Однажды… Сборник рассказов выпускников Литературного института

Я вошел и остановился прямо перед ним, не подобрав утешительных слов, не находя оправданий и объяснений.

И тут, точно почувствовав мое бесшумное появление, Григорий неожиданно поднял голову и вонзил в меня свой черный, затуманенный от слез взгляд.

Несколько долгих секунд мы глядели друг на друга, возможно стараясь постичь происшедшее. Затем Григорий громко и отчетливо произнес какое-то русское слово. Это слово больно хлестануло меня. Даже не догадываясь о его значении, я невольно ощутил его скрытый смысл, и в сильнейшем смятении выбежал из кухни. Больше я никогда не видел того русского.

На другой день отца вызвали к постели умирающего в Шрусбери, и мы были вынуждены покинуть Дорсет. А в следующем году, сразу после Пасхи, к нам пришло известие о смерти Элен Уэджвуд и больше в её поместье мы никогда не появлялись.

Однако, хотя природа и не заложила в мою натуру ни малейшей склонности к языкам, но, то русское слово долго не давало мне покоя, всплывая в памяти снова и снова, до тех пор, пока я не повстречал на «Бигле» одного русского матроса и не выяснил, что в действительности оно означает – «обезьяна».

Об авторе:

Ида Мартин – писатель, копирайтер, журналист. Родилась в Москве, закончила Литературный институт им. А.М.Горького. Публиковалась в журналах «Москва», «Химия и жизнь», «Юность», «Литературной газете» и других периодических изданиях.

Автор повести «Дети Шини». Лауреат премии «Рукопись года» 2017 в жанре young adult.

Марина Кулакова

По-единок

Задание:

В Коломне Ивану Андреевичу Крылову представили собаку, которая могла съесть больше, чем он.

Иван Андреевич всю дорогу, пока трясся в экипаже из Петербурга в Коломну, был погружен в мрачные мысли. С одной стороны, его визит необходим, с другой – очень не хотелось участвовать в навязанном ему поединке.

Однако после отставки у князя Голицына драматург располагал свободным временем, которое можно потратить на такую ерунду, как пустячный спор с азартным Михаилом Евгеньевичем за игрой в карты и, как следствие, поездку в подмосковную губернию Коломну. Пари могло бы и не состояться, не обмолвись один из игроков, что великий Карамзин, дескать, тоже участвовал в коломенском состязании, да не справился с соперником. Правда, в газетах об этом не писали, и, возможно, информация была недостоверной, но у Ивана Андреевича, извечного оппонента «карамзинистов», тут же загорелись глаза…

Мимо проплывали, точнее, проползали скромные деревушки. Несколько встреченных собак с чувством облаяли путешественников, на что кучер произнес такую заковыристую фразу, что Иван Андреевич полез в саквояж за письменными принадлежностями. Все может пригодиться. Несколько лет назад он закончил шуто-трагедию «Подщипа», где в речи персонажа – князя Слюняя использовал манеры своего стародавнего знакомого. Получилось весьма потешно, но с тех пор знакомый обиделся и предпочел перейти в категорию незнакомых.

Около полудня экипаж въехал в городок, покружил вокруг деревянных построек и наконец, остановился возле каменного грязно-серого дома, находящегося поблизости от Соборной площади. Вдалеке виднелись переливающиеся на солнце купола Успенского собора, по узким улочкам праздно прогуливались местные жители.

Иван Андреевич с трудом выбрался и огляделся. В этот летний день он чувствовал себя как рыба, вынутая из водоема. Писатель, несмотря на свои неполные сорок лет, уже был довольно полным и начал страдать одышкой.

– Ну, приехали, что ли? Это гостиница? – Иван Андреевич ткнул пухлым пальцем в не очень презентабельное здание, представшее перед путешественниками.

Кучер равнодушно пожал плечами, мол, «а вы, сударь, что хотели-то увидеть в провинции, дворец-с?».

– О, Иван Андреевич! Приветствуем, приветствуем! Добро пожаловать! – Два седоволосых господина, будто появившись из воздуха, торопливо подбежали к гостю. Одетые в старомодные камзолы, они представляли бы собой обычных провинциальных старичков, если бы не их трости, украшенные золотыми набалдашниками.

– Михаил Евгеньевич, Николай Прокопьевич, взаимно! Однако ж куда вы изволите проводить меня? Неужто в эту величественную постройку? – гость иронично поднес ладонь к глазам, всматриваясь в здание, которое словно скукожилось от стыда под взглядом столичного привереды.

– Ох, Иван Андреевич, простите великодушно. Вы даже представить не можете, как там внутри чисто и удобно. Все приготовлено специально для того, чтобы вы отдыхали и набирались сил до вечера, – слегка подобострастно пропищал старичок, именуемый Николаем Прокопьевичем.

– Должен заметить, вам, дорогой друг, придется потратиться немного, а уж если вы выиграете спор… – деловито начал второй.

– Не «если», дорогой Михаил Евгеньевич, а «когда»! – поправил писатель, вручая саквояж подбежавшему мальчишке.

В гостинице, оставшись один, он, скинув пыльный сюртук, подошел к окну, распахнул ставни и принялся рассматривать пейзаж. Коломна по праву славилась живописной природой, красавицей рекой Окой, церквями, башнями и прочими достопримечательностями. С трудом отлепив взгляд от пейзажа, Иван Андреевич со вздохом подавил в себе желание спуститься вниз и перекусить расстегаями. До назначенного срока оставалось еще часа четыре, но рисковать было нельзя. Он неторопливо принялся распаковывать вещи, как вдруг над самой головой просвистел камень и, ударившись о стену, замер на полу. Драматург вздрогнул от неожиданности и, шагнув к окну, осторожно выглянул. Во дворе никого не было. Опасаясь, что бросок все же может повториться, он отошел в сторону и задумчиво уставился на метательный снаряд.

Внезапно в дверь постучали. Постоялец на всякий случай поднял загадочный камень и буркнул:

– Ну, войдите.

На пороге появилась немолодая горничная:

– Простите, что беспокою вас. Вам просили передать вот эту записку, – женщина протянула немного грязный, сложенный вдвое кусок бумаги.

– От кого? – сурово спросил тот, принимая послание.

– Не могу знать. Какой-то мальчишка сказал, что от некоего дяденьки для Ивана Андреевича Крылова, принимающего участие в нашем ежегодном коломенском турнире… Больше ничего не знаю.

– И кто кинул камень в мое окно, вы тоже не знаете? – ехидно сказал Иван Андреевич, показывая булыжник.

– О боже! – всплеснула руками горничная. – Это, должно быть, мальчишки дворовые хулиганят.

– Примите меры. Совсем вы тут, в ваших провинциях, распоясались! – сердито процедил собеседник, хмурясь.

– До вечера мы все уладим! Прошу извинить за причиненные неудобства!

– Ничего себе неудобства! Безобразие! А вдруг это покушение на меня? А если меня тут у вас закидают камнями? – разошелся гость и угрожающе направился к своей собеседнице. – Поселите меня в другом номере!

– Да, конечно, конечно… Сегодня же мы переселим… Не волнуйтесь… – лепетала горничная, медленно отступая в коридор. Нащупав ногой ступеньку, женщина резко развернулась и побежала по лестнице.

Драматург с треском захлопнул за ней дверь и, наконец, развернул бумажку. На ней корявыми буквами было написано следующее:

«Ежели вы, господин Крылов, еще не передумали участвовать в соревновании, то настоятельно рекомендуем передумать. Или коли вы изволите все же явиться, то еще более настоятельно просим вас проиграть. Поверьте, это в ваших же интересах. В противном случае вы пожалеете. В Коломне еще много камней. Подумайте. Доброжелатели».

Прочитав, Иван Андреевич презрительно хмыкнул. Затем, на всякий случай прикрыв ставни, достал письменные принадлежности, обмакнул перо в чернильницу и на другой стороне бумажки уверенной рукой начеркал ответ. Писатель не чурался крепких выражений, и на сей раз ему пригодилась фраза, сказанная по дороге кучером. Разумеется, в письме она получила некую литературную обработку.

Спустившись, Иван Андреевич отдал послание горничной на тот случай, если кто-то придет за ответом, и потребовал себе две порции расстегаев за счет заведения. Но поразмыслив, отменил заказ и поднялся обратно в комнату. Едва постоялец прилег на кровать, как в дверь снова постучали.

– Кто? Что? – прорычал драматург, поднявшись с несвойственной ему быстротой. – Не гостиница, а проходной двор!

Дверь, оказавшаяся незапертой, тихонечко приоткрылась, и в комнату робко вошла миловидная девушка. Гостья остановилась и принялась теребить светлый локон, выбившийся из-под чепчика.

– Кого вам угодно, сударыня? Что привело вас ко мне? Может, у вас найдется для меня записка или, на худой конец, камень? – преувеличенно почтительным тоном сказал Иван Андреевич, раздосадованный, что посетительницу невежливо просто выставить за дверь.

– Записка? У меня нет записки… И камней… Извините, что беспокою вас, но я не могла не прийти. Когда я узнала, что вы, такой великий писатель, посетили наш уездный городок, я не сдержалась и пришла, чтобы выразить вам свое почтение и восхищение!

– Что ж, милое дитя, вы достигли своей цели. Я весьма польщен. – Иван Андреевич с любопытством взирал на девушку.

– Но, может… Быть может, вы примете в знак почтения от меня и моей семьи скромный подарок? Я напекла пирожков и хотела бы угостить вас ими…

– Извините, барышня, но я, как ни странно, еще не проголодался. Так что простите, мне хотелось бы отдохнуть.

– Но могу ли я оставить вам угощение на тот случай, если вы передумаете? – предприняла последнюю попытку девушка.

– Нет, нет и нет. Идите лучше нищих накормите. Заодно сделаете доброе дело.

Выпроводив незваную гостью, страдалец, наконец, принял горизонтальное положение и попытался расслабиться. Однако заснуть так и не удалось: то и дело мерещились подозрительные звуки.

Спустя несколько часов, ровно в назначенное время, Михаил Евгеньевич повел гостя на площадь, находящуюся возле кремлевской стены, кое-где полуразрушенной, но все еще не потерявшей своего былого великолепия.

Тем временем на месте будущего турнира уже собралась кучка людей, с любопытством поглядывающая на приготовления. Под вечерними лучами солнца несколько мужчин быстро сооружали помост. По бокам стояло несколько глубоких кресел, а чуть поодаль расположился небольшой стол, а также стул, вздыхающий под тяжестью сидящего на нем журналиста.

Один из участников конкурса уже был на месте: лохматый Фока, главный желудок и гордость Коломны, неспешно прогуливался по площади и выжидающе смотрел по сторонам. Вот уже четыре года он был непобедимым и непревзойденным едоком. Слава о нем и его аппетите докатилась аж до обеих столиц. Год назад Коломну посетил сам Карамзин и пожелал соревноваться с Фокой. Но куда уж этому малоежке тягаться с ним!

Идея создания замечательного турнира принадлежала старику Демьяну Демьянову. Его подопечный Фока отличался настолько неумеренным аппетитом, что мог за раз съесть столько, сколько один человек за неделю. Старик решил сыграть на этом и не прогадал. Турниры по поеданию прижились и проводились ежегодно в один и тот же день – шестнадцатого июля. В сей день местные власти готовили невероятное количество еды и выбирали двоих участников, которые должны были кушать до тех пор, пока кто-то из них не скажет или не пробулькает: «Сдаюсь!» За победу полагались ценный приз и хвалебная статья в городской газете. На соревнующихся делали ставки, и вот уже четыре года выигрывали поклонники Фоки. После мероприятия остатки неиспользованной провизии раздавались всем желающим.

Антон Спиридонович, бессменный ведущий конкурса, бегал туда-сюда, созывая прохожих. Из высокопоставленных лиц на мероприятии обещал быть лишь заместитель губернатора, так как сам губернатор сказался больным. Однако недавно Антон Спиридонович получил записку, что и тот заболел «чем-то неожиданным и весьма опасным, по симптомам схожим с болезнью губернатора, ибо обедали они всегда за одним столом…».

Простой народ подтягивался, а вскоре подошел и сам Иван Андреевич. Он не очень любил пешие прогулки, но эта позволила ему еще добавить голода.

Фока с явным презрением поглядел на соперника. Его не испугал даже заметно выпирающий живот.

«Ну уж… Видали мы таких оппонентов…» – подумал он, а вслух лишь громко задышал, далеко выпростав из своей пасти язык.

Не шибко многочисленная публика замерла. Коломенский журналист, лениво обмахивавшийся бумажками, отнюдь не спал, а жадно взирал на аппетитные приготовления.

Вскоре перед дуэлянтами поставили по огромной порции ухи. Собака и человек одновременно потянули носами воздух.

– На счет «три»: раз, два-с, три-с… – скомандовал Антон Спиридонович.

Иван Андреевич ел жадно, в отличие от собаки, пытавшейся поначалу сохранить приличия цивилизованного животного XIX века. Но, глядя на не церемонившегося противника, пес позволил себе отдаться инстинкту. Он первым доел свою порцию и удовлетворенно облизался. Уха была хороша! Наваристая, жирная, с янтарной пленочкой и щедро сдобренная свежей зеленью. Одним словом, и для человека-то деликатес, а уж для собаки тем более. На второе подали жареные цыплячьи грудки, на третье – любимые Иваном Андреевичем расстегаи, на четвертое – говяжьи отбивные, а затем блины с вишневым вареньем и сметаной. Соперники теперь ели не спеша, тщательно прожевывали пищу и делали небольшие паузы, чтобы перевести дух.

Публика то расходилась, то возвращалась, ведь, чтобы смотреть в течение нескольких часов на уничтожение вкусностей, надо иметь поистине железные нервы. У многих текли слюнки, и, не сдержавшись, они покупали у лавочников, неспроста расположившихся неподалеку, какую-нибудь снедь. Журналист сонно что-то скреб пером в бумажках, с раздражением отгоняя мух.

Время шло, а соперники, подбадриваемые редкими возгласами из толпы, упорно продолжали состязаться. Наконец, бросив взгляд на очередное лакомство, собака закатила глаза и чуть было не завалилась на бок. Теперь она напоминала лохматый воздушный шарик с малюсенькими и, казалось, лишними, лапками. Иван Андреевич тоже испытывал некоторый дискомфорт: ему пришлось расстегнуть пуговицу на сюртуке. Что и говорить, червячка он точно заморил и на последующие угощения поглядывал уже без особой радости и жадности. И все же с пирожками справились оба соперника, хотя дворняга раздувалась все больше и больше. Затем на помост внесли тарелки со сладостями. Мутными глазами пес посмотрел на последнее угощение и попытался пролаять «сдаюсь!», но вместо этого смог лишь издать глухой стон и лишился чувств.

– Победил господин Крылов! – прокричал Антон Спиридонович.

Публика горячо рукоплескала.

– Приз Ивану Андреевичу! Золотого слона! – торжественно приказал ведущий, и молодая дама в нескромно ярком платье принесла на фарфоровом подносе небольшого золотого слоника.

Михаил Евгеньевич победоносно махал руками в воздухе, тогда как недавно подошедший Николай Прокопьевич со вздохом теребил в кармане сюртука скомканную бумажку… Увы, его ухищрения не помогли: ни камень, ни записка, ни оставленные лазутчицей пирожки. Вот как теперь предстать перед губернатором? Как оправдаться? Отчитает ведь…

Ввиду того, что Иван Андреевич временно не мог встать с места, приз поднесли непосредственно ему под нос. Победитель с трудом поднял руку, чтобы принять подарок, и со злорадством поглядел на поверженного соперника.

Вдруг из толпы вынырнул седобородый старичок с тарелкой ухи в руках.

– Подождите! Еще не все! Не все! – закричал он, ковыляя к лежащей в сытом обмороке собаке. – Сейчас мой Фока еще скушает… Сейчас он встанет. Мы еще не проиграли!

Пес, услышав голос хозяина, открыл глаза и с ужасом уставился на приближающуюся к нему уху. В его голове пронеслась мысль, в переводе на человеческий язык означающая: «Караул!» Кое-как сгруппировавшись, Фока медленно попятился.

– Ну, куда же ты, Фокушка? На, ухи поешь… Всего одну тарелочку… Ну, пожалуйста, – отчаянно молил старик, пытаясь догнать питомца.

Но тот, пользуясь еще меньшей скоростью хозяина, «взял себя в лапы» и что было сил, бороздя пузом мостовую, пополз вглубь развеселившейся толпы.

Люди расступались перед забавной парочкой и даже не пытались помочь несчастному Демьяну, все еще не выпускавшему из рук тарелку.

– Господа, – произнес Иван Андреевич и взмахнул рукой. Толпа постаралась затихнуть. – Господа! Послушайте экспромт: «Скорей без памяти домой и с той поры к Демьяну ни ногой».

– Точно! Добила пса Демьянова уха, – поддакнул кто-то из зрителей.

Иван Андреевич погладил набитый живот и загадочно улыбнулся…

Об авторе:

Кулакова Марина Викторовна, родилась в Москве, в 1985 году. Окончила школу в 2002 году. После школы поступила в Российский государственный социальный университет. Работала методистом Учебно-методического центра, оператором ПК, менеджером, документоведом. Параллельно работала внештатным корреспондентом районных газет. В 2009 году окончила РГСУ и в этом же году поступила в Литературный институт на заочный факультет. Учась в Литературном институте, начала понемногу печататься в «толстых журналах», работала внештатным корреспондентом «Литературной газеты» (2010-2011 гг), курировала литературную студию при редакции журнала «Юность» (2013-2015 гг). С 2008 года работаю в Литературном институте. Член Союза писателей Москвы.

Анна Лапикова

Одно желание для золотой рыбки

Задание:

Непростые отношения складывались у Михайлы Васильевича Ломоносова с карасём, которого он никак не мог поймать в пруду где-то под Петербургом.

– Вот вы, Иван Иванович, русский?

– А какой же? А ты, Михайло, скажешь, немец? – хихикнул камергер ее величества императрицы Елизаветы Петровны и неподобающе, но с удовольствием так икнул.

– Натюрлих! – заявил профессор химии Петербургской академии наук, подражая излюбленному обороту речи своей жены – немки, и гулкие раскаты смеха вырвались из могучей его груди.

Отсмеявшись и утерев рукавом холщовой рубахи пьяную слезу, академик пошел на попятную.

– Я не немец, а помор! – сказал важно и испытующе глянул на друга.

– Ха! Помор! Не слышал… Ик!

– Как же, милостивый государь? – удивился Михаил Васильевич и, по обыкновению натуры своей, вступился за правду. – Поморы – те, что по морю Белому живут и на Мурмане промышляют! «По-мо-рю», отчего и поморы. Морского ходу знают и по Ледовитому океану ходят.

– И что с того? Ну, ходят… – как-то сник Иван Иванович, зевнул, икнул и подпер тяжелую голову кулаком.

– А то, что на самодельных судах, на кочах то есть, они за треской, за полтосиной да за зверем морским до самого Груманта доходят.

– Началось! – закатил глаза Иван Иванович.

– И хоть тяжко дышится им, да вольно. Оттого во мне сила природная, и по духу я не крестьянин, не крепостной…

– Помор, стало быть?! – воскликнул Шувалов в попытке прервать поток умозаключений молодого академика.

Тот быстро-быстро закивал головой:

– Потомвс… потомсв… тьфу, слово-то какое… нечистое.

А потомственный дворянин снова хихикнул, взгляд его полегчал, и темень хмельных глаз заискрилась лукавством. Будучи по натуре мягким и добродушным, Шувалов все же не мог удержаться от удовольствия в очередной раз сыграть на горячности академика.

– А докажи, Михайло, докажи! – хлопнул пустой рюмкой по столу. – Покажи, чему у поморов обучился, и наливай!

Михаил Васильевич схватился ручищей своей за штоф, зазвенел об рюмки, заморгал, призадумался.

– Может быть, коч смастерить?

– Зачем?! За здоровье матушки-государыни-императрицы Елисаветы Петровны – будем!

Михайло не закусывал, а Иван Иванович подвинул тарелку с сёмужкой, подхватил кусочек двузубой вилкой и аккуратно в рот положил.

– Ты мне лучше вот, рыбы напромышляй! – и указал на ближайшее к себе блюдо.

– Да завтра же всех карасей из пруда Петра Ивановича выловлю! – вскинулся профессор. – А если выполню и повеселю ваше превосходительство, порадуйте и меня, исходатайствуйте разрешение на недавнюю нашу задумку, потому как она только благо России принести может!

– По́лно, по́лно, Михайло Васильевич, спор шутлив, а ставка высока…

– Так ведь и цель высока! – провозгласил Ломоносов и уронил голову на грудь.

– Хорош! – восхитился камергер, с трудом поднялся из-за стола и, шатаясь, последовал в опочивальню.

Двоюродному брату Ивана Ивановича – графу Петру Шувалову в сорок шестом году императрица Елизавета подарила Парголовскую мызу под Петербургом. С тех пор прошло семь лет, и вязкая, заболоченная земля превратилась в ухоженный парк с аккуратными песчаными дорожками, фигурной формы озерами и прудами, а в центре ее бойко вымахал каменный дворец.

В малой кухне этого дворца приподнял с дубового стола чугунную голову свою Михаил Васильевич Ломоносов. Осмотрелся, увидал кухарку, кочергой из печи золу выгребавшую, и просипел:

– Глашка, плесни с ковша.

Напился, губы отер и обрел обычную свою громогласность:

– Баня топлена? Мыться желаю!

– Вы, Михайло Василич, как мужиком народились, так мужиком и преставитесь, – обиженно вымолвила кухарка.

– Не серчай, не гневайся, изящная, утонченная моя Глафира, – хрипло засмеялся Ломоносов и попытался ущипнуть необхватных размеров талию молодой прислужницы.

– Коли б ваша была, так и хватались бы, – ловко изворотилась кухарка, невольно зардевшись, как спелое яблочко. – Неужто баре так говорят? Оне всё «прошу» да «благодарю» выражаться изволят, а вы… душа темная!

– Душа темная, да ум светлый! Баре твои так изволят выражаться, – не без гордости сообщил ученый и вдруг, словно вспомнив о чем, встрепенулся. – Глашка, наготовь-ка мне хлеба, каши, червей.

– Червей-то почто?

А Ломоносов уже выходил из кухни, бормоча:

– Червей я сам накопаю, и опарыша нужно…

Раным-ранешенько, пока свежий утренний воздух не успел еще смешаться с теплом скупого августовского солнца, Михаил Васильевич сошел с крыльца Шуваловского дворца с удочками наперевес. Он направился прямиком в парк, к одному из прудов, который, как указали крепостные, был чисто карасевым. Ломоносов шагал размашисто, торопливо, чувствуя острое желание выиграть спор. И все же, подойдя к водоему и сбросив с плеча котомку с приманками, он чуть постоял, помешкал, потом вымолвил невольно: «Господи, благослови!» – и только тогда приступил к делу.

Часам к одиннадцати Михаила Васильевича разморило, и в полудреме ему начала мерещиться какая-то таблица, где все известные науке химические элементы располагались стройными рядами и столбцами, но тут к нему тихонько подкрался Иван Иванович и, хлопнув по плечу, поинтересовался:

– Клюет?

Михаил Васильевич вздрогнул, очнувшись, привстал, присел, снова привстал. Шувалов рассмеялся:

– Спит, собака! Признаться, я удивлен твоим нерадением.

– Разомлел на солнышке, ваше превосходительство. С рассвета сижу. Сейчас чудно́е мне привиделось.

– Что же?

Ломоносов наморщил лоб, потер пальцами переносицу.

– Пустое! Вылетело из головы.

Он медленно выпрямился, разминая затекшие члены, и рукой указал на довольно внушительную горку карасей, уложенных под сосновую сень на листы лопуха. А рядом с нею чего только не было насыпано: навозные черви, хлебные катыши, маслянистые комья каши, белесые опарыши, мотыль, овсяное зерно. И сам улов, и уйма приманок так поразили Ивана Ивановича, что рыболов счел нужным объясниться:

– Я, как удочки поставил, сразу жмыха растолченного к поплавкам для прикормки бросил. Не клевало с полчаса, потом на перловку и тесто брать начал. Даром что вода здесь как роса, ила на дне мало, и мотыля или червя он только по праздникам отведывает, а не взял! Страсть, какая рыба капризная.

Тут говорящий резко развернулся и бросился к снастям. Иван Иванович с легким волнением заглянул в водяное око пруда: срединный поплавок, покачнувшись, накренился набок. Шувалов замер, Ломоносов тоже. Он подсек в тот момент, когда поплавок полностью завалился, затем бережно подвел его ближе и ловким, уверенным движением выдернул весьма крупный, фунта на три, экземпляр.

Михаил Васильевич присоединил его к остальным и, сверкнув искорками, вспыхнувшими в ясных глазах, сообщил:

– Шесть штук осталось.

Иван Иванович недоверчиво взглянул на друга-ученого.

– Число верное, ваше превосходительство. За прудами графские егеря наблюдают особо, поскольку карасей этих Петр Иванович так любит, что за ушами трещит. Но только чтоб жаренных в сметане с луком и чешуи не снимать!

– Это кто тебе рассказал?

– Изящная кухарка его сиятельства… Глашка… Болтливая девка, слава богу!

– Михайло, да ты повеса! Изящную кухарочку приметил, а мне не показал, – развеселился Иван Иванович.

Ломоносов, однако, шутку покровителя своего оставил без внимания.

– Быть по сему, – решил камергер и кивком указал на горку трепещущих созданий. – За ними пришлю. До конца дня из этого пруда шесть карасей выловишь – ставка сыграла.