Моя трудовая книжка. Сборник рассказов

– Благоденский, твою макушку, ты опять меня перебиваешь…

– Извините, трищ мичман, и так ясно, что все, кроме Сереги на месте, у меня вопрос срочный…

– Давай свой срочный, твою макушку, выкладывай, и чтоб не перебивал меня больше!

– А что мы завтра жрать будем? В смысле, кто теперь кок? Серега то ведь уже на вокзале, наверное. А завтра утром он из Владика вертушкой на авианесущий крейсер. У него теперь там камбуз, блин.

Глаза мичмана перешли в режим пустоты. Повисла, по истине, МХАТ-овская пауза. Похоже, он не был готов к ответу на этот вопрос.

Никишин, наконец, вышел из оцепенения, и, не слова не говоря, быстрым шагом отправился к кабинету капитана второго ранга Самойлова – командира нашей части.

Мы все, включая самого борзого дембеля Благоденского зажмурились. Каждый из нас уже знал, что может случиться, если «Батю», то есть, кап-два Самойлова, потревожить в неподходящий момент. А момент был ну очень не подходящий.

Два дня назад в часть привезли очередную квартальную порцию спирта для протирки передатчиков. Двести литров. Сразу после этого в кабинете командира собралось экстренное совещание в составе самого кап-два Самойлова, начальника штаба, капитан-лейтенанта Чекашина и самого авторитетного в части человека – старшего мичмана Кирюхина – бывшего непосредственного начальника, покинувшего нас Сереги, и, по совместительству, начальника склада продуктов питания и средств протирки передатчиков.

Совещание шло уже вторые сутки. Время от времени дверь в кабинет распахивалась, выпуская клубы табачного дыма и раскрасневшегося Кирюхина, сжимавшего в руках деревянную, потемневшую от времени ручку зеленого эмалированного чайника. Кирюхин выходил на улицу. Очень усталой, неуверенной походкой брел в направлении склада средств протирки. Минут через десять возвращался той же походкой и с тем же чайником. Но, уже, явно не пустым.

Никишин трижды постучал, приоткрыл дверь, просунул голову в образовавшуюся щель:

– Трищ капитан второго ранга, разрешите войти?

Минут через пять дверь резко распахнулась. Решительным, но не очень ровным шагом из кабинета вышел сам Самойлов. Высокий, поджарый, широкий в плечах. Смуглое лицо, густые черные брови, прямые тонкие губы, широкие усы, латунно блестящие холодные глаза. Военно-морская черная со светлым кантом пилотка, лихо заломленная набок, давно потухшая папироса в уголке криво ухмыляющегося рта. Морская куртка-канадка с расстегнутым воротником-капюшоном, надетая прямо на тельняшку, руки в карманах, кожаные шлепанцы на босу ногу.

«Батя» два раза прошел вдоль вытянувшегося по стойке смирно и затаившего дыхание строя, сверля наши лица своим холодным, недобрым прищуром. Остановился, вытащил руку из кармана и с силой ткнул своим костлявым указательным пальцем в грудь самого ближнего к нему бойца:

– Кто такой? Выйти из строя!

Витька Петелев, старательно вытягивая длинные шарнирные ноги, отчеканил два положенных для данной церемонии шага и повернулся лицом к строю.

– Матрос Петелев, – бодро пропел он, испуганно вытаращив свои и без того большие глаза.

– Где служишь?

– Во взводе охраны, товарищ капитан второго ранга!

– Так, сынок, иди принимай камбуз. С завтрашнего дня, сынок, ты кок. И чтобы завтрак был вовремя!

– Командир круто развернулся, еле устояв на ногах, и исчез за своей дверью.

А у нас с этого момента началась новая жизнь.

С Витькой, нашим новым коком, мы познакомились еще на пересыльном пункте во Владивостоке, потом вместе проходили курс молодого бойца в одной из частей Приморского края. Высокий, худой, нескладный, но, по-крестьянски жилистый, белобрысый парень из какой-то маленькой Мордовской деревни. Младший, восьмой ребенок в своей большой крестьянской семье. И очень долгожданный, потому что – мальчик. Старшие семь – девочки. Абсолютно беззлобный, очень обстоятельный и невероятно работоспособный. Отец с детства приучал его к труду. К крестьянскому труду. Витька мог профессионально косить, пахать, ловить рыбу. Мог выкопать колодец, поставить сруб, починить трактор. Он мог делать все, что угодно, но не готовить. Зачем уметь готовить, если у тебя семь старших сестер?..

Меню наших обедов преобразилось. Выглядело оно теперь приблизительно так.

Понедельник. Суп перловый, плов пшенный с тушенкой, компот.

Вторник. Суп рисовый, плов перловый с тушенкой, компот.

Среда. Суп вермишелевый, плов рисовый с тушенкой, компот.

И так далее в различных крупяных вариациях. Разнообразие Виктор допускал только в воскресенье, балуя нас макаронами по-флотски все с той же, всем быстро надоевшей тушенкой, да по четвергам, когда подавалась рыба треска с перловкой. Причем, ударение в слове треска в Витином произношении делалось на первом слоге.

Витю несколько раз били дембеля. За то, что он даже картошки после отбоя им пожарить не мог. Вернее, жарил конечно, но так, что есть ее старослужащие не могли. А потом смирились, стали жарить сами.

Да и у остального личного состава, во всяких каптерках, кочегарках и баталерках завелись кастрюли и сковороды. Благо, Витька никогда не жадничал, и у него всегда можно было взять картошки, лука, и всем давно надоевшей тушенки.

Зато свиньи на нашем небольшом подсобном хозяйстве стали себя чувствовать гораздо лучше, чем при Сереге. Им теперь доставалось почти все, что готовил для нас Виктор.

Долгопрудный. Январь 2017.

Новосибирский завод металлических конструкций. Или, вот оно, счастье!

Мне очень не нравилось работать сварщиком. И еще больше не нравилось работать на заводе. Настолько сильно, что я почти начал считать себя самым настоящим бездельником. Кстати, в те далекие годы, несмотря на начало перестройки и зарождающееся предпринимательство, еще можно было схлопотать статью за тунеядство. Но пугало меня не это. Я осознавал, что мне всего двадцать лет, и самостоятельная «трудовая жизнь» только – только началась. И если вдруг я не способен работать в принципе, как тогда жить?

Рабочий день официально начинался в семь тридцать и заканчивался в шестнадцать ноль-ноль. Полчаса давалось на обед. Те, кто входил позже половины восьмого, либо выходил до четырех хотя бы раз в месяц, автоматически попадали в список сотрудников, лишенных месячной премии. Кроме того, после такого «залета» ты становился объектом всяческих моральных «пропесочиваний». Не буду углубляться в эту тему, гениальный Георгий Данелия отлично иллюстрировал всю эту профанацию в фильме «Афоня».

В общем, опаздывать или уходить раньше без специальной бумаги, завизированной начальником цеха, не рекомендовалось.

Но, боже мой, какая же это была мука. Целыми днями, неделями, месяцами, я был вынужден делать абсолютно одни и те же механические действия. Утром я загружал на здоровенный сварочный верстак штук десять уродливых заготовок, состоящих из маленьких и больших железячек, точечно схваченных между собой сборщиками. Брал одну, проваривал все швы на одной стороне, кантовал, проваривал вторую сторону… третью, … еще одну… Ставил «крестик» в блокнотик, чтобы не обманули расчетчики… Брал следующую… Тошнотворная скука! Причем, еще и крайне вредная для здоровья.

Отвратительный был период. День за днем я проваривал скучные стыки на скучных конструкциях, с не менее скучным названием «ростверки». Мне казалось, что окружающая жизнь остановилась, или как минимум, замерла. Никакой динамики, никакой смены декораций. Каждый день одно и то же. При этом, естественно, все процессы внутри меня шли своим чередом. Я просто физически ощущал, как на фоне этой неменяющейся декорации у меня отрастают волосы и ногти, портится эмаль на зубах, и дым, которым я постоянно дышу, разъедает слизистую оболочку глаз и мои легкие. И самое страшное, я отчетливо осознавал, что у меня, видимо, за абсолютной ненадобностью начинает атрофироваться мозг.

Уже потом, гораздо позже, я узнал, что еще за несколько лет до моего рождения, один ливерпульский музыкант по имени Ринго, сумел сжать все мои вышеописанные переживания в одну короткую, но очень емкую фразу: «А я тут сижу и старюсь».

Время от времени нервы не выдерживали, и я разрешал себе внеочередной перекур. Маска и брезентовые сварочные рукавицы летели на верстак, а и шел в "кондейку" – отгороженный с трех сторон закуток, считавшийся официальной курилкой, где матерые "сварные", добрая половина из которых имела в анамнезе судимости и "сроки", заваривали себе "чефир".

Я садился с ними на скамейку, грубо сколоченную по периметру ржавых металлических листов, отделяющих "кондейку" от рабочего пространства цеха, закуривал сигарету и… И опять чувствовал подкатывающуюся тошноту. Уже от услышанного. Какие это были разговоры! Какие дискуссии! Какие темы!! И, самое главное, какой язык…

Меня тогда, только что демобилизовавшегося, конечно, не просто было удивить не самой глубокой мыслью и виртуозными, в своем специфическом смысле, фразеологическими оборотами. Тем не менее, у особо одаренных, получалось. Плюс, в армии я все это терпел, потому что там выбора, как известно, просто не было. Дала тебе Родина два года – отбывай, никуда не денешься. Но здесь-то я сам написал заявление о приеме на работу…

В общем, трехминутное пребывание в курилке возвращало к мысли, что, может быть, лучше сделать еще одну попытку поиска позитива в работе…

Короче говоря, мне было нелегко. Тем не менее, другой профессии у меня тогда не было, деньги были нужны, и я делал очередную попытку самоперевоспитания. Я записывался в список остающихся сверхурочно на несколько дней вперед, чтобы потом не было возможности передумать. Я пытался таким образом заработать больше денег, чтобы почувствовать их "вкус". В результате, все равно не получалось, производительность была низкая, мечта не реализовалась. Более того, как только кончался срок вперед расписанных "вечеровок", я срывался, и не мог заставить себя усердно работать даже внутри обязательных восьми часов.

Месяцев через пять – шесть я окончательно решил, что поговорка " в семье не без урода", как раз про меня. И что нормально работать я не способен в принципе. Тем не менее, я не мог решиться на уход "в никуда", гнал от себя необходимость принимать решение, в результате, пытался малодушно зажмуриться и просто "плыть по течению". Утром я проходил через проходную в семь двадцать девять, и уже в «без пяти минут четыре» я подходил к проходной уже с обратной стороны, закуривал, и ждал, когда громкоговорящий "колокол" пропищит на всю заводскую территорию последний сигнал точного Новосибирского времени. И на целых пятнадцать с половиной часов наступала имитация освобождения.

Время от времени я просыпал. Психологи и бизнес тренера хорошо знают, что если человеку очень не хочется чего-нибудь, его подсознание будет проделывать с ним всяческие фокусы, оберегая его от этого самого "чего-нибудь". У меня в то время был просто чудовищно крепкий сон. Чаще всего я просто не слышал будильника. А если и слышал, то, видимо, толком не проснувшись и не помня себя, нажимал на кнопку и спал дальше. В результате, я стал ставить два будильника. Один механический рядом с диваном в большую эмалированную кастрюлю, для усиления звука. Второй, "кварцевый", на пять минут позже, на столе, в полутора метрах от дивана. Тем не менее, время от времени, я все равно просыпал.

И вот, однажды, зимой, в самый тоскливый ее период, я вижу сон, что я, в очередной раз проспал. Я подскакиваю как ужаленный, щелкаю выключателем, мучительно жмурясь от яркого света пытаюсь разглядеть небольшой циферблат наручных часов Циферблат предательски показывает почти пятнадцать минут восьмого. Так и есть, проспал! Сразу представляю себе все самые гадкие последствия этого явления, быстро, еще по-армейски одеваюсь, выскакиваю из дома и пулей лечу на остановку. Пробегаю остаток своей улицы, огибаю девятиэтажку, проношусь сквозь лесополосы с обеих сторон транссибирской железной дороги, преодолеваю "полосу препятствий", состоящую из нескольких грузовых составов, забитых всякой промышленной всячиной, и нашедших ночлег в тупиках маневровых путей, наконец выбегаю на перекресток Станционной и Второй Станционной улиц, перебегаю дорогу и останавливаюсь, жадно хватая ртом обжигающий морозный воздух. На улице где-то около минус тридцати семи – тридцати восьми: очень громко скрипучий снег, морозная дымка, "световые столбы" на горизонте, сосульки на усах, тяжелые, заиндевевшие ресницы… Тишина. На остановке пусто. Наверное, только что ушел троллейбус. Стою еще минуты три, потом еще три. Как-то странно. Что-то явно не так. Вокруг ни души. Не слышно ни шагов, ни моторов. Нет ни одной машины. В чем дело? Что случилось?

Отодвигаю край левого рукава шубы, снова смотрю на часы. Циферблат "Ракеты" отчетливо виден в желтом свете фонаря над остановкой. Ровно три часа.

Как здорово! Спросонья я просто перепутал стрелки. Значит, до начала каторжных работ еще больше четырех часов. Можно возвращаться в дружелюбное пространство дома. Можно залезть под теплое одеяло и снова выключить свет. Три часа сна – почти целая вечность. Вот оно счастье!

Фирменный поезд №38, где-то между Пермью и Екатеринбургом, сентябрь 2014

Бешеные деньги

– Скажите, а сколько я буду получать?

– Рублей двести – двести пятьдесят в месяц. Ты же с госплановским продуктом работать будешь, там только оклад, премий практически не бывает. Но перспектива есть. Парень ты молодой, здоровый. Будешь хорошо работать, дождёшься вакансии в коопторговской бригаде. А у них сдельная, расценки высокие. Там мужики по триста пятьдесят – четыреста получают. Правда, там и текучки почти нет, но, если повезет….

В комнате отдела кадров Новосибирского хладокомбината было пыльно и душно. Несмотря на распахнутое настежь окно, свежесть летнего утра никак не могла одолеть многолетнюю пыль, въевшуюся в штабеля картонных папок, скрывающих в себе личные дела работающих и уже давно уволенных сотрудников. Добродушный на вид, начинающий лысеть, грузный дядька, лет сорока семи – пятидесяти, глядел не меня поверх очков, съехавших на нос, стараясь объяснить мне заманчивые перспективы карьерного роста в моей новой профессии. Перед ним на облезлом письменном столе лежала моя еще почти новая трудовая книжка, в которую он только что, привычным росчерком, вписал фразу: “принят грузчиком в технологический цех”.

Потом я отправился в кладовую спецодежды, где получил рабочий костюм, стандартного для “совка” больнично-тюремного фасона, небрежно сшитый из хлопка загадочного цвета. Еще мне выдали телогрейку, ватные штаны, сплющенные валенки и шапку-ушанку из меха черного Чебурашки. Надевать на себя все это летом было несколько странно. Тем не менее, я не решился нарушать инструкции, данные мне на новом рабочем месте в первый же день моей новой профессии.

– Ну вот, братва, знакомьтесь, это Константин, – представил меня трудовому коллективу мой новый руководитель – бригадир Михалыч.

Коллектив тоже был одет в валенки и ватники, и, несмотря на утренний час, источал довольно сильный аромат дешевого портвейна.

– Едришкин корень, я смотрю вы заправились уже, пока я за пополнением ходил. Мне то оставили? – настороженно осведомился руководитель у коллектива.

– Обижаешь, Михалыч, мы же нормальные мужики, поровну, значит поровну. Все по чесноку!

– Да у них тут демократия, однако, – подумал я, – а это, как минимум лучше, чем диктатура…

Пока я рассуждал на тему типа общественно политической формации моего нового коллектива, Михалыч успел стремительно скрыться за какой то железной, крашенной Кузбасс-лаком дверью, и, не более, чем через минуту, выпорхнуть из-за двери обратно уже явно повеселевшим. “Как же, все-таки, человеку мало для счастья нужно”, – сегодняшний день был однозначно щедр на жизненно полезные наблюдения…

– Ну все, мужики, харэ балду пинать, айда в камеру. Вон, уже очередь грузовиков у эстакады скопилась. Завтра вагон придет, сегодня под него обязательно место нужно освободить…

Камерами назывались специальные складские помещения, в которых поддерживалась нужная для хранения тех или иных продуктов температура. В камерах, где мы работали, хранилась говядина. Там было минус восемнадцать по Цельсию. Говяжьи полутуши складывались в огромные штабели вдоль стен. Видимо, сразу после штабелирования, говядина сразу же превращались в стратегический запас страны, или, как минимум, Новосибирска. Судя по датам, отштампованным на полутушах, стратегический запас, прежде всего, должен был основательно вылежаться. Возможно, годы идут на пользу не только виноградному соку, и в выдержке говядины тоже есть какой-то смысл, судить не мне. Тем не менее Новосибирск исправно хранил свой запас годами, видимо, почти до истечения срока этого самого хранения. После чего стратегический запас снова превращался в мясо, и его отправляли в магазины и столовые. В итоге, несмотря на свою “не первую молодость” большая и лучшая часть вчерашнего стратегического запаса до прилавков и столовских котлет так и не доходила. Срабатывала “система специального распределения”, выстроенная за долгие годы советской власти поколениями завмагов и товароведов. Ну, в общем, кто был рожден в шестидесятые и раньше, хорошо все это помнит…

В целом, наша работа как раз и заключалась в том, чтобы сделать из вновь пришедшего свежего мяса стратегический запас. А еще вчерашний стратегический, наоборот, отправить в систему спец распределения…

Мой новый коллектив с энтузиазмом обучал меня всем хитростям профессии. Как правильно двигаться, находясь сверху трехметрового штабеля, в какой последовательности сбрасывать полутуши вниз, чтобы не устроить обвал и самому не угодить в мясную лавину. Как правильно брать или подавать полутушу "на хребет" чтобы не сломать позвоночник себе или напарнику. Где можно заказать, или из чего сделать себе длинный узкий нож, который у каждого уважающего себя грузчика всегда должен быть за голенищем валенка, так как настоящий грузчик должен быть истинным последователем великого Родена, отсекая от говяжьих полутуш все лишнее при каждом удобном случае.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.