Солнечная сторона

Он сказал:

– Когда я к вам подъехал, то придумал такую фразу для начала разговора: вы катаетесь очень рано и очень хорошо; такое случайно не бывает. Но теперь я просто скажу, что вы мне очень понравились и я хочу познакомится с вами.

Немного слишком, пожалуй – но он хотел посмотреть, что она сделает. «Идя в потоке, видишь только спины, идя навстречу, видишь всех в лицо…»

Она улыбнулась, и взрослое лицо ее стало вдруг как у девочки-подростка, которая сама себе стесняется признаться, что такое знакомство может с ней приключиться. Умной девочки, привыкшей общаться со взрослыми, которой и в голову не придет дурачиться, но немного сбитой с толку. Она смутилась его словами, но не своим смущением. Кажется, она ожидала чего-то другого.

– Я давно катаюсь. Я выросла в Норвегии, там это довольно обычно.

– В Норвегии? – отчего-то это оказалось для него совершенно неожиданным.

Она засмеялась – и тоже как подросток, которая просто общается, а не флиртует:

– Иногда я говорю, откуда я и вижу во взгляде – надо же, как досадно! а почему она не блондинка?.. Зато я довольно высокая по нашим меркам. Наверное, у меня есть какие-то ненорвежские гены в роду. Норвегия ведь когда-то была завоевана датчанами… Да мало ли каких женщин могли привозить мои далекие предки из своих транснациональных грабительских экскурсий!

Соболь улыбнулся – сам собой, от ее смеха:

– Да, вы явно повыше тамошнего среднего роста… И я знаю, что в Норвегии не все блондинки.

Потом убрал улыбку и сказал, глядя ей в глаза:

– Мне темные нравятся. Они кажутся взрослей и надежней.

Она заметила эту серьезность, этот прямой взгляд, и тоже стала серьезной. Чуть помедлила, точно прикидывая – а что ответить? Что у них, взрослых, принято в таких случаях отвечать?

– Да, не все… Вы бывали в Норвегии?

Он кивнул:

– Бывал. И не раз.

– Что вы там делали?

– Катался на лыжах.

– Только катались на лыжах, и все? Специально для этого ехали? – теперь она уже ничего не стеснялась; губы улыбались синхронно с поблескивающими глазами; про неожиданное знакомство мы уже забыли, подумал он и едва удержался – так захотелось притянуть ее за плечи и поцеловать.

Он сказал:

– Мне нравится, что там все просто, но при этом выглядит естественно, а не бедно. В большинстве стран простое обычно отдает бедностью… А вообще я много куда ездил специально для того, чтобы покататься, хотя каталка там совершенно обычная. Я любопытный… Но еще я с интересом посмотрел на местную архитектуру… – он отдавал ей мячик, подтверждая это едва заметной улыбкой.

Она приняла и отправила обратно:

– …Которая вполне под стать местной каталке… Это не шутка?

Она снова стала совершенно взрослой, озадаченность исчезла и она стала больше собой, сразу освободилась от всего, что ее тормозило – надо было только отъехать подальше от темы знакомства, подумал он.

Он отрицательно покрутил головой:

– Нет. Она простая и стильная. Смотришь на нее и думаешь, что люди живут не ради того, чтобы производить впечатление друг на друга. Это приятно…

Она усмехнулась – и что-то не слишком хорошее промелькнуло в этой усмешке:

– У этого есть оборотная сторона – не принято хотеть больше, чем имеют соседи… А эта сторона тянет за собой много других, совсем уже нежелательных. Поэтому я там не живу. И мои дети появятся на свет в другом месте, и до совершеннолетия не ступят на землю предков, что бы ни произошло.

Она замолчала, глядя в сторону, точно вспоминая что-то.

Потом снова посмотрела на Соболя:

– Это сложная тема. Не стоит обсуждать ее на ходу.

Секунду он пытался понять, нет ли в ее последней фразе особого смысла, а потом сказал:

– Вы планируете устроить перерыв в каталке?

Она улыбнулась:

– Хотите использовать его для обсуждения тем, которые не слишком удобно обсуждать на ходу?

Он кивнул с серьезным видом:

– Да.

– Тогда приходите часа через два в …, – она назвала одно из кафе возле нижней станции подъемника, – и если придете раньше – займите мне место. Хотя… – она демонстративно осмотрелась вокруг, на обширное пространство, на котором терялись немногочисленные люди, – это скорее просьба выходного дня… И кстати – вы не спросили, как меня зовут. Меня зовут Хельга…

Да, не спросил. Забыл. Засмотрелся. А она, похоже, не придавала никакого значения тому, что он перестал замечать все, кроме нее. Нужна – думал он – какая-то особая наивность совершенно уверенного в себе человека, чтобы не придавать значения его неотрывающемуся взгляду, жадно впитывающему свет, отраженный ее лицом. Может она так правдоподобно играть? Он тут же понял, что это совсем не важно ему. Это было, как ответ одного из двух альпинистов, впервые взошедших на Эверест, на вопрос – для чего вы пошли в эту гору? Becose she is, сказал он. Соболь смотрел на ее лицо; really, only…

– Меня зовут Олег, – сказал он; улыбаться он не стал.

– Олег, – сказала она не спеша, обдумывая, отведя взгляд, – никогда не слышала такого имени, но какие-то непонятные ассоциации оно у меня вызывает.

– Русское. Я из России.

– Живете там?

– Да – где-то по полгода в году. Много езжу. Много разных дел в разных местах.

Она кивнула:

– Да, мне это понятно. Я тоже отношусь к людям, про которых можно сказать, что у них разные дела в разных местах…

В кафе было пустовато, и он сразу увидел ее.

Она сидела в дальнем углу, в одиночестве; кафешка была из тех, куда приходят в куртках и с лыжами. Но все-таки в нем было тепло, и она сидела в ярко-зеленой «флиске», а ее куртка висела на спинке рядом стоящего стула. Прямые, до середины спины, волосы собраны в «хвост» какой-то малозаметной резинкой. Судя по всему, она не причесывалась, когда пришла сюда – что сохранилось под шлемом от утреннего прихорашивания, то и ладно. Весь ее имидж полностью соответствовал месту и обстоятельствам. Часы на руке, темные, массивные, он не мог рассмотреть издалека. Но по всему ее облику ему показалось, что это тоже вовсе не стиль. Они настоящие, из тех, что не разбиваются и действительно не промокают, и показывают не только время, но и всякие вещи вроде высоты над уровнем моря или частоты пульса.

Он хотел сразу подойти к ней, но ему показалось интересным, что и как она делает.

Она сидела вполоборота к нему и была совершенно поглощена тем, что видела на экране стоящего перед ней ноутбука. Она не обращала ни на кого внимания и за все время, пока Соболь наблюдал за ней, ни разу не отвлеклась от своей деятельности.

Что же именно она делала?

О, это было очень занятно. Она не читала и не набирала текст, а просто смотрела на что-то, что было на экране, и думала. Именно думала; это было написано на ее лице совершенно определенно. Думала она легко и естественно, это происходило само собой, без какого-то понукания себя, возвращения внимания к размышлению – нет, оно ничем не прерывалось. И все-таки это не было размышлением взрослого мужчины, превращающим его в тяжеловесно-неподвижную статую. Это было размышление молодой девушки, которая привносила в него немало эмоций и непоседливости. Она то и дело меняла позу, касалась рукой подбородка и губ, пробегала пальцами по столу… Казалось, она молча беседовала сама с собой – а может, и с кем-то еще. И когда она с почти мечтательным выражением, глядя на экран, поймала и стала накручивать на палец выбившиеся из «хвоста» волосы, Соболь почувствовал внезапное, на удивление сильное желание поскорее приблизиться к ней.

Он подошел; она заметила, чуть улыбнулась; он сел напротив нее.

– Я несколько минут наблюдал за вами, – сказал он, – впечатление было такое, что вы увлеченно что-то обдумываете.

Он ожидал, что она ответит – скорее всего, не особо конкретно – но она просто повернула к нему ноутбук. На экране было нечто разноцветно-непонятное.

– Что это?

– Снимок, сделанный с самолета, – сказала она.

– Снимок с самолета? – он был удивлен, потому что на первый взгляд картинка совершенно не походила на что-то такое, что могло бы быть на земле.

Действительно, странно! Как человек, который так много смотрел на землю не только из аэробуса, но и из низко летящего маленького самолетика, мог не понять изображения на аэрофотоснимке?

– Да. Посмотрите внимательно.

Он посмотрел внимательно.

Ах, вот оно что…

Его сбила с толку эта противоестественная расцветка. Это действительно вид с высоты. Вот эта извилистая полоса похожа на реку. Невозможно придумать что-то другое, что выглядело бы так… Вот полоса расширяется, а потом сужается снова. Но почему река такая разноцветная?

– Эта река – там рядом завод, на котором делают краску?

Она улыбнулась, но тот час же стала серьезной. Улыбнулась в ответ на шутку, но на самом деле здесь было что-то важное для нее, и она призывала его воспринять происходящее именно так. Соболь тотчас понял это по ее взгляду; когда она перестала улыбаться, он готов был слушать серьезные вещи.

– Эта река чистая, как бриллиант… Снимок не обычный, и он специально обработан, чтобы хорошо показывать… – она подняла на него глаза от экрана, – что могут означать разные цвета?

Соболь задумался. Какие-то характеристики реки и того, что вокруг. Не загрязнение – река чистая. Естественный химический состав, какие-нибудь микроэлементы, минералы? Что еще? Какие характеристики могут быть и у реки, и у ее берегов, которые тоже разноцветные? Что есть у воды, какие свойства? Плотность почти одинаковая, и она зависит от растворенной соли, а река пресная. Скорость течения? Но берега не текут, а цвета похожие. Температура? Возможно – она есть у всего. Что еще? Воздух надо всем этим? Воздух едва ли имеет такие четкие границы, как река. Что-то живое, микроорганизмы? А как сфотографировать их с самолета? А химию как сфотографировать? Это температура; он даже может сказать, что именно подтверждает это предположение…

– Вода холоднее, когда течет. А когда стоит, она нагревается. Чем ярче цвет, тем теплее вода.

Оторвался от экрана и встретился с ней взглядом; во взгляде ее был интерес.

– Правильно. А теперь смотрите здесь.

Движение пальца, новая картинка. Очень похоже, но место другое. И тоже ярче там, где воды больше.

– Или вот здесь…

А здесь по-другому – вода разливается, но температура почти не растет.

– Понимаете?

– Кажется, да. Вы хотите понять, почему она то теплая, то холодная.

– Это я понимаю. Она теплая там, где болото, очень мелко, вода почти не течет. В других местах река просто становится шире весной, когда воды много, но эта вода течет быстро и не успевает нагреться. Вопрос другой. Как понять по снимку, растапливает ли вода своим теплом вечную мерзлоту… знаете, что это такое?

– Знаю.

– Так вот, вечная мерзлота… Это легко узнать, если оказаться на земле. Но таких мест очень много. Везде садиться на землю – долго и дорого. Снимки сделать дешевле. Надо понять по снимкам, есть мерзлота или нет. Возможно – по определенной температуре и площади воды, потому что это дает энергию, которую вода передает земле… Понимаете?

Соболь кивнул:

– Кажется, да… А раньше кто-нибудь решал такую задачу?

Она развела руками:

– Может быть, я не знаю. Придумала совсем недавно… И еще я хочу сначала сама подумать, а потом посмотрю, что сделали другие. Так интереснее.

– Зачем вам это знать, если не секрет?

Она внимательно посмотрела на него – сложно было понять, отчего – и сказала:

– Золото.

– Золото?

– Да. Эти снимки сделаны на Аляске. Прошлым летом я там работала. Меня интересовали… гм… кое-какие предположения относительно одного места, где оно могло быть… Вы не геолог случайно?

– Нет. Я знаю кое-что о добыче нефти, но никогда не интересовался золотом.

Ему показалось, что в долю секунды в ее взгляде промелькнула нерешительность.

Может, она соображала, как рассказать то, что она хотела человеку, который кое-что знает о нефти, и ничего не знает о золоте? Или ее заинтриговало, что и для чего он знает о нефти, но она не уверена, что уместно спросить?

– Тогда смотрите… Золото находится в песке, – она провела в воздухе рукой с расставленными большим и указательным пальцами, обозначая некий горизонтальный слой, – а над песком еще метр, два или три какого-то грунта. Этот грунт… э-э… там мерзлота. Он очень прочный. Нужен тяжелый бульдозер… трактор, понимаете?

Соболь молча кивнул.

– Если нет дорог, привезти большой трактор очень дорого, только вертолет. Но там, где есть дороги, давно нет золота. А вернее, его так мало, что не выгодно добывать. Если нет мерзлоты – легкая техника, дешево привезти, выгодно добывать. Надо разработать метод, как искать места без мерзлоты. Быстро осматривать очень большие территории. Может быть, я где-то ошибаюсь, и вся эта идея неверная. Например, мало таких мест, искать долго и дорого – а значит, не выгодно.

– Почему вас это интересует? Вы занимаетесь этим профессионально?

Она отрицательно покрутила головой:

– Не совсем. Я геолог по образованию, но сейчас, честно говоря, просто живу на деньги родителей. Но у меня было одно предположение насчет того места на Аляске, и я выпросила у родителей немного денег и прошлым летом просадила их почем зря. Золота было мало, а мерзлоты – много. Нерентабельно… А недавно подумала – а можно определять с воздуха, где нет мерзлоты? – она сделала короткую паузу, отведя взгляд, словно подумала о чем-то, потом посмотрела на него и улыбнулась, – но у меня появляется ощущение, что я подсознательно хочу заставить вас думать о моих делах…

Он рассмеялся:

– Да ладно вам. Назовите три самые интересные темы, на которые вам сейчас хотелось бы думать.

Она вопросительно посмотрела на него:

– Почему думать, а не говорить?

– Потому что говорить принято на определенные темы. И у меня иногда возникает ощущение, что эти темы очень слабо интересуют тех, кто о них говорит.

Она усмехнулась:

– Что же… Первую тему я уже изложила. Но золотом вы не занимаетесь. Вторая: откуда этот человек берет деньги? Но спрашивать об этом не принято. Третья: что вообще кроме денег его интересует? Но девяносто процентов людей, которых я знаю, интересуются или одним и тем же, или ничем. Мы можем как-то использовать это?

Соболь с серьезным видом кивнул:

– Да, можем… Я не интересуюсь золотом и едва ли заинтересуюсь, но мне будет интересно узнать, как вы организовали работу на Аляске, потому что я сам организую похожие вещи… Хотя… я вас обманул. Я занимался золотом. Несколько лет назад я с большим энтузиазмом мыл золото в Северной Калифорнии.

Ее лицо так и вспыхнуло удивленной улыбкой:

– А вы не опоздали лет так на сто пятьдесят? Почему именно там?

Он сказал, едва сдерживая свою улыбку:

– Потому, что я там часто бываю… потом, что мне нравится там… – он все-таки улыбнулся, – нет, я понимаю, что это похоже на анекдот о человеке, который потерял часы в кустах, а ищет под фонарем, где светлей. Но мне хотелось почувствовать себя одним из тех, кто возился там с золотом именно сто пятьдесят лет назад, когда оно было. Потому что со мной произошло то же самое, что с этими людьми. Потому что с раннего детства я знаю много историй – или легенд – о том, как люди приезжали в какое-то дикое, далекое место и добывали там желаемое. И они занимались реальным делом, не фантиками спекулировали! Я приехал в Америку, чтобы заниматься околокомпьютерным бизнесом, потому что тогда это было, как золотая лихорадка – новый рынок, на котором еще не все поделено. Не только ради денег. Ради денег мне следовало не выезжать из России ни на один день, потому что там тогда тоже были новые рынки, а у меня были бизнесы на этих рынках, и они приносили верные деньги. Но… – он чуть улыбнулся, постаравшись изобразить снисходительность к своим словам, и развел руками, – детские мечты о далеких краях оказались слишком сильны… Я вырос с этими мечтами. И я не возьмусь сказать, что в них было важней, в этих мечтах – деньги или возможность видеть мир. В детстве я собирал этот мир по крупинкам – по картинкам, по строчкам из описаний… А потом оказалось, что все в нем мне доступно. Это было… это было каким-то непрерывным восхитительным стрессом, и с тех пор он длится в хронической форме, и я так и живу в нем…

Он радостно засмеялся, глядя в ее неотрывающиеся внимательные глаза. Она несколько раз кивнула, словно подчеркивая понимание, но не улыбнулась – поняла, что он смеется не от иронии, а от восторга, что это серьезно. Потом сказала:

– Ваши мечты сбылись?

Он кивнул:

– Да. И не только про деньги.

– А про что еще?

Он пожал плечами:

– Сам толком не знаю. Эти мечты… это же не план, не расчет… не вещь… Это ощущение… – он замолчал, непроизвольно отведя глаза в сторону, вспоминая; потом снова посмотрел на нее, – я вот что вспомнил сейчас. Я как-то приехал в Калифорнию, чтобы разобраться с проектом, который финансировал, и понял, что все вложенные в него деньги просто потеряны зря. Но был момент… на одном перевале в Сьерра-Невада, в горах между Невадой и Калифорнией… я стоял там, и смотрел на восток. И вдруг подумал – да ведь передо мной лежит вся эта земля. До самой Атлантики! Я как будто видел ее всю сразу. И чего только в ней ни было… Осень стояла, теплый, солнечный такой день… пахло сухой травой и соснами… И вдруг я понял, что доехал до своей детской мечты. И все это пространство передо мной до самой Атлантики… Так много всего… Никаких денег не было тогда у меня в голове. Я помнил, что проект провалился. Но ничего не чувствовал по этому поводу. Чувствовал только, что добрался до своей детской мечты… Не до Штатов. Штаты оказались обычной страной, с кучей надоедливых проблем, какие всегда и везде есть у людей. Нет! Добрался до большого, открытого мира. Я ведь о том и мечтал в детстве, чтобы жить в этом самом мире, большом и открытом…

Он замолчал, и она несколько секунд молчала тоже. Смотрела на него внимательно, без тени улыбки, и он заметил, что она как-то раскраснелась, точно с мороза – а ведь сегодня было вовсе не холодно.

Потом спросила:

– А что теперь? И что дальше?

– И теперь, и дальше – просто жить. Делать то, что нравится, но главное – просто чувствовать, что живешь. Я ведь, собственно, о том и мечтал – чтобы начать жить. Потому что я очень рано понял, что существовать и жить – не одно и то же. И первое всем нам дается даром, а вот второе – с трудом.

Несколько секунд она снова смотрела на него молча – судя по всему, она не ожидала такого поворота разговора.

Потом сказала:

– А я в Нью-Йорке живу. Мои родители переехали туда из-за бизнеса.

И замолчала, глядя на него.

– Вам там нравится?

Она чуть пожала плечами:

– Знаете, бывают места, которые и нравятся и не нравятся одновременно. Например, мне очень нравится то место в Норвегии, где у нас уже несколько столетий земля. Наш старый дом, который ненамного моложе… И мне даже нравится кататься там на лыжах. Может, просто потому, что это самое первое, это детство, а я очень довольна своим детством? Но вот жить там я не хочу. И не только потому, что мне не нравятся некоторые тамошние порядки… Это совсем маленькое место. Оно как бы замкнуто на себя. Как бы вне мира. Мне нравится, что оно где-то есть. Нравится иногда скучать по нему. Нравится вспоминать. Нравится встречаться с ним иногда. Но я знаю, что мое место не там… Нью-Йорк – что-то вроде антитезы этому месту. И хотя я не люблю надолго в нем оставаться, это – фантастический город. Иногда в нем чувствуешь совершенно особенную энергетику… хочется что-то делать, хочется быть… Он как будто говорит тебе: действуй, потому что здесь сбываются мечты. И еще говорит: если ты меня поняла – ты будешь ко мне возвращаться… Вы хорошо его знаете?

Соболь отрицательно покачал головой:

– Нет. Я почти десять лет летаю через него, а ночевал в нем всего несколько раз. Для меня этот город – ворота. Он хорош тем, что за ним ощущается очень многое.

Она почти повторила его жест:

– Не только. Он и сам по себе хорош… Он – как метеорит, который упал на Землю, и принес какую-то другую цивилизацию. Сам он давно постарел и можно, наверное, убеждать туристов, что «Крайслер Билдинг» построили люди с «Мейфлауэра». Но весь мир заполнен его клонами…

– Именно «Крайслер», не «Эмпайр»?

– Да, именно. Для меня «Эмпайр» – это просто высокий дом. А «Крайслер» – памятник арт-деко… И название у «Эмпайра» совершенно безлико. А Крайслер – это реальный человек. И он делал реальные вещи. И полезные. Его автомобили разъезжались по всей стране… Делал что-то ощутимое. Не просто безликие деньги, которые сперва были монетками, потом бумажками, потом ничем, но никогда не были тем, что хочется ассоциировать с собой. О чем хочется сказать: это сделал я!.. А во-вторых… Вы были внутри «Краслера»?

– Нет.

– Зайдите. Там есть фрески на стенах. Прямо в фойе. Оригинальные, времен постройки. Они изображают цивилизацию, которая должна вам понравиться. Которая не только спекулировала фантиками. Индустриальную. Ту, где люди занимаются настоящим делом. Вернее, легенду об этой цивилизации. Но ведь фрески на стенах никогда не изображают реальность точно, они и не должны этого делать. Они должны создавать легенды, так ведь?

Соболь кивнул:

– Да. А легенды создают идеал, и через него – будущее. И еще…

Он замолчал – совершенно новая для него мысль пришла ему в голову.

– Что? – спросила она.

Он сказал:

– Еще про Нью-Йорк… Я вдруг подумал… Подумал, что приехал туда году в двадцатом, и у меня нет ни денег, ни образования, которое можно в них превратить. Я могу жить и работать только в самом низу. По крайней мере – пока. Будет мне хорошо в этом городе? Логичный ответ – нет. Но мне показалось, что – да. Потому что я буду жить рядом с тем, что развивается и что круто. Что огромно. Что красиво… Что делают реальные люди по образу и подобию своей мечты… Представил, как иду утром мимо площадки, на которой поднимается в небо строящийся небоскреб, а у меня только сэндвич на обед, и это почти все, что я могу сейчас получить. Но я все равно почувствовал, что счастлив.

Она сказала:

– Утро солнечное, апрель.

Он засмеялся:

– Да, точно!..

Она кивнула серьезно:

– В этом городе много солнца. Хотя он такой холодный зимой, штормы иногда приходят с холодного океана… Но очень солнечный. По крайней мере так кажется, если приехать в него оттуда, где солнца мало. За солнце прощаешь многое…

Она замолчала; он смотрел на нее и все медлил с продолжением разговора; ему отчего-то казалось, что они говорят и так, молча; что слова им не очень нужны.

И вдруг понял, что видит перед собой, на расстоянии вытянутой руки, настоящее чудо. Он давно думал о таком, искал, присматривался – но никогда не встречал.

Ее лицо словно светилось изнутри тем излучением, что создает только живая, сильная, гибкая и быстрая, подлинно человеческая душа. Душа, которой доступны любые чувства. Которой доступно реагировать на окружающее непосредственно, а не с помощью стандартных выражений, да и то не почувствованных, а выученных и повторяемых, потому что так принято у других. При всей своей сложности такая душа прозрачна до основания потому что – если ее обладатель вам доверяет – она не считает нужным что-то играть и скрывать. Соболь смотрел на ее лицо и чувствовал, что оказался в другом мире, где другие люди живут другую жизнь. В мире который, быть может, сменит нынешний на Земле. И в то же время существует уже сейчас – просто почти никто не чувствует и не видит его. И его людей можно встретить – просто их мало, да и мало кто может понять, кто они на самом деле…

Она сказал:

– Мне скоро улетать. Я, собственно, совсем ненадолго приехала. Мне пора. Вы уж меня извините…

Она смотрела на него, и в лице ее показалось ему ожидание.

Он сказал:

– Я хочу еще с вами встретиться. Я могу приехать в Нью-Йорк, это надо только согласовать – например, за неделю.

Она отвела взгляд, чуть качнула головой:

– Я подумаю… – она снова посмотрела на него, – я имею в виду – подумаю, где лучше встретиться… А куда еще вам удобно приехать?

– Да в сущности, куда угодно.

– Хорошо… Я что-нибудь придумаю, и вам позвоню… в какое время лучше? Ну, чтобы не звонить посреди ночи… посреди ночи – там, где вы будете…

– Если позвоните в течение двух недель – или Москва, или Сан-Франциско. Потом – или там же, или Северная Дакота, или Альберта – это Канада. Или здесь – возможно, приеду на день или два. Так что выбрать удобное время едва ли получится. Звоните в любое.

Она кивнула:

– Я позвоню. Скажите номер.

Он продиктовал два – спутниковый и сотовый. Она записала.

Поднялась, пощелкала клавишами на ноутбуке, закрыла его и сунула в стоящий на стуле рюкзак:

– Меня такси ждет. Я вызывала, оно уже подъехало… Не провожайте – вам придется переобуваться, а я уже это сделала.