Милкино счастье

– Вы ее там не обижайте, господин хороший, – заискивающе попросила мать.

– Не обидим. Хозяин у нас хороший, добрый. Хозяйка – та чуть строже. Но жить можно.

Кучер привязал чемоданы в задней части экипажа. Заскочил на козлы, и экипаж тронулся, увозя Людмилу в новую, неведомую ей жизнь.

Мать еще долго стояла на дороге и крестила удаляющуюся карету, пока та не свернула за угол крайнего дома и не пропала окончательно из виду. Женщина вздохнула и пошла в дом.

Людмила по дороге старалась не смотреть на молодого приказчика. А тот, наоборот, разглядывал ее пристально.

– Не бойся, не съедят тебя там, – хмыкнул он.

– Вот еще. Я и не боюсь.

– Ну, давай тогда знакомиться, барышня. Меня зовут Николаем Степановичем. Но ты можешь называть и просто Николаем. Я разрешаю тебе. Так-то со всеми работниками я строг, а с тобой могу быть ласковым, – подмигнул приказчик.

Людмила промолчала.

– Я смотрю, ты не очень-то и разговорчива. Хотя, это хорошо. Наша барыня болтушек не любит. А ты, Людмила Павловна, у нас, значит, гимназистка.

– Я выпускница гимназических курсов имени княгини Ольги, – гордо ответила Людочка.

– Ну-ну. Вот что, Людмила, мой тебе совет. Слушай внимательно. Барыня у нас строгая. Она часто бывает не в духе. Сейчас вообще в положении, четвертым ходит. Если и накричит на тебя или посмотрит косо, ты смолчи и не горюй. Не велика беда. Зато граф у нас щедрый. Если понравишься ему и будешь проворной, то назначит тебе хорошее жалование. Ладно, сама потихоньку все увидишь. Если что непонятно будет, то не стесняйся, спрашивай у меня. Я все тебе растолкую. У нас уже есть несколько горничных. Они все тебя постарше будут. Потому, первое время слушайся их. Особенно Капитолины Ивановны. Она дама в летах. Станет тебя всему учить. И да, мать-то твою я немного обманул. Видишь как, оно неловко-то вышло… Жалко ее стало. Выходные у нас редко бывают. Чтобы заслужить первые, надобно три месяца отработать, без нареканий и наказаний. Тогда начнут на день отпускать. А самым усердным дают отпуск на три дня. Капитолина как-то ездила к родне на две недели. Так она и работает при господах с самого рождения Анатолия Александровича. Она его еще нянчила. И вот еще что, если начнешь письма писать домой – пиши, что все, мол, хорошо и всем довольна. Не забывай нахваливать хозяйку. Письма все Капитолина с хозяйкой читают перед отправкой. Это тебе – мой совет дружеский. Мог бы и не говорить, – приказчик фыркнул. – Да ты я, гляжу, и не рада…

Людмила действительно сидела огорошенная той новостью, что не сможет так долго увидеть свою мать и братьев. Из глаз снова потекли слезы.

Прошло немного времени, как экипаж въехал в резные ворота. За ними простирался покрытый первой весенней зеленью сад. В нем росли высокие дубы, клены, липы. Меж ними бежали ровные дорожки, посыпанные мраморной крошкой. Из-за бурно разросшихся деревьев едва обозначились ярко-голубые прогалины. Людмила догадалась, что это показался господский дом.

К ним почти бегом поспешил косолапый, чернявый и смуглый дворник. Он бросил на траву грабли и подхватил чемоданы. Приказчик же шел налегке. За ним едва поспевала Людмила. Из глубины огромного парка раздавались детские голоса и чья-то монотонная, взрослая речь. Как только они оказались на территории графского дома, приказчик весь распрямился, сделал важное лицо и стремительной походкой направился в сторону этих звуков.

Ближе к дому дорога раздвинулась, по обеим сторонам появились круглые гипсовые вазоны, украшенные лепными амурами, попадались прямоугольные клумбы – очень ровные и ухоженные. Она пестрели первыми весенними цветами. Над ними порхали бабочки.

«Как тут красиво, – подумала Людмила – Красивее, чем в городском саду. А цветы какие яркие. Где только такие семена достали? Начало мая, а они уже цветут! Может, из теплицы? Я ни разу таких не встречала… А вон и скамейки… Стол, качели. Господи, здесь есть качели! А там, в тени, какой-то диван или что это? Ах, на нем кто-то сидит. Похоже, барыня. И дети ее. А рядом, видно, бонна».

Увидев пеструю когорту господ, Людмила так растерялась, что чуть не споткнулась на ровном месте.

– Ваше Сиятельство, Руфина Леопольдовна, рад видеть вас в добром здравии! – нараспев и подобострастно крикнул приказчик издалека. – А я с утра, по поручению графа, привез новую горничную. К вам подвести ее?

Ответом была полная тишина. Спустя пару минут, в течение которых приказчик мялся и почесывался, а Людмила стояла поглупевшая, с бьющимся, словно у воробья сердцем, раздался скрипучий ответ:

– Подведи.

Приказчик взял девушку чуть выше локтя и стремительно поволок ее к хозяйке.

Глазам Людмилы предстала следующая картина: в середине обширного синего дивана, над которым полукруглой крышей возвышался плетеный из лозы козырек, закрывающий от солнца и увитый еще нераспустившимся вьюнком, восседала узкоплечая и худосочная особа в строгом темном платье и шелковом чепце. Ниже плоского лифа платье расходилось свободными фалдами. Людмила не думала о том, как должна выглядеть графиня… Она совсем об этом не думала. Но та дама, что сидела напротив, поразила ее резкими, почти мужскими чертами серого лица, щедро усеянного кофейными пятнами пигментации, крючковатым носом и впалыми щеками. Но более всего Людмилу поразили глаза графини. Они отчего-то были красные и казались злыми.

«Да, сколько же ей лет? – пронеслось в голове. – Она же, наверное, много старше своего супруга? А может, она нездорова? Или это беременность на нее так повлияла? И все равно… Господи, как она нехороша…»

Вокруг нее, на этом же диване, сидели три девочки. Двое из них очень походили на свою мать – худобой и резкостью черт детских лиц. На вид им было лет по пять. Они были близнецами. Третья девочка, помладше, наоборот, выглядела точной копией своего отца. Живые темно-серые глаза светились яркими огнями на довольно миловидном личике. Эта девочка казалась подвижнее двух своих сестричек. Она то и дело вскакивала, принималась прыгать на одной ножке, вертеться и дергаться в желании куда-то убежать. За что мать одергивала ее рукой, свободной от веера и говорила что-то коротко, по-немецки. Девочки были одеты строже, чем обычные господские дети. Неяркий тон платьиц, аскетичность кроя и длина, напоминали подрясницы монашек какого-то монастыря. Рядом с семейством, на широком табурете, восседала грузная бонна в форменном платье с передником и читала какую-то толстую книгу.

Когда приказчик подвел Людмилу к графине Краевской, девушка сделала глубокий книксен. Графиня молча достала из ридикюля лорнет и уставилась сквозь него на девушку. Людмиле показалось, что прошла целая вечность. Правая щека графини задергалась вместе с уголком узких губ. Она убийственно молчала. У Людмилы заныло под ложечкой, и закружилась голова. Она переминалась с ноги на ногу, не зная, куда деть глаза.

«Господи, зачем я надела это голубое платье? Я в нем так нелепа. Здесь другие порядки…»

Первым подал голос приказчик:

– Руфина Леопольдовна, мы тогда пойдем-с? С вашего позволения, я отведу мадемуазель к Капитолине Ивановне?

Но ответом была все та же, тягостная тишина.

Приказчик попятился, увлекая за собой Людмилу.

– Видишь, как оно… Даже говорить не захотела. Не приглянулась ты ей, дева. Ну, да ничего. Хозяйка у нас в положении, и Анатолий Александрович ее в деревню, на свежий воздух и парное молоко, скоро увезет. А ты, наверное, тут пока останешься… Ладно, все как-нибудь утрясется.

Они вышли к роскошному голубому особняку. Рассеянный взор Людмилы уловил два высоких этажа и треугольный фронтон большой мансарды, украшенный круглым лепным окошком. На голубом фоне ровными и ослепительно белыми выглядели рамы высоких распахнутых окон, в которых трепетали шелковые присборенные портьеры светло серого оттенка. Такими же белыми казались и рустованные пилястры, идущие рядом с окнами.

Огромная круглая клумба, разбитая возле центрального входа, пестрела роскошными анютиными глазками и таила в своей сердцевине небольшой, но изящный фонтан, чья чаша, тоже напоминающая открытый цветок, выбрасывала из себя струи серебрящейся на солнце воды.

– Здесь нельзя долго стоять, – услышала она тихий голос приказчика, – Людмила Павловна, идите за мной.

Они обогнули особняк с левой стороны. Рядом с основным зданием, примыкая к нему и чуть уходя к заднему двору, находился одноэтажный хозяйственный флигель. В одной из скромных, небольших, но сухих и чистеньких комнат этого флигеля проживала старшая горничная. Были здесь комнаты и для другой прислуги. Ниже основного этажа шел объемный подвал с множеством отсеков и кладовых с припасами.

Приказчик провел нашу юную героиню по неширокому коридору, пока они не уперлись в дубовую дверь. Приказчик постучал.

– Да, да, войдите, – раздался немолодой и резковатый женский голос.

А далее наша приунывшая героиня была представлена Капитолине Ивановне – седовласой и плотной, немолодой женщине. Та долго и нудно разъясняла девушке ее новые обязанности. Дала ей в руки список правил для горничных, переведенный с английского языка. Буквы прыгали перед глазами Людмилы. Из списка она поняла, что в этом доме у нее не будет ни одной свободной минуты. Ей даже не позволялось без особой нужды пересекать территорию сада и вообще выходить на улицу.

– В обязанности горничной входит уборка, мытье полов, стирка, утюжка, штопка белья, чистка серебра и столовых приборов, мытье пола, топка печей, выемка золы, исполнение мелких поручений и многое-многое другое. Ты должна превратиться в тень. Тебя не должно быть ни слышно, ни видно. Должна стать тихой, как приведение, и скорой, как ласточка… Ты поняла меня? – отчеканила строгая Капитолина.

– Да, мадам.

– Я, конечно, сомневаюсь, чтобы ты все поняла с первого раза. Я буду тебя учить и строго с тебя спрашивать. Первое время ты будешь больше делать по дому черную работу. Господа на днях уедут в фамильное имение, в деревню. Оставшиеся здесь слуги должны будут помыть стены, отскоблить всю копоть на кухне и кухонной посуде, побелить потолки в подвале, натереть паркет, просушить все подушки, одеяла, воротники, муфты и многое-многое другое.

– Мадам, а за столом или на званых обедах… ваши горничные не прислуживают?

– Что?! – Капитолина аж поперхнулась от такого возмутительного и странного вопроса. – Вот еще! Твое место – подвал, чердак, хозяйственный флигель, портомойня, кухня и задняя лестница. Если хоть раз я увижу тебя у парадного входа, на лестнице, где господа ходят или в их покоях без разрешения, сразу лишу жалования. А повторится еще раз – выгоню.

– Дело в том, что я не кухарка, я училась…

– И что? У нас все горничные грамотные. Ишь, что удумала. На простых обедах господам прислуживаю я, либо камердинер, Федор Давыдович. А на званых вечерах они выписывают официантов и метрдотеля из ресторации князя Верийского.

– Но, как же… Я же немного и по-французски знаю. Может, мне другая какая работа найдется? – робко упорствовала Людмила.

– Другая работа тебе найдется, а как же, – зловеще, прямо в ухо, обдавая нечистым дыханием, прошептала ей Капитолина. – Я бы прямо сейчас нашла тебе другую работу, если бы не прихоть нашего Анатоля. – Вот, прямо в этом голубом платье я бы и отправила тебя на другую работу: ноги в доме терпимости раздвигать. Ты зачем так вырядилась? А? Захотела барина нашего соблазнить? Или графиню разозлить? Смотри у меня. Признавайся, ты дева?

– Да, – дрожащим голосом ответила ей Людмила.

– Сегодня вечером я тебя осмотрю.

– Как это?

– Ноги раздвинешь и покажешь…, что не грешила.

– Но!?

– Не запрягала никого. Такой порядок у нас, – уже спокойнее объяснила Капитолина. – Я должна проверить твою девственность и отсутствие заразы. Ты с посудой дело будешь иметь, а может, и с детьми когда. Сначала я проверю, а после, на неделе, и доктор приедет. Я никогда Илью Петровича, доктора, не гоняю задаром. Ибо, его визиты денег стоят. Потому и осматриваю всех горничных поперед сама. И вот еще что, проверять здесь тебя будут каждые три-четыре месяца. Если начнешь сожительствовать с кем, сразу выгоню. Тут и хозяин не поможет. У нас такой порядок – здесь одни девы работают.

– И даже вы? – глупо поинтересовалась Людмила, дрожа от страха.

– И даже я. Я – дева, хотя мне уже пятьдесят пять, – гордо ответила Капитолина. – Не мной это заведено, однако, порядок есть порядок… Еще покойница, мать Анатоля, сие завела. И графиня тоже поддерживает эти правила. Матушка наша, Руфина Леопольдовна, дама очень строгая. Веры католической. Она одну горничную, прижившую ребенка от бывшего истопника, самолично приказала отвезти в монастырь. Там и рожала та распутница…

– А если я выйду замуж? Я же мужа и детей хочу…

– А вот, как соберешься, так и пойдешь отседа. И рожай тогда кого хочешь, и от кого хочешь. А по мне так, хоть от черта!

Затем строгая Капитолина Ивановна отвела Людмилу на чердак. Там располагалась ее отдельная комнатка. В комнате стояла обшарпанная прогнутая кровать, набитая соломой, умывальник и потрескавшийся комод. В самом верху находилось маленькое чердачное оконце.

– Все горничные у нас живут на чердаке. Эта комната зимой холоднее других. Но Анатолий Александрович распорядился дать тебе именно эту. Да и в той, где живут другие девушки, по-правде говоря, уже нет места. Будет холодно, заткнешь оконце тюфяком. Ничего, не околеешь. Потому, получай белье, два форменных платья, передники, чепцы.

– Ой, да они же большущие, – возразила Людмила, глядя на платья.

– Да, я на себя их когда-то шила, прозапас. С первого жалования начну вычитать с тебя за них. Они дорого мне обошлись. Ткань добротная, крепкая, подъюбник пышный, передник холщовый… Глянь, как отбелен! Воротник на коклюшках вязан. Я бы никогда не отдала тебе эти платья, да не в васильковом же ты тут щеголять будешь? А то, что не по размеру, так невелика беда. А для чего тебе иголка с ниткой? Если большое, то ушьешь. Тебя мать-белошвейка, что с иголкой обращаться не научила?

– Откуда вы знаете про мать? – неприятно поразилась девушка.

– Я все, милая, знаю… Распаковывай пока свои вещи. Сейчас тебе еще сундук принесут и ковш для умывания. Через час спускайся по задней лестнице в подвал, в кухню – обедать.

Как только старшая горничная ушла, Людмила потрогала новое форменное платье. Она встряхнула его. Пахнуло чем-то прелым и кислым. А из рукава вылетела моль. «Господи, сколько лет лежало это гадкое платье? Оно же жутко колючее и воняет!»

Она упала на кровать и обхватила голову: «Я пропала. Про-па-ла… Какие женихи? Какое замужество? Господи, куда я угодила? Если будет совсем невыносимо, я сбегу. Но… Тогда они мне не дадут рекомендации на новое место. Может, Анатолий Александрович даст? Или сразу отпустит меня? Как я о нем забыла? Приказчик говорил, что хозяин добрый…»

Людмила вдруг вспомнила о красивом графе и снова задумалась. Она не поняла, сколько прошло времени. Ей все время казалось, что она попала совсем не в свою жизнь. Что надо встать и выйти из этого запутанного лабиринта. Она просто ошиблась дверью. Ее жизнь – это выпускной бал и кружение вальса, ее жизнь – это цветы, комплименты, красивые платья и усатые офицеры… Ее жизнь… Господи, даже сам граф входил в тот мир, который мстился душе юной красавицы. Но не грязные полы и посуда, не эти лежалые, огромные и колючие платья, ни эта старая карга. Чего она решила у меня проверять? Стыд-то какой. Не может быть, чтобы все это было правдой.

Она знала, что ее жизнь сильно отличалась от жизни тех подруг, с которыми она училась. Тех, чьи родители были много богаче ее бедной матушки. Но мать, не покладая рук, днями и ночами строчила, штопала, вышивала чужое белье и выручала за это какие-то средства. Она экономила на многом, лишь бы ее дочь не выглядела хуже своих одноклассниц. Как ей это удавалось? В силу безоглядной беспечности, присущей лишь молодости, Людмилочка редко задумывалась о том, каких трудов это стоило рано постаревшей и поседевшей матери. Мать делала все, чтобы суровая и грязная действительность не коснулась ее детей и особенно любимой дочери. Она верила в ее светлое, обеспеченное будущее. Людмила заплакала от жалости к себе и своей матери.

«Надо взять себя в руки. Если я сбегу, мама сильно расстроится. Наступил и мой черед, помочь маме. Ладно, поживем-увидим… Как бог даст», – она перекрестилась и поцеловала свой серебряный крестик.

В коридоре раздались шаги. В дверь кто-то стукнул и, не дожидаясь ответа, отворил ее. В комнату заглянула полная рыжая женщина, лет тридцати.

– Спускайся на обед. Капитолина Ивановна зовет.

– Да, спасибо, я сейчас.

Людмила заметалась по комнате. «Господи, а что я надену к обеду? Им же не понравилось это васильковое платье… А эти, тяжелые платья Капитолины? Я в них утону».

Недолго думая, она накинула на плечи темный шерстяной платок, стараясь плотнее упрятать васильковый лиф любимого платья – мать сунула платок в чемодан, на всякий случай, для тепла, и поспешила к выходу. Когда она спускалась вниз по неширокой винтовой лестнице, с заднего двора особняка, то услышала громкий разговор, доносившийся из раскрытого окна второго этажа. Сначала раздался истерический смех, а после последовали быстрые фразы на французском и немецком языках. Говорила женщина. И тон ее голоса был очень взволнован, если не сердит. Приятный мужской баритон что-то ласково возражал, также по-французски. Людмила не разобрала эти обрывочные реплики. Но в голосе мужчины она узнала графа. Теперь точно говорил он. И уже по-русски. «Господи, да это он разговаривает со своей женой, Руфиной».

– Дорогая, ангел мой, зачем ты так кричишь? Тебе, в твоем положении, совсем нельзя волноваться.

– Кричиш-ш-ш? Я вас ненавижу, граф, – злобно ответила ему Руфина.

– Душка, ты просто не в себе…

– Сначала вы пропадаете на целую неделю…

– Господи, Руфина, ну, ты же знаешь, что я ездил в командировку от Земской управы по вопросам сиротского образования, – перебил ее супруг. – К чему все эти подозрения? Это становится невыносимо… Право, цветик мой, пойди, полежи…

– Не есть перебивать меня! – закричала графиня с сильным немецким акцентом. – Я не договорила. Сначала вы пропадаете, бог знает где. А потом приводите в дом какую-то уличную grisette[7].

– Ну, что ты такое говоришь, Руфина? – страдальчески возразил Анатолий Александрович. – Эта девушка чиста и невинна. Она только что закончила гимназические курсы. Я согласовывал ее поступление к нам с Марией Германовной, директрисой гимназии. Голубушка, ты же помнишь Марию Германовну? Я представлял тебе ее на Рождественском балу у князя В-кого… И вот она сама просила пристроить девицу…

– Я не помню всех ваших знакомых! Пока я буду носить очередное ваше дите и рожать его в муках, вы будете забавляться с этой молодой кокоткой! – прокричала она и вдруг зарыдала. И крики ее были похожи на вой сумасшедшей.

– Воды! Федор, воды! – крикнул граф кому-то.

Потом послышалась возня, звон разбитой посуды, глухие удары.

Дальше Людмила не стала слушать, она отпрянула от окна и поспешила вниз, на кухню.

«Господи, боже мой! Что делать? Графиня так ко мне настроена. Что это за дом? Господи, я пропала… Пусть граф лучше отправит меня назад, домой. Зачем такие подозрения? Зачем он предложил мне эту службу?»

Пройдя два узких коридора, она скорее по запаху кислой капусты определила то место, которое называлось кухней.

Перед ней открылось довольно мрачное помещение. Солнечный свет пробивался сюда из полукруглых стрельчатых окошек. Но даже в этот жаркий майский полдень здесь почему-то было зябко и сыро. Пахло не только кислой капустой, но и сажей и чем-то подгоревшим. Людмила чуть не упала, не заметив под ногами пару каменных ступеней, ведущих вниз, в помещение. Пока глаза привыкли к полумраку, она слушала лишь полную тишину и стук деревянных ложек.

– Проходи, проходи Людмила Павловна, – раздался из-за стола знакомый голос приказчика.

В ответ кто-то хмыкнул.

– Не велика честь, называть ее по отчеству. Не заслужила еще, – встряла Капитолина. Голос ее звучал глухо. Женщина что-то жевала. – Еще раз опоздаешь к обеду, будет тебе наказание, – деловито добавила она, смачно проглотив кусок хлеба. – Садись, что встала и рот разинула?

Людмила присела с краю длиной крашеной лавки. Кухарка подала ей миску каких то жидких щей и кусок хлеба. Девушка поднесла ложку ко рту – от щей противно пахло кислятиной и чем-то горелым, а хлеб был плохо пропечен.

– Ешь, не бойся, не отравят! – раздался чей-то булькающий мужской смешок.

Людмила тихонько подняла глаза. За столом сидело человек десять. Несколько мужчин. Среди них она узнала только приказчика и дворника. И несколько женщин. Большая часть женщин были одеты в форменные платья горничных, очень похожие на те, что дала ей Капитолина Ивановна.

Людмила сама не помнила, как прошел этот первый обед в доме графа. Она почти ничего не ела, на что приказчик попенял ей:

– Может, в гимназиях вас кормили пирожными? Нет? Ну, а коли нет, так ешь, голубушка, что подают, иначе исхудаешь и чахотку подхватишь.

В этот же день ее заставили утюжить огромную стопку белья. А после, до самого вечера, она вместе с двумя другими горничными стирала вещи детей и полотенца. Вечером был скудный ужин, состоящий из пшеничной каши и остатков господского пирога, который был поделен Капитолиной Ивановной по ее собственному усмотрению. Самые большие куски достались мужчинам и ей самой. Остальные, включая Людмилу, довольствовались подгорелыми горбушками, без начинки.

Людмила, едва живая от усталости, поднялась к себе в комнату. Единственным желанием было – лечь на кровать и забыться сном. Руки и ноги ныли с непривычки так, что она упала на подушку и заплакала. Она плакала долго и безутешно. За окном стало смеркаться, сознание затуманилось тяжелой дремой. Как вдруг в дверь громко и настойчиво постучали.

Людмила соскочила, плохо понимая, где она находится. Сразу после стука, дверь приоткрылась, и в комнату вошла другая горничная, которую звали Еленой. Людмила вместе с ней стирала белье. Там они и познакомилась. Елене на вид было лет двадцать пять. Она была худенькой и довольно миловидной, если бы не врожденная хромота. Елена стеснялась своего изъяна и часто ходила боком, опуская низко темноволосую голову. Она показалась Людмиле добрее другой прислуги.

– Людмила, я вас разбудила? – спросила она с виноватым лицом.

– Нет, нет, Леночка, я просто прилегла…

– Вас зовет к себе Капитолина.

– Господи, зачем я ей? – устало проговорила Людмила. – Снова белье стирать?

– Нет… Вам надо к ней в комнату идти.

И вдруг Людмила вспомнила то, что ей сначала показалось нелепым сном. Вспомнила, что Капитолина собиралась осматривать ее. Но, как?! Она соскочила с кровати.

– Людмила, вы не переживайте… Тут это делают со всеми молодыми горничными. Не проверяют только пожилых, тех, кто давно работает. Поверьте, я сначала тоже переживала и даже хотела сбежать. Но, у меня больной папенька живет на Моховой, и брат младший. Мне очень нужны деньги. А в этом имении платят больше, чем в других. Немного, но больше… Я выясняла. У меня есть подруга, она работает в другой семье. Мы пишем друг другу письма. Их мне передает отец, – все это Елена произнесла довольно быстро, скороговоркой. – Людмила, вы очень красивы… Очень. И я боюсь, что наша хозяйка станет вас ревновать к своему супругу. Хотя… Кто мы? Мы, по сути, жалкие их рабы. Вы не бойтесь того, что заставит вас сделать Капитолина. Это… это, словом, это пройдет быстро. Вы главное – зажмурьте глаза. Так меньше стыда…

– Елена, да что же это?

– У вас есть близкие?

– Да, мама и братья.

– Во-оо-от. Идите ради них… И не думайте ни о чем.

Людмила оправила платье, снова накинула темную шаль и вместе с новой подругой спустилась вниз по задней лестнице. Они вышли вдвоем и направились в сторону хозяйственного флигеля.

– Ты пойдешь со мной?

– Да… Капитолина всегда делает это не одна. Надо держать свечу… В этот раз свечу буду держать я…

На улице пели соловьи, стояла теплая майская ночь, полная чарующих звуков, но Людмиле было не до них. Она холодела при мысли о предстоящем осмотре.

Когда Елена стучалась в комнату к старшей горничной, у Людмилы от нервного напряжения стучали зубы.

– Проходите, разувайтесь обе за порогом, – решительно произнесла Капитолина.

В ее комнате было светло – горело несколько свечей. Посередине стоял стол, застеленный чистой холщовой тканью. Сама Капитолина была уже без форменного платья. На ней была надета длинная, в пол, юбка и тонкая малоросская рубашка с вышивкой, сквозь которую просвечивали большие груди.

– Снимай чулки, панталоны, если носишь, и проходи сюда.

– Куда?

– Как снимешь нижнее исподнее, так забирайся на стол, поднимай юбку до грудей и широко раздвигай ноги. И да, забыла спросить: ты сейчас белье не пачкаешь?