Как они, словно балерины или танцоры недоделанные, одновременно вытягивают в сторону левую ногу и замирают. Переносят не неё вес тела и приставляют правую. Снова выставляют, наклоняются, приставляют… как в танце, только танцуешь с липкой тьмой и своими нервами.

Плечо упёрлось в стену: танцы кончились. Глаза уловили очередную дверь, вернее, её остатки, и молодой человек смело шагнул вперёд.

Исчезновение Дмитрия заставило Михаила растеряться. На секунду. А затем он очумело метнулся следом, промахнулся и с размаха врезался в стоящий возле дверного косяка холодильник. Его корпус проржавел и стал почти чёрным.

Послышался оглушающий звон и грохот – древний агрегат впечатало в стену. Вызывающий мурашки стальной визг – металлические ножки поехали по бетону. И затравленный человеческий крик – Мишка больно ударился и испугался.

Неуклюжий…

Хотя Диман, кажется, тоже не сдержался. Но через мгновение заорал во всё горло, когда от грохота в коридоре заложило уши и скрутило живот. Глаза ослепила белая вспышка, что-то горячее (пуля?) вжикнуло рядом и с искрами врезалось в стену. В воздухе запахло дымом, а на зубах заскрипела цементная крошка. В носу запершило.

Пора делать ноги…

Как бы Костёр ни испугался, сумел сообразить, что после выстрела, а прогремел именно выстрел, никто ничего не видит и не слышит. И если надо бежать – момент настал.

* * *

Кощея считали сильным.

Несмотря на свои тридцать восемь лет, он легко отжимался пятьдесят раз и двадцать подтягивался. Правда, всегда забывал упомянуть, что никогда не приседал со штангой, и когда раздевался, смотрелся комично: развитый торс на бросающихся в глаза рахитичных ножках.

«Приседания – для слабаков» – говаривал он, и приходилось соглашаться: – «Главное – руки».

Никому не хотелось спорить с правой рукой местного мафиози. Не хочет шеф ноги качать – не надо, Бог ему судья, или Босс, как называли того самого мафиози. К тому же, если требовалось, Кощей мог очень хорошо вдарить, после чего не каждый оставался на ногах (даже у кого они были сильными), а некоторые и вовсе вырубались.

А ещё Кощей был не глуп. Не настолько, конечно, чтобы в университете учиться, или помощником директора на заводе работать, но достаточно для превращения из простой торпеды в уважаемого вора в законе. И когда один из его архаровцев выхватил пистолет и начал палить, тут же догадался: пора делать ноги. Сначала, правда, возникло сильное желание наказать кретина, но быстро исчезло. Не из-за охраны (ментам ещё надо сюда добраться), и не потому, что пришли совершить кражу. Нет… Просто громкий шум мог разбудить местных обитателей. И не мог, а точно разбудил, Кощей готов был руку дать на отсечение, или даже голову. Вот и не стал тратить время на выяснение отношений, всё равно шмальнувшего не видел, а ловко повернулся (кто теперь скажет, будто ноги слабые?) и метнулся к выходу.

Но ноги всё-таки подвели… А может, зрение.

В момент, когда до спасительной двери остался шаг, левая нога наступила на что-то твёрдое и круглое. Воображение тут же нарисовало ухмыляющийся человеческий череп, и… почти сразу забилось в панике, когда мафиози вскрикнул от боли и споткнулся.

Кощей подвернул ногу, стараясь не упасть, отклонился от намеченного курса и смаху врубился в стену. Послышался тихий, знакомый по «работе» костяной хруст, и мужчина заорал: в плече что-то сломалось. А когда упал на пол, сразу вспомнил о плохом предчувствии и нежелании идти на «дело».

А вот Ганса, кретина, заметившего Мишку, подобные мысли не занимали. Мыслительный процесс требовал усилий, и двадцатилетний преступник старался использовать серое вещество как можно реже, насколько позволяла ситуация, разумеется. И ведь, правда? Зачем думать, если руки делают всё сами? Бьют, куда надо, выхватывают пистолет и жмут на спусковой крючок. Всё очень быстро и точно, спросите у тех, кого собственноручно на свалке закопал. И дурного предчувствия у Ганса не было, потому что знал Ганс: дело прибыльное, не каждый день в Город атомные генераторы притаскивают, пускай старые и излучающие радиацию, цена от этого не уменьшалась, скорее наоборот.

Надо было видеть лицо бандюка. Улыбка осветила узкий лоб и поросячьи глазки, делая физиономию осмысленной и доброй, тьфу… но действительно, улыбка всех делает краше. Знал преступник, и что шуметь в помещении, тем более стрелять, категорически запрещено, прекрасно знал, но ничего не мог поделать с руками. Хорошие были руки, быстрые, да и зрение не плохое, сумел же Мишку углядеть. Правда, кое-что не увидел даже он, например, ещё одну фигуру в конце коридора…

Кощей попробовал подняться. Чёрта с два… И чуть не взвыл от отчаянья. Всё! Амбец… втихаря не смоется. А если позовёт – его, наверняка, в панике бросят.

Рука скользнула к кобуре.

Был у Кощея и ещё вопрос. И тоже не очень сложный. Кого он заметил слева, когда падал? Одного из своих головорезов…

С той стороны твоих людей нет.

…или стражей?

Шершавая рукоятка с самодельными углублениями под пальцы удобно легла в ладонь.

Ганс успел выстрелить три раза, прежде чем сообразил: происходит странное. Во-первых, стало темнее, кто-то из ребят с фонариком перестал светить; во-вторых – почувствовал в темноте подозрительное шевеленье; ну и, в-третьих, вспомнил наконец, что шуметь в доме нельзя.

Не думая, Кощей выхватил «Беретту» и открыл огонь, одновременно начиная кричать, когда в жёлтых всполохах увидел, в кого стреляет. А затем, уцепившись свободной рукой за дверную коробку, попытался подползти к выходу. Ну же! В следующий миг кто-то с лёгкостью (не помогли бы мощные ноги) оторвал мафиози от пола и швырнул в темноту.

– Не-ет!!! – заорал Кощей, и темнота пришла в движение.

Яростными вспышками стробоскопа в темноте разразилась беспорядочная пальба. Бандиты поняли, что случилось, и стали вырываться из западни.

Западня не пускала…

Ганс развернулся, лицо приятеля белело в темноте, с удивлением увидел в глазах напарника слёзы. Ничего не понимая, заметил на стене прыгающий луч фонарика (рука парня ходила ходуном), нахмурившись, удивлённо поинтересовался:

– Ты чего, а…?

В ответ напарник нечленораздельно промычал, словно ему что-то мешало. Затем это что-то высунулось, и Ганс подумал, будто приятель показывает язык (какого хрена?), но быстро сообразил: для языка штука слишком длинная, и… наверное, гибкая, словно язык превратился в огромного червя и зажил собственной жизнью. Ганс, наверняка, сильно удивился, хотя ничего и не понял, если бы узнал, что мыслил верно.

– Х-х-х, кх-ха-а-а… – вырвалось из раззявленного рта, а затем лицо разлетелось на куски.

Ганс глаза закрыть не успел, тем более испугаться. А когда в лицо полетели горячие ошмётки, тупо облизал губы, чувствуя мягкие, приятные на вкус сладковатые кусочки. Потому и жив остался. Его не очень мощный мозг (совсем не мощный) сумел родить единственную, но необходимую в тот момент мысль: «Это не язык, чёрт возьми, совсем не язык».

То, что напарник умер (а главное, как), в голову отморозку не пришло.

И, наверное, будет не честно, если спасение Ганса зачтётся мозгу, руки бандита тоже не подвели. Вот бы удивилась подружка, на каждом углу трубившая, что уже месяц имитирует оргазм, так как у недоумка маленький член, а руками он может только махать.

Ганс выстрелил ещё два раза, и тот, кто подкрался к приятелю сзади и разорвал несчастному голову, с утробным воем отлетел в темноту.

Сломаны нога, плечо, рука, рёбра, выплывая из обморока, дотошно и с привкусом мазохизма, перечислял Кощей свои потери, короче, изломался весь.

И болело тоже – всё.

Начиная с ногтей на пальцах ног и кончая макушкой. И, пожалуй, макушка болела больше всего – именно ею он врезался в стену. Ну да чёрт с ней, с макушкой, главное руки (не ноги же?) целы, и можно ползти. Хорошо, что можно. Другие, Кощей видел (и слышал!), как летали по комнате его ребята, превращаясь во что-то бесформенное, но уверенно мёртвое, не могли даже ползать. Уже не могли. И всё из-за одного единственного урода.

Кощей осторожно зазмеил к двери, горячо надеясь, что виновника сожрали.

В комнате творилось невообразимое. Ухали и лопались выстрелы. Заставляя вскрикивать и жмуриться, высекали всполохи рикошета, и с неслышным чавканьем влипали в людей. В глаза и нос набивались невидимый в темноте дым и поднятая в воздух пыль. Скрипел на зубах превращённый в крошку цемент. Гудело в ушах. Но весь шум не мог заглушить человеческие вопли. Здоровые мужики шатали ором стены. Наверное, кого разрывали на кусочки. Кому везло – умирали тихо и быстро. А ещё… несчастные метались. Бегали по комнатам, надеясь найти укрытие. И не могли. Лишь налетали на углы, полуистлевшую мебель, валились с рёвом на пол, пытались судорожно подняться. Чувствовали, как сзади приближается смерть, хватает и тянет, и изо всех сил пытались вырваться. Хрипели и брызгали слюной, когда «стальной трос» Ледяного и Прочного опутывал тело, сипели, когда сдавливал горло, и дёргались, когда ломал рёбра.

Умирали…

И если бы не стрельба и дикие крики, можно было услышать, как сочно трещат рёбра и звонко ломается позвоночник. Как с чавкающим звуком сворачиваются шеи и отрываются конечности… Если бы не темнота, увидеть фонтаном хлещущую кровь, забрызгивающую стены, пропитывающую превратившиеся в труху доски пола. Почувствовать, как комната наполняется запахом крови, оружейной смазки и дыма. И как к запахам примешивается вонь человеческих испражнений.

Главное, чтобы не заметили, главное, чтобы не заметили. – Птицей в клетке билась в голове единственная мысль, и заканчивалась: – За что мне это?

Кощей до ломоты сжал зубы, по лицу градом катился пот, стараясь не закричать, перекатился на середину комнаты. Огляделся, на миг глаза застила пелена, и, холодея, заметил наступившую вокруг тишину. Хотел облегчённо выдохнуть, мышцы на миг расслабились, когда сообразил, что на самом деле это плохо, если не сказать хуже. Потому что не осталось больше живых, вкусно пахнущих людей, и некому отвлекать от него чудовищ. Из чего следовал вывод, не утешительный, но правдивый: если не встанет и не доберётся до выхода – домой уже не вернуться. И не только домой, его даже не похоронят по человечески, если не считать таковым тот факт, что в землю он попадёт, несомненно… После того, как его сожрут, переварят, а затем… хорошая мысль, успокаивающая. Именно поэтому Кощей снова сжал зубы, твёрже сдавил пистолет, перекатился, стуча мослами по полу и оставляя на досках капли пота, и рывком встал на ноги. Замер, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь. Почувствовал, как что-то насторожилось, словно удивилось, как могло прозевать, а затем… неуловимо пришло в движение.

Только в этот раз Кощей оказался готов.

Бесформенное пятно вытянулось, приближаясь.

Кощей ждал до последнего, а когда до фигуры осталось меньше метра, открыл огонь.

Бах! Бах! Бах!

Раз, другой… третий… увидел мешком свалившуюся тварь, услышал стеклянный визг, почувствовал чужую боль. А затем прыгнул к двери, и чужая боль мгновенно сменилась своей. Раскалённым прутом вонзилась в ногу, проткнула тело и врезалась в макушку. Из глаз брызнули слёзы, мочевой пузырь сократился, а тело прошиб пот.

Ещё один прыжок – и рука нащупала ручку.

Кощей скорее почувствовал, чем увидел: сзади что-то подбирается, а может, учуял – воняли твари мерзко. Короче, понял и уразумел: для спасения не хватает всего нескольких секунд и одного шага.

Вперёд…

Но вместо этого отпрыгнул назад, сдуру, и снова спас себе жизнь.

Оставляя приторный запах сырого мяса, мимо пролетело что-то тяжёлое, обдав вонью застарелого пота и мочи, смачно врезалось в стену.

– Не торопись, – процедил Кощей, разряжая остатки обоймы в поворачивающегося к нему монстра.

Залетевший в открытую дверь ветер донёс запах улицы – запах спасения: по имеющимся сведениям, обрубки из дома не выходили.

Мужчина сделал последний шаг, и… увидел в проёме нечто. Разглядеть чудовище мешал бьющий в глаза свет от прожектора, но и увиденного оказалось более чем достаточно. Закричав, Кощей отпрянул назад. Выставил перед собой руки и закрыл глаза, мысленно прощаясь с жизнью.

Тварь метнулась следом.

Над головой полыхнула молния и ударил гром, что-то блестящее залетело под рубашку и с шипением прилипло к коже. В следующую секунду чьи-то руки схватил Кощея за талию, и грубо толкнули вперёд. Мужчина пробкой вылетел в дверь и свалился на агонизирующего бионита. Снова закричал, когда руки провалились внутрь, а пальцы коснулись скользких внутренностей и горячих механизмов. Замер, когда опять загремели выстрелы, и закрыл глаза.

* * *

Если у Кощея сильными были руки, то у Ганса, судя по всему, ноги. Потому что бежал он так, что вряд ли уступил кому-нибудь из бывших одноклассников. А ведь когда сдавали нормативы, подросток не входил даже в первую пятёрку. Зато сейчас пришёл бы первым. Парень нёсся, словно за ним гналась стая волков, и при этом тащил на плечах Кощея. При каждом шаге главарь громко стонал, но не ругался, хотя и хотелось. А ещё Кощей хотел вернуться к двери в дом и долго громко кричать, орать и посылать всех куда подальше, но вместо этого он стонал и плакал. А когда Ганс подбежал к машине и помог забраться внутрь, произнёс одну фразу, после чего сразу потерял сознание:

– Что за падла открыла огонь…

И Гансу хватило ума не сознаться.

* * *

Диман заставил себя пошевелиться. В прямом смысле слова. Напряг мускулы, словно подтягивался или отжимался, согнул руки. После увиденного хотелось лежать, забиться в какую-нибудь щель и не двигаться. Невозможно, в природе не существует. Пасовало хвалёное Мишкино воображение. Однако было. Он сам, да и друг тоже, своими глазами видел, как какие-то твари (не люди, точно) набросились на тех, кто выдавал себя за ментов. А затем… хорошо, что он избавился от ужина, потому что в желудке снова закрутилось. Чёрт… Полный трындец. Неужели байки про мутантов правда? Но тогда… что ещё из многочисленных ужастиков, рассказанных пацанами, существовало в реале? Пятно на стене? Призраки? Чёрный-чёрный лес или чёрная комната? Пожалуй, с комнатой он угадал, действительно чёрная – по крайней мере, ночью. А днём, скорее всего, станет красной, а потом снова чёрной, когда кровь запечётся.

Снова захотелось в туалет.

– Домой хочу, – послышалось в темноте.

– Чё? – Диман скорее пошевелил губами, чем действительно произнёс слово.

Рядом заворочался Мишка, кажется, он дрожал:

– Х-хочу домой. – Действительно трясся, дрожь накатывала волнами. – Д-домой…

– Хорошо. – Диман прикинул, где может находиться ближайшее окно, осторожно поднялся и потянул за собой товарища.

Ребята медленно, на негнущихся ногах, словно роботы с заржавевшими шарнирами, стараясь не смотреть по сторонам, но всё равно каждую секунду оглядываясь, прошли в соседнюю комнату где, как и прежде, двинулись вдоль стены. Только теперь перпендикулярно коридору, по которому крались до этого. Миновав ещё два помещения, с облегчением увидели светлеющий провал окна, без стёкол и не заколоченный: выход на улицу, где рассказывают страшные истории, но не участвуют в них.

Дмитрий чуть ли не за руку подвёл Аспирина к окну. На несколько секунд заставил замереть, прислушаться: нет ли погони, затем подсадил, помогая забраться. Как только друг спрыгнул, весь обратился в слух, ожидая нападения. Ничего не услышал, в ушах звенели лишь выстрелы и крики, и схватился за обколотые кирпичи. Напрягся, из-под пальцев посыпалась штукатурка, хотел уже забраться на подоконник, когда на глаза попалась ещё одна дверь.

Подозрительно крепкая, и на вид совсем новая…

Костёр уставились на пятно света, отбрасываемое откуда-то с улицы и падающее на клёпаную металлическую поверхность.

Ровную и недавно крашенную…

Тело свела болезненная судорога, нога соскочила, и Дмитрий больно ударился о шатающуюся кладку коленом. Из груди вырвался стон, но взгляд остался прикованным к подозрительной створке.

Неужели, правда, крашеная?

Поддавшись нездоровому любопытству, согнувшись буквой «Г» и потирая ушибленное место, Костёр проковылял к двери и осторожно коснулся блестящей ручки. Провёл по свежей краске рукой, оставляя на глянце едва заметный влажный след. Пытаясь определить, есть ли кто с другой стороны, прислонился к двери ухом и прислушался.

Какой-то гул?

Металлическая дверь напоминала старинные клёпаные танки и железнодорожные мосты, и, скорее всего, прекрасно проводила звук, если внутрь не набили какой-нибудь наполнитель. Пенопласт или стекловату. Хотя зачем кому-то набивать стекловату в дверь давно заброшенного дома, и не простую, а чуть ли не бронированную? Может, затем, зачем и красить?

Из-за двери не доносилось ни звука.

Дмитрий перестал прислушиваться. Дверь была холодная, и у него замёрзло ухо. Пытаясь связать всё воедино, машинально потёр мочку пальцами. Неужели эти твари разумны? И смогли покрасить дверь? Но тогда почему не отремонтировали всё остальное? Бред какой-то, что-то (кто бы спорил) в его рассуждениях не складывалось…

Тихий свист Мишки отвлёк от мыслей.

Ладно, потом додумает, сейчас линять надо. Костёр снова сделал шаг к окну. И снова остановился и посмотрел на дверь. А… была, не была. Вернулся к двери и резко повернул ручку. Замок тихо щёлкнул и открылся. Чёрт… Не заперто. Парень замер, запоздало пугаясь безрассудного поступка. Хотя чего уж теперь. Если там кто-то есть – по-любому услышал. Так что… Дмитрий набрал в лёгкие воздуха, затаил дыхание и толкнул массивную (действительно чем-то набитую) дверь.

* * *

Позже, когда он будет вспоминать события ночи, хотя и поклянётся никогда этого не делать, придёт к выводу, что вёл себя странно. Им слишком везло, и где-то на подсознательном уровне теплилась уверенность: ничего не случится. Как будто кто-то (уж не Мишка ли?) специально заманил на пустырь, стараясь узнать, выберется ли из заварушки, и, убедившись, показал проклятую дверь.

Отец бы посмеялся над такими мыслями. Знал прекрасно: если сын остался цел, заслуга в этом не мифических существ, а силы воли и хладнокровия. Качеств, в избытке имеющихся у Кострова-младшего. Отец у Дмитрия был что надо, хоть и ворчал всё время и храпел до оконного звона.

Подумает Костёр и о том, что будет ещё, как минимум неделя, всё забыть и постараться выйти «сухим из воды». Что даже подозрительная дверь и найденное в комнате оборудование – не такой уж большой криминал.

Для него…

Хотя в тот момент разволновался сильно. И испугался… не каждый день становишься свидетелем чего-то очень секретного и опасного. За такое обычно наказывают.

Он просто исчезнет.

И друг вместе с ним.

И всё из-за нескольких ящиков, аккуратно сложенных возле стены. Не на потрескавшемся бетоне и истлевших горбылях, а на деревянном, из новеньких досок, полу. В комнате с наглухо заколоченными окнами, и с электрической (электрической!) лампочкой красного цвета под потолком, разгонявшей полумрак неярким светом и освещавшей сложенные на полу ящики, инструменты и непонятное снаряжение. А главное – ещё одну дверь, точнее, тамбур, в том самом месте, где, по Димкиным расчётам, заканчивалась территория города. И тамбур этот мог вести лишь в одно место…

Из города!

Уже после, когда они с Мишкой убегут на достаточное расстояние, озираясь, придут в себя, и Костёр всё подробно расскажет Аспирину, голову посетит мысль, что люди, выдававшие себя за стражей порядка, искали эту комнату. И никакие они не менты, а бандиты, решившие поживиться за чужой счёт; если бы ящики принадлежали им, стрелять бы они не стали, даже он догадался: мерзкие твари реагировали на шум.

Конечно, и тут не всё сходилось: например, с каким наслаждением обрубки расправились с людьми, не только убили, а ещё и съели. Из чего следовало, что тот, кто складывал оборудование и ходил на ту сторону, должен был как-то ужасных стражей контролировать. Но даже это не волновало Кострова-младшего больше, чем вопрос: почему не сожрали их? Могли же – за компанию? Могли, но не сожрали, и лишь потому, что до этого обнюхали, и… думать дальше не хотелось. Слишком уж получалось запутанно и сложно. Хотелось чего-то попроще. Неба над головой, нормального жилья, или, на худой конец, знать – где враг, а где друг. Теперь же выходило, что кто-то (явно не рядовые граждане) беспрепятственно выходит из Города, приносит из-за Края очень ценные вещи и притащил откуда-то чудовищ. И всё под носом у вездесущей охраны.

Дела…

Глава 2

Противный писк будильника заставил вздрогнуть и проснуться. Глаза скользнули по часам, и Дмитрий мысленно удивился: «Неужели проспал? Вернее, не проснулся за несколько секунд до сигнала»?

Из открытого окна тянуло свежестью.

Парень вспомнил, с каким трудом проводил позавчера Мишку до квартиры (впечатлительный друг боялся идти один). Пришёл к себе, и долго, пытаясь успокоиться, принимал горячую ванну. Не успокоился, пришлось выпить снотворного, под утро задремал…

Ладно, пора на работу.

Костёр поднялся, босые ступни коснулись прохладного линолеума, с хрустом потянулся, осторожно задирая голову и разглядывая увеличивающуюся на потолке паутину. Все мышцы ныли, а спина болела, словно вчера он разгружал вагоны. С чувством зевнув, поискал глазами носки. Один обнаружился сразу, другой пришлось на коленях доставать из-под заставленного пыльными обувными коробками дивана. Выпрямляясь, обнаружил брошенные ночью на пол джинсы и майку аккуратно висевшими на спинке кресла: заходила матушка и прибрала.

Как всегда…

Машинально прислушиваясь к шуму за стенкой, стоны матери давно стали фоном, решил, что у него серьёзное оправдание – не каждую ночь с обрубками сталкиваешься.

Мысли тут же вернулись к событиям ночи, и Дмитрий быстро забыл обо всём… только тени, скрежет и крики. Глаза в испуге скользнули по комнате и наткнулись на зеркало. Парень вздрогнул. Не сразу признал своё отражение: крепкая фигура в трусах, и в каждой руке по носку. Морок развеялся, невесело улыбаясь, вспомнил, как однажды в таком виде спалился перед родителями очередной подруги, и как всё утро изображал жениха…

Продолжая разглядывать фигуру, оценил массивный курган трапеции и объёмные холмы дельт, накачанную шею, прыгая, натянул носки, а затем и джинсы. Повернулся, любуясь в зеркало сбоку, расправил одеяло, пальцы уцепились за простыню, и аккуратно свернул постель в некое подобие рулета, где вместо начинки выглядывало одеяло и две подушки. Небрежно запихнув «рулет» в старый скрипучий шифоньер, ещё раз оглядел маленькую комнату…

Он жил на третьем этаже старого, как мир, кирпичного девятиэтажного дома. В довольно приличной, по меркам района для бедных, да и всего города, трёхкомнатной квартире. Планировка ничем не отличалась от той, что когда-то называли «улучшенной»: три изолированные комнаты, разделённый с ванной санузел, кухня и длинная прихожая. Самую маленькую комнатушку впарили ему (мужчина, перебьётся), вторая по коридору и чуть больше досталась младшей сестре, а в самой большой разместились родители.

В квартире стояла тишина.

Ленка, конечно, ещё не проснулась, а отец наверняка ушёл. Одна матушка спала в одиночестве в зале. Болезнь наступала, и она редко выходила из комнаты, только когда все собирались дома, или приходили гости. Да иногда, чаще по ночам, чувствуя себя лучше, заходила полюбоваться ребятишками.

Нестерпимо захотелось зайти в зал и пожелать матери доброго утра, может, и отец ещё спал, и не ушёл по многочисленным делам. Здорово застать предков вместе, сесть рядышком, как раньше… вернуться в детство и весь день играть в приставку.

Дмитрий пригладил взъерошенные волосы, стараясь не шуметь, тихо прошёл на кухню.

Нет, если бы отец был дома, то уже встал, и, как всегда, готовил своё фирменное блюдо. Яичницу. Одну из разновидностей: глазунью, с салом, колбасой, омлет… при этих мыслях в животе заурчало (весь вчерашний день он пил только чай – после субботнего «приключения» в рот ничего не лезло). Не богатый вроде выбор, но Костёр так не считал. Это очень хорошо, что он завтракал яичницей, другие не могли позволить даже этого.

Мишка, например…

А в яйцах, как-никак, много белка, не растительного, а того самого, нужного для роста. Тем более ему, качку доморощенному. Не водяному, разумеется – бодибилдеру, как выражались мажоры. Или не мажоры (прикольное, просто, слово), короче, сосунки всякие, с богатенькими родителями, нажравшиеся стероидов и разъезжающие на собственных тачках. Хозяева жизни грёбаные – были среди знакомых и такие.

<1 2 3 4...10 >

На страницу:

Перейти

2 из 10