Забавы молодого мужчины

Посреди пустыни состав встал. Жара и духота неимоверные. Воду выпили всю, даже протухшую из умывальников в туалетах. Марево. Камни. Ящерицы. Колючки. Верблюды двугорбые… Тоска.

Сколько ещё ехать!?

Однообразное, тугомотное течение времени.

У алма-атинцев было развлечение – бить Чирика. Это был паренёк, крепкий, выносливый. Он не хлюпал, не сдавался, ходил драться в тамбур, постоянно давал отпор – но его всё равно толпой забивали ребята поздоровей. Начальство не вмешивалось.

– Что вы его бьёте?! – спросил я однажды возмущённо у главного экзекутора – Аркаши – двухметрового здоровяка под сто двадцать килограммов веса.

– Лёша, да он урод! Мы с парнями на пункт прибыли ещё за сутки до вас, давай скидываться баблосами, чтобы вечером побухать. Решили – по десятке с носа. А он зажал десять рублей. Я не пью, поэтому и давать денег не буду! Чирик зажал, тля. Мы его и прозвали Чирик. Чмо он! Вот и бьём!

– Понятно, – успокоился я.

Да, в мужском коллективе существуют правила поведения, и их требуется соблюдать.

Ещё, когда Чирик спал, его по-детски мазали зубной пастой… Взрослыми мы ещё не стали – всё было впереди: бои, кровь, потери друзей…

Парни стали резать одежду, портить её, мол, когда приедем на место, старослужащие всё отберут. Я резать и рвать ничего не стал – ну, пусть возьмут, им в дороге домой пригодится, но на груди белоснежной майки написал авторучкой синими чернилами: Слава КПСС!

– Ты зачем это написал?

– Протестую. Все сейчас хаят коммунистов, советскую власть. А я против этой модной волны!

Вот такой я был оппозиционер наоборот!

Когда миновали столицу Хорезма Ургенч, многие пожалели, что изорвали, угробили свою одежду – мы въехали в Западный Казахстан, жара ушла, ночи стали холодными.

В Уральск мы не заезжали, славный город Яицкого казачества, откуда пошло восстание Емельки Пугачёва против крепостничества и Екатерины Второй, казахи его назвали на свой манер Орал, но через Гурьев проехали. Город был основан русским купцом Гурьевым. Как сейчас он по-казахски называется, надо по карте посмотреть… А, если надо, сами смотрите – для меня Гурьев он и есть Гурьев. Весь перрон оккупировали продавцы рыбы…

Потом была Россия – матушка Волга и Астрахань. Степи Калмыкии, Дагестан. В Махачкале женщины плакали, глядя на нас, высовывающихся из окон – из вагонов не выпускали (воинский эшелон – не положено!), тянули нам батоны, булки хлеба, овощи, колбасу. Очень хлебосольные люди! Очень. Я не раз сталкивался с дагестанскими женщинами, и они всегда плакали, глядя на меня и кормили до отвала. Потом Кизляр. Далее ворота Кавказа – древнейший Дербент. Ночь прошла, сырой промозглый туман, горы, всё во влажной зелени – Северный Кавказ. Тогда ещё здесь было спокойно, это потом началось и до сих пор продолжается… А после Каспийское море, вышки нефтяные, множество вышек, насосы– качалки, огромные нефтяные лужи – Баку, столица Азербайджана.

После продолжительной стоянки поехали дальше. Тогда-то я впервые и увидел границу СССР – река Кура. А до места – города Нахичевань, ехать было ещё более суток. Там располагалась отдельная дивизия и центр подготовки молодых солдат. В знойном, сорокаградусном аду предстояло провести две недели… Две недели – это разве срок по сравнению с двумя годами?! Как сказать… В общем, вот он я – пограничник, где моя зелёная фуражка?!

Погранец погранец видит издалека!

Самый конец девяностых – по-моему, если не соврать, 1999 год. Я с отцом взялись за объект в частной охранной фирме. Отец прекрасно выкладывал камины и печи, а у меня была своя работа, но тоже грязная, и я, вместо спецовки одел свой армейский, пограничный камуфляж. Фирма была ментовская. Основатель, владелец, он же директор, после увольнения из органов ( за что уж его оттуда попёрли?! Тогда за оборотней не гнали), под шумок «прихватизировал» базу районного ДОСААФ – обширный двор с гаражами и хозпостройками, и двухэтажное, двухподъездное кирпичное здание, постройки тридцатых годов двадцатого века. Фирма занималась сопровождением грузовых фур на межгороде – дороги тогда ещё были не спокойными, везде сидели местные банды, требовавшие мзду за проезд с дальнобойщиков. Всё это обговаривалось заранее, а охранник, вооружённый помповым ружьём, в основном был пассажиром, от которого ничего не зависело. Все сотрудники фирмы раньше служили в органах, кроме Лёхи – двухметрового гиганта. Он подошёл ко мне и спросил:

– Твои штаны? – кивнул на мои ноги.

– Мои.

– Ты погранец?

Я удивился:

– Откуда узнал?!

– У тебя камуфляж пограничный. Такая расцветка только у погранцов.

Вот оно что! А я даже и не догадывался, что расцветки камуфляжей выдают принадлежность к тем или иным войскам.

– Будем знакомы! Лёха! Тоже погранец! Когда служил? О, да мы одногодки! Я в это же время служил, на Дальнем Востоке, в Приморье… Там климат такой гнилой – чуть поранишься, всё, язвы появляются и гниют долго– долго… Ну, Лёха, крабов я там поел, во! Каждый день крабы! А крабы это что? Чистый белок! Знаешь от них, как шишка стоит! Всегда! Постоянно! Наряд заступает на обход границы, инструктаж, проверка автоматов – и у всех стоит, штаны оттопырены. А в дозоре как лежать неудобно! На животе невозможно – шишка мешает. Только на боку – то на одном, то на другом. Весь извертишься!

Мой отец посмотрел на нас и заявил:

– Вот я смотрю на вас (а я Лёх много знаю): все вы, Лёхи, расп…дяи!

Четыре сержанта.

Нахичевань – это Закавказье. Если Северный Кавказ – это влажное лето, то здесь – знойный ад. Днём сорокульник и выше. Потому в полку в дневное время, в самую жару, был тихий час. В полдень обедали, потом пятое– десятое, и в час дня раздевались и укладывались в кровати отдыхать. Мы все смеялись – как в детском саду. Два часа сна. В три пополудни построение и продолжение рабочего дня.

Так вот, была суббота, а суббота в полку – санитарный день. С утра все идут в баню, моются, меняют нижнее бельё на свежее, после стираются самостоятельно и убираются внутри казарм – наводят чистоту в спальных кубриках и в канцеляриях и каптёрках. После обеда командир полка и его замы, в сопровождении батальонного начальства, совершают обход, проверяют наличие чистоты – старательных хвалят, а нерадивым делают замечания.

После сытного обеда, когда наш батальон находился в горах, а в расположении оставались, помимо дневальных и дежурных, всего несколько человек, ещё не успевших уехать, мы, четверо сержантов взвода связи, решили поспать. Дело привычное: скоро час, глаза сами слипаются.

Я предложил:

– Давайте не в каптёрке на столах, а в кубрике нашем. Что тут такого? Разденемся, как положено, постели расстелем, и до трёх покемарим.

Так и сделали.

Но только мы залегли – сон, как рукой сняло!

– Ха! Давайте биться на подушках!

Ну, мы и схлестнулись. Перья летят во все стороны, мы по кроватям скачем – всё измято, избуровлено в хлам!

Оборачиваемся – комиссия стоит в полном составе: командир полка, майоры управления, наш комбат и наш начальник штаба. Все молчат.

Мы замерли.

Следы преступления были на лицо.

Начштаба заверил начальство:

– Я их проучу!

Комиссия удалилась.

Начштаба обрадовался:

– Вас четверо! Полный комплект для наряда по роте! Замкомвзвода Фикс – дежурный, остальные дневальные. Сутки длинные – полы будете мыть все! А тебя, колобок, я замучаю! – погрозил он мне пальцем. – Ты у меня с тумбочки не сойдёшь!

Пошли мы на развод нарядов, все над нами смеются: «Это что такое? В наряд по роте идут четыре сержанта! Чтобы сержанты были дневальными – никогда такого не было! У вас что, бойцы кончились?».

В общем, побыл я дневальным. Хорошего, скажу я вам, мало…

Как говорил суворовец Ваня из фильма «Офицеры»: «Ох, баба, и драить же он полы будет!».

Ну и что?! Ну и драил! …

Героический рейд. Освобождение заложников.

Была зима. Моя вторая зима в Закавказье. Она отличалась от первой – она была морозная и бесснежная. В первую зиму было завались мокрого снега, и температура в горах держалась в районе плюс– минус ноль. Но было очень холодно из-за невыносимой сырости. Я был тепло одет, но всегда зябнул. Помню, находясь в оцеплении, исполняя обязанности радиотелефониста, я возвращался с поста с гор в казарму полигона, и шёл вдоль ручья. В Нахичевани с гор спускаются множество быстрых ручьёв с прозрачной, ледяной водой. Пить её не рекомендовалось, так как в ней присутствовали холерные палочки. Так вот, иду вниз вдоль ручья, всё в снегу, наверное, январь месяц, а воде плавают серые лягушки. То есть, они не заснули – температура их устраивала. Я шёл в полной экипировке – автомат, подсумок со снаряжёнными магазинами, ручные наступательные гранаты РГД-5, сапёрная лопатка, фляжка литровая из белой пластмассы, да тяжеленная, громоздкая радиостанция старой модели за спиной. Ещё с афганской войны. Мы такие использовали до весны, потом пришли новые, портативные, которые носишь на боку, словно сумочку, и вес её не превышал килограмма. А эта старая бандура тянула на все пятнадцать. Я мёрз, мне было скучно, хотелось есть, и я развлекал себя охотой на лягушек, кидая в них камни. Уж чего-чего, а камней было в избытке. Горы – это такие штуки высоченные, усыпанные тоннами дроблённого камня с острыми краями. Ни в одну лягушку я, конечно, не попал, и даже не согрелся, но я их запомнил: январь, снег, сырость и холод, и лягушки резво сплавляются в потоках ручья.

Так вот, вторая зима кардинально отличалась от первой – она была совершенно бесснежной. Снег отсутствовал, как таковой. Как в Европе – вроде зима, а снега нет. Но было морозно. Днём ещё туда– сюда, минус пять, да солнышко светит, а вот ночью, во власти мрака и тьмы мороз крепчал до тридцатника. Мы с ума сходили, когда были в горах. Только на момент происшествия, о котором я собираюсь поведать, в горах дежурил первый или второй батальон, а наш – третий, нёс службу в полку. Было по-домашнему уютно: тёплая казарма, приём пищи в стационарной столовой, по выходным вечерами видео в клубе. Да, здорово. Это по сравнению с горами. На гражданке, конечно, в сто крат лучше. Хотя, кому как. Кому, как гласит пословица, война, а кому мать родна.

Сижу я каптёрке. Она у нас состояла из двух комнат. Заходишь: шкафы с вещами нашего взвода связи, а во второй комнате большой квадратный стол, за которым мы любили пить чай или бухать ночами по праздникам, несколько стульев и лавка, три радиоприёмника, две полочки на стенах с книгами (книги я лично привёз из Нахичевани, когда ездил туда с нашим взводным, с Женералем: детективы там, приключения). В общем эта комнатка была нашим клубом – мы всегда в ней тусовались в свободное от службы время, и не только мы – у нас была масса гостей…

Так вот, сижу я за столом в этой комнатке, читаю газету или журнал, заходит посыльный из штаба полка.

– Лёшка, иди к командиру.

Я удивился:

– Зачем я полкану понадобился?

– Да не ему. Там ваш комбат, он тебя и вызывает.

Я сразу поскучнел: опять напряжёт какой-нибудь писаниной.

– Хорошо, иду.

Пришёл в штаб – он у нас располагался в одноэтажном здании в виде буквы П, перед входом бил фонтанчик, отдал честь первому посту у знамени полка, прошёл мимо дежурного офицера, ничего не объясняя – я в штабе был завсегдатаем, двинул налево по коридору до кабинета командира, постучал, захожу:

– Разрешите?

Сидят четверо: комполка, его зам, наш комбат и начштаба.

– Заходи, Лёша, – разрешил комбат.

Я встал у двери.

Комбат продолжил:

– Леш, наших офицеров, из дивизии, армянские боевики у Садарака взяли в заложники. Сейчас мотанём, поговорим, чтобы отпустили.

Я кивнул: «Понял».

Комполка, его зам и наш начштаба смотрели на меня спокойно, без напряжения: решение было принято и одобрено единогласно.

Комбат продолжил:

– Поедем вчетвером. Я, ты, Фикса возьмём и твоего механика Тверю. На твоей машине поедем. Скажи Твери, пусть выгоняет из бокса. Чтоб всё было в ажуре. Встречаемся у ворот парка через двадцать минут. Фикс пусть оружия возьмёт побольше – чё там надо, сами посмотрите. И теплее оденьтесь.

– Еду брать?

– На базе поедим. Всё, давай.

Я двинул обратно.

В каптёрке как раз оказались все наши. Я велел Твери выгонять БМП, а сам с Женькой отправился в оружейку. Я взял свой проверенный АКС, четыре снаряжённых магазина с патронами, и каску. В каске очень удобно спать в БМП. Там надо быть или в танкистском шлеме, или в каске – во время езды так трясёт и болтает, что шишек набить проще простого. Ну, а я ещё и поспать собирался – как никак, до Садарака от Киврага было восемьдесят километров по асфальтовой трассе. БМП несётся быстро, но всё равно ехать больше часа.

Мой автомат, давно не чищенный, мне не нравился – он был тяжёлый. Надёжный, но тяжёлый. Как-то я, из-за лени, взял на боевой выезд не свой автомат, а укороченный, которым вооружены механики– водители – АКСУ, он легче, и имеет раструб вместо ствола – как у пиратов Бармалея в мульфильмах. Смешное такое оружие, не натуральное. Его ещё называют плевалка – после первой очереди, которая летит в цель, начинаются плевки: пули разлетаются во все стороны, только не куда надо. Так вот, эта облегчённая, укороченная плевалка у меня заклинила после первого выстрела, и я оказался в бою безоружным. Ярко помню это ощущение беспомощности. После я всегда брал «на дело» только свой, «тяжелый» автомат.

Оделся основательно: тёплое бельё, камуфляж зелёный пограничный, бушлат (такая фуфайка защитного цвета), шапка-ушанка серая солдатская, носки простые, носки шерстяные, тёплые портянки, укороченные кирзовые сапоги. И ведь гадство, всё равно в дороге ноги промёрзли до костей – внутри БМП холодища была неимоверная. Зимой холодно, летом – ад, истекаешь потом в парилке, градусов до шестидесяти накаляется. Но машина хорошая. Сейчас уже БМП-3 на вооружении, но БМП-2 ещё предостаточно, их поменяют аж к 2025 году, судя по официальным заявлениям, и то не факт…

Так вот, Тверя выгнал мою штабную машину с территории автопарка, встал у решётчатых ворот, вылез, что-то протирает (гонит деловуху). Он, вообще, парень рукастый, почему и справедливо считался лучшим механиком-водителем в батальоне. В полку лучшим назывался Фаст из нашей седьмой роты, ему даже представление к медали «За боевые заслуги» выписали, но награды получили заместитель командира полка и полковой начальник штаба по прозвищу Онанист. Весь полк, построенный на плацу по столь торжественному поводу презрительно рассмеялся, когда они друг другу вешали медальки на грудь. Кто-то выкрикнул: «Почему Фасту не дали?!». Награждённому Онанисту пришлось оправдываться: «Мы отправили представление на Фаста, но подписали только нам»… Так вот. Но я считал лучшим Тверю. Я с ним ездил десятки раз, был в боестолкновениях. Он лучший.

Мы с Женькой подошли, открыли сзади десантные люки, покидали в «салон» автоматы. Стоим, ждём комбата. Он ещё успел домой сходить – военный городок из двух четырёхэтажек с малогабаритными квартирами для семей старших офицеров и общагой для лейтенантов, был тут же – на территории полка.

– Готовы? – спросил нас преувеличенно бодро.

– Да, товарищ полковник.

– Тогда поехали.

Из калитки автопарка вышел боец, в руках у него был аккуратный зелёный деревянный ящик.

– Стой, боец! – сразу тормознул его комбат. – Кто такой? Куда идёшь?

– Рядовой Петров, второй батальон. Иду в расположение.

– Что это у тебя? Открой!

Боец покорно откинул у ящика крышку – на матерчатой подстилке там покоились шесть ручных наступательных гранат РГД-5.

– О, то, что надо. Клади ящик в БМП, – кивнул комбат на раскрытый зев машины.

– Но, товарищ полковник! – взмолился боец.

– Скажешь комбату, я взял… Всё, свободен!

Конфисковав гранаты, погрузились: Тверя за рычаги, комбат с Женькой в башню, а я на место стрелка между механиком и командиром. Поехали.

«Буду спать», – решил я.

Ехали быстро. Я почти не бился головой в каске – дорога очень ровная, но уснуть не мог – промёрз до костей.

«Когда мы приедем?! С ума сойти от холода!».

Больше часа в пути. Заезжать в Садарак, на нашу базу, расположенную на территории разбитой школы, не стали – торопились. Промчались прямо по трассе в Армению. Миновали наш последний блок-пост у разгромленного винного завода и, не скрываясь, двинулись по дороге дальше. Через пять километров встали.

– Здесь, – мрачно произнёс комбат, наблюдая в перископ наведения.

У обочины слева располагалось длинное одноэтажное здание. Наверное, тоже бывшая школа. А может, раньше здесь было что-то другое, потому что забора никакого не было: дорога и здание у неё. Это был штаб местных сепаратистов. Боевиков, как мы их называли. Мы всех называли боевиками: и азербайджанцев, и армян – все они жаждали независимости и распада Союза. А мы, спецвойска КГБ, выполняли роль голубых касок по разграничению их межнационального конфликта, представляли здесь, в самой провинциальной дыре огромной и ещё целой страны, центральную власть, власть Москвы. Мы русские, и мы, как всегда, следили за порядком. Пытались следить. А Москва нам мешала. Если бы не Горбачёв и его приспешники, порядок бы был наведён, будьте уверены. Но тогда в Кремле думали о другом.

Комбат вздохнул:

– Пойду, вразумлю негодяев… Так, Фикс, сверим часы. Если не выйду через двадцать минут, не скажу, мол, всё нормально, разнесите всё там в хлам и уезжайте. Понятно?

– Понятно, товарищ полковник.

– Ну, ни пуха мне. Пошёл…

Я поразился тогда: какой он храбрый мужик, наш комбат Василий Иванович. Пошёл в логово, можно сказать, даже на смерть.

Он скрылся в дверном проёме здания, на крыльцо вышли двое в камуфляжах, с автоматами и в бронежилетах. Взрослые мужики. Наверное, бывшие афганцы. А нам по девятнадцать лет. Да, у нас образование, боевой опыт, выдержка, но нам всего по девятнадцать!

– Лёшка, – подал голос Женька.

– Ну.

– Уже восемнадцать минут прошло, никакого движения.

– Ещё две минуты.

– А потом? Что, правда, всё расстрелять?!

– Подождём.

Я испытывал неимоверное спокойствие, что меня до сих пор поражает. Смотрел в смотровую щель на здание, на боевиков, стоявших у крыльца, спокойно куривших. Что там происходило внутри? Может, комбата уже пытали? Он сидел на стуле избитый, весь в крови. А может быть, он уже не был жив…

– Всё, двадцать минут истекли! – вскрикнул Женька. – Что делать?!

– Стрелять пока не будем, – сказал я. – Медленно поверни башню и наведи пушку на здание.

Башня пошла.

– Навёл. Дальше.

Боевики резво забежали внутрь.

– Дальше, – я задумался. А что я мог предложить? Надо было проявить выдержку и ждать. Просто тупо ждать. Чего только?

– Будем жать, – сказал я.

– Сколько?

– Не знаю. Ждём, и всё.

– Прошло пять минут.

Молчу, смотрю – никакого движения.

– Прошло десять минут.

Ничего не меняется.

– Пятнадцать минут! Лёшка, у меня уже руки затекли, палец на кнопке.

– Ждём. Женя, ждём. Я чувствую – надо ждать…

– Восемнадцать минут.

– Ладно… Двадцать будет – херачь!

Распахивается дверь и на крыльцо выходят смеющиеся боевики – человек шесть, и наш весёлый комбат. Он замахал рукой, крича:

– Всё нормально! Всё хорошо! Отбой!

Мы все расслабились.

– Вот сука, – выругался Женька. – Весело ему. Чуть не убил всех.

– Женя, отворачивай башню и поднимай пушку вверх – продемонстрируем наши мирные намерения.

После мы полезли наружу.

Тепло. Солнце греет. Хорошо. А пальцы в сапогах совсем потеряли чувствительность – промёрзли полностью.

И тут к нам подходит бородатый боевик с гранатомётом.

– Здорово, пацаны!

– Здорово.

– Печенье будете?

– Будем.

– А я, вон, за камнем сидел, справа. Если б вы только стрельнули, я бы жах, и вам амба! – он, смеясь, погладил свой снаряжённый противотанковой гранатой РПГ.

Мы переглянулись с Женькой – моя выдержка спасла не только жизнь комбата и тех смеющихся армянских бородачей, но и наши три: мою, Женьки Фикса и Твери. А Тверя невозмутимый опять своей грязной мазутной тряпкой что-то протирает! Улыбается довольно.

Гранатомётчик, угостив нас ещё редким тогда турецким печеньем, стал рассказывать какую-то смешную историю, мы улыбались, и светило солнце, и было очень хорошо и спокойно на душе. Быть живым очень приятно!…

А заложников мы не освободили. Их успели отпустить ещё до нашего приезда…

Соль.

Два месяца наш полк находился в блокаде – местные, нахичеванские, боевики, ратовавшие за независимость Азербайджана и выход республики из состава СССР, строили козни нам, «русским оккупантам» – отключили воинскую часть от электричества, и не пропускали к нам машины с продовольствием.

С отсутствием электричества полк справился легко – включили передвижные электрогенераторы, работающие на мазуте. Казармы, правда, оставили без электроснабжения, но штаб полка и столовая током обеспечивались исправно. А в пятницу вечером и в выходные (субботу и воскресенье) электричество подавалось и в клуб – видеосеансы шли по расписанию. В общем, ничего страшного. Это как сейчас западные санкции против России – кусают, но мы справляемся своими силами, и жить можно, и даже не плохо.

С продовольствием тоже был порядок – склады ломились, и даже постоянно поступало в столовую свежее мясо – свиноферма при полку была изрядная. Самообеспечение свининой – наследие Римской империи. Москва ведь Третий Рим. Когда римские легионы покоряли очередное государство, тут же ставили укреплённый лагерь и разводили свиней – быстрое мясное производство. Потому евреи не едят свинину, мол, грязное мясо. Это у них от тех времён осталось – от римского владычества. Свинина была пищей поработителей. Мы русские любим свинину. Как писал Николай Васильевич Гоголь, великий русский писатель, в одном из своих «страшных» рассказов, по-моему, «Страшная месть»: «Каждый православный человек должен есть свинину».

Кстати, яркий пример на тему. Я хоть и пограничник (парадная форма у нас в дивизии была пограничная), но на самом деле служил мотострелком – боевые действия на грунте – пехота, но в составе войск КГБ. Наш полк находился на усилении пограничных застав, и, как я уже писал, на самой границе я был раз пять, и пару раз был на настоящей пограничной заставе. Как-то был выезд прямо на заставу поздней осенью – разместили там одну роту из нашего батальона, установили большущие палатки человек на тридцать каждая, собрали железные кровати в два яруса, буржуйки установили, работающие на солярке. Мне там послужить не удалось – рота и наше управление (взвод связи и взвод обеспечения) остались, а меня начальник штаба отправил в этот же день обратно в полк: «Нечего тебе здесь без дела болтаться, возвращайся в штаб, бумажную рутину разгребай!». Так вот, что хочу заметить: подъезжаем к заставе – а это несколько домиков на пологом склоне, в окружении ильмов и абрикосовых деревьев, и всё вокруг изрыто ямами. Всё. И бродят свиньи. Здоровенные такие. Бродят совершенно свободно, на вольном выпасе. Быстрое мясо, всегда под рукой. Римляне были умные ребята, и мы соблюдаем их традиции…

Да, с электричеством мы разобрались, с пищей тоже. Но случился один прокол, и очень весомый – запасов соли в полку не оказалось. И два месяца мы жили без соли, то есть абсолютно. Ели пресную, невкусную пищу. Это очень отвратительно. Сухие пайки командование решило не транжирить, бог его знает, что ждало впереди – в столовой готовили обычную пищу, только без соли. Потом придумали вариант немного сгладить отсутствие в рационе столь важного для организма минерала. В начале года, когда ещё не было блокады, на полковой склад завезли просроченные американские консервы – это была гуманитарная помощь наших новых друзей. Тогда уже во всю Союз лихорадило, и заокеанские «партнёры» поощряли «новый курс» подачками в виде гуманитарных посылок. Помню, по вечерним новостным программам (тогда была программа «Время») восторженно сообщали о гуманитарных акциях: «Весь мир нас поддерживает в стремлении к демократии! Прибыл самолет с картофелем из Камеруна. Республика Кот д,Ивуар передала пятьсот килограммов бананов». Ну, и так далее. Американцы прислали партию просроченного консервированного хлеба. Высокие банки, а в них круглые пластины из прессованного жареного зерна. И всё это очень солёное. Так вот, в столовой нам выдавали на раздаче порцию варева и пластинку американского хлеба. Крошишь её себе в тарелку, и вкус приобретает приемлемый оттенок… Но всё равно соли не хватало. Всё время хотелось солёного. Понимаю я беременных женщин! Мы тогда посмеивались между собой: «Солёненького охота!».

И так мы мучились месяца два. А тут случился нам выезд в горы – командир батальона Василий Иванович взял меня, Женьку Фикса и моего механика Тверю, и мы ломанулись освобождать заложников в Армению (местные боевики захватили несколько офицеров из нашей дивизии). Про то в этой книге отдельный рассказ: Освобождение заложников. Героический рейд… Ну вот, после успешных переговоров мы вернулись обратно на территорию Нахичевани, на свою базу в посёлок Садарак. Комбат ушёл внутрь разбитой школы, где обитало всё наше воинское население, а мы, оставив БМП в огороженном колючей проволокой, импровизированном автопарке под охраной часовых на вышке, двинулись в столовую. Темно. Мороз крепчал. Мы были голодные и основательно промёрзшие. Столовая помещалась в здании разбитого, изувеченного разрывами снарядов, кафе. В мирное время оно было красивым – плавные обводы, витражи. Да, люди отдыхали (зона курортная), пили вино, ели шашлыки. А теперь зияли пробоины, стекло заменили листы фанеры. На базе тогда размещались наши восьмая и девятая роты. Мы по-хозяйски ворвались в кафе, разбудили поварят: