«Мама, верни мой звездолёт!», или Исповедь Особиста Шмакодявки

– Е-эсть здесь ещё хоть кто-то, кроме меня?!!

Но в ответ услышал только разбежавшееся по подъезду звонкое эхо своего собственного вопля. Наступила гробовая тишина.

– Ну чё, надумал, может? Колись! – донёсся откуда-то сверху голос Матери. И сразу за этим послышался хлопок закрывшейся двери в чью-то квартиру там, на верхних этажах.

– Ты где-э?! – он подождал какое-то время, потом медленно пошёл наверх, а потом побежал, хаотично перескакивая ступеньки, к Ней – то глядя себе по́д ноги, чтобы не споткнуться, то задирая голову ввысь и заглядывая между перил почти на самый верх пятиэтажки, куда Она успела подняться, – выискивая Её взглядом где-то там наверху, что́ не спасло его от того, что он в итоге по своей невнимательности, сам глядя на стремительно летевшие назад и вниз ступеньки, вдруг врезался в цветастый подол полосатого таджикского халата, из-под которого торчали зелёные шаровары и расшитые золотом красные узбекские тапочки.

– Ты тут что́ ищешь-то, мальчик? Ты чё? Маму потерял? Её тут нет! Ты, может, собираешь здесь что-нибудь?! Не грибы, нет? Мальчик! Сколько вас тут?! И много вас таких?! А может, вы окурки собираете?! А может быть, вы… Вы не нюхаете тут, случаем, ничего? Так, мальчик! А?! А ну-ка иди вниз! Иди-иди отсе́дова, мальчик! Тебе здесь делать не́чва! И своим схажи, чтобь уходили отсе́два и больше х нам в подъезд не шлялись!

Он задрал свою буйну голову, тупо посмотрел на эту постороннюю обладательницу скрипучего не маминого голоса, какую-то чужую тётю с лицом, намазанным белым кремом-маской, и головой в бигудях, злобно гнавшую его теперь на выход, – и, убитый Её холодностью и грубостью, мрачно, с ответной холодностью повернулся к ней спиной, так и не узнав в тётке собственной Матери, наряженной и загримировавшейся, как принцесса цирка, – и, преисполненный достоинства, хотя и борясь внутри себя с последними ласковыми чувствами, желая теперь раз и навсегда уничтожить их в себе, чтобы спастись от злой домохозяйки, стал медленно, издевательски вытягивая своей максимально замедленной медлительностью последние нервы из распинавшейся активистки, спускаться вниз, словно во сне приостанавливая шаг в своих больших клетчатых тапочках на каждой ступеньке и набирая в свою маленькую щенячью душонку разраставшуюся пустоту и отрешённость. А Принцесса Цирка продолжала костить:

– Иди-иди, мальчик. И не охля́двайса! Тоже мне, хулиганья-то развелось у нас! А?! Ну вы только похлядите, храждане! Храажждане-э! Есь хто?! – зычно призывала тётка в свидетели общественность. Да так строго глянув сверху, заходясь в ненависти и одновременно упиваясь всем своим величием домоправительницы, эта фрёкен бок теперь грубо швыряла сверху болванки взрослых ругательств на голову новоявленного маленького стервеца́, уже во весь дух линявшего от неё в собственном испуге вниз под шлепки грозивших распрощаться с ним тапок:

– Не обора́чвайса, ховорю́! Не́ча хляде́ть мне туть! А ещё при соцьялизьме живём… у́жась! у́жась! Управы на нихь нету! – продолжала беспролазно захлёбываться активистка в своей собственной правоте и в собственной бесконечной вере в бесконечность своей собственной правоты.

А он – оторвавшись от опасности сверху, немного успокоенный новым дверным хлопком, забравшим фрёкен бок в бигудях и в халате обратно восвояси, – уже понуро брёл вниз по ступенькам, по-прежнему шлёпая задниками тапок, сшитых на взрослую ногу, а потом сел на корточки в полутьме под самым первым лестничным маршем и решил сидеть так, не признанный своей собственной Матерью, как кукушонок, выпавший теперь – и видимо, навсегда – из родного гнезда, которое вот-вот приедут сносить трактора и краны с тяжёлыми чугунными грушами на металлических тросах, и самосвалы под названием «ЗИЛ», чтобы затем разобрать весь этот хлам и увезти – причём, наверное, теперь уже вместе с ним, в таких обстоятельствах решительно готовым уже никуда не уходить, а остаться тут, раз он даже Ей не нужен больше, и быть похороненным навсегда в родном доме, под пыльными обломками, в строительном мусоре, а возможно, израненным и лежащим в луже своей собственной крови или даже, чего доброго… Но тут он как-то не захотел продолжать свою витиеватую мысль, до которой он сейчас каким-то образом дошёл, перебирая в своей маленькой детской памяти в стиле трагических мемуаров историю этого героического строения, в котором ему – скорее всего, теперь тоже герою – довелось пожить. Наверное, даже счастливо… эх… хоть так недолго!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Клязьма – река, петляющая на северо-восток от Москвы множеством крутых поворотов и излучин. (Примечания автора.)