Полная версия
Априори Life
– Ей можно… – услышала я негромкое объяснение изумившемуся было Смалову. И сидящий рядом с ними партнер подорвался, уступая мне место.
– Присаживайтесь, госпожа Батунина, – было адресовано уже мне. – У нас как раз здесь высказывается очень любопытное мнение, жаль только не совсем успешного партнера. А мы вот пытаемся гадать, это ли является основной причиной его неудовлетворенности или просто врожденная тупость, – заканчивая фразу, он вновь обратился в сторону Телясина: – А теперь послушай меня, господин Успешный, и все остальные тоже примите к сведению. Не тебе, очкастой морде, судить, кто и что создал. Ты вообще ничего не создал за всю свою зачахлую жизнь и вряд ли когда создашь что-то, кроме лишнего геморроя. Или, может, тебе напомнить твою квалификацию? – это была уже даже не злость, это были факты, которые выдавались коротко и четко в цель с нотками предупреждения. Обсуждениям места здесь не оставалось совершенно. – Поэтому слушай и выполняй, молча причем, я подчеркиваю, молча, все, что говорят тебе люди, знающие в разы больше тебя, как работает этот бизнес. Если же тебя что-то вдруг не устраивает, можешь собираться прямо сейчас и уеб***ать. Никто особо не расстроится, если что, могут даже помочь. Я помогу лично…
Он сказал бы значительно больше, и я не сомневаюсь, что именно в том же ключе, если бы не завибрировавший на столе мобильник. «Патанин Игорь» – уловила я краем глаза имя абонента. Приложив трубку к уху, Николай вышел из-за стола.
– Да, да… сейчас подойду, – донеслись обрывки фраз. И, обернувшись к столу, он добавил: – Мне нужно отойти. У кого еще есть вопросы, не расходитесь. А с вами, Телясин, я уже закончил.
Смалов, уловив едва заметный кивок, адресованный именно ему, так же молча встал и последовал за Николаем. За столом повисла немая пауза. Я пребывала в некотором шоке. Все переваривали вышесказанное. Но никто не двигался с места. Не собирался уходить и Телясин.
– Ну, а вы что скажете, госпожа Батунина? – подал голос он. – Вы же у нас преуспевающий партнер вроде как считаетесь. Структурка-то есть, вступления регулярные, никто, правда, не знает, за счет чего эти вступления прут… но мы не об этом сейчас, – его нотки сарказма приобретали совсем уж не двойственный смысл. – Каково ваше мнение по поводу слов директора? Или вас все устраивает?
Я заострила на нем взгляд. Он меня раздражал. Сильно. Но все присутствующие ждали моего ответа. Стоило ли говорить, что все они были представителями мужского пола…
– Прежде всего меня не устраивает ваша манера общения, господин Телясин, – выдохнула я. – Если я вас лично чем-то оскорбила, давайте обсудим, если же терзает, как вам кажется, несправедливость по отношению к вам, попрошу не выражать ее в мой адрес.
– Что вы, что вы… Я просто искренне изумляюсь, как у вас слаженно все получается. Хотя я не сказал бы, что настолько уж гладко работаете и вы, и ваша структура. Однако никто вам мозг не имеет, как нам. Я вот все думаю, не секрет ли в том, что нужно заходить на общение с экспертом последним, причем далеко за полночь…
«А вот это уже наглость. К чему он клонит, черт возьми?»
– Ночами вам работать сподручнее, не так ли? Даже если по прошлой работе смотреть… Да и почаще проводить время с господином Ивсеевым. Он также невероятно успешен, и не только в бизнесе, могу предположить. Как же это он сегодня вас оставил без присмотра? Или другие ведущие ответственные ему не помеха уже?
Откуда такая антипатия в мою сторону? Что я ему такого сделала? И когда успела, простите?
Мне как-то резко стало омерзительно находиться рядом с этими людьми. С Телясиным лично, потому что он открыто меня провоцировал в отсутствие более авторитетных личностей, и всеми остальными, потому что они тупо молчали, поддерживая его тем самым молчанием. Команда?! Это ли команда, господа? Это ли?
Говорят, наша компания – своего рода фильтр: просто так сюда люди не попадают. Выходит, даже у этого фильтра имеется свой срок годности, раз сюда просачивается подобная грязь, да еще в одну из самых больших структур у одного из самых сильных экспертов. Мразь, как известно, не имеет ни пола, ни национальности, ни возраста, в нашем случае она не имеет и принадлежности к руководительскому составу. А с выкидышами поступают известным способом…
– Если послушать вас в таком случае, господин Телясин, – я набрала в легкие побольше воздуха, – так Бог создал изначально вас, а уж потом все остальное как подтверждение вашей никчемности. И никто не виноват, что у вас началось ожирение души, что вам лень оторвать зад и сделать хотя бы что-то для своего же, собственно, блага. Ни директор, ни эксперты, ни тем более ваш бывший ответственный организатор не обязаны быть талисманом ваших собственных нереализованных амбиций. А господин Ивсеев, если уж вас так интересует его место расположение, то в данный момент находится со своим кандидатом на приглашении, а не сидит здесь и не чешет языком о вещах, которые вас в принципе не касаются. В отличие от вас, мы с господином Ивсеевым большую часть времени тратим на встречи и приглашения со структурами и без… Мне, извините за подробности, лишний раз на свои физиологические нужды времени не хватает, так поэтому у нас и идет народ. Не всегда гладко, конечно, но идет, – тембр моего голоса непроизвольно нарастал, хотя я старалась контролировать его, контролировать, что было силы. – Только я одного не могу понять, мы вам мешаем, что ли? Вот лично вам? Или вы и вправду лошпеты? А если и так, то я полностью согласна с господином Юровым, – меня понесло, – вас надо сливать к чертям собачим, чтоб не негативили народ и херню всякую не разносили по фойе. И я лично запишусь в добровольцы вам в этом посодействовать! Только вот незадача, вас ведь так просто не сольешь. Вы целыми днями ходите, протирая штаны на стульях, которые стоят дороже ваших штанов, хлопаете на собраниях в ладошки и собираете информацию по фойе у таких же информационных проституток, как вы. И не зная, как еще подосрать, приукрашиваете от себя. Вы думаете, я не в курсе, откуда в тот или иной момент ветер дует. Но даже не в этом суть! Говорите! Говорите все, что вам взбредет в ваши завистливые головы. Те, кто действительно захочет узнать правду, спросит, как нам всем известно, у первоисточника, на тех же, кто довольствуется шлаком, нет ни желания, ни времени тратить силы. Жаль только, что, будучи воспитанником такого ответственного организатора, как ваш, мозгов у вас хватает, только чтоб разводить подобную грязь. Жаль, господин Телясин. Искренне жаль.
Я еще что-то хотела сказать, но запнулась, переводя дух.
Телясин был готов вцепиться мне в глотку. Он буравил меня глазами и демонстративно играл желваками.
– Это ты зря, Лерочка, – процедил он. – Очень зря…
«Не у себя в Бибирево, мразь, находишься, чтобы босяцкие угрозы мне кидать, – пронеслось в голове. – Даже костюм не спасает от твоей быдляцкой натуры».
– Брейк, брейк, партнеры! – встрял вдруг Измаилов, не произносивший до этого ни слова.
«Да какие, к черту, партнеры!» – пронеслось у меня в голове, однако ж вышибло на мгновение из конфликтного русла.
– Успокойся, Андрей, – обратился он к Телясину. – И ты, Лер, не злись, – повернулся уже ко мне. – Ты вот правильно сказала. Носишься целыми днями. Вроде как на «подработочку» устраивались, а тут помимо нее ни на что времени и не хватает. А ты не задумывалась, зачем тебе это?
– Да я, знаешь, денежек хочу, Артем, – я искренне оценила нелепость этого вопроса. – У меня без них как-то жить не получается. Да и выживать тоже не особо… У тебя иначе?
Да не иначе, ни у кого не иначе. И все мы приходили сюда именно за этим. Все мы видели в таблице то, что не могли себе позволить в данный момент, но фанатично желали. И не надо мне сейчас преподносить это в каком-то ином свете. Чужая идеология всегда особенно хорошо всасывается с денежным допингом. Модель идеологии этого бизнеса изначально была идеальна, потому что допинг и есть его основа. Вся эта чушь о том, что мы занимаемся обманом, разводом или, проще говоря, мошенничеством, стала откровенно набивать оскомину. Многие даже ссылаются на религиозные соображения, оперируя такими понятиями, как вера. Не знаю, в чем уж заключается ваша вера, господа, она, как и правда, у каждого своя, мне кажется. Но я верю не в наивысшую силу, которая обкладывается исключительно запретами, я верю в кого-то, кто поможет мне добиться поставленных целей. Пока что таких людей я находила для себя только здесь.
Люди всегда хотели и хотят одного – денег. Это давным-давно стало ясно всем. К сожалению или к счастью? – Не возьмусь ответить. Деньгами выражают восхищение, деньгами выражают сочувствие, деньгами показывают отношение, радость и ненависть, и даже любовь все чаще стали выражать в купюрном эквиваленте. Так есть. Так люди решили сами. И не мне судить эти решения. Есть только два выхода из сложившейся ситуации: либо принимать данную постановку жизненных позиций, либо оставаться неудачником и жалко прятаться за религиозными трактатами, если они вообще смогут когда-либо помочь. И, если хотите, считайте, что еженедельно мы пополняем войска низшего бога, а в качестве входного билета – вступительный взнос. Считайте, если вам так проще жить. Мне же проще жить с деньгами.
– Или ты уже начал сомневаться в правильности принятого тобой решения несколько месяцев назад, если мне не изменяет память? – продолжила я диалог с Измаиловым.
Он вступал на моих глазах. Я помнила его вступление. Он был, выражаясь нашей внутренней терминологией, идеальным гостем. Адекватность была его основной характеристикой на протяжении всего срока в компании. Я не могла поверить, что она так быстро начала иссякать.
– Я сомневаюсь. Полгода уже сомневаюсь, – честно выговорился он. – Однако ж наблюдаю такую тенденцию, что поставленные нам нормы, хотя они и поставленными-то, по сути, быть не могут, изначально завышены. Нужно выжиматься на износ, чтоб просто оставаться на месте. И удерживаться на плаву могут только отдельно взятые камикадзе вроде вас. – Его тон был мягок и рассудителен, чем не мог не вызывать расположения. – Вся система стоит на винтиках, которые ценой своего хилого здоровья изо всех сил стараются соответствовать критериям, заданным той же системой. Но винтики ломаются, и их тут же меняют на новые. Вернее, процесс замены самопроизвольный и еженедельный, чтоб производительность не страдала.
Он на минуту запнулся, оглядывая присутствующих, но, понимая, что разговор и без того уже зашел слишком далеко, все же продолжил:
– Нам так много говорят о неправильности «той» жизни и уникальности «этой». Мы верим и делаем все, что им нужно, и то, что, как нам кажется, нужно нам. Результаты только не утешительные. И я готов признаться в никчемности своей персоны, но 90 % всех показывают подобные результаты, только оставшиеся 10 дают показатели, которые еще хоть как-то могут считаться приемлемыми. А это уже статистика. Не просто нытье, как может показаться. В чем тогда отличие от среднего менеджерского звена, прогорающего на своих офисах, также в костюмах и галстуках, с незыблемой верой в карьерный рост? Единственное, что, может, вены себе еще никто не вскрывал от безвыходности, а так я более различий не наблюдаю…
– Различия в том, что у нас каждый в принципе занимается не своим делом, Артем. Инженеры танцуют, актеры занимаются бизнесом, содержанки начинают петь, олигархи пробуют себя в шоу-бизнесе, а то и в меценатстве, а братва лезет в политику. Поэтому вокруг одно сплошное говно. И малый бизнес, и эстрада, и дороги. Здесь все это сведено к минимуму. Интеллектуальная ценность человека – далеко не основополагающий фактор. С одной стороны, печально, с другой – практично. Все равно что «Макдональдс». Совершенно без разницы, кто, как и сколько будет там работать, что будут писать в интернете про эксплуатацию детского труда, полную антисанитарию и примеси модифицированных компонентов. Этот концерн процветал и будет процветать. Так же как и их франшизы были, есть и будут стопроцентно прибыльными, потому что народ жрал и будет жрать. Народ наш вообще любит пожрать. Так же и тут. Бизнес будет работать, пока люди жаждут денег. И совершенно не важно, будешь ты его винтиком, или это буду я, или вообще нас здесь не будет. Понимаешь, о чем я? Ну так, если ему без разницы, а мы все уже здесь, к чему все эти разговоры и домыслы? Наша задача – косить, держась рядом с силой, и каждый день показывать целесообразность своего присутствия здесь. Не делать вид, я подчеркиваю, а именно показывать, преследуя тем самым свои же интересы. А уж боги этого Олимпа разберутся сами, я думаю, как делать, чтоб бизнес продолжал держаться на плаву. Это уже их прямые интересы…
– Вам бы на танк, госпожа Батунина, – прервал меня из-за плеча непонятно откуда появившийся Юров, – и лозунги читать!
Я от неловкости прикусила язык.
– Мне вам, господа, больше добавить нечего, – обратился он ко всем присутствующим. – И вам, кстати, тоже, – было адресовано уже мне. – С пониманием у вас полный порядок. Если сможете хотя бы четверть этого уложить в головах своих кандидатов, темпы будут расти. А у кого будет плохо укладываться, вы обращайтесь, мы пообщаемся, – он заговорщицки улыбнулся. – Мы же команда как-никак. Правильно, господа? Правильно, успешные мои?
* * *– А еще я любила представлять, как можно было бы подойти к тебе сзади, когда ты был полностью поглощен общением с гостями, и так близко, чтоб лицо находилось между твоих лопаток. Вдохнуть глубоко твой запах и крепко схватить за предплечья в тот момент, когда ты непроизвольно вздрогнешь от внезапности. А потом держать, крепко держать и в последний момент, резко отпустив, уйти, не оборачиваясь, оставляя после себя смятый материал на рукавах твоего пиджака…
* * *Я сидела, поджав под себя ноги, закутавшись в плед, и крутила в руках бокал. Меня снова переполнял водоворот чувств. Снова какая-то скованность, снова смущение и опущенные в пол глаза. Мне было стыдно, если хотите. Стыдно, потому что последняя моя выходка вообще не предполагала повторного нашего общения, как мне искренне казалось. Я ведь ушла тогда – в ту ночь в «Ренессансе». Между нами так ничего большего и не произошло. И как бы ни назревало желание, как бы ни отказывал мозг и ни притягивал своей близостью локоть, я отступила. В самый последний момент. Просто встала и ушла.
«Ведь у праздника свои правила, а у жизни – свои», – думала я в тот момент. Тогда я пыталась убежать от жизни, но она по-прежнему оставалась внутри, не давая счастью законно занять свое место, хотя бы на время. Тогда, ночью, я прижималась к нему сильнее и сильнее, чтоб восполнить наконец все эти дни ожидания, но чувствовала, что делаю что-то запрещенное, будто не имею на это права. И сейчас, буквально через несколько мгновений, справедливость займет свое место, обернувшись ко мне кривой гримасой насмешки.
И они не заставили себя долго ждать. Только были они уже над самой собой. В тот момент, когда я ловила такси среди ночи у отеля, пулей проносясь мимо швейцара, когда трясущимися руками пробивала в магазине двухлитровую бутылку мартини, когда наутро пыталась вести с ним более или менее конструктивные беседы на темы структуры и бизнеса, они громким эхом метались в черепной коробке и порождали острое желание самоуничтожиться при первом удобном случае. Но персоналки, как всегда, решают. Решили они и в тот момент. Иначе не сидела бы я сейчас здесь и не откровенничала, пусть с изрядным смущением, о тех мыслях, о которых, даже изрядно напившись, не рискнула бы обмолвиться. Эти была одни из них…
– Ну, чего ты смеешься? – смущалась я, видя вновь перед собой его улыбку. – Я же боялась тебя тогда!
– Почему? – искренне поинтересовался он.
– Ну, где ты… весь такой прямо ух! Старший эксперт, зажигалка и искрометный позитив. А где я… все не то, все не так, за месяц даже квалифицироваться не могла… Ходячее недоразумение, а не партнер!
Он то в шоке отводил глаза, то расплывался в необъятной улыбке, слушая эти мои откровения. Девочки, не пейте, когда чувствуете себя счастливыми, вообще не пейте – голову потом не найдете даже под плинтусом.
– А сейчас? – спросил он, остановив взгляд на моих окосевших глазах.
– Сейчас? – секундная пауза на размышления. – Сейчас уже нет. Ну, если только чуть-чуть.
«Главное – в этот момент глупо не захихикать! Главное – не захихикать…»
– Чуть-чуть?
– Угу, – и улыбка, от которой уже болели скулы. «Господи, спасибо, что делаешь меня сейчас такой счастливой дурой!»
– А если честно, – это уже пошло в его адрес. – Вот мы сейчас сидим с тобой здесь, напротив друг друга, и мне невероятно хорошо. Честно. Но через какое-то время мы разойдемся, и ты снова станешь моим экспертом… боюсь, что больше не увижу вот этой твоей улыбки, потому что когда ты в бизнесе, ты не улыбаешься. А если даже и улыбаешься, то она какая-то другая, не такая совсем… я не знаю, как объяснить, но другая она… другая.
И снова эти глаза. Снова его глаза – красноречивее всяких слов. Они как наркотик: чем больше смотришь, тем больше хочется. Если б он только знал, как я хочу сейчас к нему под одежду, под рубашку, под кожу, по венам и в самое сердце…
– А если я тебя не отпущу сегодня? – разрезало мои разыгравшиеся фантазии. – Ну, чтобы ты не боялась…
Это провокация! Чистой воды провокация! – забилось от смеси счастья и волнения то, что где-то слева. Но уже нет выбора – идем ва-банк:
– Тогда тебе придется больше не отпускать вообще… Привыкнешь!
И он не отпустил меня в тот вечер, как и сказал. Но мы не занимались безудержным сексом где-нибудь в ближайшей гостинице, как можно было бы предположить. Нет. Мы просто пили вино, я просто грелась под его курткой и крепко-крепко прижималась к груди, когда он обнимал меня. Мы проболтали с ним до утра, непосредственно до рассвета, когда пасмурное небо утомленного города начало разжижаться узкой полоской приглушенного света. В тот момент я еще сильнее прижалась к нему, всем телом не желая принимать этот естественный жест природы. Я не хотела уходить – он не размыкал своих объятий. Еще час и восемь минут. Час и восемь минут. Каждую секунду из которых я помню, как сейчас…
Москва-Сити, 45-й этаж. Отель Marriott. Шумный утренний город у моих босых ног. Махровое полотенце, обмотанное вокруг тела, горячего и свежего от легкого послевкусия фруктовой сыворотки для душа. Все еще влажные волосы волнами спадали на плечи, тонкими кисточками щекотно касаясь лопаток. Дымящаяся кружка обжигающего кофе в руке, как я люблю, чистая химия Nescafe 3 в 1 и любимый мужчина рядом. Мой мужчина. Только мой. Который так долго был нереален и далек, который перевернул мою жизнь, просто однажды пожав мне руку. А сейчас он рядом. Стоит и обнимает меня за плечи, а я чувствую его силу и горячее дыхание на макушке мокрых волос. И я самая богатая в этом мире. Слышите? Я самая богатая! И пусть не в своей квартире, пусть уеду отсюда, скорее всего, общественным транспортом и пусть не надену сегодня бриллиантов, зато мы вместе, зато я счастлива и у наших ног сейчас целый город. Такой многомиллионный и такой крохотный одновременно. С его гудящими проводами, мерцающими огнями и безграничными возможностями перспектив. Потому что теперь возможно все. И до этого было реально, но теперь стало реальным вдвойне.
Он ведь так и не отпустил меня в то медленно наступающее утро. Он просто держал и не отпускал, чтоб я больше не сбежала. Я и не собиралась, и ночь медленно перетекла в новый день, съедая своим наступлением яркость суетящихся огоньков. Где-то там внизу, у подножия нашего мира, в тот момент, когда мы, скомкав простыни, упивались уютом теплого сна.
Мое пробуждение началось с того, что пронизывающая свежесть уверенно порхнула под одеяло. Тело невольно поежилось, не желая отпускать приятную негу короткого сна, и непроизвольно стало зарываться еще глубже в бугристость необъятного одеяла.
Нежное прикосновение сквозь растрепанные волосы окончательно вернуло сознание в этот мир, шуршащим голосом придавая ему естественные формы:
– Госпожа Батунина, доброе утро. Уже почти полдень…
– Ммм… – потягивание послужило ответом. – Три гостя на субботу и два на воскресенье по структуре, господин Патанин, – все еще не открывая век, отчеканила я.
А так гораздо удобнее, оказывается, – гостей в любом случае успеваешь и заявить, и подтвердить, в то время как самые ответственные партнеры за пять минут до истечения поставленных часов начинают разрывать телефон эксперта. И пока Игорь увлеченно беседовал с ярыми абонентами своего утреннего кол-центра, я, три раза обернувшись одеялом, прошмыгнула в ванную.
«Как-то все правильно происходит. Как-то все подозрительно правильно…» – думала я, разглядывая себя в зеркало. Но больше всего меня потрясал тот факт, что, просто находясь с ним рядом, можно было хватануть душевный экстаз. Не часто такое случается, по крайней мере, со мной. Совсем не часто. А голову все-таки надо помыть…
Я вышла из душа. Кожа благоухала после теплой воды и увлажняющего лосьона. Волосы мокрыми прядями вторили изгибам плеч, заканчиваясь тонкими кисточками где-то в области груди. Крупные капли воды то и дело срывались с их кончиков и тут же устремлялись вниз, ведомые могучей силой притяжения, и огибали все выпуклости и впадинки моего тела на своем пути.
Его взгляд тогда ввел меня в ступор. Он сидел на кровати, с умным видом что-то рассматривая в беззвучно работающем телевизоре, беспрерывно крутя в руках пульт, так, как он умел крутить свой мобильник, перемещаясь по фойе. Но мое появление, видимо, оказалось интереснее. И он перевел взгляд. Он смотрел на меня так, как хотелось бы, чтоб смотрели, наверно, на каждую. И самая отверженная феминистка, и мужененавистница тайно желала подобного взгляда, возможно, не ощущавшая его на себе никогда, иначе не была бы такой отвязной. Это был взгляд из любовных сцен, тщательно отработанных и переснятых не единожды, чтоб не вызывать никаких подозрений в искренности игры актеров. Это был взгляд, ради которого многие дамы активно воздействуют на свою внешность вплоть до хирургического вмешательства. Взгляд, от которого бросало то в осознание своей божественной (не меньше) неотразимости, то в неконтролируемое смущение. Потому что приходилось просто тихо и бесконечно плавиться. Как мороженое. Я раньше думала, что это просто словесный оборот такой, сравнение, теперь ощутила это на себе. И растерялась. Просто не знала, что делать, поэтому не двигалась с места, то и дело переводя взгляд с его глаз на руки, на пол и обратно.
А теперь внимание! Вздыхайте, любительницы любовных романов. Эти сопли в сахаре для вас в полном объеме и в мельчайших подробностях…
Я не знаю, сколько прошло времени в этом ступоре, минута, может, две, может, десять. Но сколько бы это время ни длилось, мне хотелось, чтоб оно продолжалось еще больше. Мне хотелось ощущать этот взгляд вожделения, восхищения и желания и таять под ним. Таять. Таять, когда он медленно подошел ко мне, таять, когда, едва касаясь, пальцами провел по моему лицу, смахивая капли, таять, когда нежно прикоснулся губами. Таять. Просто испаряться на белых простынях, немного влажных от моих волос и наших тел, медленно и неспешно.
Мы занимались любовью как сумасшедшие. Мы будто узнавали друг друга, выпивали изнутри, при этом не говоря не слова, – только глаза, только прикосновения, только дыхание. Только правильно подобранный момент сближения, чтоб потом стоять, обнимаясь, возле панорамного окна, пить кофе и досушивать растрепанные волосы, теперь уже с тонким запахом его тела.
* * *Не любила я эти пятничные розыгрыши. Особенно связанные с пением или едой. Не умела я ни то, ни другое. А когда приходилось исполнять что-то подобное на сцене в самом комичном из представлений, тогда-то и проверялись на прочность все возможные варианты самоиронии. И дело здесь обстояло, скорее, не в страхе выглядеть смешно, это иногда, как известно, спасает, другое дело – перед кем. В наш век скрытности чувств – с чувством юмора так же обстоят некие сложности. Объясняй потом новенькому партнеру, что слово его ответственного организатора – закон, когда он видит перед глазами его лицо, перемазанное взбитыми сливками после победного поглощения виноградинок. Или авторитетное положение к залу, когда целился привязанным вокруг торса на длинной нитке карандашом в узкое горлышко бутылки. Это нас с вами сейчас просто мило улыбнуло, а для кого-то – слом программы, причем на корню. Так же, как и бегающие вдоль рядов эксперты в виде «мотоциклов». Проще собрание три раза пересказать, нежели донести до новичка, что это просто метафора и «у экспертов свои причуды».
А уж когда директор начинал с залом в мячик играть, а самые яркие персонажи за этот мячик наносили друг другу тяжкие телесные, так это вообще тушите свет. Сложно заставлять людей думать, еще сложнее сбивать стереотипы.
* * *– Ты красивая молодая женщина, Лер. Не могу я поверить, что у тебя никого нет, – Варсов двусмысленно затягивал паузы, проминая остатки сигареты в пепельнице.
