Погибель

Татары горячили лошадей у самых ворот. Их было около десятка.

Один из них надсадно орал:

–Эй, сдавайтесь! Хан Бату простит вам вашу гордыню!

–Русские не сдаются! – звонким голосом прокричал вниз Мстислав.

–Рязанские князья так говорили, где они теперь? И Рязань, и Москву мы взяли! А ваш князь где, Юрий? Его ведь мы убили, а войско ваше уже разбито! Не упорствуйте! У вас нет шансов! Иначе, хан Бату разгневается, и тогда вы все умрёте!

Князья напряжённо посмотрели на Петра Ослядюковича. Тот отмахнулся:

–Они наврут! Ишь, чего захотели, Владимир им сдай за просто так! Умные ребята.

От татарского полчища оторвались три всадника. Они мчались во весь опор к десятку, разъезжавшему перед воротами.

–Эй, русские! Нас вы не хотите слушать, тогда послушайте вашего князя Владимира! Он теперь служит хану Бату!

Всеволод сжал локоть Мстислава. Братья переглянулись. Точно, всадник посередине был Владимиром. Он походил на тряпичную куклу, всё время заваливался, и ехавшие по бокам татары, его поддерживали.

Пётр Ослядюкович оглянулся на стоящих позади дружинников.

–Ну-ка, к бойницам. Постреляйте татар, да смотрите, в князя не попадите, – он взглянул на Всеволода. – Надо отворить ворота и забрать Владимира.

–Да, правильно, – глотая слюну, согласился Всеволод и побежал по лестнице вниз…

«»»»»»»»

Владимир видел перед собой мутную пелену. Он ехал. Он чувствовал, что сидит в седле. Каждый удар копыт лошади о землю отдавался ноющей болью в вялом теле. Одна мысль пронизывала сознание: «Плен, плен, плен…». Вокруг смеялись татары, храпели на морозе их сытые кони.

Бату встал на стременах – его сотник что-то кричал орусутам, столпившимся на башне. Подвезли Владимира. Он сам придумал этот трюк – привезти княжича к воротам. Орусуты или потеряют волю, начнут торговаться, спорить между собой ( а где раздоры, там всегда выигрывает третий) или отворят ворота и пустят конницу на татарский десяток, чтобы отбить князя. Тогда его самые быстрые всадники успеют поднестись к воротам, завяжется бой и, на плечах отступающих, воины ворвутся в город. Взять богатый Владимир с хода – это был бы большой успех! А десять невнимательных нукеров у ворот, самые лучшие рубаки, они-то продержатся до подхода конницы. Бату страстно желал этого, и ему показалось, что ворота чуть-чуть сдвинулись.

Мускулы Бату напряглись.

С бойниц башни посыпались стрелы. Нукеры падали под копыта лошадей. Ах, шайтаны, он не думал, что сначала орусуты расстреляют всадников! Но один, всё же, успел рубануть князя – тот кулём свалился в снег.

Бату оглянулся на тёмников, махнул рукой, чтобы тумены взяли город в кольцо. Придётся штурмовать. Теперь сомнений не было. Беспокоило другое – князь Юрий был где-то рядом, копил силы. Пленные рассказали, что Юрий не успел собрать ополчение со всех своих городов, но это могло быть хитростью. Бату не верил орусутам. Слишком они яростны в своём непокорстве.

–Хан, – Берке чуть склонил голову. – Туаджи доносят, совсем рядом большой город Суздаль. Там, вообще, нет воинов. Его можно взять с хода и привести оттуда хашар для осады.

–Хорошо. Твой тумен возьмёт Суздаль и вернётся с хашаром обратно. И разошли дозоры, надо узнать, где Юрий с основным войском. Я не хочу получить удар в спину, когда мы будем на стенах Владимира.

Бату огляделся, нашёл глазами Аяна.

–Поедешь с Берке! Дозоры – твоя забота.

Берке оскалился Аяну в лицо, обнажив жёлтые, корявые зубы. Снова судьба смеётся над Аяном. Он зажмурился. Он не будет сам убивать внука Чингисхана. Судьба накажет Берке чужими руками. Не зря Аян видел Семёна срепди отпущенных восвояси орусутских воинов. Ничего на этом свете не происходит просто так. Он был уверен – его пути ещё пересекутся с орусутом, вот тогда он и направит его руку – Семён убьёт Берке, а Аян убьёт Семёна. Аян сохранит благоволение Бату, сохранит честь своих детей и положение. Он не может отказаться от того, чего достиг, даже ради погибшего брата…

Войско обтекало город со всех сторон, перешло на северный берег Лыбеди. Тут и там вставали шатры тёмников и тысячников. По Клязьме подтягивались многочисленные пороки и катапульты.

Тумен Берке, по льду Клязьмы, устремился прочь от города. Суздаль стоял в четырех фарсахах к северу. Но тумен не был отягощён обозом и осадными орудиями, потому Берке рассчитывал утром следующего дня уже быть у стен Суздаля.

В месте впадения в Клязьму речки Нерли, свернули на неё – прямая дорога на север.

К уже привычным орусутским морозам, прибавился злой, колючий ветер, продирающий до самого сердца.

–В суровой стране живут орусуты, – посмеиваясь, сказал Аяну Берке.

Тот был сосредоточенно спокоен. Мех малахая вокруг лица покрыт инеем, лицо огненно-красное. Берке поражался выдержке Аяна – ведь знает, что он, внук Чингисхана, повинен в смерти его брата и невестки, а прячет ненависть далеко вглубь, ненавидит, но верен, как собака – настоящий монгол. Не потому ли Аяну благоволит Бату?

Берке усмехнулся. Бату во всём стремился подражать Чингисхану. Хочет доказать всем, что он лучше Джучи и по праву владеет улусом. Что ж, пусть пыжится. Берке не против. Только, когда приспичит, бежит к нему, к Берке, за советом.

Берке ещё раз взглянул на едущего рядом Аяна. Да, он достоин поддержки. А разве Берке не благоволит ему? Тоже благоволит. Но бывают мгновения, когда Аян пугает. Как сейчас.

У Аяна был пустой взгляд, и Берке, краем глаза, заметил, что тот исподтишка наблюдает за ним. От этого стало не по себе.

–Ты что смотришь на меня, как голодный волк на овцу? – вроде шутя, но грозно, спросил Берке.

Аян, не отвечая, стегнул свою лошадь плетью и прибавил ходу, показывая спину.

Вот в такие моменты Берке приходила мысль приказать туленгиту пристрелить Аяна орусутской стрелой. Но что-то удерживало. Не бесстрашие – Берке также боялся смерти, как любой человек, а эдакое игривое чувство постоянной опасности, исходящее от близости Аяна. Щекочет нервы.

Тумен шёл без передышки. Воины жевали сухой хурут, ночью спали в сёдлах на ходу. Утром вышли по льду реки Каменки к Суздалю.

Перед городом, с одной стороны, был замёрзший ров, а с трёх сторон замезшая, извилистая Каменка. Ворота Суздаля были заперты, на деревянных стенах, между частоколом бревен видны были затаившиеся орусуты.

Берке осадил коня, разделил тумен на пять частей – по две тысячи, один отряд заставил спешиться, воины схватили привезённые с собой осадные лестницы и, под прикрытием лучников, устремились к стенам, два других отряда помчались по льду Каменки для удара с тыла, остальные рассыпались в направлении близких деревень.

Аян уехал, с двумя сотнями дозорных, отправив разъезды на север, восток и запад. За спиной поднялся визг и вой штурма, звон мечей, стоны умирающих.

Аяну доложили, что впереди орусутская деревня. Туда, проваливаясь лошадьми по брюхо в снегу, понеслась полусотня и громкий бабий ор донёс до ушей оставшихся рядом с Аяном воинов начало погрома. Воины с завистью похахатывали, но Аян делал дело – они ехали дальше по узкой, лесной дороге.

Когда солнце склонилось к закату, поворотили обратно. Разъезда возвращались ни с чем – о князе Юрии никто не слышал. С разгромленных, горящих деревень воины гнали скот и пленников – мужиков, баб ( детей секли сразу, чтобы не обременяли).

У Суздаля, полыхающего в разных местах, распоряжался Берке, восседающий на куче мехов, окружённый тысячниками. Воины тащили из города добро, набивали седельные сумы, насиловали женщин и девок, сгоняли в толпу жителей, пригодных для осадных работ. Сотники выспрашивали орусутов, кто знает толк в ремесле и искусстве, их тут же отводили к шатру Берке – монгольские нойоны ценили умельцев. Берке будет их беречь, постарается вывести из Руси живыми, чтобы потом они остаток жизни, за кусок хлеба, изнемогали в рабских мастерских.

На территории улуса Чагатая стояли рабские центры Самарканд и Бухара, где десятки тысяч мастеров, согнанные в огромные глинобитные бараки, трудились от зари до зари, создавая ценности, которые уходили в Каракорум к великому хану Угедэю, в ставки Чагатая, Тулуя, кое– что перепадало Бату и его братьям. Потому Берке, во время похода на булгар, убедил Бату организовать такой же центр на месте сгоревшего Булгара. Там теперь распоряжался младший сын Джучи – Бувал. Город отстроили руками пленных, согнанных с покорённых земель. Со всей Булгарии собрали мастеров в огромные мастерские. Туда же погонят всех орусутских умельцев. Созданное в Булгаре братья будут оставлять себе, потому и Берке, и Бату, и Орда, и Шибан ревностно выискивали мастеровых. Даже гневаясь на Рязань, Бату «пощадил» ремесленников и отправил в Булгарию.

В быстро опустившейся ночи, освещая дорогу факелами, трещащими на морозе, тумен, отягощённый награбленным и огромный, до десяти тысяч, хашаром, повернул обратно. Берке торопил тысячников – Бату ждал хашар для начала осады Владимира. Шли не останавливаясь, но всё равно медленно. К столице Суздальского княжества вышли только к вечеру следующего дня.

Тумен расположился на отдых, а хашар тут же заставили рубить лес. Стук топоров раздавался всю ночь.

Утром владимирцы с оцепенением обнаружили вокруг города бревенчатые стены острога – татары устроили ловушку – теперь никто не сможет избежать смерти и плена…

«»»»»»»

Пётр Ослядюкович больше не уходил со стен. Князья Всеволод и Мстислав, потрясённые гибелью брата, убрались в детинец и не показывались из терема, молясь и плача вместе с матерью и жёнами. Епископ Митрофан и служки не отходили от княжеской семьи.

–Нет сил противиться божьему гневу! Нет! – кричал в исступлении Митрофан, а князья испугано смотрели ему в рот, плача от жалости к себе…

Семён пытался поговорить с Натальей, но та твердила одно: «Отец прав, прав», и не слушала его. Кипя негодованием, он вернулся на стены, где давно уже шла перестрелка из луков. Микулы не было. Ваньки не было. Над головой пролетели горящие горшки с нефтью, дома у стен горели, их пытались тушить бабы и дети. Огромные глыбы крушили стены. От ударов сотрясалось всё вокруг. Брёвна разлетались, оседала земля.

Напряжение нарастало.

Семёна толкнули в спину – Пётр Ослядюкович.

–Какой сегодня день?

–Что? – не расслышал Семён.

–Какой день, спрашиваю?!

Глыба врезалась совсем рядом, все повалились на настилы. Стена посыпалась у самых «Золотых» ворот. Дружинники, крича в ужасе, бросились к образовавшемуся пролому, устремляя вперёд длинные копья.

–Сегодня суббота! Шестое февраля! – крикнул Семён.

–Почему? – Пётр Ослядюкович уже убегал к провалу.

Семён посмотрел за спину – к стенам подошли булгары, готовые отбивать натиск. Он узнал Адавлета – измученного, больного.

–Адавлет!

Булгарский князь поднял голову, сразу узнал Семёна, замахал рукой.

–Идут! Идут! – пронеслось по стенам, и тут же новые удары глыб сотрясли стены.

Лучники заработали, в бешенном ритме опорожняя колчаны. Но, вдруг, луки опустились.

Из дыма, укрывающего округу, ко рву вышли кричащие, плачущие толпы пленников. Каждый нёс вязанку хвороста. Они начали забрасывать ров.

Защитников сковало оцепенение.

–Что смотрите?! – заорал Пётр Ослядюкович. – Поджигай хворост!

Со стен в хворост полетели факелы и обмотанные горящей паклей стрелы. Но хворост чадил и не загорался.

–Они бросают мокрый лес! Они полили его водой! – кричали лучники.

–Стреляйте по людям! – иступлёно заорал Пётр Ослядюкович.

Пленники завыли в голос, татары хлестали их плетьми, торопя, но со стен вновь обрушился град стрел. Русские убивали русских. Пленные падали, но татары гнали всё новых и новых, и ров у пролома неумолимо заполнялся.

С визгом татары кинулись в пролом. С обратной стороны скопилось несколько тысяч защитников. Отчаянная рубка не прекращалась до ночи.

В морозной темноте татары отступили.

Воины изнемогали от усталости, голода и жажды. Многие ушли со стен отдыхать. Семён хотел найти Адавлета, расспросить об отце, но не найдя, уснул у тлеющих останков избы.

Пожары полыхали в разных частях города. Пороки работали всю ночь, обвалив стены в нескольких местах Нового города, в темноте хашар заваливал рвы.

Пётр Ослядюкович ушёл к князьям. В Успенском соборе шла служба – Митрофан постригал княгинь и князей в монахи.

–Примем кару господнюю! Смирение к гневу господа нашего, посланного за грехи наши, даст нам искупление!

Семён, вдруг, открыл глаза и сел – он промёрз до самых костей. Вверху висело чёрное небо, но из-за дыма не было видно звёзд. А на стенах уже яростно ревели, звенел металл, толпились люди – татары лезли в проломы.

Откуда-то вынырнул изумлённый Микула с двумя мечами в посиневших от холода руках.

–Ты не ранен? Рукавицы утерял, пальцы не сгибаются, вмёрзли в рукоятки. Пожрать бы чего.

Семён сбросил оцепенение, выхватил меч из ножен, и побежал к пролому у церкви Спаса за «Золотыми» воротами – там отступали булгары, под градом ударов напирающего врага.

Небо стремительно светлело. Было тепло от горящих домов. Семён рубился в тесноте, потом уступил место копейщикам. Он не успел перевести дух, как русские, крича и матерясь, побежали от стен – татары ворвались в город со стороны Лыбеди, через проломы у Ирининых и Медяных ворот, а с юга – через провалившиеся Волжские ворота.

Бой кипел в пожарище, но большинство защитников бессмысленно бегали, словно сойдя с ума.

–Где воевода?! Где?! Где князья?!

Все метались испуганным стадом. Вокруг уже было полно конных врагов.

Семён бросил рубиться и кинулся к валам Среднего города – там можно было задержать татар. Солнце тускло светило в зените – полдень. На валах никого не было. В воротах толпились убегающие. Семён продрался в Монахов город, побежал по улицам, миновал площадь у открытых ворот детинца – в Рождественском монастыре выли в голос. Ему навстречу неслись конные дружинники. А в голове было одно – спасти Наталью! Она в усадьбе Петра Ослядюковича, её нужно успеть спрятать за каменными стенами детинца.

Запыхавшись, он остановился у запертых ворот усадьбы, застучал ногами и руками.

–Наташа!!! Наташа!!!

Она выскочила в распахнутой шубе, без платка. Глаза горели испугом.

–В детинец! Быстрее! Татары в городе.

Семён схватил за руку, потащил. Бежали, что есть силы.

–Где отец? Где брат?

–В детинце все! – кричал он.

Они оказались на площади – татары неслись мимо, рубя встречных, в посад, в распахнутые ворота детинца. Семён в бессилье остановился. Наталья завизжала.

Обезумевшую толпу дружинников татары сжимали кольцом.

Всадники проволокли по улице зарубленных Всеволода и Мстислава. В двери Успенского собора, где укрылись княгини, вотчинники, воеводы и священники, татары долбили тараном, но подъехал спесивый татарин, закричал, воины отхлынули, засуетились, начали обкладывать брёвнами, хворостом, досками. Подожгли. Плач и пение в церкви усиливались.

Семён вертел головой, держа меч и нож наготове. Спиной чувствовал дрожащие руки Натальи.

Вдруг, шею захлестнула обжигающая льдом верёвка, сильный рывок опрокинул его в грязный снег, поволокли.

–На-та-ша-а!!!

«»»»»»»»»

Семён пришёл в себя в темном шатре. Он лежал на мягком войлоке, в очаге светились уголья. Глаза разобрали силуэт сидящего человека.

–Здравствуй, Семён.

–Где я? – прохрипел Семён, приподнимаясь.

Человек рассмеялся.

«Монгол», – понял Семён.

–У друга.

Человек наклонился к очагу, и Семён увидел в красном свете лицо Аяна.

–Забыл меня?

–Помню. Брата мне помог спасти. Михаила.

–Как он?

–Умер.

–О-о. Но твой товарищ здесь.

–Микула?

–Он. И твоя жена.

–Жена?

–Та светловолосая пери.

–Наталья?

–На-та-лия. Красивое имя. И она красивая.

–Почему ты спас меня, Аян?

Монгол долго молчал, покачиваясь взад– вперёд.

–Хочу покарать врага твоими руками.

–Кого?

–Не бойся, не русского. Монгола. Укажу. Его убьёшь.

–Зачем мне это?

–У тебя нет выбора.

–Выбор всегда есть. Ты говорил мне, тогда, в Руме, что монголы не мыслят воевать с Русью, но вы тут, земля моя горит, народ мой гибнет. Помогать я тебе не буду. Можешь казнить.

Аян сухо посмеялся.

–Орусуты не понимают доброго отношения. Эй, караульный!

В шатёр заглянул покрытый инеем туленгит. Аян указал на пленника.

–Выбросить на мороз.

В шатёр вбежали воины, пнули Семёна влицо, подхватили под руки. Его вылокли на улицу, бросили в снег. Вокруг стояли юрты, бродили караульные – городская площадь. Крики и вопли с окраин оглашали морозную тишину – насилие и казни не прекращались даже ночью. Чёрный от копоти Успенский собор стоял с настежь распахнутыми воротами, в него входили и выходили татары, таская утварь. Чуть в стороне лежали тела задохнувшихся в храме княгинь, служек, вотчинников.

Семёна начала колотить дрожь. Постанывая, он сел, сжался. Он замёрзнет. Такая ему смерть. А в глазах стояла Гашка, забытая жена с сыновьями, словно выписанная на иконе.

Перед Аяном бросили белого, дымящегося холодом, пленника. Он подтащил его к очагу.

–Упорный орусут, плохой орусут.

Сначала орусут не шевелился, но потом начал приходить в себя.

«Просто так ты не подохнешь. Я вытащил тебя из ада не для того, чтобы заморозить», – зло размышлял Аян, наблюдая, как бьёт дрожью согревающегося.

Через час, когда рассвело, Семён осмысленно посмотрел Аяну в лицо.

–Я не хочу причинять тебе боль, Семён. Но пойми меня. Тогда, в Руме, ты клялся, что будешь благодарен мне за спасение твоего брата. Теперь я прошу того же – спаси моего брата. Убьёшь нашего нойона, спасёшь мне брата и тысячи жизней своих соплеменников – он умелый военачальник.

Семён упорно покачал головой.

–Врагам не помогаю.

–Значит, я враг. А мне казалось, мы до сих пор друзья. С врагами у нас поступают иначе.

Аян позвал туленгитов, велел скрутить Семёну руки за спиной, прижать его к полу, задрав голову, чтобы он мог видеть происходящее. В шатёр втолкнули Наталью.

–Она заплатит за твоё упрямство.

Семён дёрнулся.

–Нет! Отпусти её! Отпусти! Слышишь?!

–А ну, скрутите её! – приказал Аян туленгитам.

Воины вцепились в молодую женщину, нагнули её головой к полу. Она завопила, что есть силы, задёргалась.

Аян усмехнулся. В нём пробудилось желание. Подойдя к женщине, он стремительно разорвал на ней одежду. Она кричала, билась в сильных руках воинов. Хрипел и плакал, прижатый к полу, Семён.

Аян обхватил её за талию и стремительно вошёл в неё. Истома охватила, он начал лихорадочно бить своим телом, вколачивая твёрдый член в горячее лоно. Все вокруг слилось в страшный вопль горя. Эмоции рвали мозг. Он не выдержал, закричал, выплёскиваясь:

–Якши! Якши! Якши!

Бату отогнул полог шатра, шагнул внутрь и замер. Аян насиловал орусутку на глазах её мужа. Оглянувшись на Орду, повернул обратно. Молча стоял на улице, глядя на свои гутулы, потом велел подать коня. Долго ехали молча по покорённому, сожженному городу – воины посекли жителей, вынесли всё ценное, отогнали в обоз разумеющих в ремесле и годных для хашара, можно было идти дальше – грабить, убивать, насиловать. Бату посмотрел на старшего брата.

–Не таким был раньше Аян. Испортился.

–Это он у Берке штучек набрался, – буркнул Орда.

Через распахнутые «Золотые» ворота, выехали из города в поле. У шатра Бату коновязь была полна лошадей, туленгиты держали бунчуки тёмников и тысячников – на совете необходимо было решить, как действовать дальше. Предстояло найти и разбить основное войско орусутов, успеть захватить, как можно больше беззащитных городов до распутицы. Бату рассчитывал покончить с Суздалью ещё зимой, чтобы вывести перегруженное добычей войско без потерь.

Он слез с коня, бросив повод караульному, стремительно вошёл в шатёр. Все смотрели на него. Лица сосредоточены. У тысячников – взволнованные, у тёмников – ехидные и мало почтительные. Особенно у Гуюка и Бори. Две гремучие змеи на груди. Надо их развести, пусть поменьше общаются – так будет спокойнее.

Когда совет начался и многое прояснилось, все чингизиды единогласно высказались за войну, какую любил вести Чингисхан – быструю, маневрённую, с одновременными ударами в разных направлениях, благо силы это позволяли. Воинов было больше семидесяти тысяч, у Юрия в Ярославле ( пленные орусуты рассказали, где искать великого князя) около пятнадцати– восемнадцати тысяч, между князьями сладу нет, и это хорошо – брат Юрия Ярослав собрал в Новгороде больше тумена воинов, но соединяться с великим князем не желает. Так было всегда – враги спорили между собой, вспоминали обиды, кичились самолюбием, когда было необходимо объединяться, и гибли под согласованными ударами монголов. Будет и теперь. Бату совершит задуманное – расправится с северными государствами орусутов ещё зимой, летом его войско отдохнёт, а следующей зимой он пройдёт огненным смерчем по югу, перевалит Карпаты и покорит Венгрию. Да, так будет, ибо он наследник и продолжатель славы своего деда. Ему будет скоро тридцать лет, как много времени у него впереди, как много великих дел он совершит – он выполнит наказ Чингисхана, данный отцу – покорить все земли на Западе. Так будет. И тогда его слава затмит славу деда!

Бату сбросил задумчивость. Субедей говорил, куда он считает необходимым направить основные удары. Бату не стал перечить – Субедей всю свою долгую жизнь вёл войны, пусть будет, как скажет он, победа, всё равно, зачтётся только Бату.

Войско разделили на четыре колонны. Первую, из одного тумена, доверили Берке – он пойдёт на Стародуб против князя Ивана, а оттуда – к богатым волжским городам Городцу и Костроме. Вторую, из трех туменов, нацеленную на Ярославль, против основного суздальского войска, поручили Орде, Бурундаю и Мунке. Третью против Переяславля из одного тумена Бату вручил вредине Гуюку – пусть воюет сам, как ему нравится. Остатки из растрёпанных полутуменов Бату, под своим руководством, решил вести на Новгород через забитый торговыми складами Волок– Ламский и Тверь.

–Как только войско будет готово к выступлению, мы начнем собирать плату за наше усердие и терпение. Пока мы только теряли. Около сорока тысяч потерь, нойоны, это меня вводит в задумчивость. Если и дальше так пойдёт, мы останемся без войска, и некому будет оборонять наши обозы, полные добытого добра.

Все рассмеялись шутке Бату, но, всё же, столь огромные потери настораживали.

После совета Бату остался с братьями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.