что больна, год назад. Врачи давали пару месяцев, от силы полгода. Прошло уже в два раза больше, но кто-то там наверху не прибирает меня. Видимо, и ему я не нужна.

Тогда, сидя в кабинете доктора и слушая, как он объясняет мне неминуемость моей смерти, я впервые испугалась. И задумалась. Никогда жизнь не любишь так сильно, как тогда, когда тебя её лишают. Или включают таймер.

Почему мы не замечаем, как пахнет утро, когда их в нашей жизни несчитанное количество? Я осознала, что в лучшем случае проснусь ещё сто шестьдесят два раза. И задохнулась. От мысли о том, как я провела свою жизнь.

Мы не верим, что она закончится. Лишь дети, будучи смелее взрослых, активно интересуются смертью, первые лет семь. А потом понимают, что во взрослом мире об этом говорить не принято. И начинают играть по нашим правилам. Мы живем так, будто мы бессмертны. Будто все ещё можно переписать набело.

А потом мы умираем. И оказывается, что даже не начинали жить. Я приехала сюда, потому что в моей жизни никого не осталось. Единственный человек, который все ещё любит меня – я сама. Я оставила все, что у меня было, дочерям и Полю, хотя никакие деньги в мире не искупят мою вину за то, что я лишила дочерей матери, а мужа – жены.

Я приехала сюда, потому что как человек я давно умерла, а возможно, даже и не рождалась. Я жила всю жизнь только для себя, и на пороге смерти рядом со мной пустота. Я словно однолетний цветок, который умрет после цветения, не оставив после себя ничего, что могло бы помочь вспомнить о нем.

Она не плакала, эта потрясающая женщина. Она била себя своим же кнутом, молча терпя боль, которую заслужила. Я вышла из комнаты, когда сумерки опустились на верхушки елей.

Всю ночь я плакала. Мне искренне было жаль Грету, я оплакивала ее жизнь и задумывалась о том, как мало времени нам даётся. Кто-то может просто не успеть разобраться, не научиться играть по правилам.

Грета умерла утром. С макияжем и безупречной причёской, она так и сидела в плетёном кресле на балконе своей комнаты. На столике стоял бокал недопитого игристого вина и истлевшая в пепельнице сигарета.

Забирать ее тело никто не стал. Родственники просто не отреагировали на сообщение о ее смерти. Звезда подиумов и журналов, успешная и красивая женщина, была похоронена за счёт хосписа, в котором провела последние недели своей жизни.

На кладбище было пусто. Лишь одинокий поседевший старик стоял над надгробием. С фотографии на него смотрела молодая красивая женщина. Женщина, которая вывернула наизнанку его душу, выжгла все живое, что было в нем. Когда-то он не верил, что такая женщина может принадлежать ему. Она и не принадлежала.

Всю жизнь она принадлежала лишь самой себе.

Святой Лаврентий

Вероника Виера

@vieraveronika

Дождь лил целую неделю. Ещё пару таких пустых дней, и Джеймсу самому придётся пускать слезу перед очередным кредитором, чтобы хоть как-то покрыть расходы за рекламную акцию. Да и Маргарет, будь она проклята, не слезет, пока не выжмет из него всё, что назначено судом.

Святой Лаврентий на стене, в честь которого названо страховое агентство, виновато смотрел в пол. «Нужно переставить урну поближе», – подумал Джеймс, промахнувшись скомканной газетой.

Новость-сенсация, пестрящая на первой полосе о том, что его агентство гарантирует выплаты пострадавшим от похищения инопланетянами, по мнению Джеймса, должна была выстроить очередь до самого Орландо. По его подсчётам, каждый третий американец твердит о контакте с внеземной цивилизацией.

Джеймс досадно вздохнул, убрал ноги со стола и с надеждой посмотрел на покровителя, который с сочувствием смотрел в пол. Он подошёл к двери и поднял газетный шар, а затем подвинул ногой урну ближе к столу. Неожиданно дверь кабинета открылась, со всей дури ударив Джеймса по хребту.

– Святой Лаврентий! – воскликнул Джеймс, скрючившись от боли.

Он оглянулся посмотреть на того, кто посмел его ударить.

Долговязый Сид на козьих ножках, мокрый с головы до ног, стоял в дверях с не менее мокрой коробкой пиццы.

– Сид, мать твою! – воскликнул Джеймс. – Тебя стучаться не учили? – и поковылял к столу.

– Э… простите, мистер Флаерс! – махнув головой, он убрал мокрые патлы со лба. Капли дождя брызнули на лицо Святого Лаврентия и слезами стекли по щекам. – Ваша доставка!

Он подошёл к столу, споткнувшись об урну, и поставил мокрую коробку. Джеймс закатил глаза, поражаясь его неуклюжести:

– Поставь на место… Нет, ближе! И вали! – указал на полку с деньгами. – Урод! – Джеймс добавил еле слышно.

И тут его осенило!

– Подожди! – Джеймс остановил Сида. – Закрой дверь и тащи сюда рахитные ноги!

Сид, закрывая дверь, сглотнул слюну и с мольбой посмотрел на Святого Лаврентия: «Это фиаско! – с досадой подумал Сид. – Заметил, говнюк, недостающий ломтик салями. Опять возврат будет!»

Он обернулся:

– Да, мистер Флаерс! – он грустно взглянул на Джеймса и заметил закрытую коробку.

Где-то в глубине его маленькой души, заточенной в тощее двухметровое тело, наступило облегчение. Будто он пописал в фонтан у всех на виду и остался никем не замечен.

– Дело есть! – Джеймс довольно улыбнулся и любезно предложил долговязому присесть.

– Рад, что вы доверились нам, Мистер Твайс! – Джеймс протянул руку перепуганному мужчине, усы которого поседели за ночь.

Твайс пожал ему руку и, уходя, перекрестился у лика Святого Лаврентия.

– Записаться на приём к психологу можете у Мэри, – Джеймс учтиво открыл дверь и указал на пухленькую женщину с рыжей шевелюрой, как у рок-звезды 80—х. Она дежурной улыбкой встречала выходящих из кабинета. – Консультация совершенно бесплатно! – добавил Джеймс и пригласил следующего клиента.

В холле не прекращались шушуканья, охи и ахи. Очередь делилась своим пережитым контактом, сценарий которого начинался одинаково: тощий двухметровый гуманоид встречал человека, вышедшего во двор посмотреть на внезапно возникшую вспышку света.

Того, кто спал под действием снотворного, гуманоид будил у постели.

Вечером, когда все подчинённые ушли, Джеймс сводил дебет с кредитом и мысленно целовал Святого Лаврентия в ноги. Да что там ноги! Если и дальше так дело пойдет, будь он жив, он сделал бы ему более приятные вещи! Джеймс оторвался от бумаг и посмотрел на смущенного покровителя, от стыда опустившего взгляд в пол.

– Прости! Прости! – вслух Джеймс попросил прощение у Святого за постыдные мысли!

Он открыл сейф и достал несколько сотен долларов, а затем, спрятав в него бумаги, выключил везде свет и поставил офис на сигнализацию.