Сквозь зеркала и отражения

– Нельзя придумать себе друга, чтобы потом убить его! – Тигр Борька шел прямо на мальчика, и в желтых глазах зверя плясала лихая злость.

– Верно, – подхватил Ворон. – Ты первый начал, ты нас придумал. А мы тебя об этом не просили!

– Я из-за тебя таааак ногу натер! – зарыдал в голос Верблюд. – А ты меня ругал и пирожка я так и не получил!

– Пирожок на пикнике будет, – в отчаянии выкрикнул Ваня. Прямо на него с тихой яростью двигались его воображаемые друзья. Небольшие шаги сотен лап, копыт, ног гулко отзывались в земле.

– Вали гада! – крикнул кто-то из задних рядов, и Ваня, испугавшись, попятился. Тапочек заскользил по сухой земле, нога поехала, и мальчик, не удержавшись, сорвался вниз, навстречу кипящей красной лаве. Та быстро поглотила его.

– Бульк, – не смог промолчать Попугай Кеша. Он был туповатой птицей. Долины и горы снова сжались до размеров детской комнаты.

– Ну-с, а теперь, – Кошка Мурка в несколько прыжков добралась до двери детской комнаты и распахнула ее настежь, – мы свободны.

Звери злорадно переглянулись.

Первой вышла Кошка.

Дискриминация

В этот раз я решила не переплачивать за приоритетную посадку в самолете и поэтому, когда пробралась к своему месту, увидела на сиденье рядом сумку. Дорогую кожаную сумку с высокими ручками. В аккурат такую, чтобы сложить самые нужные вещи и рвануть на выходные в какую-то приятную европейскую столицу с вечерними ярко освещенными верандами и высокими шпилями готических соборов. Симпатичная сумка, словом. Но почему она на сиденье?

– Могли бы и на полку положить, – машинально подумала я, пролезая к окну. Знаете, бывают мелочи, которые внезапно страшно раздражают. Хотя я вполне допускаю, что просто не выспалась и из-за этого не в духе. Села. Стащила с себя кофту, выворачиваясь, будто в меня вселился цирковой акробат. Пристегнулась. Достала книжку – люблю бумажные. Покосилась снова на сумку – та, конечно, молчала с самым невинным видом, не выдавая ни себя, ни своего хозяина.

– Ладно, – решила я про себя. – А вдруг хозяин – какой-то молодой красавчик-миллионер, притом преступно неженатый? Многообещающий полет.

Но вот уже задраены все люки, и стюардесса с невозмутимым лицом инструктирует пассажиров, а хозяина сумки все нет. Мы уже взлетели – а хозяин так и не пришел.

– Девушка, – подозвала я стюардессу. – Тут какая-то подозрительная сумка. Может, ее террористы подбросили?

– Все в порядке, – улыбнулась та. – Билет пассажира отвечает занятому месту.

– Да ладно, – удивилась я. – Разве сумка может лететь без хозяина? Разве ее не надо сдавать в багаж или пересылать как-то по-другому?

– Милочка, – заскрипел противный голос рядом. – А вы почему одна и без сопровождающего мужчины летите?

Я стала вертеть головой, стараясь определить источник звука. Стюардесса скосила глаза на сумку.

– Я вас спрашиваю, дорогуша, почему молодая девушка позволяет себе лететь без мужчины рядом? С каких это пор женщинам такое разрешено? В свое время так поступали лишь профурсетки, – скрипучий голос действительно принадлежал сумке.

– Извините, это вы? – на всякий случай осторожно переспросила я.

– Еще и как я! – продолжала возмущаться сумка. – Почему если ты – сумка, то с тобой даже никто всерьез разговаривать не будет? Тебя все норовят сдать в багаж и возмущаются, что ты без хозяина. Вопиющая дискриминация!

– Мы просто привыкли к тому, что сумки обычно чьи-то, – примирительно сказала я.

– Нелепая вещистская культура, – надулась сумка. – А я, может, уже на пенсии и решил посмотреть наконец на Эйфелеву башню.

– Я же не против, – оправдывалась я. – Просто для меня это очень необычно…

– Еще бы, – бухтела сумка. – Вы привыкли набивать нас чем попало, ставить на грязный пол, царапать или – что еще хуже – приземлять на нас свои ягодицы. Сумка – и без хозяина? Быть такого не может! Верно? А что, если я Шопенгауэра и Ницше всего читал, а? Кого из вас вообще заботит, что за кожаной отделкой у нас скрывается богатый внутренний мир?

Я еле успела отвернуться к окошку, чтобы не прыснуть со смеху и тем самым не задеть чувства старой кошелки.

– И, если вас это интересует, – продолжал сумка, – я 30 лет служил у одного профессора медицины. И уж поверьте: образование мое – почище вашего будет! Разве я не могу на старости лет, когда мой… хм-хм… патрон меня выбро… хм-хм… дал мне небольшой отпуск… разве не могу я съездить за границу и побывать в местах, о которых столько написано и прочитано?

– Я не сомневаюсь ни в вашем образовании, ни в ваши заслугах, – я старалась быть очень вежливой. – Просто мне не до конца понятно, как вы самостоятельно сюда добрались.

– Ну милочка, не все такие узколобые, как вы, – покровительственным тоном заскрипела сумка. – Мир не без добрых людей. И не без подставок с колесиками.

– А в салон самолета как вы прошли? – любопытствовала я.

– После досмотра на паспортном контроле я потребовал, чтобы меня сопровождал сотрудник аэропорта, – объяснила сумка. – Я обещал подать на них в суд, если они приклеят ко мне хоть одну свою яркую наклейку! Эти остолопы меня трижды чуть не отправили в багаж. К запыленным пролетариям, – добавил с брезгливостью.

– Так у вас тоже есть классовая принадлежность? – изумилась я.

– «Тоже»??? – вспыхнул мой собеседник.

– Простите, – я благоразумно решила замолчать и уставилась в окошко. За ним проплывали величественные замки из облаков. Мой сосед немного покряхтел, побурчал что-то в адрес моей сообразительности и спустя время заскучал.

– Милочка, а не будете ли вы столь любезны взять меня на колени, чтобы я мог лично лицезреть пейзаж за окном? – снова заговорил сумка. – Я, знаете ли, обычно летал в пространстве без окон и не мог видеть такую красоту. А с моего места решительно ничего не видно.

Желая выслужиться и тем самым исправить мнение сумки о роде человеческом, я схватила соседа и усадила себе на колени. Внутренне замерла: интересно, ЧЕМ сумки смотрят?

Сперва сумка смирно сидел на коленях, но затем стал чуть ерзать.

– А у вас симпатичные коленки, – заметил сумка. – Только бедра чуть полноваты, как по мне.

– Ах ты дрянь! – воскликнула я, отшвырнув старого охальника на соседнее место. – Как тебе не стыдно?

– Ай, брось эту мнимую стыдливость, – мне показалось, что сумка скорчил брезгливую рожу. – Все вы женщины одинаковы. Только и думаете, что об удачном замужестве.

– Чтоб тебя, – надулась я. – Ручки протерлись, а туда же! Серьезную персону из себя корчит! Сексист старый!

– Вещистка! – громко возмутился сумка.

Дальше летели молча.

– Послушай, деточка, – примирительно заговорил он, когда мы пошли на посадку. – Взлет я пропустил, беседуя с тобой. Не обессудь, помоги старику – возьми меня на ручки, чтобы я увидел, как мы будем приземляться. Мне страсть как интересно!

– Сиди где сидишь, казанова из кожзама! – Я мстительная.

– Ах ты стерва, – вздохнул сумка. – Ну ничего, будешь вылезать после посадки – знай, с моего места отлично видны твои ослепительные ляжки под юбкой.

– Девушка, – позвала я стюардессу. – А можно вас попросить спрятать эту сумку на верхнюю полку?

– Сожалею, но у этого пассажира есть билет и мы не можем отправить его к багажу, – вздохнула стюардесса. – Засудит, сами знаете – в вопросах дискриминации суды бывают непредсказуемы. Нас уже в прошлом месяце засудила одна сумка на колесиках, не хочется повторений.

– Он ко мне приставал! И за коленки меня хватал! – выложила козырь я.

– Мерзавец, – ахнула стюардесса и не без брезгливости взглянула на старого распутника. – А на вид такая приличная кожаная сумка! Стыдитесь, изделие!

И, невзирая на протесты моего кожаного соседа, его подхватили за ручки и изолировали в туалете – до прибытия в аэропорт, где им должны были заняться правоохранители. Я напоследок показала сумке язык.

Потому что сумкам место в багажном отделе! Sic!

Владимир Черноморский

США, г. Нью-Йорк

Известный русскоязычный журналист Северной Америки, был главным редактором «Вечернего Нью-Йорка», издателем ежедневной газеты «Репортер», работал в «Новом русском слове».

Из интервью с автором:

По образованию – инженер-строитель. В этом качестве и с лейтенантскими погонами 2,5 года жил и работал за Полярным кругом и на островах Северного Ледовитого океана. Расставились с профессией, работал корр. ТАСС, заведовал отделами в журнале «Экономика и Жизнь» и газете «Правда Востока». Опубликовал всего одну поэтическую книжку «Фотосинтез» в go-м году и то – только победив в конкурсе.

© Черноморский В., 2019

Осеннее утро в Манхэттене…

Осеннее утро в Манхэттене…Шрапнель воробьев – и повержены листья.И рдеют их раны – безжалостна осень!Кого утешала сегодня Калипсо?Умелая шлюха, а нимфа – не очень.Таких сколько хочешь на острове этом.А все же хватает для них Одиссеев:неприбран к утру, саблезубый Манхэттенбродягами, как и листвою, усеян.По деснам его авеню чуть попозжеи щетки пройдут, и вода под напором.И некий бродяга, никем не опознан,вдруг станет John Doe, коли сдох под забором.Тот «путник в ночи» был не факт что бездомным;мог выйти из МЕТа, где слушал Нетребко,принять пару «дринков» и, бесом ведомый,податься к Калипсо своей непотребной.Мог выйти из банка, где брокером служит,опять же бухнуть, но уже по-большому,с инсультом улечься в осеннюю лужу…А кто там еще to continue show?Возможен студентик какой NYUшный.Прознал про Калипсу из ближнего Сохо,но там ему встретился pimp ее ушлыйи вытащил кольт – а студент и не охнул.Банкиры, студенты, юристы, туристы…Whoe else? Anyone! – Здесь сплошные бродяги.Их тянет на волю, и суть не в Калипсо —им лишь бы уйти от постылой бодяги.От въевшейся в кожу команды: Establish! —Себя ли, семью ли, аккаунт ли, бизнес…А можно ли – нежность? Ее вот хотел лишь…It can’t be established: сердце разбили.Я встретил рассвет, заливаючи зенки,устав от желаний и скорбных историй.Вон – вынырнул working народ из подземки;он снова утопит себя – в мониторах.Народ забывает, когда рассветает,ночные маршруты, сюжеты, страстишки…Establish!..И только шрапнельною стаейвзлетят в никуда Джоны До – воробьишки.

Эндшпиль

Ход белых, ход черных…И скоро цейтнот,и скоро расплатаза жертвы вслепую.А я не боюсь. Но все больше тоскуюо пешках, стоявших в дебюте стеной.А2 – доброта,В2 – это нежность,С2 – звал любовью,упорством – D2…По черной земле и по белому снегуя их отправлял в наступленье – «Ать-два!»Е2 – это честь,F2 – это гордость,G2 – это сила,надежда – Н2…Не все растерял, но без каждой мне горько,без каждой пусты и дела, и слова.Сшибают слоны,подавляют их кони,ладьи – курс на Запад,там цель и мечта.А то, что эскорт в океане потонет…Да кто о нем вспомнит, кому он чета?Ах, пешки – народ мойпростой, немудреный…Меняем, чтоб выжить,друзей на врагов.Сейчас будет «мат». Я стою оголенныйна черной земле среди белых снегов.

Зацепиться

Зацепиться за кончик месяца. Разумеется – не небесного.Для того нужно быть либо дьяволом,либо глупым мультяшным приматом.Зацепиться за 31-е мне родимого месяца Марта,потому как остаться вне времении пространства случится мне без того.Зацепиться за кончик улыбки. Да, такой благосклонной и терпкой,что захочется плакать немедленно вместе с белым счастливым облаком.И прощай, тишина бессердечия… А вражда мне давно уже побоку.В общем, на краешочек любви вновь приводит судьбы моей шерпа.Зацепиться за кончик печали, мне в наследство друзьями завещанной.Он ведь выдержит груз моей совести? Мне, наверное, хватит падений.Я хочу сохранить вертикальность, пусть повиснув, считай, что по делу.Но почувствуйте все-таки разницу: не повешенным быть, а подвешенным…Зацепиться за взгляды прохожих… за листок из распахнутой почки…паутинку по ветру летящую и… за мысль, что летит вслед за нею…От которой я ловко прятался, ныне каюсь в том и леденеюдо сцепленного с мыслью звена моей ДНК цепочки.

Я люблю скрипачей

Но с футлярами людидлиннорукие бродят по городу.Чуть шершавят асфальт,чуть полощут прически свои,высоко по-верблюжьипроносят глазастые головы,и в глазах и в футлярахчто-то нужное мне затаив.Я люблю скрипачей,этих очень естественных снобов,за магичность футляровв ладонях с путями фаланг,за рассеянный взгляд,доводящий меня до озноба,ощущенья школярства,постигшего слово «талант».Я устал от гитар,мне кивают всегда пианисты,не смутят меня монстры —контрабас и фагот, и гобой…Ну а эти, ужельв каждом и Мендельсоны и Листы,или каждый, как Ойстрах,носит в сердце вселенскую боль?Я ведь знаю, что естьи вторые, и пятые скрипки.есть смычки в кабаках…А вот встречу и стану не свой.И мне страшно прочестьна глазах снисхожденья улыбкув тот момент, когда в нервахскрипача проскрипит канифоль.Не желая поддатьсяповелению этого скрипа,я протиснусь во взгляд,прогорланю: «А ты кто такой?!»И тогда из футляравыйдет грустная девочка – скрипка.Он забудет меня,я совсем потеряю покой.Я люблю скрипачей…

Подражание классикам

Где острота и скорость мысли?Где дней беспечных виражи?Все ниже крен у коромыслас коротеньким названьем: жизнь.Когда-то в ливень или в вёдро,всем суеверьям вопреки,я гордо нес пустые ведрак воде таинственной реки.А впрочем – полные: мечтами,любви и трепетных надежд.Они потом пустыми стали,как Именительный падеж.Под шаг склонялось коромысло:Родитель, Датель и Творец…Винитель – как не стало смыслаи есть Предлог сказать: «Рифмец!».Ах, не скажу! Лишь древко стиснув,я все-таки продолжу путьи как-нибудь дойду до Стикса…Вот были б силы зачерпнуть…

«Ничего мне не надо…»

Ничего мне не надо.Только б желтый октябрьи последний кораблик —улетающий лист.Пусть играет сонатуШопена хотя бымне сегодня седой,но плохой пианист.Мне порой по душеи фальшивые ноты.Чтобы слышать, как самподпеваю мотив.Камертоны ужезадрожали в дремотеи проснулись, каса —ясь бумаги… И – стих!Он пошел, словно дождь:капля к капле – потокомон понес на себестолько старой листвы.И уже не пройдешь,и уже я под токомвсех желаний и бед.Может, так же и вы?Может, это всерьезразливается моретой волной, что ещене изведал никто?Но ударит мороз,и снежинками вскорепокрывается стих…Лишь дрожит камертон.

Попытка инсценировки

ПрологВсе сомнения вольготны,все истории печальны.Ветер сдунет ворох листьев,и опять забрежжит день.Гаснет месяц неохотно,солнце встанет изначально,и в большом казенном паркезакружится карусель.Будут медленно вращатьсялюди, звери и картинынашей маленькой эпохи —несравненного пути.И успеют попрощаться(мы, конечно же, простим им)те, кто знал, что это плохо,но решил на круг взойти.Трубы громкие, подвиньтесь:между вами будет скрипка.Будет петь печально, тихо,словно робкий человек.Будет добрая улыбка,трубачи, хоть разовитесь:для высокой песни скрипкинет преград и нет помех.Мы не верим, что возможнозаглушить печаль и память.Все, что создано любовью,будет жить среди людей.Все, что выстрадано, – с нами,вознесенное над ложью,и над ложью и над правдойнепотребных нам идей.ДиалогМастер:Это ты – долгий деньмоего одиночества.Вместо неба седьмого —семь подземных моих этажей.Безнадежность моя.И холодные волны пророчестванеосознанных мной,но подспудных моих ворожей.Маргарита:О, как пусто вокруг!Гнев доступней не стал.Синева – синевой,облака – облаками?..Сгусток крови старух!А холодный нектарбудет падать с тюльпанови биться о камень.Мастер:Это ты – мое счастьеушедшего времени.Стены скорби молчат.Лишь навязчивый бубен луны.Безвозвратно погасшеечудо мое – озарение,навсегда непонятныедревние вещие сны.Маргарита:О, как пусто вокруг!Боль не стала сильней,а стерильная пыльрастворила сознанье.Сердце – огненный плуг,пахарь сумрачных днейпроторил борозду,так, что ныне сквозная.ЭпилогТак неужели тонкий лучик светазаставит тотчас нас увидеть тень?И неужели серый сгусток тенипоможет тотчас нам увидеть свет?Ну, как сказать…В любом осколке зеркалаиз разных точек разный виден мир.

Любимая моя

Любимая моя и звонкая моя!Я каждый день пою тебя как праздник,и каждый день иду к твоей душе,вытаскивая ноги из болота,где вечно хочет видеть нас судьба.Любимая моя!Лучами глаз твоихя ежедневно отмываю сердце.А мне, ей-богу, есть что отмывать.Твоей улыбкой вытираю слезы:нельзя любить, не выплакав себя.Мне сладко житьпод крышей ног твоих.Они мое убежище от страхаоднажды враз проснуться мертвецом.Орга́ ны рук твоих с регистрами артерийкак слышу я горящими щеками,груди твоей торжественность я пью.И каждый вздох, исторгнутый тобой,вольется в парус моего восторга.И я шепчу:любимая моя!

«А тогда была девочка…»

А тогда была девочка —синеглазка, кокеточка.Ну, такая хрусталинка!Лотерейный билетик…Все мечтал, все надеялся,а мелькнула ракетою.Отчего ж мы устали так,не постигшие лета?А потом была женщина —безусловная, жаркая.Было губ полнолуние,осязание взгляда…Как же мог я не сжечь себя,разве кто-то бежал, как я,и искал ново-лучшегокозырного расклада?И потом были женщины —не чужие, не жадные,годы взявшие ласковои легко, и нелепо.Словно были завещаны,от любви и от жалости,ими: той синеглазкою;той – сгоревшей до пепла.

Теннисный мяч

Пускай найдет меня «Hawk-Eye»прищуром поднебесной слежки.За линией лежу я лежнем;в игру меня не вовлекай.Я налетался. Видишь? – Лыс…И ворса нет уже, и форса.И мне за линией – комфортно:не нужен верх, не страшен низ.Но я боюсь душевных струн,в тебе натянутых столь звонко.Ведь ты пошлешь меня вразгонку,пока я сердце не сотру.Пошлешь-пошлешь… Без лишних слов,как только новый сет начнется,как только счастье улыбнетсяв игре, где «ноль» зовется «love».

«Я прощаюсь с тобой…»

Я прощаюсь с тобой.Мы созрели уже для разлуки.Так же мог и другойцеловать твои плавные руки,так же мог и другойплыть за ставнями глаз твоих смеженных…А была ли любовь?Может… Как отражение нежности.Я прощаюсь с тобой.Ты стареешь, как солнышко за полдень.Где-то будет отбой —ищешь теплую горку на Западе.Обретаешь покой —чтоб размеренно все, по рассудку.Я прощаюсь с тобоймесяца, и недели, и сутки.Боль прощаний моих,долготленье печального гнева.Сто обид затаив,я смотрю на вечернее небо.Нету солнца – ушло,так и быть – проживу со свечою.Хитрой мошкою ложьоблетит стороной – горячо ей.

«А мы с тобой построим пропасть…»

А мы с тобой построим пропастьпутем подрыва наших душ.Ты слышишь: нарастает рокот.А мысли, чувствуя беду,уносятся аж в послезавтра,туда, где нас, возможно, нет,туда, где могут оказатьсялишь заблудившийся сонети отзвук необычной рифмы.В ней тот же рокот…Как вулкан,родивший остров Тенерифе,благословив: живи пока.Тот остров Isla del Inferno —оттуда-де дорога в ад.И там недешевы таверны,и вкус вина дороговат.Мы неминуемо заплатим —хоть эта лепта нелегка —за краткий звук в твоей сонатена рифму моего стиха.

Заполярные времена

ВеснаЕще природой не расписантоскливой тундры белый лист.Но солнечных лучей рапирыв него несчетные впились.Уже испробовали почерксемьсот ветров… А лист храним,пока не проступила почвафиалками своих чернил.ЛетоСолнце кружится над тундрой.И раз в годчто землей сокрыто втуне —прорастет.Все в природе оживает,Все в цвету…А земля уже скрываетмерзлоту.ОсеньСтаи сытых гусей,приумножив потомство,тянут меридиан.Он гудит, как струна.И несет Енисейтяжело и жестокоширь воды в океан…Где замерзнет она.ЗимаЯ знаю: появится краешек солнцав конце января.Куда средь «полярки» планета несется,а звезды горят?Куда, человече, и нощно, и дённопривычно творя?Багровое солнце, как новорожденный,в конце января.

Линные гуси

Этой белою ночью падал мелкий, болезненный дождь,Вяло плакал ребенок в соседней долганской яранге.В тундре линные гуси устроили гневный галдеж.Это их убивали. Но слишком жестоко и странно.Не песцы-наглецы – тем достаточно битых яиц.И не волки-гурманы, в одиночку забредшие с юга.Это люди крушили бескрылых, беспомощных птицчеренками лопат, арматурой под пьяную ругань.Шли шеренгой, давя и гнездовья, и малых птенцов,били по головам или шеи наотмашь косили…Сотни диких гусей оставляли своих мертвецови – бегом от людей, гогоча от беды и бессилья.Сотни диких гусей… И мясца в ледниках завались…Тихо дождь отошел, стал испариной чахлых растений.И на небе таймырском три холодные солнца зажглись[4];настоящее – то, что одарит и светом, и тенью.Что я вспомнил об этом почти что полвека спустя?Я на Hebrew United[5] пришел на свидание к маме.Вижу: линные гуси! Здесь! И дальше они не летят;видно, сбилась у них вековечного лёта программа.Сотни диких гусей бродят серой толпой средь могил.Здесь и яйца кладут, и птенцов поднимают на крылья.Беззащитные гуси, но здесь их убить не моги —от поживы людской они смертью людскою прикрылись.Не спеша семенят, если едет на них катафалк;на людскую беду и бессилье глядят равнодушно.С новой родиной, гуси! И это – свершившийся факт.Тут спокойно, тепло, да и черви по-своему вкусны.

Мертвое море

Это Мертвое море – четвертинка слезинки Творца.Остальные три четверти – в разных морях-океанах.Отчего столь небрежно смахнул Он слезинку с лица,что так много соль-горечи выпало Обетованной?Отчего вообще закипела слеза у Него?Вдруг увидел страдания избранных Им человечков?Ну – предвидел… Как Храм разрушал легион,между делом насилуя их, убивая, калеча…Нет же – раньше: когда уводили в рабытыщи тысяч семей, словно скот, кровожадные персы…Нет же – позже: когда Торквемада забыл,что и он Галахой предназначен для скорбного пепла…Когда франк и германец, и особенно брат-славянин —всяк громил и крушил черепа иудейским младенцам.Эта соль, эта горечь. Народ этот вечно гоним,и от Мертвого моря куда ж ему бедному деться.Нет же – позже: когда шесть мильонов людейбыли втоптаны в прах, их тела сведены до утиля.Он – Творец и, конечно же, все углядел.Ну – предвидел в веках. И… слеза покатилась.Так ведь мог уберечь – сам себе поумерить печаль.И тогда на Земле, может быть, все случилось иначе.Ах, вы бросьте! Он вымыслил так изначаль…Он – Творец, а творцы, как известно, над вымыслом плачут.

Ублажи меня снегом, Декабрь

Ублажи меня снегом, Декабрь.Синим снегом меня освежи!И сугробы пусть лягут лекалом,по которому чертится жизнь.Пусть невзгоды пройдут по касательной —обожгут – и опять в никуда.Знаю-знаю, что есть обязательнозавиток под названьем Беда.Напои меня светом, Декабрь,под закуску бесплодных идей,когда я на мосточке Де Калба[6]черствой булкой кормлю лебедей.Вот беспечно плывут Шипсхэдбеем —нет мороза и снег не упал.Вопросительно выгнуты шеи,как… обрывки житейских лекал.

Как злобно ливень лупит снег!

Как злобно ливень лупит снег!Ведь вроде оба – с поднебесья…Меж ними там различий нет.Но что-то в брате ливень бесит.Что так же бел он и пушист,хоть оба пали?.. Сам собоюстремится ливень заглушитьсамосознание изгоя.А ведь у них круговорот:водой сольются и – на небо…Там кто-то, видно, разберет:кому – в дожди, кто – станет снегом.Возможно ль падать, не ярясь,коль время выпадать в осадок?Не втаптывая чистых в грязьот невезухи, от досады?О, Каин с Авелем весны!Живу, влюблен. Но вижу это —и ощущаю боль ценыза посещение планеты.

Синий ветер печали

Синий ветер печали, он уже не срывает мне крышу.Он с годами слабел и теперь уважительно тих,даже нежен, как будто не дует, а благостно дышит,колыхая дыханием ветви голые нервов моих.Синий ветер печали, он сошел с моего Синегорья.Я стремился к вершине, но льдом ее был обожжен.И не понял тогда: это счастье мое или горе —от пришедшего сразу уменья не лезть на рожон.Синий ветер печали от взгляда моей Синеглазки.Помню, как он темнел, но потом стал едва голубым.Вот тогда я нашел среди многих законов негласных:не пытайся любить, если ты навсегда нелюбим.Синий ветер печали от потери друзей закадычных,от дележки мечты, как коврижки, заначенной впрок.Можно сколько угодно о дружбе до гроба талдычить,только белая скатерть упирается прямо в порог.Синий ветер печали от рук, мне махавших прощально,от турбин самолетов, от резвых фривейных машин.Он взрывался порою порывами брани площаднойтех, кого измерял я на свой бесполезный аршин.Синий ветер печали от ночи, пришедшей внезапно…Нет, еще погоди!.. Видишь? Это зари окоем…Ветер благостно тих, но устойчиво дует на Запад.И уже не печалься: все это уже не твое.

Дефиле без филе

В моем шкафу под дюжину костюмов —от лучших фирм и ношены чуть-чуть…Зависли бесполезно и угрюмокак возмещенье юности причуд.В моем шкафу под дюжину скелетов.Обглоданные совестью моей,все ждут меня, чтоб вместе кануть в Лету,куда нас отнесет Гиперборей.Мой шкаф – walk in, но я вхожу нечасто.Зачем, коль не вылажу из джинсы,коль нет резона совершать причастьеи повторять себе, что сукин сын?Наверное, им скучно без вниманья?..Но нет, почти уверен, ночью грозодин скелет нарядится в «Armani»,другой – в DG, а третий – в «Hugo Boss».Четвертый присмотрел себе «Cardin»’а,На пятом «Valentino» – как влитой,шестой – «Louis Vuitton» (увы – подделка),седьмой – «Brioni» с жилкой золотой.А эти кости предпочтут Lacoste…Ну, хватит!.. Это только гардероб.Вот в чем меня доставят до погоста? —Оденутся, найти решенье чтоб.C широкою улыбкой (априори)они взойдут на подиум грехов.Девиз их дефиле – «Memento mori».Надеюсь, что до первых петухов…Надеюсь. Только буду я разбужендо свето-дрожи квантами души!А выяснится: я скелетам нужен,чтобы совсем простой вопрос решить:во что одеть.И больше нет вопросов?..Тогда они пусть скажут: почемуя их хранил – уродливых, безносых.уже не интересных никому?Ты сам не знаешь? Все считали умным…Ты здесь усвоил: put your self in… shoes[7]?И вот скелеты – аж в твоих костюмах…Я вновь у них прощенья попрошу?Нет, я их попрошу о снисхожденье.Мол, вам решать, в чем ждет меня Плутон,но есть моя последняя надежда,что это – не фальшак «Louis Vuitton».